Воплощение

Старая больная мразь!

Крик прозвучал снова, на этот раз более продолжительный. Артур закрыл Тетрадь трясущимися руками и с силой приложился к ней лбом – мысли в голове снова спутались, превратившись в клубок шипящих змей. Руки сжимались и разжимались, он до хруста сжал челюсть, чтобы не закричать самому, но вместо этого из горла вышел какой-то воющий утробный звук, похожий на корабельный гудок.

Мать продолжала кричать.

Почему, ну почему именно сейчас?

Артура начала разъедать всепоглощающая жалость к самому себе. Он обвинял мать, отца, весь свой род и вселенную за то, во что они превратили его жизнь. Он хотел самую малость – провести немного времени в тишине, наслаждаясь безвредным, очищающим душу занятием, и что получил взамен? В эти секунды Артур начинал верить, что жизнь ему не принадлежит, что он проклят на вечные страдания, унижения и боль – разве не эти чувства преследовали его с самого детства? Как только появлялось что-то светлое в его жизни, какая-то микроскопическая надежда, что помимо болезненной тьмы существует тёплый излечивающий свет, его словно били по голове, втаптывали в грязь и плевали сверху, чтобы неповадно было мечтать о том, что ему не позволено. Именно поэтому он старался всеми силами спрятаться от окружающего мира, когда приходило блаженное время заполнять Тетрадь – она становилась единственной соломинкой в этом бушующем океане несчастья.

И сейчас собирались отнять и её.

Крики в соседней комнате стали переходить в сильный кашель. Артур небрежно положил Тетрадь в ящик и с силой опустил крышку. Он извинится перед ней позже, сейчас надо идти успокоить мать, или она будет орать всю ночь.

Коридор наполнился едким запахом гниющего тела, который усилился, когда мать кашлем и судорогами потревожила пролежни. К этому аромату смерти невозможно было привыкнуть, поэтому Артур автоматически задержал дыхание и прошёл в комнату матери, чтобы приоткрыть небольшую форточку. Окно открывать не решился, чтобы не тревожить соседей безумными криками мучительно умирающего человека.

– Не ори ты так, пожалуйста, не ори, – сквозь зубы процедил Артур, подходя к кровати.

Скинув с матери одеяло, он легко перевернул голое тело на бок – тощий скелет, обтянутый кожей, совсем ничего не весил.

От запаха начали слезиться глаза. Артур расстегнул грязный памперс, снял марлевую повязку с копчика, успевшую полностью пропитаться гноем, и выбросил её в ведро, стоящее рядом с кроватью. От этих манипуляций мать с крика перешла на сдавленный вой вперемешку с кашлем. Стараясь быстрее закончить, Артур одной рукой придерживал её бедро, второй нашёл на тумбе тюбик с заживляющей мазью, ловко открутил крышку и густо намазал одну из чистых повязок, которые всегда готовил заранее. Отбросил тюбик и небрежно приложил повязку на зияющую в копчике гниющую дыру размером с ладонь. Мать снова взвыла. Он кое-как застегнул памперс и перевернул её на спину.

Слава Богу, она не обделалась, пришлось бы ещё подмывать. Как-будто мне и так недостаточно проблем.

Артур проверил трубки от капельниц, обе крепились пластырем к локтевым сгибам – мать была полностью парализована, но в приступах кашля могла случайно выдернуть иглы. Один из пластиковых мешочков, что висел на металлической стойке рядом с кроватью, оказался практически пуст – организм матери впитал в себя всю еду. Артур открыл ящик тумбы и достал новую порцию внутривенного питательного раствора. Снял старый, предварительно закрыв колёсико подачи жидкости, и принялся устанавливать новый.

Он никогда не смотрел матери в лицо, предпочитая как можно быстрее провести все необходимые процедуры и спрятаться в своей комнате, но сейчас взгляд случайно упал на её истощённый череп. Волос практически не осталось, лишь несколько пучков седых слипшихся прядей были разбросаны на подушке. Кожа обтягивала голову словно жёлтая силиконовая маска, облегая скулы, лоб, челюсть и глазные впадины.

Но её глаза… Обычно закрытые или смотревшие куда-то в бесконечность стеклянными тусклыми полусферами, теперь уставились прямо на него.

