Интерпретатор

Странным кажется то, что и физика, в лице Эйнштейна, и Будда говорят об одном и том же, когда дело касается энергии. В буддизме считается, что человек уходит из этого мира вместе со всеми своими желаниями, воспоминаниями, как будто перепрыгивает, подобно энергетическим волнам, в другую жизнь. В физике это называют «квантовым скачком», – скачок чистой энергии, в которой нет ни капли какого-либо материального вещества. Кирилл в юности интересовался физикой и даже выбирал между медициной и ею. Он искал в ней то, что верующий человек ищет в Боге. Но в последнее время стал вдруг понимать, что это просто разные способы познания мира, и что вполне возможно они могут сойтись в какой-то одной точке. По крайней мере, квантовая физика не опровергает этого. И каким- то образом вписались сюда его сновидения. Он еще не понимал до конца, какую информацию на самом деле они хотят передать ему, но пришел к тому, что сновидения – это восприятие того, что выходит за границы возможного той реальности, в которой мы существуем. Получалось так, что засыпая и просыпаясь, мы как будто перемещаемся из одного пространства в другое. Именно это он и называл «дневной» и «ночной» жизнью, чтобы хоть как-то объяснить себе этот странный переход. Иногда ему казалось, что правы были те, кто считал, будто всё – есть сон: явь – сновидение наяву, а сон – сновидение во сне. Наверное, поэтому ему нравились такие писатели, как Хаксли или Уилсон, призывающие шагнуть за грань повседневного опыта и погрузиться в неверную и тонкую игру галлюцинаций. Да, свобода спящего безгранична, но он понимал, что об этом, проснувшись, лучше забыть. Здесь этого не существует, не может быть той свободы. И лучше всего это чувствуешь, когда, независимо от того в каком месте пребывает в данный момент твое сознание, а значит – твои мысли, ты должен выйти из своего внутреннего пространства. А далее: сесть в машину и ехать в направлении клиники, где тебе уже будет ни до чего, кроме конкретных людей, которым необходима твоя помощь. Ведь ты – спасатель или так, по крайней мере, позиционируешь себя сам. Обязан соответствовать. Кирилл нисколько не сопротивлялся такому положению вещей. Он четко разделял и различал эти две составляющие стороны своей жизни.

И сегодня у него был непростой день, к тому же намечалось ночное дежурство, и неизвестно будет ли оно спокойным, но уж точно, что о полноценном сне мечтать не приходилось. В такие дни он практически отключал мобильный телефон, таким образом, отключая себя от той жизни, что происходила за окном ординаторской и операционной. Иногда между операциями остается мало времени для отдыха, и тогда, как у спортсмена, включалось второе дыхание, как шутил он, говоря своим помощникам: «Ну, что – пошли на второй круг?». Он привык уже к таким нагрузкам, научившись со временем отдыхать на ходу, как он называл тот перерыв, когда можно было перекусить или просто выпить чаю, а употребление кофе он переносил на ночь, если оставался на дежурство. Но когда приходил домой, у него получалось быстро переключаться на другую волну, где тело его расслаблялось до такой степени, что он терял его из виду, переставая контролировать все, что с ним происходило как будто автоматически. Физическое состояние уже не имело значения, так как он становился невесомой мыслью о себе самом. И эта мысль постепенно растекалась в некое светлое пятно, расширяясь до бесконечности пустоты, в которой не было ничего и одновременно заключалось все, потому что она являлась как бы границей. А за ней возникал другой мир, следующий за тем, из которого он выпал в состояние свободного полета, а за этим миром существовал еще другой, а за ним третий, и так они вложены друг в друга, что кажется, будто это один единственный мир.

