Излом Изотова

 Солнце заглянуло на чай сквозь ажурный тюль, прошлось по «елочному» паркету, осветило сервант с раздвижными стеклами, мягкие кресла на тонких ножках, отразилось в кинескопном телевизоре, явно нерабочем и собирающем пыль. Вся обстановка у Степаныча – цветастый ковер на стене, старый сервиз, заброшенный на высокий шкаф старинный проектор диафильмов – все это погружало Сергея в детство, в его легкую беспечность, в уверенность, что все проблемы, стоит их рассказать маме, пройдут сами собой.

– Ваша матушка любила этот чайный сервиз, – словно уловил ход мыслей Сергея Степаныч.

 Изотов промолчал. Есть эмоции, которые дано пережить один раз в жизни. Они глобальны и переламывают тебя, делят твою жизнь на до и после. Рождение ребенка, любовь – все это может случиться не единожды. Один раз можно пережить смерть мамы. И у всех это по–разному.

 Астроцитома – красивое слово, похожее на цветок или звезду. В случае мамы Сергея это был спрут – опухоль мозга, незаметно прорастающая, как плесень, и уничтожающая личность. Не знаешь, что страшнее: потерять близкого человека сразу или терять его медленно, день за днем. Сначала уходят привычные слова, потом жесты. Все это ползет планомерно ровно, как наступающий агрессор, как метроном, отсчитывающий по только ему известному таймеру. Ты уже не можешь разговаривать с мамой как прежде, потому что это другой человек, другая личность. Это уже не твоя мама, интересный рассказчик, с массой друзей и коллег, таких же ученых–этнографов, путешествующих по стране и любящих душевные посиделки. Теперь все иначе, теперь больной мозг создает свою реальность, со странным миром галлюцинаций, с иногда невесть откуда нахлынувшей агрессией или просветленной добротой. Потом остаются пустые механические привычки, бессмысленные обрывки фраз, набор бессвязных слов, бессилие и шумное агонирующее дыхание.

– Она была необычным человеком, – нарушил молчание Степаныч, – я не встречал женщин более ярких, живущих такой наполненной жизнью.

Мама была учителем истории и всю жизнь занималась этнографией. Ее увлекала культура народов Севера. Сколько с детства Сергей слышал от нее сказок и преданий эвенков, ненцев, якутов. Часто она уезжала в экспедиции и оставляла сына на попечение бабушки. Но Сергей был не в обиде. У бабушки всегда вольготно, она пекла вкусные шаньги и разрешала поздно ложиться спать. И он обожал мамины шумные возвращения с интересными историями и необычными сувенирами: теплыми рукавицами, амулетами, украшениями с замысловатым орнаментом.

Мама и одевалась экстравагантно, ее нельзя было не заметить в толпе. Она любила вещи в этническом стиле и даже уже, будучи в зрелом возрасте, не изменяла своим вкусам: свободные туники из ярких тканей, длинные платья с вышивкой, бисером, крупные украшения. И ее визитная карточка – прическа – коротко стриженный седой ежик.

В подростковом возрасте Сергей стеснялся ее, чувствовал неловкость при друзьях и избегал ходить куда–то вместе. Это сейчас до него дошло, какая это глупость, его зажатость в своей защитной скорлупе! Как он боялся быть «не таким», как пугали его яркое проявление эмоций и мамина непосредственность. Сергей прятался под своей черной безликой одеждой и хотел быть незаметным.

– А как вы познакомились с ней? Вы же здесь не так давно живете? —спросил Изотов Степаныча, оторвавшись от своих воспоминаний.

– О, Сережа, это было так давно, что я и сам уже не припомню. Но, мне кажется, я знал ее всю жизнь.

– Ах, мама… мама… Незадолго до постановки диагноза она стала многое вспоминать… Как чувствовала. Все анализировала свою жизнь, насколько наполнено и интересно ее прожила… Даже упомянула умершего отца, якобы он заходил к ней. Да… что только не подбрасывает нам больное сознание…

Изотов снова погрузился в свои мысли. Степаныч деликатно молчал. Он это умел.

Тут взгляд Сергея остановился на стопках книг, небрежно забытых, перевязанных грубой веревкой и пылящихся в углу.

– Что это, Степаныч? Что ты тут почитываешь? – Изотов подошел и стал рассматривать корешки. – «Физиология головного мозга», «Мозг и разум», «Особенности психоневрологического статуса… Степаныч! Откуда это?