Артур отпрянул. К матери явно вернулось сознание – она умоляюще, не моргая, смотрела на сына. Несколько секунд он ошарашенно смотрел в ответ, затем отвёл взгляд, не в силах выдержать эту внезапно появившуюся между ними связь.

Пакетик с питательной жидкостью так и остался в трясущихся руках. Артур попытался приладить его снова, стараясь не обращать внимания на очнувшуюся мать, но сильная тревога и какое-то неприятное возбуждение превратили руки в непослушные отростки. Спустя долгую минуту пакет был закреплён и установлен на металлической стойке.

Пересилив себя, он поднял глаза и снова встретился с матерью взглядами. Сердце бешено колотилось, в душе бурлили и перемешивались десятки чувств, будто неумелый повар принялся добавлять в блюдо всё, что находил в холодильнике. Мысли сталкивались друг с другом и опасно взрывались, готовые в любую секунду поджечь его иссушенное болезненное сознание.

Артур отошёл от кровати.

– Что? Чего ты смотришь? – Он снова отвёл взгляд, не в силах сопротивляться нарастающему чувству вины.

Мать продолжала неотрывно смотреть ему в глаза. Артур вспомнил, как небрежно менял ей повязку, не заботясь о том, насколько болезненной была для неё эта процедура. Новый укол вины практически сбил ему дыхание.

Продолжая рассматривать потёртый линолеум и свои ноги, он с удивлением отметил, что мать перестала выть. Воцарилась густая тишина, лишь иногда разрезаемая звуками улицы. Артур слышал тяжёлое дыхание матери, сам он практически не дышал. Мысли продолжали роем жужжать в голове, и в какой-то момент стали оформляться в отдельные фразы: это ты виновата, это всё ты, зачем мне это, чем я так провинился…

Варево из чувств было готово, пора подавать основное блюдо – ненависть.

6

Артур снова посмотрел в глаза матери. Сколько дней он в пустоту высказывал всю свою накопившуюся обиду и боль, когда менял ей повязки, мыл её и переворачивал с бока на бок, чтобы не появились новые пролежни? Но теперь её взгляд стал осмысленным, значит она его слышала.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами – серые, почти выцветшие глаза матери и карие глаза сына. Сотни фраз вертелись в его голове, каждая стремилась забрать пальму первенства, чтобы с силой вырваться на свободу. Время превратилось в кисель.

Наконец Артур набрал полную грудь воздуха, сильно сжал кулаки, чтобы боль пришла ему на помощь, и задал самый важный вопрос:

– Почему?

Мать издала какой-то протяжный звук, очевидно с вопросительной интонацией. Артур часто задышал, сердце гулко и настойчиво выбивало неровный ритм в ушах.

– Почему? – повторил он. – Почему ты так со мной поступила?

Глаза защипало. Душа Артура была настолько переполнена калейдоскопом чувств, что тело без спроса решило помочь ему высвободить их через слёзы. В этот момент по щеке матери тоже скатилась слезинка и растворилась в ткани наволочки. Из всех чувств на первый план выбралась жалость, но с помощью более привычной ненависти Артур быстро её погасил.

– Это ты во всём виновата. Зачем надо было меня рожать, чтобы поиздеваться? Ммм?

Поток слов набирал свою силу, они с жадностью стали вываливаться изо рта, словно освобождённые из-под стражи преступники. Голос становился твёрже.

Мать продолжала смотреть на сына, слёзы потекли ручьем по ей иссушенному лицу. Артур продолжал извергать из себя чувства, копившиеся с самого детства:

– Я каждый раз мучился, когда в школу шёл, и всё из-за тебя. Ты же видела, как надо мной издеваются – сын поломойки! А ты меня не понимала, не понимала и не чувствовала. И не защищала. Отец спился, почему ты меня не оберегала? Ты же слышала, как меня дети дразнят, ты другую работу не могла найти?

Артур отошёл на пару шагов от кровати, словно боялся расстояния между ними. Ему показалось, что мать сейчас встанет и как обычно молча его обнимет. Так всегда происходило, когда Артур жаловался на что-то, обижался или злился. Просто обнимала и молчала, видимо считая, что это лучший способ успокоить ребёнка. Она предпочитала говорить на любые темы, кроме тех, что затрагивали чувства.