Этот мир и я вместе с ним – лишь сон Бога, – подумал он, переходя из света в тень. Неужели эта дремучая тьма мне только снится? Или я спал раньше, а теперь напротив проснулся? Его мысли путались при переходе из одного состояния в другое, как будто из одной реальности в другую. Да, сон – это такая же реальность, но не похожая на ту, к которой я привязан своей пуповиной, как был когда-то привязан к своей матери. И та – материнская реальность просто досталась мне по наследству, не я выбирал ее. А то, что мне снится – это всё я. И все мои сны всегда только обо мне самом. Эта мысль была последней ниточкой, связывающей его с дневной жизнью. Дальше – ночь. И погружение в нее до самого дна, хотя дна не существовало.

3.

«Жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями»

В. Набоков

Бог Гипнос живет в пещере, откуда вытекает река Лета, и где встречаются день с ночью. Кровать его сделана из черного дерева, и сама пещера внутри тоже черная, потому что ни света, ни звука, ни движения там нет. Все спит. Но перед пещерой – на входе в нее растет великое множество маков, словно всполохи пылающих огней, видимых даже издалека. По словам Гомера, Гипнос находится на острове Лемнос, называемом островом сновидений, для которых имеются врата: одни из слоновой кости, через них выходят сновидения лживые, пустые, а другие – врата роговые, то есть, сделанные из рога, и они выпускают в мир сновидения правдивые, истинные.

Кирилл считал, что подобные описания лишь подтверждают наличие особого языка снов, который может быть метафорическим, мистическим или мифическим. Один ученый утверждал даже, что сон – это личный миф, а миф – это сон цивилизации[3]. В любом случае каждый понимает его по-своему.

Раньше, например, считали, что загипнотизированный человек впадает в состояние сна, но на самом деле это не так. Гипнотический транс является измененным состоянием сознания, и оно не имеет ничего общего со сном. А говорят так для простоты, чтобы долго не объяснять, что происходит в момент гипноза, да и сложно это объяснить в двух словах. Но раз уж он вспомнил о гипнозе, то ниточка мысли привела его к началу, из которого она протянулась до наших дней.

Сын Гипноса – Морфей имел много сестер и братьев (об этом говорил Овидий). А Филостаратус описывал Морфея так: он был в белом и черном плаще с короной цвета слоновой кости, полной черных и белых снов – приятных и кошмарных. Что касается кошмаров, то этот вопрос возникал у Кирилла всякий раз, когда он сам видел их, просыпаясь от страха в холодном поту, и долго пытаясь уснуть, что иногда не получалось вовсе, и приходилось вставать, идти на кухню, чтобы выпить воды и немного успокоиться. Все его сны всегда были эмоционально окрашены, и если представить себе, что любая эмоция имеет свой собственный цвет, то получится абстрактная живопись. Но перед ним возникали не просто картины, а некая жизнь, в которой он существовал и чувствовал все, что может чувствовать человек в реальной жизни. Спектр эмоций у спящего человека весьма широк, однако страх превосходит их все вместе взятые. И происходит это потому, что еще на заре появления человека он был необходим ему для выживания, и эта, заложенная в генах программа, до сих пор срабатывает в нас, даже порой без надобности, не помогая, а напротив вводя в болезненное состояние. Кирилл знал об этом как врач теоретически, а как обычный человек – практически. Эта сильная эмоция особенно доставала его в момент сна, когда невозможно было ее контролировать. Во сне никогда нельзя убежать от того, кого боишься. И каждый раз ты не готов отреагировать как-то иначе, если этот страх предстает в образе монстра-чудовища, догоняющего тебя, и вот-вот готового уже схватить сзади, дотянувшись до твоего горла. Ты слышишь за спиной его дыхание и его запах, похожий на болотные испарения. Он так же знал, что в этот момент нужно остановиться, повернуться к нему лицом и распахнуть свои объятия преследователю, то есть, таким образом вступить с ним в контакт. Кирилл не помнил, откуда услышал об этом, как и о том, что все кошмары приходят из прошлого, в котором человек что-то оставил неразрешенным. А по его мнению многие из этих страхов тянутся из детства, когда психика наиболее восприимчива, и реакции на какие-то события слишком сильны, чтобы не оставить след в подсознании, и хотя со временем они были вытеснены чем-то другим, но не забыты. Впрочем, у Фрейда многое объясняется именно с этих позиций. Но Кирилл был больше сконцентрирован на том, как сновидения пытаются рассказать нам о чем-то, возможно, важном, и ему казалось, что они и сами стараются быть понятыми. Он, считал себя способным интерпретировать их, то есть, переводить на привычный язык, но не обольщался, что все получится сразу, и говорил о себе самом, когда у него не получалось: «фиговый ты интерпретатор, Кирилл», однако не сдавался в попытке найти путь к своим сновидениям. Он часто думал о феномене бега во сне: почему никогда нельзя убежать? И в голову приходило очевидное, лежащее на поверхности: с точки зрения медицины бег физически невозможен там, потому что в этой фазе сновидения происходит паралич мышц, о чем человек даже не знает, но его подсознание фиксирует, что это реально невозможно. И просыпаясь от кошмарного сна, Кирилл каждый раз говорил себе: «Как хорошо, что я проснулся именно здесь, где ничего подобного со мной не может случиться». Оно, конечно, так, но никто не знает, что произойдет здесь, хотя он в тот момент об этом не думал.

