Ведьма. Книга первая. Третий вечер

Как же это странно! Мне не нужно было искать в себе любовь к Мари: она горела, обдавала жаром всю мою душу, я с тоскою вспоминал ласку её рук, её губы. И не мог себе объяснить, отчего же я тогда забыл о ней! До чего же чудовищно устроен человек! Его бросает из грёзы в грёзу, и он всему с готовностью верит, всё принимает! Я с содроганием ужаса чувствовал самого себя, мне хотелось выскочить из себя, с тем чтобы в каком-то другом месте свить себе новое гнёздышко из воспоминаний о Мари – из лучшего, что было во мне.

– Осторожно, – проговорил Мика. – Здесь спуск и может быть скользко, потому что озеро иногда выходит из берегов.

Я послушался и начал медленно ступать боком, ещё крепче держась за его руку. Из-за моего горячего стыда она стала влажной, и покрывавший её суглинок надёжно припечатал нас друг к другу.

– Теперь смотри, – сказал он и бросил что-то в воду.

Как только раздался плеск, я увидел тусклое зеленоватое свечение. Оно усиливалось, словно что-то поднималось из глубин. Это происходило так медленно, что мои глаза успевали привыкнуть к нему. По стенам и сводам пещеры заиграла таинственная сеть бликов. Когда бурлящий подводный купол приблизился к поверхности, я понял, что это мириады светлячков, каждый размером со спичечную головку. Все они стремились наверх, но оказавшись там, сразу же скатывались вниз, после чего немедленно начинали новое восхождение. Я испугался того, что будет, когда они выплеснутся прочь из озера, но этого не случилось, даже гладь воды не поколебалась. Так же медленно светлячки погрузились обратно и погасли.

Мика удовлетворённо вздохнул:

– Они любят мясо. Я подкармливаю их, а они меня – по-своему.

Это было похоже на какой-то священный обряд, и я постарался придать торжественности своему молчанию. «В самом деле, – подумал я, – хорошо бы изучить традиции и обычаи этого нового для меня общества».

Мика похлопал меня по плечу.

– Все новички так же сопят, как ты сейчас. Молчание – это просто молчание. Не нужно пытаться из него что-то изобразить. Особенно в темноте.

Я инстинктивно задержал дыхание, потом не выдержал:

– Откуда ты такой мудрый взялся? Ты мысли читаешь, что ли?

– Ты Марка ещё не видел! Рядом с ним даже ты поумнеешь!

– Тебе же всего двенадцать лет!

– С чего ты взял? Что за бред? – Мика был серьёзен, как никогда. – Иногда мне кажется, что ты безнадёжен.

И действительно. Почему это я решил, что ему двенадцать? Может, он не мальчик вовсе, а карлик? И лет ему… одиннадцать… Надо будет присмотреться получше, когда мы вернёмся к огню.

На обратном пути (Мика сказал, что нельзя оставлять костёр надолго) я приложил все усилия к тому, чтобы составить в своей голове единую картину случившегося. Мне снова вспомнилась мозаика: я словно собирал свою собственную из мелких камешков, случайно попадавших в мои руки. Почему же ведьма перенесла меня в мир, где живут отрёкшиеся от своих возлюбленных? Я же поступил совсем наоборот! Я не такой, как они! Да, они едва не сделали меня таким же, я почти забыл свою Мари – так же, как они предали своих невест, но всё-таки я вспомнил! Я горю любовью и тоской! Пусть мне помогли, спасли, вразумили – и это сделал один и тот же маленький мальчик – но всё-таки я выкарабкался. И что теперь? Может, я должен совершить подвиг? Возглавить борьбу с ведьмой? В моей голове вихрем пронеслись видения: в туманной долине войско поднимает мечи, от хора голосов содрогаются лесистые горы, я на вороном коне, чёрная мантия с оторочкой из медвежьей шерсти развевается на холодном северном ветру. Бр-р-р. Но как? Что делать? Куда идти? Нужно больше спрашивать и внимательнее смотреть по сторонам.

– Ты снова сопишь, – заметил Мика. – Это значит, что у тебя в голове одни глупости.

Я нахмурился и несколько минут только обижался, не думая ни о чём. Вскоре мысли вновь захлестнули меня. Кто такие старцы? Откуда они взялись? Они что, в самом деле сотворили этот мир? И что это вообще за мир? Почему ведьма отправляет людей именно сюда? И что это было за здание? Что и почему с ним случилось? Куда подевались все чиновники и посетители? Почему за мной пришли вырыватели? О каком знамении кричала та дама? Вспомнив о даме, я задумался о женщинах вообще, и вдруг меня осенило.