– Это из-за тебя я не смог нормально доучиться! Из-за тебя не смог найти друзей. И уйти от тебя не мог, потому что денег не было, а такого дебила как я никто не брал на нормальную работу. Да и как я мог куда-то пробиться, если ты говорить то меня толком не научила, слышишь? Я с самого детства закрылся, потому что не ты хотела со мной разговаривать и ни в чём не поддерживала. Ты хоть раз спросила, как у меня дела? Что я чувствую, почему прихожу с уроков таким забитым? Тебе же было плевать, ты меня только обнимала, а я терпеть этого не мог, ну разве ты не видела? А сказать боялся, да и не знал как. Ты мне жизнь испортила!

Дальше из Артура стали выливаться бессвязные воспоминания о прошлом, обрывки фраз, связанные только ему ведомой логикой. Он пытался опустошить свой внутренний сосуд из перегнивших чувств, но, казалось, сосуд этот бесконечен. Более того, чем больше он говорил, тем сильнее закипала ненависть, готовая сжечь его внутренности дотла.

Мать продолжала смотреть ему в глаза, испуская потоки слёз. Невозможно было понять, откуда берется столько жидкости из такого высушенного скелета.

Артур смотрел в ответ. Он уже не боялся её взгляда, полностью отдавшись ненависти. Иногда его голос срывался на крик, ломался как у подростка и становился низким и хриплым, а он всё говорил и говорил, уже не стесняясь своих слёз, которые капали на грудь и потёртый линолеум.

Добравшись до воспоминаний, когда мать попала в аварию, он на секунду даже испугался своего гнева, потому как не предполагал насколько сильным может быть это чувство. Артур открывал для себя новые возможности, ресурсы для ненависти, о которых раньше не догадывался, ощущал, как гнев буквально выходит из него на физическом уровне – каждая клеточка тела, каждая пора его кожи источали эту чёрную вибрирующую низкочастотную энергию.

А потом что-то случилось.

Что-то изменилось.

Где-то в самых скрытых уголках подсознания возникла необъяснимая абстрактная мысль, без каких-либо привязок к его существу. Чужеродная мысль, которая принялась наполнять и захватывать сначала разум, а затем и душу. Он даже не успел испугаться за своё психическое состояние – был слишком сосредоточен на выплёскивании застоявшихся чувств.

Эта мысль наделила его силой. Сломало прежнее «я» и заменило на новое, более могущественное. Артур не почувствовал никаких перемен в сознании, оно было занято более низменными мыслями, он лишь ощутил силу, которая превратила его ненависть во что-то осязаемое. И это «что-то» вырвалось наружу яркой оранжевой энергией.

Дальше всё произошло молниеносно. Мать начало трясти. Дряблая кожа стала испускать пар, который принялся клубиться над кроватью, потянувшись к открытой форточке. А через несколько секунд женщина вспыхнула ярко-алым огнём – так загораются спички.

Артур заткнулся. Гнев стал быстро гаснуть, на смену пришёл ужас.

Мама? Мамочка?

Его тело оцепенело, он так и застыл на середине комнаты – голая тощая фигура в одних трусах с открытым ртом, и руками, схватившимися за редкие волосы.

Мать загорелась, словно сухая ветка. Она всё ещё смотрела на Артура, издавая глухие воющие звуки, затем огонь добрался до голосовых связок, она забулькала и замолчала. Глаза в последний раз осознанно посмотрели на сына и стали обугливаться, чтобы в следующие несколько секунд сжаться в чёрные угольки. Кожа быстро почернела, в некоторых местах обнажив мышцы и кости.

Артур не мог заставить себя отвести взгляд от происходящего ужаса. Он хотел убежать, но тело перестало ему подчиняться – страх словно обрёл физическое воплощение и крепко схватил его в свои объятия. Артур видел как загорается скомканное рядом с телом матери одеяло, матрас и подушка. Трубки от капельниц обгорели и болтались словно два прозрачных червя, капая на пол раскалённым пластиком. На кровати теперь лежал скелет с остатками мышц, связок и внутренних органов, объятых огнём.

Окоченевшее тело потеряло равновесие, и Артур каменной статуей рухнул на пол. Голову пронзила острая боль, он с ужасом увидел, как по линолеуму потекла струйка крови. Ужас усилился, когда Артур понял, что не может даже вздохнуть – он застыл в тот момент, когда потратил на крик почти весь воздух из лёгких, и сейчас начинал задыхаться. Необходимо срочно что-то предпринять, иначе вскоре он мог отключиться.