– Да, так… В макулатуру надо сдать… хлам разный… – смутился он и, нервничая, начал собирать посуду со стола.

– Степаныч, ну как же так? Давай я хоть книжную полку тебе здесь сооружу.

И тут Изотов снова оторопел. Рядом с книгами на полу лежала игрушка. Его игрушка! Его желтый пес! С которым он спал, которого прятал под одеяло, чтобы он не замерз, который был его другом. С длинными ушами, одно ухо оторвано и пришито, с большими умными глазами и пуговицей вместо носа.

– Откуда он здесь? У тебя, Степаныч? Это же моя… – воскликнул Сергей, взяв пса в руки.

Но сосед заторопился с чашками на кухню, бросив через плечо:

– Не придумывай! Таких игрушек полно было в «Детском мире». Это внуки закинули и забыли.

 Сергей почувствовал навалившуюся усталость, сердце внутри трепыхалось, ноги обессилели. Начали сказываться тяжелые сутки. А, возможно, горячий чай Степаныча разморил.

– Пойду я, – сказал Изотов, – а то сил не хватит преодолеть еще этаж. У тебя там холодильник пустой. Купить продуктов?

– Нет, спасибо. Сын привезет. Отдыхай. Увидимся…

***

Дома хорошо. Дом – тихая гавань, где можно упасть и расслабиться. Цезарь, рыжий разбойник, встречает хозяина, соскучился, крутится под ногами, мурчит, рассказывает на своем кошачьем о трудной судьбе голодного одиночки.

Усталость валит Сергея с ног. Если сейчас залезть в ванну – точно заснет, лучше под душ.

Солнце уже по-хозяйски бьет в окно. Упрекает пылью, грязной посудой на компьютерном столе. Завален мятой одеждой стул, носки на полу. “С Юлькой такого бы не было. Ну да ладно,” – подумал Сергей.

Квартира многим напоминала о маме: остались ее книги, интерьерные безделушки, украшения – она это любила. Сергей переехал сюда, когда узнал о ее диагнозе. Тогда он расстался с Юлей, мотался по съемным квартирам, был слишком озадачен своими проблемами, зализыванием ран. Мамина болезнь проявила значимое и унесла на второй план личные неудачи.

После бодрящего душа жизнь заиграла новыми красками. Довольный Цезарь, набив пузо, по-хозяйски разлегся на столе. “А ну, рыжий, подвинься, клавиатура – не место для твоего хвоста!” – потеснил кота хозяин. Цезарь с грацией наевшегося зверя пробежался по клавишам, столкнул на пол книги и был таков.

Экран компьютера заметался, замигал сменяющимися окнами и открылся на розовом в сердечках сайте знакомств. На Сергея обрушился каскад девиц: красавиц, прелестниц, симпатичных и просто умных. Он с равнодушием пролистал пеструю ленту: высокомерных и улыбающихся, демонстрирующих стройные ноги, прячущих жирные тела в утесах, с гиалуронкой в губах и претензиями к мужчинам в голове.

“Что за Ира? Гмм.. город Тургадан…” Милые русые кудряшки вокруг лукавых глаз, открытая улыбка, изящная шея. Насмешливая и естественная, никакого желания понравиться или произвести впечатление.

“Привет, красотка! А пока ты обнаруживаешь мое сообщение, я пойду вздремну.”

3. Незнакомец

Требовательный звонок в дверь ритмично сверлил мозг. Тяжелый сон рассеивался. Реальность безжалостно будила резкими звуками и ослепляющим светом.

Сергею снилось, что он на вызове. Пытается прослушать пациентку и ничего не слышит: ни дыхания, ни сердцебиения. А полураздетая девушка, наклонив голову набок, молча смотрит на него зелеными влажными глазами и большими напряженными сосками. Изотов накрыл голову подушкой. Сон или реальность? Что менее ужасно?

Звонок разрывался, будто точно знал, что его слышат. Какого черта? Сколько времени? Мне сегодня на сутки? Я опоздал? Сергей медленно сел, опустив ноги на пол. Пушистая игрушка Цезаря запищала под пяткой. Свет бил в глаза, в голове медленно рассеивался туман. Что за бестактная настойчивость? Кто это может быть?

За дверью оказался толстый неприятный тип с гладкой лоснящейся лысиной. Он суетливыми глазками прощупал Сергея сверху вниз и сказал:

– Здравствуйте. Я могу увидеть Розу Викентьевну?

– Нет, не можете. Она умерла. А что вы хотели? – спросил Сергей.

