Останется только любовь

– Не прикасайся ко мне, – выдавила я. Горло обожгло. – Как ты могла? – Слова обращались к Кэти, но будто кричали прямо в душу.

– Ты преувеличиваешь, Би, – её голос был лениво-пренебрежительным. – Сама себе придумываешь трагедии.

Придумываю?

У меня щёлкнуло.

Я пересекла комнату без раздумий. Руки сами потянулись к её волосам – густым, но на ощупь как сено. Я вцепилась в них, словно хотела вырвать не пряди – воспоминания. Всё, что нас связывало.

– Да успокойся ты! – заорала она, извиваясь. – Это случайность! Ты тоже спала с парнем, который мне нравился!

– Он не был твоим чёртовым женихом! Он даже не знал, кто ты такая! – заорала я, дёргая её сильнее.

Она вцепилась в моё платье. Глупо. Я стояла, она сидела. Это была её ошибка. Коленом я двинула ей в лицо. Не сильно. Но достаточно.

– Би, позволь мне всё объяснить! – Форд в растерянности метался между нами.

– Объясняйся, пока я вырываю ей волосы! Потому что, когда я закончу – то уйду! – завопила я, дёргая Кэти к себе.

– Отпусти меня! Ты совсем больная?! – кричала она, пытаясь вырваться.

Меня схватили сзади – Браун. Единственный, кто в этот момент, похоже, ещё соображал.

– Би, тебе нужно успокоиться, – прошептал он у моего уха.

Я разжала пальцы. Не потому что хотела. А потому что не могла больше держать. Руки дрожали. Слёзы катились по щекам. Лицо горело. Я больше не чувствовала себя человеком.

Форд тянулся ко мне снова.

– Би…

Но Браун не дал ему коснуться меня, за что я была ему благодарна.

– Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни, предав меня, – прошипела я.

– Даже для тебя это слишком, – бросил с отвращением Браун и вывел меня из этой ужасной комнаты. Я прошла мимо него. Мимо них. Мимо комнаты, в которой только что разрушилась моя жизнь.

– Как ты?.. – осторожно спросил он.

Но мне не хотелось говорить. Слёзы хлынули, и мне пришлось закусить губу, чтобы не закричать.

Отвращение наполнило меня, и я почувствовала подступившую тошноту. Мысли сами закрутились в истерику: давно ли он с ней? Любил ли он меня вообще? Или это был только розовый туман? Почему я не замечала раньше?

Я знала. Я давно уже всё знала.

Стоп. Я заставила себя остановиться, пытаясь обуздать накрывшую волну. Тушь растеклась до самой шеи, глаза опухли, в носу стояли сопли.

– Эй, – Браун осторожно коснулся моего плеча. – Как ты?

– Всё плохо, – ответила я охрипшим голосом, после чего сорвалась с места и побежала на первый этаж, придерживая юбку белого платья.

Тушь стекала по щекам, платье липло к ногам, сердце висело где-то в горле. Я почти не чувствовала, как держу подол. Только движение. Только бег. Если остановлюсь – упаду. А если упаду – не встану. А я собиралась стоять.

На заднем дворе было многолюдно. Парни, похоже, не справились со своей задачей. Друзья жениха всё ещё пытались оттереть краску с дорожки, неловко переминаясь с ноги на ногу. Один из них, увидев моё лицо, остолбенел.

Они не знали. Никто не знал.

Я подбежала к арке, выхватила микрофон у мужчины, настраивавшего звук.

– Я… – микрофон был выключен.

Диджей среагировал и включил его, не подозревая, что последует дальше.

Я стояла. В белом. С опухшими глазами. Размазанной помадой. И полным, ошеломляющим отсутствием страха.

Гости начали выходить из зала. С бокалами, с телефонами. Улыбки. Кто-то снимал видео.

– Свадьбы не будет, – мой голос не дрогнул.

Повисла тишина. Кто-то неловко хихикнул. Кто-то ахнул.