Ему было плевать на квартиру, где-то в глубине души он даже наслаждался тем, как она сгорает на его глазах. Но он не мог даже пошевелить пальцами – тело натурально налилось цементом и застыло. Артур часто испытывал страх и даже ужас, и знал, что в первые секунды ты на самом деле столбенеешь, но обычно это являлось психологической реакцией организма на огромную дозу адреналина, впрыснутого в кровь. Теперь же он застыл именно физически. И это нагоняло ещё больше страха. Он вспомнил, как иногда просыпался по ночам и не мог пошевелиться – так проявлялся сонный паралич. Его нынешнее состояние казалось невероятно схожим с этим странным явлением, но сейчас он, чёрт подери, не спит!

Огонь уже перебрался на пол, принявшись плавить линолеум – тот почернел и пузырился в некоторых местах. Лёжа на полу, не в силах пошевелиться, Артур наблюдал за комнатой периферическим зрением, так как глаза его застыли вместе с остальным телом. Их резало и щипало от слёз и дыма, а он не мог даже проморгаться.

Ужас сменился паникой. Он пытался пошевелить хотя бы кончиком пальца, но мышцы отказывались выполнять приказы, криком поступающие из мозга.

В глазах стало темнеть от нехватки воздуха. Жар от огня становился невыносимым, губы обжигало и покалывало острой болью, язык давно высох и покрылся коркой.

Артур сконцентрировал всё свое внимание на глазах – самой незащищённой части тела. Плевать на кожу или волосы, ослепнуть страшнее всего. Он постарался максимально напрячь все микроскопические мышцы, которые управляют веками, затем подключилось остальное лицо, а спустя мгновение всё его тело напряглось в попытках закрыть глаза.

Какими-то титаническими усилиями ему удалось наполовину прикрыть веки. Это настолько воодушевило Артура, что паника начала потихоньку отступать, а за ней возвращался контроль над остальным телом.

Он победил!

Сначала зашевелились пальцы, потом руки. Голова буквально со скрипом покачалась в разные стороны, чтобы растянуть одеревеневшие связки и мышцы.

С шумом втянув задымлённый воздух, Артур зашёлся в приступе кашля. Лёгкие обжигало, он перевернулся на спину и старался не так жадно хватать воздух.

Кое-как он поднялся на ватные ноги. Взгляд был прикован к кровати и разбушевавшемуся огню, который с жаром прогонял его из своего царства.

Артур начал отступать к выходу из комнаты. Наткнувшись спиной на стену, стал медленно поворачиваться, чтобы наконец спастись из квартиры, где огонь всё быстрее завоёвывал новые территории. Неуклюже переступив с ноги на ногу, он чуть не упал, вовремя схватившись непослушными пальцами за дверной косяк. Затем обернулся, последний раз посмотрел на то, что осталось от его матери и вышел из комнаты.

Этой ночью изменилось всё.

ГЛАВА 2

1

За день до вышеописанных событий, в полутора тысячах километрах от квартиры Артура, Давид Новиков сидел на мягком кресле в частной клинике около кабинета психотерапевта. Врач задерживалась уже на десять минут, поэтому Давид бездумно листал новостную ленту, периодически поглядывая на часы. С каждой минутой тревога нарастала. В голове одна за другой вспыхивали догадки: может он спутал кабинеты или вообще пришёл не в тот день? Давид в который раз посмотрел на дверь, где висела табличка с фамилией нужного врача, ещё раз прокрутил в голове разговор с девушкой администратором, которая подтвердила время приёма, поэтому просто постарался расслабиться.

Оставалось лишь ждать и бороться со сдавливающей грудь тревогой. В скроллинге новостной ленты он уже добрался до того момента, когда посты начали повторяться, а рекомендации подсовывали уже совсем неинтересные записи. Не оставалось ничего другого, как в очередной раз проверить счёт в банковском приложении и почистить телефон от лишних фотографий, тем самым затыкая свою тревожность. Сила привычки.