– Мика! – воскликнул я. – Откуда здесь так много людей? И откуда здесь женщины? Ведь если…

Мальчишка прервал меня:

– Все вопросы к Марку. Обдумывай их прилежно!

Помолчал и добавил:

– Лично мне они – вопросы эти твои – как-то они мне… не знаю…

До костра мы тащились молча, а когда сели, я снова не выдержал:

– Ну можешь хотя бы сказать, зачем ты водил меня к озеру со светлячками?

– Нет, ну это просто потрясающе, – ответил Мика, и в голосе его прорезалась злость. – Все ответы у него перед носом, а он продолжает задавать вопросы!

– Да что у меня перед носом? – закричал я, чувствуя, что сейчас разозлюсь не меньше него. – У меня перед носом одна темнота и маленький костерок, который почти ничего не освещает. Я даже тебя не вижу!

– Это наша самая главная проблема, – буркнул мальчишка. – И это то, чего я ожидал меньше всего.

– Чего ты там ожидал, хотел бы я знать! И кстати, откуда у тебя топливо для костра здесь под землёй?

– Опять вопросы!

– А что у меня ещё может быть, кроме вопросов?

Я услышал, как Мика вдыхает воздух, словно бык перед нападением на дерево.

– Какой же ты дурак! Вот же оно, под носом у тебя!

– Что? Что у меня под носом?

– Ничего! – и он убежал во тьму с такой яростью, что камушки разлетались из-под его жёстких пяток.

Думаю, он плакал там. Но я не чувствовал жалости. Я злился.

ГЛАВА 4

На этом наши с ним беседы закончились. Он наотрез отказался отвечать и открывал рот только по делу – чтобы объяснить, куда мы идём, как расставить силки на крысу, как её разделать и пожарить; чтобы успокоить меня перед тем, как пропасть куда-то на несколько часов; чтобы научить меня ориентироваться в темноте по звуку; чтобы подсказать следующий ход в его сложных играх с камешками вслепую… Он даже доверил мне подложить в костёр несколько палочек – правда, с условием, что я в точности выполню его указания и хворостинка окажется ровно там, где она должна быть. На вопрос о том, где он берёт топливо, Мика снова не ответил. А за вопрос о том, чем питаются здешние крысы, я получил по шее пяткой – твёрдой, как железо.

Вглядываясь в огонь на протяжении долгих часов, я начал замечать, что мальчишка старается поддерживать какое-то особое устройство дров, наподобие домика, и подкладывает хворост туда, где строение начинает разрушаться. «Волшебство! – решил я и остался доволен своей наблюдательностью. – Буду продолжать в том же духе, и тогда сам найду ответы на все вопросы! Может, он и прав, в конце концов, насчёт этого».

И сидя, и лёжа, я обдумывал свои вопросы для этого чудесного Марка. Я раскладывал их перед собой и так и этак, благо времени и темноты было предостаточно. Пламя, хотел я того или нет, всё время притягивало мой взгляд, и даже закрыв глаза, я продолжал видеть расположение брёвен и сучьев, объятых огнём, так что в конце концов и непонятные мне вещи, которые должен был прояснить Марк, стали представляться мне в виде горящего сооружения. Я старался как можно лучше переставить вопросы и слова в них, чтобы здание продержалось как можно дольше. Иногда я боялся, что мой чертог прогорит и превратится в угли ещё до приезда Марка, и начинал тогда выкладывать в темноте новый – ещё не тронутый пламенем.

И, конечно, Мари… Я зорко следил за тем, чтобы время от времени думать о ней. Как она переживает эти дни? Или в моём бывшем мире время идёт совсем иначе и для неё прошло всего несколько минут? А вдруг лет и десятилетий? И когда я вернусь, она будет старухой или вовсе умрёт? Что я скажу ей? Как взгляну в её подслеповатые глаза? Почувствую ли что-нибудь над её могилой? Ах, это вечное противостояние трезвого взгляда на обстоятельства и упрямой романтичности, не желающей мириться ни с какими ограничениями ради вечных идеалов…

