Излом Изотова

Изотов просто замер в изумлении, не зная, что ответить. Мак пришел в себя, толкнул Сергея к выходу и быстро произнес:

– Пора нам, баба Вера. Мы что-то потерялись с Сергеем сегодня. Спокойной ночи.

– Да вот и я смотрю. Отдыхать вам пора, ребята. Работаешь ты много, Сереженька. И вам не хворать…

***

– Нет, Мак, это что было? Ты что-то понимаешь? Я сейчас… Ты проходи. Я чай поставлю. Покрепче… Да, черт возьми! – споткнулся Изотов о ничего не подозревающего Цезаря, крутящегося под ногами.

– Да, кажется, понимаю, – задумчиво произнес Мак и огляделся.

Он давно не был в этой квартире. После смерти Сережиной мамы ничего не поменялось. Легкий творческий беспорядок был и при Розе Викентьевне. Разве что не заправленная постель, да горы неприкаянных футболок и носков. Остались все те же забавные статуэтки, старомодный абажур с бахромой у дивана, декоративные разноцветные подушки, занавес из бус в дверном проеме. Мак ностальгически вздохнул и пошел на кухню.

– Ой, только не говори, что я выпил лишнего. Или что мне все приснилось. Я не настолько еще…

– Кстати, твой Степаныч… Расскажи мне о нем… – перебил его Мак.

Изотов возбужденно и сбивчиво начал рассказывать о Степаныче. О его астме, о посиделках с ним, о разговорах про маму. А Мак слушал и потягивал горячий чай. Иногда Мак прерывал Изотова: “А как выглядел Степаныч? Какая была обстановка в квартире?” Сергей все рассказывал: и про старую мебель, и про книги в углу, и про пустой холодильник. А Мак слушал и переспрашивал подробно: “А были ли родственники у соседа? А выходил ли он на улицу?” А сам все слушал задумчиво и попивал чай.

– Ну что ты все молчишь? – не выдержал Изотов.

– Сережа, ты послушай меня внимательно, – начал Мак. – И постарайся вникнуть. Это не сразу поддается пониманию. Особенно для такого материалиста, как ты.

– Что за прелюдии, Мак?

– Степаныча на самом деле не существует, – Мак сделал паузу и посмотрел на реакцию Изотова.

Сергей ухмыльнулся и только набрал в легкие воздух, чтобы возразить, как Мак продолжил:

– И в то же время он есть. Ты просто мне поверь. Я занимаюсь мозгом не первый год. Степаныч – видимая часть чужого ментального мира. Есть люди, обладающие способностью свой внутренний духовный мир делать реальным, осязаемым. Чем-то, что можно потрогать, услышать, понюхать. Мы их называем интралами. Ну а сам этот объект, куда тебя запустил твой Степаныч, – интрум.

– А я у вас как называюсь? Алиса в Зазеркалье? – съехидничал Изотов.

– В интруме можно увидеть все прошлое человека. – Мак продолжал, не реагируя на замечание. – Все, что он помнит и пережил, весь его жизненный багаж: старые прочитанные книжки, любимые люди на фотографиях, сломанные детские лыжи, запылившееся пианино. Все, что у интрала в памяти, он может материализовать в своем интруме. Тебе его интрум кажется материальным, реально существующим объектом. Но на самом деле ты находишься в нем в своем воображении. Или в воображении Степаныча, если быть точным.

– Мак, ты наукой занимаешься или эзотерикой? – не унимался Изотов.

– Я же говорил, тебе: есть много тайн, которые я не в силах разгадать, – вздохнул Мак.

– Допустим, что это правда. И твои интралы существуют, – включил свою логику Сергей. – Но тогда зачем ему, этому интралу, запускать к себе чужого человека?

– Да, надо сказать, это довольно рискованный поступок. Не каждый запустит к себе в душу потоптаться и покурить. Ведь в интруме нельзя соврать и притвориться. Обычно эти люди пропускают в свой мир, чтобы сообщить что-то важное. Но по каким-то причинам они не могут встретиться с тобой лично.

Мак замолчал и отпил свой чай, давая Сергею все осмыслить. Изотов встал и подошел к окну. Город медленно засыпал. В окнах гасили свет, кто-то пытался приткнуть свой автомобиль на заполненной парковке, в пустом дворе тихо скрипел на качелях съежившийся от холода паренек.

– Получается, я Степаныча смогу еще встретить? – прервал молчание Изотов. – Ну, где-нибудь в метро, например?