Повисла растерянная пауза. Толстый прижал к себе потертый портфель, облизнул пухлые губки и поинтересовался:

– А вы? Вы кем ей приходитесь?

– Я ее сын. А что, собственно, произошло? – стал раздражаться Изотов.

– Если вы не возражаете, я бы хотел с вами переговорить… Вы разрешите пройти? – не сдавался толстый.

Сергей пригласил гостя в комнату и только сейчас понял, что он в одних трусах, а в квартире царит беспорядок и гостю некуда даже присесть. Изотов быстро сгреб в охапку разбросанную одежду, подушки, плед, все что смог унести и хоть как-то освободить пространство.

– Извините, я после ночного дежурства, не ждал никого, – смутился он, – располагайтесь.

Когда Сергей вернулся, толстый сидел на краю стула, обнимал портфель и внимательно разглядывал корешки книг на полках. Несуразный, будто собранный из несочетаемых деталей. Помятый костюм был ему тесноват, пиджак застегнут на все пуговицы и оттопыривался в складках на животе. Брюки явно коротковаты и, возможно, даже не от этого костюма. Все свое напряжение гость перенес на старый облезлый портфель.

Незнакомец водрузил на нос тяжелые очки в роговой оправе, слишком старомодные для его возраста, и начал:

– Меня зовут Леонид Маркович. Я работаю в Музее этнографии. Роза Викентьевна сотрудничала с нами, мы ей многим обязаны… Как жаль… мои соболезнования…

Сергей знал, что мама передавала музею какие-то привезенные из экспедиций артефакты, национальную одежду, украшения, проводила лекции. Он даже помнил директора музея, приходившего на похороны, молчаливого, интеллигентного, в строгом костюме высокого мужчину.

Но этот толстый, с капельками пота на блестящем лбу, звучал совсем неубедительно. Изотов молчал и ждал. Он стоял, оперевшись спиной на косяк двери, сложив руки на груди, и наблюдал.

Гость, почувствовав неловкость, стал витиевато рассказывать о вкладе маминых работ в науку, о плодотворном сотрудничестве. И тут Изотов воскликнул:

– А как поживает Иван Иваныч? Большой привет ему!

– Иван Иваныч?… – толстый растерялся. – Д-да-да… – стал заикаться он, – отлично поживает… Спасибо…

– Ой, я, кажется, ошибся. Как же.. Иван Петрович! Ваш начальник, директор музея, – демонстративно исправился Сергей.

– Ах, ну да, конечно! Как же! Иван Петрович! А я и не понял сразу… – гость деланно засмеялся. Он одной рукой отпустил свой портфель, достал из заднего кармана носовой платок, снял очки и вытер капельки пота со лба.

– Так что вы хотели, Леонид Маркович? – взял инициативу Сергей.

– Видите ли… Роза Викентьевна участвовала в экспедициях, встречалась носителями культуры народов Севера. Ею было собрано огромное количество интересного материала, – он сделал паузу и отвел глаза. – М-м-м… Нам было бы невероятно жаль, если все это будет утеряно. Я бы хотел попросить вас передать нам ее архив, – толстый закашлял в пухлый кулачок. – А возможно… продать…

– Архив? – удивился Сергей, – мама все передала музею. – Дома ничего не хранится. Если и были какие-то материалы, то не так много. И мама публиковалась. Все, что она могла, она уже передала. В своих статьях, в лекциях. Я не понимаю о чем вы говорите.

– В том-то и дело, что не понимаете. Роза Викентьевна брала интервью, ей могла быть известна важная информация. А ее дневник? Она что-то писала? – еще больше заволновался Леонид Маркович.

– Да ну перестаньте! – Сергей стал раздражаться. – Что там могло быть уникального? Посмотрите ее отчеты об экспедициях и статьи. Там все. Какой еще дневник? Она не занималась самокопанием.

Гость встал и подошел к Сергею так близко, что между ними остался только потрепанный портфель, который толстяк по прежнему прижимал к себе. Изотов почувствовал его несвежее частое дыхание и легкую вибрацию измученного тревогами и бессонницей сердца.

– И все же, – тихо начал гость, выделяя каждое слово, – я убедительно вас попрошу поискать. Во время последней поездки она брала интервью у шамана Тамнара. Это очень важно. Возможно, вы найдете карту. Карту Плато Путорана.