Я подняла голову. Взгляд встретился с Райтом, отцом Форда. Его лицо… Боль. Усталость. Потрясение.

– Можете поздравить жениха. У него замечательный вкус. Особенно на подруг. Особенно на моих.

Толпа загудела. Из здания выбежал Форд. В расстёгнутой рубашке, с взъерошенными волосами.

Моё сердце сжалось.

– Он изменил мне. Пока я поправляла платье и думала, как сделать этот день счастливым для нас – он делал счастливой её. В нашей комнате. На нашей постели. С кольцом в кармане.

Веселитесь, пейте, танцуйте. Но – без невесты. У меня всё.

Я сошла с платформы медленно. Спокойно. Как будто не сгорела моя жизнь. Внутри всё ещё горело. Но я не сгорела. Я вышла – сама. Без букета. Без жениха. Без финального поцелуя.

И это была лучшая победа за всё моё чёртово существование.

***

Поймав такси, я вернулась в нашу квартиру – ту, где из моего были только вещи и дурацкий чайник с подсветкой.

Квартира была шикарной. Бруклин-Хайтс. Вид с набережной Ист-Ривер на Манхэттен – потрясающий. И, надо признать, расставаться с этим видом мне совсем не хотелось.

Но судьба решила иначе.

Я прошла в гостиную и остановилась у зеркальной стены. Смотря на своё отражение, я не узнавала эту девушку. Белое платье сидело на мне как диковинка. С длинными потёками туши, мёртвенно бледной кожей и распухшими губами я больше походила на героиню фильма ужасов, чем на невесту. Красная помада расплылась за контур, но это точно было не худшее за день. Я плюнула на внешний вид и поспешила в спальню.

Туда, где каждое утро просыпалась рядом с Фордом.

Он любил поспать подольше. А я – вставала с рассветом. В ванной всё ещё стояла моя щётка и куча баночек – из всех его была только одна. По вечерам мы стояли под душем вдвоём. Он мыл мне волосы. Я любила, когда он прижимал ко мне мокрое, тёплое тело.

Теперь всё это не имело значения.

В гардеробной пахло терпким деревом и кожей. Я дарила ему духи с таким ароматом на его двадцать третий день рождения. Мы вспоминали тот день, как один из самых романтичных: кухня в муке, пьяные попытки приготовить ужин и десерт, я заснувшая на полу, он, отнёсший меня в кровать.

Теперь больно было вспоминать. Больнее всего – от мысли, что он смог предать всё это.

Я пыталась найти выход: может, всё это – сон? Розыгрыш? Может, мне всё показалось? Хотелось позвонить, попросить объяснений. Услышать, что это было недоразумение. Я бы даже простила. Как дура. Убедила бы себя, что забуду. Но нет. Всё было по-настоящему.

Два года, что мы были вместе, казались самыми счастливыми в моей жизни. А началось всё с того, как он пролил на меня кофе, спеша куда-то по мостовой. Тогда обжог меня. И сейчас – снова. Только сейчас было больнее. Гораздо.

Иронично.

Иногда мне казалось, что вселенная надо мной просто смеётся.

Я достала чемодан с верхней полки и начала сбрасывать туда свои вещи, сдерживая слёзы. Когда всё, что принадлежало мне, оказалось в одном небольшом чемодане, я откатила его к прихожей.

В коллекции алкоголя я вытащила бутылку текилы – ту самую, которую Форд давно хотел попробовать, но всё откладывал. Откупорив, сделала пару глотков. Морщась. Эта дрянь была крепче, чем я ожидала. Но мне нужно было напиться. Сделала ещё глоток.

Схватила телефон и набрала номер женщины, с которой надеялась больше никогда не сталкиваться. Сделав ещё глоток, я со всей силы бросила бутылку на пол. Она разлетелась со звоном. Текила растеклась по мрамору.

– Бейли, не скажу, что рада тебя слышать, – с лёгким раздражением отозвалась женщина на том конце.