– Теоретически, возможно. Но ты его можешь не узнать. Ведь древний старик в своем интруме, в глубине души, может быть молодым человеком.

– И все же, как я могу догадаться, что я в интруме? – задумался Сергей.

– Чем человек ярче и сильнее ментально, тем труднее отличить реальность от воображаемого. Но есть особенности, – заметил Мак. – Нельзя, например, ничего забрать из интрума и унести с собой. Ведь этого предмета не существует в реальности. И, как я уже говорил, интрал не может сымитировать или обмануть. Твой Степаныч наверняка болеет астмой и в реальной жизни.

Изотов замолчал и задумчиво посмотрел в темноту за окном. Парень во дворе встал и ушел. Качели еще скрипели и разговаривали с качающимся на ветру фонарем.

5. Ира

Изотову в ней нравилось все. И ее имя − Ира − мирное и редкое. В его окружении никого так не называли. И то, что она из загадочного Тургадана, куда тянуло, и о котором так много рассказывал Мак. И от этого Сергею казалось, что именно там и есть нечто, чего он еще не знает, и потому только там живут такие девушки, как Ира. Ему нравилась ее наивность и откровенность, обрывочная, оставляющая тайну. Ему нравились ее смеющиеся глаза, зеленые, как оказалось. Он где-то читал, что этот редкий цвет глаз встречается только у двух процентов населения Земли, преимущественно на севере. И от этого далекий Тургодан становился еще более уникальным и привлекательным.

Ему нравился изгиб ее спины под тонкой кружевной сорочкой на фото, которое Сергей уговорил ее сделать. И она милостиво согласилась, не пуская в кадр лукавый взгляд и хитрую улыбку. Но Изотов догадывался, что она смеется. Вечером, когда он желал ей спокойной ночи, Ира просила фото его рук, перекрещенных на груди. Она считала это эротичным. И Сергей знал, что таких девушек больше не существует.

Она могла весь день шутить, а вечером загрустить. То она мечтала о встрече с ним, то говорила, что они слишком разные. Утром она любила свой Тургодан, а вечером хотела уехать. Сергей всегда видел ее настроение. По резкой перемене темы, по обрывистости фраз, по непоставленной точке. Он чувствовал в ней нервозность, неустроенность. Но Ирина никогда не углублялась в свою жизнь.

«Ты спрашиваешь: какой Тургадан, не тоскливо ли нам здесь в полярные ночи, какие здесь люди? – писала Ира. – А я в который раз прихожу к мысли, что есть все-таки разница между людьми, которые выросли, глядя в окно на заводские трубы, и теми, кто с детства смотрел на архитектуру Растрелли. Это разница между нами, Сереженька. Поймешь ли ты Тургадан, понравится ли он тебе? Поймешь ли меня?

Наши спальные районы считаются серыми и безликими, но это не так. У каждого дома своя мозаика окон и балконов. У дома на перекрестке Металлургов и Ленина грязный фасад с деревянными глазами окон. И сразу видно, что люди там надеются уехать, живут ожиданием и не стремятся что-то изменить. А дом на Комсомольской оптимистичней. Он подмигивает белыми пластиковыми рамами и разноцветными жалюзи. Здесь ничего не ждут. Здесь стараются жить сразу.

Если б ты знал, как я устаю от людей. Они как муравьи, лезут в глаза, уши, за шиворот, в душу».

А на следующий день она могла написать: «Ты знаешь, как пахнет одиночество? Это вовсе не запах пыли в запертой комнате и не запах старых вещей, забытых на балконе. Это когда ты в новой юбке на дискотеке, а мама тебе дала свои любимые духи для особых случаев. Они пахнут торжественностью и раздирающей тоской. Потому что ты с этим запахом всегда одна. Неважно, стоишь у стеночки или танцуешь в безликой толпе, потому что твой одноклассник тебя снова не заметил. Эти духи – «Злато скифов» – они состоят из чувства неразделенной любви, оглушительной музыки в ушах, дискотечного дыма и отчаянного ощущения пустоты вокруг себя. Я не знаю, кто мог придумать такой запах. Но это запах возвращения домой, пустого автобуса, позднего мигания светофоров. Запах рухнувшего ожидания».

Изотов замечал в Ирине смятенность и беспокойство, скрываемые игривыми шутками и подтруниваниями. Он чувствовал в ней необычность и остроту восприятия мира. И он точно знал, что с ней будет непросто и что таких он еще не встречал.