А сегодня ночью ему снился какой-то незнакомый город, в котором было совсем темно, и только некоторые балконы домов слегка освещались, поэтому он, хотя и с трудом, мог разглядеть, что на одном из них за небольшим столом сидели люди, а в руках каждого из них был бокал с красным вином. Лица он видел нечетко. Что они праздновали? Однако ему показалось, что вид у них был печальный. Значит, это не праздник, – решил он, проходя мимо этого балкона. Он шел среди домов, утопающих в полной тишине: ни машин, ни прохожих, что его почему- то нисколько не удивляло, как вообще не удивляло ничего. Он как будто не чувствовал себя здесь чужим, и принимал все происходящее, как естественное течение жизни, в которой оказался совсем неслучайно, потому что ничего случайного не бывает, в чем он был уверен, и более всего эта уверенность возникала у него в этом пространстве, которое было соткано из его снов. Кириллу казалось, что многое он уже видел раньше, но не мог вспомнить, когда и где именно это было. Так происходило с ним потому, что место могло измениться до неузнаваемости, к чему, конечно, привыкнуть сложно, но по-другому здесь не бывает. Это в дневном мире нам кажется, что от нас многое зависит, и ошибочность такой мысли заключается в том, что мы уверены, будто любая, выстроенная нами конструкция поведет себя известным образом, забывая о том, что механике подвластны только неживые предметы, а все живое не подчиняется ей. Впрочем, так же, как и нашим желаниям. Именно это он осознал в ночном мире, и, перенеся эту мысль в дневную реальность, удивился тому, что не ошибся. Но когда ночь уводила его за собой, он уже не думал об этом, потому что там от твоих мыслей вообще ничего не зависит, то есть, ты не можешь просто размышлять о чем-то абстрактном, так сказать, рефлексировать по поводу чего-то, философствовать отвлеченно. Твоя мысль здесь как бы материализуется и становится сразу действием, которое ты совершаешь, лишь подумав о нем. А если хочешь остаться в покое, останови свои мысли – просто будь, слившись с окружающей средой, как гусеница, похожая ни лист, висящий на дереве, составляет с ним одно целое. К этому нужно привыкнуть, и быть всегда начеку, это в дневном мире можно думать об одном, говорить о другом, а делать третье. Здесь ты отвечаешь не только за свои слова, но и за свои мысли. Хотя, утверждение о том, что мысль материальна, в дневной реальности не доходит до сознания то ли потому, что ее повторяют всуе, то ли потому, что никто не верит в это по-настоящему, воспринимая поверхностно как-то, и она проходит мимо, словно летящие в небе облака, никого не затрагивая при этом. Концентрация сознания – это не про наш мир. А там, куда он отправляется каждую ночь – всё иначе. Вот только что он блуждал по городу, и вдруг решил, что ему нужно на железнодорожный вокзал. И почти сразу оказался там. Но как обычно происходило с ним, когда видел этот сон, он опять опоздал на свой поезд. Всё повторяется: стоит ему выйти на перрон, как поезд начинает движение, а он изо всех сил бежит за ним, но тщетно. И снова – пустой вокзал, из которого он пытается выбраться, но вокруг – полуразрушенные стены, словно случилось землетрясение или война: стены, стены, стены… И неизвестно, куда идти. В руках его оказывается мобильный телефон, и он пытается кому-то звонить, но никто не отвечает. Не у кого даже спросить, как выйти отсюда. Ни души. Он совершенно один – никого не видно ни поблизости, ни дальше – никого на всем пространстве: вселенское одиночество. И глубокое переживание по этому поводу погружает его в полное неприятие того места, куда он попал и неприятие себя самого – такого беспомощного и ненужного никому. Именно это он чувствует, мучительно пытаясь уйти оттуда. И уходит – просыпается.