О Мари! Я всё ещё верю в то, что мы встретимся и ты вновь обнимешь меня. Перед первым поцелуем я вновь увижу твой взволнованный взгляд, полный сладких предчувствий. Как быстро любовь овладела нами! Да, здесь есть лазейка для подозрений. Можно даже додуматься до того, что всё это было подстроено и ведьма с министром правы: эти мошенники просто заманивают ни о чём не подозревающих странников, чтобы отправить их в башню неизвестно зачем. Эх, сплошь одни загадки. Скольких обманула Мари? Скольким вскружила голову своими поцелуями? Она неплохо сыграла свою роль там, в передней своего дома. Люблю, мол, всем сердцем, а сейчас, должно быть, пытается заарканить очередного путника. Она же дочь богатого торговца, ну о чём тут говорить…

Чувствуя, как сомнения терзают мою душу, я представлял, что это чудовища из темноты протягивают свои когтистые лапы. Я старался освободиться от них, вставал, расхаживал вокруг костра, даже делал несколько шагов назад, в темноту, оставаясь лицом к огню. Это было жутко, но уже не страшно. Я поверил Мике, убедил себя в том, что стоит верить. «Мне ничто не угрожает», – говорил я себе, совершая в темноту на один шаг больше, чем прежде. Сложнее всего было заставить себя так же медленно и спокойно вернуться к костру и удержаться от того, чтобы панически преодолеть это расстояние одним прыжком. «Новый рекорд!» – небрежно сообщал я мальчишке, когда он возвращался со своих загадочных прогулок. Тот устало похлопывал меня по плечу или по колену и заваливался спать или требовал свою порцию мяса, которое я должен был зажарить в его отсутствие.

Правда, насчёт того, чтобы показать мне пещеры, он наврал. Все три дня я просидел у костра, но не могу пожаловаться на свою жизнь в этот период. Мне было как-то таинственно уютно. Мы дождёмся Марка, он всё объяснит и скажет, что делать дальше. Ничего плохого я не делаю, размышляю регулярно, помню о Мари добросовестно. Просыпаясь, я даже не чувствовал прежней тоски. Точнее, чувствовал, но она была какая-то… ну, словом… не та. Я как будто надевал её, словно одежду, – ведь неприлично человеку быть без костюма!

Кстати, наврал он и про три дня, их было намного больше.

Перед самым приездом Марка я вытащил, наконец, из башмака кусочек смальты, который всё это время мне мешал, но как-то деликатно. Я ощущал его краешком сознания, и у меня каждый раз находились дела и мысли поважнее, чем это неудобство. Глядя на костёр сквозь этот полупрозрачный желтоватый камешек, я удивлялся тому, как много мы понимаем уже после того, как поняли. Нас легонько подталкивают, покалывают разные мысли, слова, обстоятельства, люди, а мы не обращаем на них внимания. Сколько всего происходит со мной прямо сейчас, о чём я не догадываюсь! Нужно стараться, нужно воспитывать своё сознание! И я спрятал остаток мозаики обратно в башмак, чтобы он напоминал мне об этой только что открытой мною истине.

Мика выпал из темноты и навалился мне на шею.

– Едут! – шумно дыша, выпалил он, схватил за руку и потащил.

Мы отошли от костра довольно далеко, но он всё ещё оставался виден маленькой мерцающей звёздочкой. Пещера была поистине гигантской!

Впереди я различил огни. Вместе с тенями они шли впереди людей, обозначая стены коридора, уходившего, если смотреть с моей точки зрения, полого вниз. Я прикрыл рукой глаза, потому что свет стал слишком ярким для них, и увидел, как поднимаются люди, ведущие в поводу навьюченных мулов, услышал усталый говор, фырканье животных, погромыхивание тележек. Звуки наполнили и ошеломили меня. Я обрадовался и в то же время почувствовал себя неуютно, привыкнув к костру и часам ожидания.

Интересно, кто из них Марк? Ну, это легко, нужно лишь дождаться, кому Мика бросится на шею. Я повернулся, чтобы пошутить насчёт его нетерпения и любви к учителю, но мальчишка пропал. Как я ни вертел головой, его не было нигде. Между тем, меня заметили. Грузный и в то же время мускулистый бородач, шедший во главе поезда, приблизился ко мне и, осветив с ног до головы фонарём, за стеклом которого, как мне показалось, копошились те же светлячки, что и в озере, только жёлтые, сказал густым хриплым басом:

– И тебе не хворать, мил человек.

Я смущённо поздоровался в ответ.

– Ну, с тобой мы ещё разберёмся, а вот где этот сорванец?

Мне оставалось только пожать плечами:

– Минуту назад был тут.

Процессия медленно шествовала мимо нас, оглушая звуками, обдавая запахами, ослепляя огнями и красками, словно восточный караван, хотя на самом деле всё у них было скромно, приглушённо, утомлённо-печально.