6. Визит полицейского

Резкий звонок в дверь застал Изотова за приготовлением завтрака. Желтоглазая яичница шкворчала на сковородке, разливалась пузырящимся белком, обходя островки румяной ветчины. Сергей проглотил слюну и неохотно пошел открывать дверь.

– Здравствуйте! Старший лейтенант Бузукин! – бодро сообщил о себе высокий ясноглазый блондин в штатском и открыл красные корочки удостоверения.

«Этого мне не хватало», – подумал Сергей и невнятно поздоровался.

– С Розой Викентьевной я могу поговорить? – продолжал старший лейтенант, не теряя энтузиазма.

«Еще лучше» − нахмурился Изотов и произнес:

– Она умерла. Полгода назад.

– Вот как? − недоуменно повел широкими плечами Бузукин. − А вы? Родственник?

– Сын. Что вы хотели? − Изотову все это не нравилось.

– Разрешите пройти? Мне надо с вами поговорить.

Сергей отстранился, пропустив полицейского внутрь.

Бузукин по-хозяйски осмотрелся, как человек, умеющий работать в любых условиях. Он выбрал кресло у журнального столика и уселся, деловито открыв на коленях тонкую серую папку.

– Вам знаком это человек? − протянул он фотографию.

Тревожный взгляд, гладкая лысина, пухлые губы. Изотов узнал его:

– Он заходил с неделю назад. Это бывший мамин коллега. Работник музея этнографии. М-м-м… Леонид Маркович, если я не ошибаюсь… − вспомнил Изотов.

– Не ошибаетесь. Только Леонид Маркович не работал в музее этнографии. Он из Тургадана. Архивист… эээ… − старший лейтенант подсмотрел в тонкую папочку, − Института физиологии и морфологии мозга.

Изотов был удивлен, но не лжи странного архивиста. Что архивист лукавит, Сергею было понятно сразу. Изотова поразило совпадение. Ведь в этом же институте работал Макс Босой, которого он буквально вчера отвозил в аэропорт. Мак возвращался в Тургадан.

– Он что-то натворил? − спросил Сергей.

– Натворил − не совсем подходящее слово. Он умер, − буднично произнес старший лейтенант, возвращая фотографию в папку.

Изотов, тоже отчасти привыкший к смерти, отметил про себя, как равнодушно полицейский сообщил о ней. Но смерть архивиста огорчила Сергея. Ему стало жаль этого нелепого толстяка, потратившего свои последние дни на нервозную суету.

– Сердце? − сразу пришло на ум Изотову.

– Почему вы так решили? У него действительно было больное сердце, как показало вскрытие. Но умер он не от этого.

Вдруг Цезарь, до этого спокойно созерцающий жизнь пернатых на подоконнике, внезапно издает вопль, прыгает на столик у дивана, резной, винтажный, уставленный изящными фигурками, и смачно роняет мамину шкатулку. Ее содержимое – бижутерия, открытки, визитки – разлетаются разноцветным фейерверком. А кот, промчавшись по верхушкам дивана, кресел, оттолкнулся в полете от плеча полицейского и скрылся в коридоре.

Старший лейтенант от неожиданности подпрыгнул, папка из его рук взлетела, нарисовала в воздухе изящную дугу и выпустила белоснежным веером листы бумаги. Сергей в недоумении кинулся собирать разбросанные вещи, а полицейский − выхватывать в воздухе, не успевшие приземлиться, документы. Полицейский и Изотов немного потоптались, мешая друг другу. Бузукин протянул флешку, розовую на цепочке из белых перламутровых бусин:

– Вот. Ваше.

– Мое? – удивился Сергей.

– Ну уж точно не мое, – рассмеялся Бузукин.

Недоразумение с котом смягчило официальный тон беседы, обстановка разрядилась. Старший лейтенант расслабился, откинулся на спинку кресла и поделился:

– Жаль этого архивиста. Смерть такая нелепая. Представляете, в гостинице, где жил этот несчастный, ремонт шел на крыше. И надо же было рабочему уронить инструмент сверху именно тогда, когда пострадавший выходил на улицу. Это формальность, но мы должны исключить… недоразумение… умысел. Проводится расследование. А в его вещах была обнаружена визитка вашей матери. Вот я и пришел с ней пообщаться. Может, вам что-то известно? С какой целью он приехал?

– Да я и сам толком не понял ничего. Он расспрашивал о маминых работах. Очень странно себя вел. Сильно нервничал… Но я ему ничем помочь не смог.