Этот сон повторялся часто и с какой-то математической периодичностью, он даже хотел вычислить ее, однако ничего не получилось. Кирилл старался интерпретировать свое сновидение, но, по всей видимости, не совсем правильно понял информацию, переданную ему, потому что сон продолжал сниться снова и снова. Он спрашивал себя: почему я не могу никому дозвониться там? И однажды понял, что стараясь выбраться из того места, он толком не знал, куда именно хотел бы идти, если бы ему удалось это сделать – выйти из лабиринта, который как будто удерживал его, и только пробуждение разрывало этот порочный круг повторяющегося сновидения. Колесо сансары. Интерпретируя свой сон, Кирилл вдруг понял, в чем причина: он не выстраивал своего будущего, а будущее – это то, о чем мы думаем сейчас, притягивая его своими мыслями к себе. По крайней мере, подобная интерпретация казалась ему логичной с точки зрения той реальности, в которой он просыпался. Стоп! – сказал он себе в этот момент, – как раз дело в ночной реальности. Это там мысль сразу переходит в действие, словно дает импульс материальному воплощению, а если ты не подумал ни о чем конкретном, то ничего и не может произойти: ты не мыслишь, куда хочешь двигаться дальше, и движения нет, потому что нет образа, за которым идет картинка, как проект твоего будущего. Значит, пока я не придумал свое будущее, мне приходится оставаться все время в прошлом, то есть, моей последней мыслью был вокзал: он воплотился, а дальше – пространство не получило никакой мысли, которая, как триггер, запустила бы материализацию моего движения в какое-то конкретное место. Да, во всем была своя логика. И ее он не всегда воспринимал, не понимая физических законов, существующих там, как, например, перемещение в пространстве с такой скоростью, которую трудно себе представить, а именно – со скоростью мысли: только подумал, и уже в той точке, в которую собрался попасть. Но уверены ли мы до конца, что в дневном мире мысль не создает нашу реальность? Может быть не так быстро, поэтому нам кажется, что материальный мир живет сам по себе, и мы никак не можем влиять на него, а по сути, влиять на свою жизнь, словно кто-то без нашего ведома готовит нам всевозможные события, а мы только принимаем то, что приходит: и хорошее, и плохое – как получается. Впервые он нашел некоторое соединение между, казалось бы, несовместимыми вещами: словно тонкий, качающийся мостик, перекинутый между двумя берегами горной реки. И Кирилл стал внимательнее относиться к странностям, кажущимися таковыми здесь, хотя там он их не считал такими, будто в тот момент целиком принадлежал тому миру. И только проснувшись, пытался понять, как будто переводил с одного языка на другой некий запутанный и сложный текст. Но в результате останавливался на том, что сравнивать можно что-то принадлежащее к подобному, а не синее с круглым. И закрывал глаза, чтобы вернуться туда снова и попытаться осознать это еще раз, будучи более сконцентрированным на своих ощущениях.