Гость смотрел на Сергея снизу вверх, галстук сбился набок, очки перекосились. Изотову ситуация казалась странной и даже комичной. Он не выдержал и рассмеялся гостю в лицо:

– Какую еще карту? Вам карту плато может нагуглить любой школьник! И кто вам мешает самому встретиться с вашим шаманом?

Толстяк надулся, покраснел, часто задышал раздутыми ноздрями и прошептал:

– Тамнар умер!

Сергея уже стали утомлять и этот разговор, и такое близкое соседство к странному гостю. Изотов бесцеремонно отодвинул его от себя, прошел в комнату и сел в кресло. Он вспомнил, что маму окружали разные люди, были историки, фанаты своего дела, со своими чудачествами и странностями. И ему стало жаль толстяка.

– Вы бы на здоровье внимание обратили: гипертония у вас, сердце больное, – сказал Изотов, по возможности, мягко, – какое вам Плато Путорана? До кардиолога хотя бы дойдите.

Леонид Маркович встрепенулся, вытянулся, щеки покраснели. Он пытался что-то ответить, но пухлые губы по-рыбьему ловили воздух, а глаза выдавали испуг.

– Это вас не касается, – наконец выдавил он.

Не найдя, что добавить, гость резко махнул рукой и ушел.

4. Максим Босой

– Ты не понимаешь своего счастья, Серега, – Максим, вздохнув, откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно на вечерний город. – У вас уже одуванчики зацветают, а в Тургадане сейчас лежит снег.

Официант принес очередную порцию пива. Фирменное блюдо с головокружительным ароматом мяса гриль было почти уничтожено. Сергея слегка развезло, уже прошла первая эйфория от принятого алкоголя, и стало накатывать угрюмое послевкусие.

В обычный будничный вечер кафе пустовало. Одна влюбленная парочка по соседству шепталась за вычурным букетом, да трое в галстуках деловито беседовали в конце зала. На улице шумели машины, люди спешили домой, зажигались первые огни. А здесь было тихо и полумрак рассеивали одинокие круглые светильники над столиками.

– И что тебя понесло на север? Оставался бы здесь, – начал свои традиционные упреки Изотов.

Максим Босой, а для друзей – просто Мак, устало поморщился от набившей оскомину темы. Он тонкими нервными пальцами обхватил кружку пива и с наслаждением опустошил половину. Привычно прищурив близорукие глаза за толстыми линзами очков, он меланхолично разглядывал движущиеся за окном огни. Желтый свет за спиной превратил его мелкие соломенные кудри в золотистую ауру. И Мак, худой и высокий, устало согнувшийся в кресле, походил на одинокий сломанный одуванчик.

– Ты же понимаешь. Работа. Я не могу бросить отделение, – вымолвил он.

С Маком Сергей познакомился в далеком первом классе, когда родители дружно привели их в бассейн. Сергей боролся с частыми простудами, а Мак укреплял сколиозную спину. С тех пор они были неразлучны. Олимпийских высот им достигнуть не удалось. Правда, Сергей, немного еще поборолся за честь школы. Но Мак уверенно плелся в конце заплыва.

Спорт и девушки никогда не были сильной стороной Максима. За отрешенную сутулую усидчивость над книгами и толстые очки он прослыл безнадежным “ботаником”. Повзрослев, Мак стал интереснее, спина вытянулась, очки украшали прямой греческий нос, а в голубых глазах поселился насмешливый огонек. Но с девушками он был по-прежнему отстраненно учтив. В больших компаниях отмалчивался и Изотову приходилось брать на себя роль ведущего затейника. В кругу близких друзей Мак оживал и раскрывался, он становился красноречив, азартен, а начитанность делала его интересным и ярким рассказчиком.

Когда Мак и Сергей выбрали одну профессию и пошли в медицинский институт, никто даже не удивился. Все привыкли, что “эти двое” всегда вместе. Первые два курса давались нелегко: анатомия, латынь, гистология отнимали все свободное время. Мак жадно поглощал информацию и выдавал поистине глубокие знания. Сергей скорее подтягивался за другом, выскальзывал из затруднительных положений благодаря интуиции, быстрой реакции и схватыванием на лету.

К третьему курсу жизнь устоялась, и изнурительный учебный марафон стал превращаться в легкую пробежку со студенческими тусовками и флиртом. Сергей пользовался успехом у однокурсниц. Не без помощи серых внимательных глаз, проникающих в самое сердце, и широкоплечей фигуры пловца. Девушек привлекали его остроумная находчивость и легкая небрежность в общении. Но это не было внутренним состоянием, а скорее роль для веселой студенческой жизни. Он по-прежнему любил тихие посиделки с другом, прерываясь иногда на легкие романы с блондинками.