Марк внимательнее рассмотрел моё платье – точнее, то, что от него осталось, – и громовым голосом потребовал:

– Мика! Паршивец!

Я заметил, что люди тихо засмеялись, не поднимая головы. Что-то не видно среди них женщин…

– Боюсь предположить, как он с тобой тут обошёлся, – сказал мне Марк, сверкая глазищами. – И чем кормил… Впрочем… Какие могут быть сомнения – всё и так ясно! Мика! Предстать передо мной сей же час!

– Да вон он! – крикнул кто-то.

Поезд повернул прочь от костра, что, признаюсь, меня удивило, и в свете фонарей я рассмотрел что-то вроде круглых глинобитных домишек. Да там была целая деревня, о которой я не имел ни малейшего понятия, сидя у костра и переживая из-за тёмной пустоты за спиной!

Из-за одной хибары на мгновение показалось чумазое лицо.

– Ты опять ни разу не умылся, пока нас не было? – загрохотал Марк и направился в ту сторону большими шагами. – Это что такое! А ну-ка быстро!

– Пойдём, мил человек, – посмеиваясь, обратился ко мне один из прибывших, седой старичок. – Подберём тебе чистое платье, помоешься, покушаешь как следует. Мика – известный озорник. Давно ты тут?

– Да дня три, – соврал я, рассматривая его худое морщинистое лицо с густыми острыми усами.

– Ну, ничего, ничего… А с костюмчиком этим тебе лучше расстаться, – сказал старик, потеребив серую тряпку, которая когда-то была белоснежной рубашкой. – Ненужные воспоминания, ох-ох-ох.

Покачав головой, он направился к деревне вслед за всеми, где уже кипела работа: мулов освобождали от тюков и тележек, люди сновали между домами, входили и выходили. Все приветливо здоровались со мной, женщин по-прежнему не было видно. Я погладил одного из мулов по чёрной жёсткой гриве, он понюхал мою руку, фыркнул и отвернулся.

Лукаш – так звали моего провожатого – отвёл меня в один из дальних домиков, раздел и усадил в небольшую ванну из глины. Каким-то чудом в ней оказалась необычайно приятная для кожи горячая вода.

– Поплескайся пока, – сказал он. – А я схожу посмотрю, как бы Марк не сломал нашего проказника. Он ему сейчас такую головомойку устраивает!

Я расслабился и закрыл глаза, испытывая неземное блаженство. Мне даже не хотелось спрашивать, откуда здесь такие удобства. Но любопытство пересилило, и я постарался рассмотреть, куда попал.

Это была крошечная лачуга из одной комнаты с круглой, сужающейся крышей. В тусклом свете маленькой лампы я увидел зеленовато-бурые стены, ряд шкафов и тумбочек, скромную утварь. Не было ни кровати, ни столов со стульями. Наверное, дом для омовений, решил я. Вместо двери висела шкура какого-то животного.

Продолжая хихикать, вернулся Лукаш.

– Ну, как тебе наши горячие источники? – спросил он.

Старичок порылся в шкафчиках, всыпал что-то в воду и принялся растирать мою спину, руки, грудь, приговаривая какие-то невразумительные прибаутки в рифму. От его шершавых ладоней и пальцев мне было и больно, и спокойно в одно и то же время. Когда он закончил, я облачился в платье из мягкой ткани, которое было сшито как будто нарочно для меня и приятно пахло чистотой.

– Ты уж меня, старика, прости, – сказал Лукаш, – но то, в чём ты прибыл, мы сожгли. Так уж у нас заведено.

От этого известия сердце моё заныло, ведь мой дорогой наряд связывал меня с Мари, с теми днями, когда мы ещё были вместе, но вместе с тем я напомнил себе о намерении изучать традиции нового общества. Итак, они избавляются от одежды, в которой прибыли сюда. Видимо, она напоминает им об их позорном отречении от возлюбленной под пристальным взглядом ведьмы. Ну, я пока не буду выпячивать свою уникальность.