Он шел наугад, потому что как такового направления не существовало: ты, будто сам создавал то место, в которое тебе хотелось бы попасть. Нужно было только постоянно держать этот образ в голове, представлять его реальным до мелочей и точным до подробностей. Ты словно рисовал свою картину и потом жил в ней. Да, у него был там свой дом, но если он забывал что-то, попадая туда в следующий раз, можно было чего-то не увидеть в нем, потерять навсегда, и обнаружить некоторые изменения, которые он сам и мог создать, только забыл об этом. Там всё менялось очень быстро, как бывает во сне. Конечно, Кирилл называл это сном, а как по-другому он мог называть, оставаясь тем, кем он являлся, проснувшись в своей квартире, в своем городе. Или тогда он должен был признать, что всё видимое им вокруг – иллюзия. Как по Фрейду – метод свободных ассоциаций, то есть, изучение бессознательного, в процессе которого, испытуемый индивидуум говорит спонтанно обо всем, что в данный момент приходит ему в голову, невзирая на то насколько это может казаться абсурдным.

Кирилл хорошо усвоил, по каким признакам можно считать, что ты находишься во сне. Это было обязательным условием для того, чтобы оставаться нормальным человеком, в его понимании. Да, во всем существуют свои правила, и состояние сна не исключение. Первым из таких правил является отсутствие контроля над своими действиями, то есть, ты просто наблюдаешь, будто смотришь какой-то фильм, иногда – сериал, как случалось у него со сновидениями, которые уносили его в Древнюю Грецию – в храм Асклепия. Затем – наличие необычных ситуаций, невозможных в реальности. Но прежде всего отличием сна от действительности было нарушение логики и законов физики. Именно оттуда исходила та самая необычность происходящего. Казалось, что все было оторвано от всякой почвы, будто парящее в пространстве, которое в свою очередь тоже ни к чему не было привязано, потому что там не имело значение, где верх, а где низ (наверное, для того, чтобы не отвлекать внимание от главного). Что при этом являлось главным, определял сам сновидец, ведь сон предназначался исключительно ему. Так считал Кирилл. Но чтобы не запутаться среди этих параллельных миров, необходимо было четко понимать, где ты находишься в данный момент. Подтверждением того, что это сон, являлось так же и внезапное появление каких-то персонажей, взявшихся, будто ниоткуда. Ну, и необычным было само восприятие всего этого с точки зрения эмоций, которые могли быть слишком яркими и даже несколько преувеличенными. Отличием от бодрствования было и отсутствие связи между ситуациями, например, неожиданная смена места действия, да и вообще – этой связи не существует ни в чем. Всё происходит будто само по себе. Может поэтому во сне не запоминаются какие-то детали? Слишком быстро все меняется. Да, это Кириллу казалось самым необычным, и оно выражалось в ощущении времени, то есть, в его сжатии, когда все происходит как по щелчку пальцев, или, напротив – в его расширении. Тогда тебе кажется, что это похоже на замедленный кадр, который проплывает перед тобой тягуче, медленно. И в том, и в другом случае выглядело это странно. Но какие-то вещи особенно