К Маку тянулись редкие интеллектуалки в очках, слегка занудные, зашоренные внутренними рамками и правилами. Изотов считал их скучными, но Мак говорил: «Они ничем не отличаются от твоих блондинок, разве что немного другие границы».

Беззаботная студенческая жизнь нарушилась отчислением Мака. Эта история впоследствии вошла в анналы института и ею еще долго пугали первокурсников. Для Мака были характерны едкие внезапные замечания или шутки на фоне плохого молчаливого настроения. Близкие друзья к этому привыкли и не реагировали. А мало знающие Мака обижались.

В этот раз жертвой недоброй шутки стала преподаватель внутренних болезней – монолитная категоричная дама со сложной женской судьбой. За странную прическу с высокой шишечкой на макушке нерадивые студенты прозвали ее Папилломой. Она любила заваливать симпатичных студенток на ситуативных задачах, где необходимо по симптомам поставить диагноз и назначить лечение. Задачи не всегда были однозначны, а зачастую и спорны.

Все случилось в тяжелый понедельник. Максим Босой в письменном зачете по внутренним болезням решил пошутить. В задаче женщине с яркими симптомами неврастении он прописал – penis два раза в день. То ли Папиллома была с пуританскими взглядами, то ли приняла насмешку на свой счет, но, имея родственные связи в деканате, она поставила вопрос об отчислении Босого на педсовете.

После той судьбоносной истории Мак уже не вернулся в институт. Он окончил медицинское училище и, получив диплом фельдшера, решил, что с него хватит. Родители Мака, интеллигентные люди, долго уговаривали его продолжить учебу, но Максим был уперт и пошел работать на «скорую помощь».

Изотов присоединился к нему после института, и друзья снова воссоединились. Работа на «скорой» – это особый вид искусства. Там, в условиях кровавого экстрима, когда ты не знаешь, что ждет тебя за дверью квартиры, в темном подъезде, на ночной дороге, человек раскрывается быстро и безошибочно. Мак и Сергей стали одной сработанной и притертой друг к другу бригадой.

Все бы так и осталось, не проснись в Маке школьный «ботаник». Мак решил, что устал от людей и решил заняться наукой. Страсть к новым знаниям затянула его на биологический факультет. Отныне Максим Босой всерьез и надолго занялся изучением нейронов и серого вещества. А потом уехал в далекий город Тургадан, где ему предложили место в Институте физиологии и морфологии мозга.

С тех пор Изотов виделся с Маком регулярно два раза в год: на Рождество – тот приезжал к отцу, быстро постаревшему после смерти жены, и в мае – когда Мак отмечал день рождения.

– Что там такого ценного в твоем отделении, что ты готов терпеть холод и полярную ночь? – нарушил молчание Сергей.

– Понимаешь, все не так просто. Человеку, не погруженному в эту кухню, сложно так вот понять, с разбега, – ответил Мак.

– Возможно, я и глупее тебя, но немного в физиологии мозга тоже разбираюсь.

– Вне всяких сомнений. Но, Серега, чем больше я узнаю, тем больше у меня возникает вопросов, на которые я не нахожу ответов. Твои способности… Кто знает, возможно, ты бы и смог мне помочь.

– Мои способности, Мак? Как мне помогли мои способности, когда заболела мама? Я у себя под носом не разглядел очевидного! Если бы все было вовремя, кто знает…Может, она сейчас была бы жива… – Сергей замолчал и опустошил свою кружку пива.

– Чувство вины – не самый лучший спутник. Давай смотреть на вещи реально. С таким диагнозом ты бы не смог ее вытащить.

И тут Мак оживился:

– А я тебе предлагаю возможность суметь предотвратить трагедию. Тогда, когда человек уже на краю, но еще не поздно и есть шанс.

– Перестань, Мак. Я и здесь даю людям шанс вырулить из ямы, в которую они себя затащили. Несколько-то из них уж точно обязаны мне жизнью. А уж на краю они или нет, об этом мы можем только догадываться, – махнул Изотов рукой.

– Боюсь, что можем уже не догадываться, а знать точно. И от этого знания мне становится не по себе, – задумчиво сказал Мак.

– О, Мак! Неужто ты Вангу взял к себе в штат? – рассмеялся Изотов, – И на кой черт человеку это знание? Чтобы убить надежду? Спроси у любого, хочет он знать, что завтра умрет?