Марта. Моя старая домовладелица в Гарлеме. Я снимала у неё квартиру, когда жила почти на копейках. У неё были дешёвые варианты, и, хотя в Бронксе можно было бы снять за сто долларов, Гарлем был безопаснее. Пусть и дороже. Тогда это были огромные деньги. Но лучше перебиться без еды, чем быть убитой или изнасилованной. Марта терпеть меня не могла – отчасти из-за того, сколько бедствий я успела принести в её жильё.

– Марта, вы же знаете, как сильно я вас люблю.

– Не подлизывайся, – фыркнула она. – Говори, что нужно.

– Квартира, – выдохнула я. Горечь проскользнула в голосе. Признавать, что вся эта блестящая жизнь закончилась, было неприятно.

– Въезжай в старую. После тебя там боятся жить. – Ворчание сквозь зубы. – Может, и ремонт сделаешь.

– Хорошо, – усмехнулась я. Узнала себя прежнюю – ту, которая умела видеть свет даже в полной темноте. Я всегда умела смеяться над неудачами. Но в последнее время они становились всё тяжелее.

– У меня есть запасные ключи, – добавила я. – Я скоро привезу вещи. Деньги оставлю на тумбе.

– Какие ещё ключи? – строго спросила она.

Неловко вышло.

– Неважно! Всё, у меня нет времени. Люблю вас, Марта, заходите на чай!

– Как я тебя ненавижу, – проворчала она, и я сбросила вызов. На душе стало странно тепло. Почему – непонятно.

Схватив пару бутылок “Мартини”, я уложила их в чемодан. Никто их всё равно не пил. Зря пропадать добру?

А потом я просто стала сбрасывать бутылки с полок рукой.

Форд гордился своей коллекцией алкоголя. Ещё чуть-чуть – и поставил бы ей памятник. Я бы хотела увидеть его лицо, когда он вернётся. Хотела, чтобы он почувствовал хотя бы малую часть той боли, что испытала я. Может, поймёт, каково это – когда что-то ценное разбивается. Безвозвратно.

И, признаться, мне было приятно. Это была жалкая месть, но и она ощущалась как лекарство. Я бы снесла всю эту квартиру, если бы знала, что ему станет хоть немного больно. Но квартира была не так уж ему дорога.

С каждой разбитой бутылкой обида и злость понемногу уходили. Стёкла летели в стороны. Под ногами – липкая спиртовая лужа. Я оставила только одну бутылку: самое дешёвое вино в его коллекции, подарок от друга. Уходить – так красиво.

Я скользнула в ванную, быстро смыла потёки туши, чтобы не выглядеть как призрак. В небольшую сумку с ручкой положила всё мелкое: телефон, карту, что дал Форд, запасные ключи, наличные. Времени было в обрез. Пора было сматываться.

Я вытащила чемодан в коридор и, пока шла к лифту, пыталась вспомнить, где ближайший банкомат. Надо было снять деньги, пока Форд не додумался заблокировать карту.

Я снова расплакалась. Но уже не от горя.

От злости. От бессилия. От ярости.

Меня уволили. О стабильности можно было забыть. Денег, что я сниму, надолго не хватит. А ещё – мама. Кто теперь оплатит её лечение? Райт точно откажется. Я останусь одна. Без поддержки. Без работы. Без будущего.

Но думать об этом сейчас я не хотела.

На улице я побрела к банкомату. Он был совсем рядом. Руки дрожали, в глазах мутнело от слёз, а голова плыла от алкоголя.

Я вставила карту, ввела пин-код и сняла десять тысяч долларов. Больше не стала – не знала, сколько там всего. Не рискнула.

Сунула деньги в сумку и вышла на главную улицу. Чемодан хоть и был лёгкий, но всё равно заставил меня вспотеть. Поймала такси. Водитель, лет сорока, с добрыми глазами, помог загрузить багаж.

– Куда едем? – спросил он, глядя на меня в зеркало.

– Девятьсот десятая, Джирард-авеню.