впечатляли его, например, ощущение смены реальности, потому как сами сновидения казались ему настолько настоящими, что пробуждаясь, он иногда впадал в некую прострацию, в психический шок от того, что вокруг все выглядело не так, каким было только что. И требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя и ощутить почву под ногами. Проще конечно считать, что сны – это всего лишь иллюзии, но для Кирилла такой вариант не годился и не являлся чем-то само собой разумеющимся. Он называл свои сновидения путешествиями, куда отправлялся каждую ночь, как в неизвестное пространство, в котором существовала некая своя жизнь. Но невозможность найти точки пересечения ее с той реальностью, где он находился большую часть времени, не давала ему успокоиться. Хотя, следуя логике, он понимал, что всё правильно: есть сон, а есть явь. Но здесь как раз можно было запутаться и с легкостью угадить в сети даосизма, в котором уравнение сна и реальности разрешается таким образом: к жизни нужно относиться как ко сну, но и ко сну необходимо тоже относиться как к реальности. Для него было понятнее объяснение с точки зрения физики. В частности Нильс Бор в квантовой механике сформулировал свой знаменитый и замечательный закон дополнительности, гласивший: для того, чтобы объективно и адекватно описать какой-нибудь объект действительности, требуется одно условие: необходимо, чтобы он был описан в двух противоположных системах описания. Кириллу казалось, что как раз сон и явь – есть те самые противоположные системы. Он знал, что когда человек видит сны, активным является правое полушарие мозга, отвечающее за образное мышление. Именно на языке образов сны разговаривают с человеком, надеясь, что он ему понятен, но мы, в отличие от наших предков, разучились мыслить образами. Однако если предположить, что мы живем одновременно в двух мирах: во внешнем и внутреннем, то многое становится понятнее. Внешний мир человек познает с помощью органов чувств: пяти или шести (у кого как получается). А то, что мы познаем без них, представляет собой наш внутренний, психический мир, наше сознание. Проявляется этот мир у всех по-разному. Для кого- то – это интенсивная мыслительная активность, а для других – творческие грезы вроде придумывания каких-то сюжетов, а по сути – новых миров, кажущихся кому-то такими же реальными, как и тот, в котором он живет. Правда некоторые реалисты и материалисты утверждают, что все это мешает и отвлекает от насущных проблем. А скептики и циники от медицины скажут, что препарат амитриптилина по 1 таблетке каждые 8 часов создадут вам полную иллюзию грез наяву. То есть, они считают таких людей элементарно больными. Но Кирилл был уверен, что все сложнее и от этого интересней. Для него это было задачей с множественными неизвестными, и он не торопился найти ответ. Ему нравился сам процесс познания, ибо жизнь дана именно для этого, иначе она теряет смысл в том высшем понимании, о котором мы редко задумываемся, потому что все время спешим получить то, что желаем. А желаний – великое множество, и пока все их осуществишь, вполне возможно, что не останется времени для того, чтобы подумать о чем-нибудь другом.