Сергей огляделся вокруг в поиске подтверждения своих слов у окружающих и внезапно застыл. Он встретил оценивающий взгляд из глубины зала. Оказалось, все разошлись, погасли матовые светильники, музыка уже не играла уютным фоном и было тихо. В зале царил полумрак, фары проезжающих машин ритмично выхватывали из темноты одинокий силуэт за дальним столиком.

«Странно, – подумал Сергей, закрыв лицо ладонями. – Хотя, что странного? Сидит мужчина неопределенного возраста. Пьет кофе. Ну и что? Поздно уже. Пора уходить. Счет. Надо попросить счет. Что странного? Глаза? Желтые глаза!»

Изотов открыл лицо. В луче света мелькнул пустой зал и легкая дымка над чашкой на дальнем столе.

После душного кафе на улице казалось особенно прохладно. Вечерний ветер, еще по-весеннему свежий, прояснил голову. Мак медленно шел чуть впереди, неуклюже перепрыгивая лужи. Прохожих почти не было. Желтый светофор мигал на перекрестке. Мокрый асфальт отражал неоновые вывески.

– Мак, – окликнул Сергей. – Я и забыл совсем! Мне надо к соседу зайти, укол поставить. Пошли, познакомлю вас.

***

– Сергей, не звони, неудобно, поздно уже для гостей, – тихо сказал Мак, остановив руку Изотова у звонка двери Степаныча.

– Да он не ложится рано. И мы договаривались, что я зайду, – ответил Сергей, но все-таки послушался Мака и постучал.

За дверью было тихо.

– Ну вот, пошли. Спит он уже, завтра зайдешь, – тянул Мак Сергея домой.

– Да не может быть. Он просто плохо слышит, – и Изотов снова постучал, уже уверенней.

Никто не ответил.

– А если ему плохо стало? – не унимался, еще полностью не протрезвевший, Изотов и стал громко, не переставая, стучать в дверь кулаком.

На этот раз дверь поддалась и со скрипом приоткрылась.

– Ну вот, я говорил, что он меня ждет. Не закрылся. – Изотов быстро прошел в темный коридор, включил свет и обомлел.

Он увидел пустую квартиру с голыми стенами и выцветшими желтыми обоями, которые кто-то уже начал срывать. Лампа грустно мигала, освещая деревянную дверь с облупившейся краской. Изотов быстро прошел в комнату, но там были те же голые стены и мутное окно с треснутым посередине стеклом. В углу стояло большое пыльное зеркало с отбитым сверху углом. Сергей прошел в середину комнаты, оставляя следы на толстом слое пыли и штукатурки. Он встал и в недоумении развел руки. Здесь явно давно никто не жил.

– Ты не ошибся квартирой? – спросил Мак, встав в дверном проеме и внимательно рассматривая комнату.

Изотов выскочил в подъезд и вернулся: «Нет, Мак, третий этаж, девятая квартира. Если только мы с тобой оба ошиблись и зашли не в мой дом».

Снаружи послышались старческие медленные шаги и входная дверь заскрипела. Друзья замерли в ожидании. Сухой надсадный кашель прервал тишину. “Кто здесь расшумелся на ночь глядя?” – захрипел старческий голос. Из темноты возникла маленькая бабушка в махровом халате, грозно размахивая деревянной тростью.

– А, это ты Сереженька! Напугали меня. Слышу, стучит кто-то. Думала чужие какие зашли, – сказала бабушка и опустила трость. – А что вы тут делаете? Заблудились с пьяну? – скрипуче засмеялась она.

– Баба Вера, а где Степаныч? – спросил Изотов. – Куда он делся? Съехал что ли? И меня не предупредил?

– Кто? У нас таких нет в подъезде. Вы, ребята, идите, проспитесь. Нашли время людей беспокоить.

– Баба Вера, ну как же? Степаныч! Здесь жил. Я ему уколы заходил делать, – не успокаивался Сергей.

– Сереженька, ты же, вроде, не пил столько раньше? – изумилась бабушка. – Бог с тобой! Кому ты тут уколы делал? Тут три года, как не живет никто!

– Нет, баба Вера, вспоминайте! Степаныч! Астмой еще болеет. Я только вчера заходил к нему.

– Не знаю, к кому ты заходил. Но здесь три года как Тамара померла. Сын тогда объявлялся у нее. Хотел тут ремонт начать, да так и заглохло все. Неблагополучный он, – махнула бабушка рукой. – С тех пор квартира и простаивает.