Он кивнул и молча тронулся. Я сидела, утирая слёзы, чувствуя себя жалкой в этом дурацком свадебном платье.

– Со свадьбы сбежали? – спросил он, не оборачиваясь.

– Вроде того, – всхлипнула я.

– Тогда вам стоит заглянуть в «Дэд Рэбит» на Ватер-стрит, тридцатый дом. – Он бросил на меня взгляд. – Недавно вёз туда девушку, сказала – бармены там красавчики.

– Странно это слышать от мужчины. Думаю, много где бармены красавчики, – усмехнулась я.

– Может, я сейчас вершу судьбу. Кто знает? В любом случае, хуже не будет.

– Да. Хуже уже некуда, – пробормотала я, вытирая щёки. А потом испугалась, что дьявол услышит. – Нет, лучше я заберу свои слова обратно.

Когда таксист подъехал к дому, я вылезла и уставилась на знакомое здание. Вдохнула запах старых улиц. Не думала, что вернусь сюда снова.

Трёхэтажный дом остался таким же. Прямоугольные окна, зашторенные изнутри, скрипящие от ветра ржавые лестничные пролёты… Удивительно, что он ещё стоял.

Я дождалась, пока такси уедет, и только тогда подошла к двери. Поднялась на третий этаж, еле втащила чемодан – и открыла дверь в преисподнюю, которую когда-то называла домом.

Меня встретил до боли знакомый запах – гарь и вишнёвый освежитель воздуха.

Квартирка была всё такой же. Крохотной, душной. Прихожая сразу упиралась в кухню – если это вообще можно было назвать кухней. Гарнитур из дешёвой столешницы, плиты и навесных шкафчиков чёрного цвета. Я когда-то заменила почти всю мебель, чтобы хоть как-то привести это в порядок.

Кухонный стол. Пара стульев. И мои любимые серые обои – с чёрным пятном над раковиной. Оно появилось, когда я в первый раз решила здесь что-то приготовить. Тогда я только въехала. Лет шесть назад. Соседи перепугались, и вызвали пожарных. После того, как вся кухня была залита водой, пожарные и соседи начали насмехаться надо мной. Угрозы, вроде «я сейчас всех тут накормлю» хватило, чтобы все разбежались.

Я сбросила туфли и прошла дальше. Всё казалось нетронутым. Чёрный диван в гостиной, старенький телевизор, шкаф до потолка, который я перекрашивала сама. В спальне – потертая кровать с просевшим матрасом и огромный скрипучий шкаф. Пол был затянут линолеумом, уродливым и вздутым, но я прикрывала его коврами. Серые, пушистые. Я помнила, как тащила их из Walmart, сквозь летний зной, на себе, в метро. Тогда я просто рухнула на пороге и заплакала. От усталости. От одиночества.

Теперь в ворсе ковров – пыль двух лет. Всё напоминало о прошлом. О том, чего мне так не хотелось вспоминать.

Где-то внизу кто-то ругался, стены дрожали от криков. Сосед, что жил напротив снова курил травку. Из другого окна доносилась музыка – громкая, злая. Собака лаяла без остановки.

А я сидела у стены. Смотрела в одну точку. И чувствовала – не справляюсь. Как и раньше. Сидя на том грязном пороге, я поняла, что одиночество и чёртова безысходность убивает меня каждый день. У меня не было никого кроме мамы, хотя я даже не могла рассказать ей о проблемах.

Когда-то мы с мамой жили в Чикаго. До того дня, когда её сбила машина. Виновный откупился. А мама больше не ходила. Головные боли, паралич, дрожь. Я тогда училась хорошо, и меня позвали в школу Нью-Йорка – по стипендии. Я согласилась, чтобы облегчить ей жизнь.

Мы переехали. Я училась и работала. Шестнадцать лет, ночные смены, дешёвые забегаловки. Когда стало хуже – уговорила маму на обследование. Диагноз был страшный: раздробленный череп, осколки в мозгу, повреждённый спинной. Чудо, что она вообще жила.