– Мдааа… Печально… Ну что ж. Тогда не буду отнимать у вас время. Спасибо за помощь. – И старший лейтенант направился в выходу.

Изотов проводил полицейского и вернулся на кухню. Завтрак уже остыл. В руке Сергей по-прежнему крутил на перламутровой нитке розовую флешку. Он налил кофе и вернулся к компьютеру.

“Да… никогда не видел такую у мамы. Хотя, откуда мне знать. Вполне возможно у нее и была такая.” Размышляя, он вставил флешку в компьютер и открыл. На мониторе высветились несколько файлов: видео, фото и текстовых. Изотов просмотрел фотографии. Ничего особенного, мама с коллегами. Одна фотография была плохого качества с изображением карты. Карты Плато Путорана. На бумажной, явно потрепанной карте, четко просматривались нарисованные красные флажки. Изотову все это было непонятно, и он открыл видео.

Послышались голоса, чьи-то шаги. Съемка, видимо, велась с мобильного телефона. Кто-то держал его в руке. Камера сфокусировалась на деревянном полу. Голос пожилого мужчины, с хрипотцой, сильный, строгий, но располагающий, произнес:

– Да ты не стой на пороге. Дух очага этого не любит. Либо зайди, либо выйди.

– О, нет, теперь я никуда от вас не уйду! – ответил женский голос, до боли нежный, тревожащий душу. – Не для этого я так долго ждала вашего возвращения, Тамнар.

Видео задвигалось, замигало красками, показался ковер с красным узором, синие подушки.

– Ну а если человек не верит в духов, они помогут ему? – продолжил знакомый голос.

Мама! Это же мама! Изотов припал к экрану.

– Вера должна быть безапелляционной. Иначе, зачем идти к шаману? – ответил Тамнар.

Возникла пауза. Видимо, гостья прошла внутрь помещения. На видео показались движущиеся тени. Камера выхватила витой синий узор дивана и замерла на белом куполообразном потолке.

– Я вас иначе представляла, – продолжила мама.

– А вы думали, если шаман, то старец, седая борода и бубен? – хрипло засмеялся Тамнар.

– Да, существуют некие стереотипы, – по голосу было слышно, что она улыбается.

– Конечно, наша атрибутика необходима. Но шаманизм – прикладная наука. Все, что есть в пространстве, я могу использовать в ритуале. Даже, если нет бубна или колокольчика, я могу связаться с духами напрямую. Атрибутика − дань уважения к предкам. Она придает красочность обряду. Но шаман – всегда шаман.

Послышался звук зажигания спички и, вероятно, раскуривания трубки. На экране показался кудрявый серый дым. Видимо, телефон лежал где-то рядом с собеседником. Шаман продолжил:

– Мне есть, что тебе сказать. Но сначала – что ты хотела спросить?

– С вами тяжело встретиться. Вы возвращаетесь с Плато Путорана только раз в год. А некоторые говорят, что можете и не вернуться. Что вас так манит туда? Или держит там?

– Ко мне приходят отчаявшиеся. Я ухожу договориться за них.

– Но подождите… Да, согласно вашей вере, вы посредник между духами и людьми. Но вы сами сказали, чтобы обратиться к духам, вам не нужна атрибутика. И, насколько мне известно, шаман может это сделать из любой точки на карте.

– Я хожу не к духам. Это территория не принадлежит нам. Там хозяева местности, владеющие нами и временем. Я не могу их вызвать. Я должен сам к ним прийти. Там те, кто сильнее меня.

– Как вы их находите? Как они выглядят?

Раздался кашляющий смех. Трубка запыхтела, заклубился дым.

– Выглядят так, как ты сам хочешь. Не я нахожу. Они меня. Там густой плотный туман. Холодно и влажно. Я иду на туман. Но мало их найти, надо еще уйти от них. Если выпустят. Свет свечи помогает мне выйти оттуда.

– Но почему бы человеку самому не пойти и не попросить за себя?

– Пойти можно. Найти нельзя. Он пройдет сквозь туман и не встретится с ними, если они этого не пожелают. Но не все в моих силах. Иногда люди идут сами поговорить. Оттуда они либо не возвращаются совсем, либо не возвращаются прежними. Тебе туда зачем? Ты не отчаявшаяся. Я вижу.

– Я этнограф, историк. Это моя работа: собирать информацию, ходить в экспедиции, встречаться с представителями разных народов.

– Это не народ Земли. Не ходи. Женщине не место в горах. Она должна быть у подножья. Хозяева гор – мужчины. Гора – голова. По голове ходить женщина не должна.