Лукаш проводил меня в соседний дом, где я поместился у стола на широкой лавке между другими людьми. Они сжимали меня своими могучими плечами, и это было мне отчего-то даже приятно. Мы пили сладкий чай с мясным пирогом на тканой скатерти в красную клеточку под яркой лампой, свисавшей с потолка. Повар, одетый по всей форме, время от времени убирал со стола пустые плетёные корзинки, и они возвращались, наполненные громадными дымящимися кусками. Крупно наколотый сахар, мята, кипяток – всего было вдоволь. Никто не стеснялся и никого не били по рукам. Я только дивился, откуда всё взялось! Неужели привезли с собой? А когда успели приготовить? И если их запасы всё это время хранились здесь, почему Мика от меня их утаил? Впрочем, что взять с мальчика, который швыряется песком в лицо…

Мои соседи быстро закончили, и их место заняли другие. Разговоров не было, все ели деловито, споро, но не спеша. «Всему своё время, – как бы говорили они, – отдыхать будем потом». Я насытился очень быстро, но не спешил уходить. Да что там не спешил – никакая сила не смогла бы выдернуть меня из-за этого стола! Так и раскис бы, наверное, но на моё плечо опустилась тяжёлая дружеская рука, и один из работников велел мне следовать за ним к Марку.

Что ж, лучшего повода подняться нельзя было вообразить! Я с радостью подумал, что меня ждёт новое удовольствие – объяснение всех непонятностей этого пока ещё нового для меня мира. По деревне, где люди устраивались, не покладая рук, мы прошли к самому большому дому – в два этажа. Мне показали путь в заднюю комнату, где в полумраке за большим и толстым столом сидел огромный Марк с чашкой чаю величиной в три его кулака. Он указал мне на лавку у стены, и я скромно сел. Из-за его спины выглядывал непривычно чистый и даже причёсанный Мика с нежно-розовыми щёчками.

– Ну что ж, мил человек, – сказал Марк грозно. – Сказывай с самого начала да по порядку!

Я кротко поведал ему, как всё было на самом деле.

– Не отрёкся, значит, – подытожил Марк и, повернувшись, выразительно взглянул на Мику, сновавшего позади.

– Упрямствует! – отчеканил Мика.

– Хотите, руку в огонь суну? – поспешил я.

– И что это докажет? – насмешливо возразил бородач, поднялся, снял заслонку с глиняной печи и сам положил в огонь свою лапищу. Я оторопел. Пламя жадно лизало её, не причиняя никакого вреда. Не занялся ни один волосок.

– Это и мы умеем, – выдохнул Марк, полновесно опускаясь обратно.

– Но я-то не умею, – пролепетал я. – Я-то сгорю, мне будет больно, я буду страдать и, собственно, вся суть моего предложения сводится к тому, что…

– Ладно! – стукнул чашкой Марк. – Это потом! Что за вопросы?

– Он спрашивал о женщинах! – выдал меня Мика, не успел я рта раскрыть.

– Гм, о женщинах? – Марк тяжело смотрел на меня. – А как он тебе вообще?

– Дурачок, конечно, но что-то в нём есть.

– Угу, – протянул Марк. – Я и сам это вижу. Так, а что ты спрашивал о женщинах, мил человек?

Меня, конечно, рассердила бестактность их реплик. «Неужели нельзя обойтись без унижений? – думал я. – Понятно, что вы тут хозяева, а я никто, но разве обязательно каждый раз напоминать мне об этом?» Впрочем, деваться было некуда, и я задал самый очевидный вопрос:

– Почему здесь так много людей и откуда здесь женщины?

– Мгумум, – прорычал Марк. – Много людей, говоришь?

– Ну… как бы… – я досадовал на свою робость.

Марк почесал щёку и сказал:

– Да-а, а как так вышло, я и сам не знаю.

И замолчал задумчиво.

Мне хотелось броситься на него – на эту гору, схватить за грудки и потребовать, чтобы он говорил быстрее.

– Раньше мы, мужики… Ну, как мужики… Юноши, молодые люди, мужчины, господа – блуждали, вздыхали, сочиняли стихи, беседовали. В общем, тосковали, рассуждали о несовершенстве и превратностях человеческой природы. Жили, как могли, в общем. Охотились, собирали орехи и ягоды, пытались приручить животных, кто-то обзаводился хозяйством – и всё это тысячи лет, мил человек. Тысячи лет…

– Какие тысячи лет… – выдохнул я.

Марк обратил на меня долгий тяжёлый взгляд.

– Мартин, – шепнул Мика.

– Ты, мил человек Мартин, коль задал вопрос, так дослушай ответ до конца и не перебивай.

Мика показал мне язык из-за спины Марка. Свой острый противный язычок.

– Да, тысячи лет мы… – Марк сделал соответствующий глоток из своей кружки, – тысячи лет… Но лет триста назад… Я и сам не заметил, как так вышло, но стали доходить до меня слухи, что в некоторых деревнях появились женщины. Оглянуться не успел, как выросли города, возникли религии, за ними – книгопечатание, университеты, пошли разговоры о необходимости государства…

Марк поморщился, будто всё перечисленное им – ни с чем не сравнимая мерзость.