Денег не было. Я работала на износ. Собирала по копейке. Перевозила мебель. Чинила раковины. Собирала шкафы. Я стала сама себе всем.

Тогда у меня была только мама. Она – весь мой мир. И страх потерять её съедал изнутри.

И вот теперь, я снова здесь.

Сброшенная, униженная, преданная.

Я достала из чемодана бутылки «Мартини», припрятала все, кроме одной – пусть Марта не найдёт. Ножниц не было, и я взяла нож. Разрезала платье. Белое. «Свадебное». Оно не принадлежало мне. Я вложила в этот жест всю злость. Ткань поддавалась с приятным треском. В груди стало легче.

Я уселась на стул и сделала первый глоток.

Вкус был отвратительным. Но он помогал. Помогал не чувствовать.

Я смотрела на чёрное пятно на стене. Когда-то оно было смешным. Сейчас – почти родным.

Я вернулась сюда с десятью тысячами долларов и чувством отчаянья. Всё, что у меня осталось – это злость и выжженное дно внутри. Но значит ли это, что всё кончено?

Нет.

Это значит, что начинается заново.

Я сидела, уставившись в экран. Буквы плыли. Вакансии превращались в бессмысленные строки. Алкоголь притуплял, а усталость медленно наваливалась с плеч. Я не заметила, как задремала прямо на стуле.

Проснулась от голода. Голова – тяжёлая, спина ныла. Это было не похмелье. Просто день, проспанный не в той позе.

Глаза саднило – слёзы оставили свои следы. В груди снова поднималась волна – неприятная, знакомая, почти вязкая. Всё возвращалось. Вся эта нелепая свадьба, предательство, звонок с работы… Я закатила глаза.

Я попыталась снять это дурацкое платье. Но оно будто приросло ко мне. Я дёрнула. Ещё раз. Бесполезно. Сердце начало стучать в висках. С психу схватила нож. Начала кромсать корсет. Он сопротивлялся, как последний бастион.

И тут – скрип двери. Я замерла. Сжала нож покрепче, осторожно выглянула из-за угла.

На пороге стояла Марта. Уставшая, раздражённая, с тем самым лицом, на котором вечно читалось: «Я зря подняла трубку».

– Боже, деточка, ну тебя и потрепало. – Она смерила меня взглядом. – В последнюю встречу ты выглядела куда лучше. Я пришла за деньгами.

Я поморщилась. Вид её лица выводил меня хуже, чем похмелье.

– Мне нужна помощь, – буркнула я, роясь в сумке и отсчитывая купюры.

Она стояла, скрестив руки, и смотрела на меня так, будто я предложила ей обнять таракана.

– Сначала развяжи корсет, потом получишь, – процедила я сквозь зубы.

Марта закатила глаза, но всё же подошла, и одним ловким движением перерезала ленты на спине.

Я выдохнула. Как будто мне наконец вернули возможность дышать. Протянула деньги. Она, разумеется, схватила их мгновенно. И, уходя, швырнула напоследок:

– От тебя несёт хуже, чем от местного бомжа. Помойся, звезда моя.

Я проигнорировала её. Платье слетело с меня, как сгоревший обрывок. Оно больше не имело значения. Ни символа. Ни веса.

В ванной я просидела долго. Горячая вода обжигала, но это было даже приятно. Я скребла себя до красноты, смывая лак, тушь, ожидания. Хотелось быть чистой. Свободной. Хоть на пару минут.

Но зеркало не обманешь.

Глаза – два опухших вареника. Сосуды лопнули. Вид – как у соседа-наркомана. Я ударила по раковине. Та даже не скрипнула. А вот нога – да. Боль кольнула, вернув меня в реальность.

Волосы завивались на концах, вьющиеся, упрямые, как моя жизнь.