– Зачем они вам помогают?

– Они ведут нас. Ответственны за нас. Но это не ваш Бог, который милостив ко всем. Мы для них неодинаковы. У каждого свои роли и они их распределяют.

– Как они решают, какая роль у меня, какая у вас?

– Вот это мне неизвестно. Но они помогают, покуда им это нужно. А потом бросают.

– Что значит бросают?

Шаман опять кряхтя посмеялся и сказал:

– Значит, не интересен ты им больше. Все. Отработал. Твой жизненный путь закончен.

– И уже ничего нельзя поправить?

– Если решение принято, уже ничем не поможешь. Запущен финал судьбы. Но есть промежуточные. Кто на перепутье и по нему еще не приняли решение. Можно помочь, если на распутье.

– Таким вы и помогаете?

– Не только. Мертвые там есть. Находятся какое-то время. Я могу передать важное. Если не успели.

– Почему для этого выбрали именно вас?

Тамнар покашлял, снова раскурил трубку и ответил:

– Да кто ж их знает… Я так думаю, должно быть у них здесь «око» свое. Приглядывать. Вот они и выбирают кого-то. Удобного им. Ведь нужно как-то ситуации создавать. Направлять. Случай и время в их власти.

– А для себя? Для себя вы что-то спрашивали у них?

Шаман рассмеялся и ответил:

– Ко мне люди приходят, доведенные до крайности. Им никто не поможет. Кроме меня. А я что? По мне решение принято.

Тамнар попыхтел трубкой и добавил:

– И по тебе…

Здесь картинка сместилась, послышались треск, шум. Изотову показалось, что телефон упал на пол. И тут же видео прервалось.

***

Изотов любил свой диван. Преданно и нежно. Он любил на нем читать и размышлять, строить планы, продумывать ходы. Он прикипел к своим подушкам, удобных для шеи и остеохондроза, удобных для ног, устающих на работе после суточной гонки по этажам. Кот Цезарь вдохновенно разделял эту любовь.

Вот и сейчас Сергей комфортно устроился на диване, закинув руки за голову, и задумался. Не слишком ли много суеты вокруг меня в последнее время? Хотя, почему вокруг меня-то? Вокруг мамы. Опять нет. Скорее вокруг Института в Тургадане и плато Путорана. Зачем этому бедному архивисту, Леониду… как его там… понадобился шаман? Он что? Знал, что ему кирпич на голову прилетит и хотел договориться? С этими… чудесными волшебниками на плато? Которые управляют кирпичом? Бред…

И Мак тоже. Эти тайны его института. Этот интрум. Розыгрыш какой-то. Если это правда, то почему Степаныч мне ничего так и не поведал страшно секретного? Отстроил этот виртуальный мир, чтобы со мной коньяк попить?

Тут взгляд Сергея остановился на белом листе бумаги на полу. Он скромно лежал под столом, кокетливо выставляя уголок. Вероятно, лист был не замечен полицейским. Изотов подскочил, схватил лист и начал его изучать.

Это были результаты какого-то медицинского обследования. Институт физиологии и морфологии мозга. Пациент – Марин Леонид Маркович. В изобилии графиков, диаграмм и схем Изотов не смог разобраться. Это показатели работы головного мозга, с которыми он явно не был знаком. Отсутствовал и заключительный диагноз специалиста в конце. Вероятно, это был фрагмент документа. Только красным маркером обведены три значения и от руки написано: “Триада И.”

“Да пошли они все! – сказал Изотов и пошел доедать холодную яичницу.

7. Юлька

Юлькин подъезд утопал в молодой зелени. Солнце радовалось и купало в золоте прохожих. Цезарь злобно мяукал в переноске и неистовствовал, возможно, даже угрожал. Изотов, борясь с тычками разгневанного кота, проходил мимо сидевшей на лавочке бабушки. «Здравствуйте!» − удивилась Юлькина соседка. «Узнала, помнит еще» − подумал Изотов и приветливо кивнул.

Подъезд стал чище, сделали ремонт и намалеванное Юлькой сердечко между первым и вторым этажами безжалостно закрасили болотно-зеленой краской. Изотов всегда недоумевал: по какому принципу выбирают цвет стен в подъездах? Кому нужна эта беспросветная тоска? Он нажал на звонок седьмой квартиры. Так и не работает. До сих пор некому починить. Он постучал. Дверь сразу открылась…

Юльку в компанию Изотова привела на день медика их общая подруга. Юля работала медсестрой в процедурке третьей терапии и органично вписалась в их слегка подвыпившую компанию с пошловатыми шутками и черным юморком.