Спустя несколько минут появилась запыхавшаяся врач. Женщина бросила мимолётный взгляд на Давида, поздоровалась, извинилась за опоздание и поспешила открыть кабинет. Давид улыбнулся, поздоровался в ответ и остался сидеть на месте – предпочитал не заходить без приглашения.

– Проходите. – Врач на ходу сняла куртку, включила компьютер и открыла окно, чтобы проветрить помещение.

Давид зашёл и сел на указанное кресло сбоку от стола, за которым устроилась врач. Приём почему-то проходил в кабинете УЗИ, поэтому обстановка соответствовала – около стены напротив стояла кушетка и оборудование для исследований внутренних органов.

Терапевт принялась что-то молча набирать в компьютере. Давид использовал это время, чтобы собраться с мыслями – ему предстояло описывать своё состояние, что всегда сопровождалось косноязычием и частичной потерей памяти.

Врач продолжала печатать, Давид искоса поглядывал на неё, чтобы лучше рассмотреть – она показалось ему симпатичной: ухоженная женщина лет сорока, с длинными светлыми волосами, в стильных прямоугольных очках и облегающем медицинском халате. Давид обратил внимание на руки и заметил на пальце обручальное кольцо, что вызвало мимолётное чувство разочарования – несмотря на то, что он находился в отношениях, ему понравилась эта женщина.

– Рассказывайте. – Доктор закончила печатать и принялась проницательно разглядывать Давида.

Он смутился и отвёл взгляд. Мысли спутались ещё сильнее, и Давид принялся сбивчиво объяснять цель прихода.

– Ну… Я к вам с депрессией. Наверное. Уже два года занимаюсь с психологом, она вас и посоветовала. Решили, что нужно попробовать ускорить процесс и…

– Давайте я сама поставлю диагноз, – с улыбкой предложила врач. Эту фразу она произнесла беззлобно и без намека на надменный тон, поэтому Давид немного расслабился, ощутив себя в руках профессионала. – Расскажите подробнее о том, что с вами происходит.

Он принялся рассматривать свои коленки.

– В общем, семь лет назад у меня случился нервный срыв. Мы с друзьями ехали на природу, и… Как бы это описать… Я как-будто задал себе какой-то подсознательный вопрос и не смог на него ответить. Звучит странно, да?

– Лучше опишите, как вы себя чувствуете и с чем пришли, в прошлое мы чуть позже залезем. – Врач уже не улыбалась, но пристально смотрела в глаза, будто старалась проникнуть ему в голову.

– Так, хорошо, – быстро согласился Давид. – Ладно. Как минимум года четыре я ощущаю сильную безысходность. Я вроде бы и живу обычной жизнью – работа, отношения, там, хожу куда-то, но скорее как бы на автомате. И вроде в отпуск катаемся с друзьями, на работе всякие проекты делаем, но всё это мимо меня проходит. В памяти остаются события, но они как бы не разукрашены ощущениями. Вот.

Он замолчал. Врач продолжала наблюдать, ожидая подробностей, но Давид почувствовал, что все мысли вылетели из головы, оставив там только вязкую пустоту. Так часто происходило, если нужно было делиться чувствами – его словно выключало в какой-то момент, и он замолкал, ощущая сильный стыд за свои умственные способности.

– Давайте всё-таки с самого начала, – решила врач. – Я знаю, что бывает непросто описывать своё состояние, особенно если плохо его понимаешь.

– Спасибо, – улыбнулся Давид. – Так вот, нервный срыв. Даже не знаю, срыв ли это был или паническая атака, но скрутило меня сильно. В тот день я был с сильного похмелья, а с утра ещё покурил.

– Травка?

– Угу. – Перед врачом не было смысла скрывать опыт употребления наркотиков, особенно учитывая, что они поспособствовали дальнейшим событиям.

– Существует мнение, будто канабис не вызывает привыкания, – сказала врач, – и при длительном употреблении не влияет на психическое состояние. Это не так. Особенно если у человека лабильная, то есть подвижная психика.

– Всё так, да и я сам давно это чувствовал. – Давид начал расслабляться, врач вызывала доверие. – До этого я плотно курил несколько лет и в какой-то момент понял, что если негде достать, настроение сразу портится. Не хочется ни с кем общаться, потому что в основном вы встречаетесь, чтобы вместе покурить.