Для него дневная жизнь, то есть, сознательная, дополнялась ночной стороной, которая представляла собой сон, но кто-то воспринимает ее как фантазию, иллюзию. Однако у Луны тоже две стороны, и одна из них – невидима, следует ли считать, что ее не существует? Так и со сновидениями, в которых происходят иногда странные вещи. Варианты этого различны, а суть одна: инсайд – озарение – пронзительное попадание прямо в яблочко – внезапное прозрение. Но в идеале подобное случается не так часто, как хотелось бы. Остальное время уходит на то, чтобы просто выживать в реальном мире. Может показаться, что Кирилл был оторван от него и зациклен на своих снах, но на самом деле сновидения являлись для него чем-то вроде творчества, отдушины. Он как будто расширял границы той реальности, в которой материалистическое восприятие действительности считается единственно возможным, исходя из физических законов этого мира. У Кирилла каким-то образом получалось существовать как бы в двух измерениях. Сомневался он только в одном: являлось ли это все-таки способностью создавать новые миры или всего лишь способностью их видеть во сне. Тогда возникал другой вопрос: кто же их создавал, если не он сам?

Да, везде существуют свои правила, в том числе и в тех мирах, о которых мы ничего не знаем. Но в меньшей степени эти правила касались сновидцев и сталкеров, то есть, людей, имеющих большой опыт на пути познания сновидений. Себя же самого он считал не столь продвинутым адептом, а находящемся в начале этого пути, хотя природная скромность, а точнее сказать – непомерная предвзятость к себе не способствует объективному отношению к своим способностям. Но отличия сновидца от сталкера он понимал достаточно хорошо, как ему казалось. Первый – это человек, который способен не только путешествовать в своих снах, но еще изменять, происходящее вокруг: как бы переписывать сценарий сновидений, а по сути – действовать там осознанно, потому что для него мир снов – это особая реальность: ключевое слово – реальность. И сами сновидцы остаются не просто наблюдателями, но участниками, способными анализировать, исследовать то, что видят, или, как называл это Кирилл, интерпретировать. Он предполагал, что возможен контакт сновидца со своей душой, и то, что она рассказывает ему о будущих событиях, которые произойдут в его жизни. А почему бы нет, если слово душа заменить другим понятием, более подходящим для человека с научным складом ума? Можно сказать и так: функция сна – открывать портал для связи со сверхъестественным. Или, как сказал Галилей о сне: «скинуть помеху материи». В любом случае это некое переходное состояние, – думал Кирилл. Но при этом сновидец прекрасно осознает то, что находится во сне. Кому-то из них удается получать информацию из своего подсознания, недоступную в состоянии бодрствования. Таким образом, расширяя сознание, сновидец раздвигает границы внутреннего мира, и, утончаясь, они, в конце концов, размываются вовсе. Тогда ему открывается то, что раньше он не мог увидеть в силу своей внешней закрытости, приучившей его выхватывать своим зрением только то, что было ему необходимо для определенных целей, которые он выбирал сам. Да, мы выбираем тот мир, который нам по какой-то причине близок, может быть, всего лишь на данном этапе. И с этим ничего не поделаешь, пока ты не захочешь что-то изменить в своей жизни. А для этого приходиться что-то изменять в себе самом. И на это не каждый способен решиться. Но сновидец выбирает именно этот путь, и, становясь более чувствительным к тому, что окружает его, он начинает видеть цвета ярче, более чутко слышать звуки и замечать такие детали, которые раньше не заметил бы вовсе. Это и есть – искусство сновидения. Но некоторые сновидцы по своей природе прирожденные сталкеры. Отличия между теми и другими существуют, но основной критерий, по которому возможно определить, кто есть кто – это время самого сна. Например, сталкеры не остаются в осознанном сновидении больше 15-ти минут (обычно это длится 3–5 минут). Порой они испытывают сложности в том, чтобы войти туда. А иногда их просто выкидывает оттуда, и это тоже говорит о том, что он не сновидец, для которого все окружающее – есть сон, грубо говоря – всё есть глюк. И получается, в его интерпретации, что и сама жизнь – это некий наркотик, вызывающий иллюзию реальности. А для сталкера напротив всё является сверхреальным, даже сон. Он больше верит тому, что чувствует, и доверяет своим ощущениям, в отличие от сновидца, который не убирает полностью свой контроль, но даже при наличии внутреннего контроля, он способен взаимодействовать с персонажами своих ярких сновидений, а также испытывать глубокие переживания, такие как страх, радость, счастье. Он может физически чувствовать боль, холод или жару, и после пробуждения продолжает ощущать влияние своего сновидения на настроение и на свое поведение, как будто сон еще продолжается. Кирилл не мог определить себя ни к одной из двух категорий, потому что в его случае что-то было от сновидца, а что-то от сталкера, однако в целом у него не получалось полностью отклониться ни в ту, ни в другую сторону. А может он останавливал свое внимание каждый раз на чем-то одном, не понимая, что не существует этого одного, исходя хотя бы из версии, что мир, как и сам человек – многомерен. Кирилл же ориентировался на то, что было понятным для него и совпадало с его представлениями о реальности. Он давно выучил, что в ней возможно, а что нет. Конечно, у каждого из людей существуют личные границы, за которые он боится выходить, как за красные флажки. Но в своих мыслях Кирилл все равно представлял, как это может или могло бы быть: то ли догадывался о чем-то, предполагая даже самое невероятное в своих фантазиях, то ли какую-то информацию получал из своих снов, забывая со временем об этом. Да и часто ли мы задумываемся над тем, откуда пришла к нам та или иная мысль?