Сергей проводил ее до дома, а через неделю признался Маку: “Блондинка с большой грудью. Я поплыл”. А еще через неделю Изотов к Юльке переехал.

Юляшек была очаровательна. Она окружила Сергея женской заботой и обожанием. Мелкие знаки внимания, сердечки, смайлики, милые признания грели, оголодавшего по теплу, Сергея. Изотов перешел на здоровье питание и обязательный суп. Его биоритмы, нарушенные бессонницей и ночными дежурствами, стали налаживаться. Он уже реже засиживался у компьютера и не устраивал полуночные набеги на холодильник. Все это благополучно заменял добротный секс, качественный и ударный. Юлечка трудилась и умела угодить. Излишняя суета и желание подстроиться успешно компенсировались упругим четвертым размером и голубоглазой томностью.

Ухаживания за женщиной потребовали от Изотова материальные ресурсы, и он чаще брал подработки. С суток в ночь, сутки через сутки. Юлька задумалась о совместном отдыхе и ремонте. Сергей не возражал.

Юлька любила “куда-нибудь забуриться”, как она говорила, выгуливать платья, туфли, новую губную помаду. Кафе, кино, спектакли. Сергей не считал себя особым ценителем искусства. Он не мог оценить, правильно ли поставлен свет и насколько точна актерская игра. Но он точно знал, что есть фильм, который забудешь через пять минут. А будет и такой, который остался с тобой, он всплывает в голове через день, месяц, год. И ты носишь его с собой и размышляешь о нем. А некоторые фильмы Изотов носил с собой всю жизнь. Как и книги.

Юлька носила с собой любовные романы, популярную психологию полов и поваренную книгу. Не глубоко, но Изотову хватало. Ему было с Юлькой легко и не сложно.

Постепенно Сергею все меньше оставалось времени на ночные зависания в интернете и любимый диван с книжкой. Изотов под благовидным предлогом отказывался от вечерних тусовок, кино, посиделок в кофейне. Юлины голубые глазки темнели, красивые губки дулись. Она замыкалась в соцсетях, внимала женским гуру, раскидывала на картах Таро.

Изотову это не мешало. Даже наоборот, дарило немного тишины и личного пространства. Котлетки были по-прежнему сочны, секс по-прежнему недурен, только все больше хотелось сна и одиночества.

Юлечка начала капризничать и просить внимания, то устраивать романтические ужины, то уходить в демонстративное молчание. Открытых конфликтов у них не было и, возможно, они бы еще и продержались. Но у Сергея заболела мама и он переехал к ней.

Когда мама слегла, Юля иногда заходила с ней пообщаться с искренним участием и ароматной кастрюлькой супа с клецками, маминого любимого. Мама оживала и даже улыбалась. После одного из таких визитов она задумалась и тихо сказала Сергею: “Ты подумай, иногда важнее не твои чувства, а то, как относятся к тебе”.

Когда мама умерла, Сергей замкнулся, его не покидало чувство вины. Он не мог простить себе мамин уход. Мысли извивались в мозгу как черви и многократно прокручивали возможные варианты событий, будь Изотов заботливей, внимательней, умнее.

Юля старалась поддержать Сергея. Но его накрыла такая пустота и безразличие ко всему и всем, что он не всегда отвечал на звонки, а потом и вовсе перестал брать трубку.

Юля открыла дверь, растрепанная, румяная, немного похудевшая. Она заулыбалась:

– Привет! Проходи…

– Вот, – сказал Сергей, тоже улыбаясь. Он вошел. Пахло травяным чаем и выпечкой. – Я уезжаю. А Цезаря некому оставить. Ты с ним всегда ладила… Я и подумал… – смутился немного Изотов, показывая на переноску с притихшим котом.

– Надолго уезжаешь? – спросила Юля и посмотрела на Сергея глазами потерявшегося ребенка.

– Не знаю пока. Как получится. В Тургодан. К Маку.

Юля молча достала кота из переноски и прижала к себе. Цезарь не возражал, потерся мордой и ткнул носом в юлькину щеку.

– Спасибо тебе, – сказал Сергей. – Мне, кроме тебя, не к кому было обратиться.

– Я собрала твои книги, ты забыл их у меня, – вспомнила Юля и дернулась в комнату.

– В другой раз заберу, – остановил ее Изотов. – Ну, спасибо еще раз. И… прости меня…