Врач внимательно слушала, Давид продолжал:

– Мне правда очень сложно описать, что произошло в тот день, лучше расскажу об ощущениях. Я словно погрузился в самого себя и видел мир через какое-то мутное стекло. Тело казалось оболочкой, которой я управляю изнутри, как-будто на голову нацепили плотный мешок. Было страшно, очень. Я сохранял критику, старался вести себя как обычно, потому что было стыдно говорить, что со мной что-то не так.

Он на какое-то время замолчал, погрузившись в прошлое, затем продолжил:

– Я тогда был женат и рассказал жене о своём состоянии. Меня не отпускало где-то неделю – волнами накатывало это странное состояние и сильная тревога. Эти ощущения я очень хорошо помню – окружающий мир казался чуточку незнакомым. Ну, то есть, всё было как обычно, никаких галлюцинаций или чего-то подобного. Знаете, похожее состояние бывает, когда просыпаешься после кошмара и мир вокруг на какое-то время становится как бы окрашенным в ощущения после сна. Вот и у меня было также, только постоянно и наяву. Я несколько раз на дню ходил на прогулку, чтобы хоть как-то отвлечься – просто шёл куда глаза глядят, пытаясь справиться с этим состоянием. Спустя время жена подсказала, что хорошо бы пойти исследовать голову с помощью МРТ, чтобы исключить опухоль. И когда я получил хорошие результаты, меня отпустило.

Во время монолога Давида врач периодически набирала что-то на компьютере, видимо составляя историю болезни.

– Сейчас употребляете наркотики? – спросила она.

– Нет, вот уже четыре года. И столько же не пью. После того случая я был настолько счастлив от того, что вернулся в нормальное состояние, что решил выпить. И тогда произошло совсем страшное – я чуть не сошёл с ума. То первое состояние после срыва показалось мне цветочками. Не знаю, была ли это белая горячка, но я словил какую-то жуткую истерику, хотя будучи пьяным всегда себя контролировал. И после этого случая странные состояния не просто вернулись, а нахлынули в тройном размере, ещё и на несколько месяцев. Я сохранял критическое мышление, работал, общался с людьми, но делал всё это как-будто не я. Потом узнал, что все эти штуки называются дереализация и деперсонализация.

– Кем вы работаете?

– Я актёр.

– Хорошо, продолжайте. – Врач снова записала что-то в компьютере.

– Потом у меня от рака умер коллега, он был одним из самых близких друзей, и я совсем расклеился. Внешне не показывал, как на меня это повлияло, я вообще плохо выражаю эмоции в жизни. В отличие от профессии – на сцене получается лучше, наверное потому, что там приходится их изображать. Ну и дальше это состояние стало медленно меня отпускать, но жизнь уже не была прежней. Я не чувствовал сильных эмоций, внутри будто всё перегорело. Я всё-таки очень чувствительный человек, вот видимо эта чувствительность сгорела, как старая проводка.

– Сейчас вы в отношениях? – уточнила доктор.

– Да, встречаюсь с девушкой полтора года.

– Она вас поддерживает?

– Да, но мне кажется, будто она не до конца понимает, что со мной происходит. – Давид решил не рассказывать, что его отношения уже давно трещат по швам. Чувствовал, что в ближайшее время этот вопрос должен был разрешиться. – Я её не виню, обычному человеку сложно понять, что значит жить в депрессии. Если это, конечно, депрессия.

– Как отношения с родителями? – спросила врач.

– С мамой всегда были натянутые, а отец редко бывает дома, он дальнобойщик.

– Расскажите про маму.

– Там всё сложно, правда. Она очень хорошая, они с отцом купили мне квартиру, когда продали дачу на юге, и всегда старались, чтобы в материальном плане всё было хорошо. Но я уже говорил, что с детства был очень чувствительным, ощущал этот мир по-особенному, поэтому мне не хватало понимания от родителей. Они много работали, но практически никогда не говорили со мной по душам, а мне это было нужно больше всего. С тех пор я начал закрываться, потому что так чувствовал себя безопаснее. Я плохо понимал свои чувства, которые бурлили внутри как… ну как водоворот, а разобраться в них мне никто не мог помочь. И помощи я попросить не мог, потому что боялся и не чувствовал, что меня поймут.

– Как думаете, помимо наркотиков, что ещё могло привести к тому, что с вами случилось? – спросила врач, стуча по клавишам.