Нанесла макияж – чтобы скрыть отёки, чтобы лицо снова было моим. Пара слоёв туши, стрелки, бледная помада. Я больше походила на кого-то другого. Но кто угодно был лучше той, что смотрела на меня утром.

Допивая «Мартини», я делала педикюр. С утра не успела, зато теперь – хоть что-то под контролем. Примерила десяток вещей, пока не нашла то, что нужно: маленькое красное платье. Простое. Облегающее. С лямками и треугольным вырезом.

Смело. Не вульгарно. В этом было что-то… освобождающее.

Снаружи уже темнело. Я допила бутылку, нацепила туфли на устойчивом каблуке и схватила сумочку.

Такси уже ждало.

Дэд Рэбит.

Хуже быть уже не могло.

Глава 2. Терри

Я сидел в кабинете, уставившись в выключенный монитор. Он не работал уже минут сорок. Может, час. Не потому, что нечего было делать – просто больше не хотелось включать. Не хотелось делать вид, будто я занят чем-то важным. Что я здесь не для того, чтобы переделывать косяки своих сотрудников.

Рядом стоял стакан с водой, из которого я сделал один глоток и больше не прикасался. Ещё – холодный чай, заваренный кем-то из ассистентов. Тот самый чай, который якобы должен был успокаивать. Но в этом офисе даже чай – формальность.

На бумагах передо мной – чужие задачи, чужие амбиции, чужие цифры. Моя подпись везде, а ощущение – будто всё это мимо. Ни одной вещи, за которую я бы действительно держался. Которой гордился бы.

– Мистер Клиффорд, нужно, чтобы вы утвердили последний проект, – раздался голос секретаря из переговорной.

Я не ответил. Просто сидел. Думал, когда в последний раз чувствовал, что живу. И понял – давно.

Я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Я знал, что скажу. Я знал, что нужно сделать. Просто не хотел. Ни говорить, ни делать.

Я был человеком, у которого больше не осталось внутреннего шума. Только тишина. И она не спасала – наоборот, давила.

Мне всегда казалось, что у меня есть цель. Но всё чаще я ловил себя на мысли: если завтра отказаться от неё – я не пожалею. Будто приоритеты сместились. Или, может, это просто усталость. Будни стали слишком одинаковыми. Пустыми.

Когда-то был бизнес – с друзьями, для друзей, ради будущего. Была чёткая схема: работа, рост, прогресс. А сейчас – бесконечный повтор. И от этого становилось невыносимо.

Я встал. Без спешки. Словно просто решил проветриться. Бросил телефон в карман и прошёл мимо сотрудников, не глядя на них. Никто не остановил. Никто даже не обернулся.

Я вышел из офиса, не оглядываясь. Я был из тех, кто сам устанавливал правила – и сам от них уставал. Делал, потому что так правильно, так надо. Потому что все так делают. Но я устал.

Я мог бы поехать к Ноксу. Или к Энди. Мог бы пригласить на ужин Кимберли. Но не хотел. Ни разговоров, ни советов. Ни даже банального: «Отдохни. Ты перегорел».

Я не перегорел.

Я просто больше не знал, для кого и зачем всё это делаю. Я просто хотел исчезнуть. Хотя бы на вечер. Не быть сыном. Не быть партнёром. Не быть руководителем. Просто человеком, которому позволено устать.

Такси приехало через семь минут.

Когда мы свернули с моста, я посмотрел в окно. На ночной Нью-Йорк. На витрины. На спешащих людей. На улицы, которые я видел гораздо реже, чем следовало бы.

Я хотел выпить. Один. В тишине. Там, где никто меня не узнает. Где никто не станет спрашивать о жизни, делая вид, будто это кому-то нужно.

Я не хотел веселиться. Хотел – забыться.

И я поехал туда, где это казалось возможным.

Зайдя, сел у дальней стойки. Туда, где никто не пододвинется, чтобы заказать коктейль. Туда, куда вообще редко кто доходит.

Мне хотелось тишины. Но вместо этого – голос:

– Что будете пить? – спросил бармен.