– Ну и если чего-то вчера ещё не было, а сегодня появилось, то люди будут говорить, что это было всегда. Или, по крайней мере, на протяжении тысячелетий. Что это освящено традицией и так далее. Да ты и сам, как я понял, испытал это на своей шкуре? А? Всего несколько часов, и ты уже – бряк! – съехал с катушек, так же как они все!

Я виновато опустил голову и пожал плечами – мол, что делать, признаю…

– Это вот здание, которое рухнуло-то, – они же его ещё не достроили, когда я уезжал. Оно простояло-то, считай, один день полный! Немудрено, что уже на следующий день у них там что-то прорвало! А с тобой они, я чай, вели себя так, будто всё это чёрт знает сколько существует! Они ж не имеют ни малейшего понятия, чем занимается государство, как оно выстроено. Кто-то вспомнил, что слышал где-то слова «государственное здание», и пошло-поехало!

– А знамение? – вставил я.

– Ты про тётку, которая там что-то вопила? Да ерунда какая-то очередная! – отмахнулся он. – У них же религий пруд пруди теперь! Одна бредовей другой. Например, им представляется логичным исходить из допущения, что ведьма создала этот мир специально для нас (или для них), а посему следует почитать её в качестве творца, строить ей храмы, возносить молитвы. И в рамках этого направления одни полагают, что ведьма выступает лишь в роли демиурга, другие – что всё детерминировано, третьи…

– Что? – я давно перестал его понимать.

Марк хлопнул себя по лбу и насупился. Потом некоторое время рычал с закрытым ртом, словно пытался изгнать из себя какого-то демона. Мика зажал рот рукой, глаза его смеялись.

– Короче, мил человек, – сказал Марк, придя в себя, – всё попортилось – они там, наверху, принялись строить какую-то жизнь, что-то там выстраивать, и это так глупо, я передать тебе не могу. Да ты и сам поймёшь рано или поздно, если мозги есть. И вот, к слову, как раз вскоре после женщин появились и вырыватели эти.

Я похолодел.

– Всё это как-то связано, не иначе, – могуче вздохнул Марк и повторил, медленно и раздельно: – Всё как-то одно с другим связано, иначе не бывает. Причём охотятся на тех, кто пришёл уже после появления женщин. Убивают, да, бывает… Но чаще похищают. В этом походе одного нашего, кстати, утащили. Не углядели мы… Совсем недавно к нам прибился, и пяти десятков лет не прошло… Так что, как видишь, у нас тут старый режим – никаких женщин и всего, что с ними связано. От греха подальше, хе!

– И всё-таки, – заявил я, собравшись с мыслями, – я продолжаю утверждать, что не отрекался от любимой и, следовательно, могу надеяться на продолжение борьбы с ведьмой. Ведь пророчество ясно гласит, что…

– Тут имеется мнение, – оборвал меня Марк, – что нет никакого пророчества! Что всё это обман и мошенничество! Ведьма зачем-то создала этот мир и наводнила тот наш общий бывший мир своими друзьями – бесами, чудовищами, как ни назови, – чтобы они отправили к ней в башню нас с тобой. Весь тот мир, где мы родились, где ходили по городам и весям в поисках работы и счастья, где нас полюбили местные девушки – весь тот мир, который мы считаем родным, – его просто нет. Он весь обман от начала до конца. Фантом! Всё для того, чтобы поиздеваться над нами, поймать нас в момент наивысшего счастья и запихать в этот вот мир, где мы сейчас. И вот мы теперь населяем эти края. Кто-то живёт тысячами лет, кто-то сразу подыхает. И ради чего всё это, чего она хочет от нас, как влияет на нашу жизнь, мы не имеем ни малейшего понятия! Может, развлекается она так! Может, и женщин она сюда запустила просто для смеха! И твоя Мари, и моя Фрида, о которой я до сих пор не могу забыть, – всё это чудовища, прислужники ведьмы. И города, в который мы с тобой пришли издалека, может, и не существует вовсе – мираж, знаешь ли. Всё может быть… И, возможно, не имеет никакого значения, отрёкся ты от любимой или нет…

– А ты, Марк, – осмелел я, – ты отрёкся?

– Я отрёкся, – сказал он, не моргнув глазом, и рубанул рукой – на сегодня, мол, достаточно.