– То же, что у него, – сказал другой голос. Женский. Беззаботный, но уставший.

Я повернул голову.

Рядом стояла девушка. Красивая, но уставшая. Блондинка с небрежным пучком, красными, отёкшими глазами и с таким выражением, словно мир задолжал ей извинения и сбежал, не расплатившись.

***

Бейли

Я приехала в «Дэд Рэбит» уже будучи пьяной. Часто слышала выражение: «в огромной толпе чувствую себя одинокой», – и теперь в полной мере поняла, что это значит. Многочисленные лица людей были смазаны – и далеко не из-за пьяного разума. Я не обращала на них внимания, пробираясь к барной стойке. Свободный стул был только один – почти в самом углу, в закутке. На самом крайнем стуле сидел мужчина, вокруг которого будто сгущалась аура безнадёжности. Никто к нему не приближался. Его лицо выглядело таким безжизненным, словно ещё немного – и он сломается.

И, чёрт возьми, я его понимала.

А что может быть лучше, чем найти в чужой стае своего сородича? Дурацкое сравнение. Ну и плевать. Я направилась к тому самому месту – рядом с этим мужчиной.

Когда я села, он даже не повернулся в мою сторону. Да мне и не нужно было – мне уже стало легче от того, что рядом был человек, которому, возможно, ещё хуже.

В безуспешных попытках выловить бармена я уткнулась лицом в столешницу. Завтра придётся вернуться в реальность, столкнуться с проблемами, свалившимися на меня. А положение моё было, мягко говоря, плачевным.

Ниоткуда появилось чувство отвращения к самой себе. Будто, придя в этот бар, я сделала что-то мерзкое. Словно это я изменила Форду, а не наоборот. Задумалась, что он сейчас делает. Видел ли разбитые бутылки? Страдает ли так же, как и я? Я сбежала со своей свадьбы – прямиком в бар. Кто вообще так делает?

– Что будете пить? – спросил бармен, и я подпрыгнула, резко подняв голову. Он, и впрямь, был симпатичным. Таксист не ошибся. Однако черты лица кричали: «Я развожу девушек на секс». С такими проблем не оберёшься – манипуляция у них главный конёк.

– То же, что у него, – кивнула я на поникшего мужчину, что сидел в самом углу. Бармен замешкался, а мужчина посмотрел на меня с интересом, задерживая взгляд. Я пожала плечами, глядя на незнакомца. – Раз вам это помогает, значит, и мне не повредит.

Бармен кивнул и ушёл.

А я снова опустила взгляд. Я не знала, что он пьёт. Не знала, кто он. Но почему-то очень хотелось, чтобы его напиток оказался крепче моего горя.

– Интересный у вас ход мыслей, – по голосу я поняла, что он улыбается. Слабо, печально, но всё-таки улыбается.

– Вам явно плохо, и выглядите вы похуже меня. Так что мою рану это точно зальёт.

Он наконец-то повернулся ко мне – сразу бросились в глаза его стеклянные зелёные глаза. Словно ночной лес, в глубине которого горел одинокий светлячок.

– Стоит ли мне спрашивать, что случилось? – он поднял одну чёрную бровь.

– Какой интерес, Мастер, – усмехнулась я и бросила на него косой взгляд. – Вы – первый.

– Мастер? – он улыбнулся шире. – И почему же?

– Вы не очень-то хотите, чтобы вас спасали. Идёте против всего мира, придерживаетесь своих принципов. А ещё вы выглядите так, словно только что вышли из палаты сто восемнадцать, – задумчиво сказала я, рассуждая, права ли или всё-таки ошиблась.

– Значит, вы – Маргарита? – он усмехнулся, глядя в свой стакан, а потом сделал глоток.

– В точку. Счастливого брака мне не видать, – я поджала губы.

Бармен принёс стакан и поставил передо мной.

– Думаю, раз у вас всё так же плохо, как и у меня, то не стоит омрачать этот и без того отвратительный день.