Ведьма. Книга первая. Третий вечер

– Не буду вас томить, – произнёс министр, собирая пальцы в замок на колене, – и всё самым тщательным образом объясню наиболее простым языком, не упустив ничего важного. Да-да, обойдёмся без предисловий! – и он взмахнул рукой, как будто за ним стояли офицеры с обнажёнными шпагами, готовые пойти на приступ крепости, но сразу же вспомнил про замок на колене и успокоился.

Здесь было уютно и тепло, в чисто прибранном с утра камине лежали свежие дрова, колониальные сувениры на полках стояли самым выгодным для себя образом. Стены покрывал недавно появившийся в нашей стране тёмный палисандр. Вспомнив одну из своих прежних профессий, я про себя высоко оценил мастерство тех, кто занимался отделкой. Впрочем, не пора ли нам перейти к объяснениям?

Министр посетовал на то, что в столь ранний час может предложить мне лишь стакан воды, но со всей присущей ему учтивой лёгкостью посоветовал продержаться три часа, по истечении которых я смогу насладиться обеденным перерывом. После этого он с минуту молчал, поглаживая замком колено, и я не знаю, какая часть кодекса вежливости подсказала ему такое поведение на этот раз.

– Итак, я готов побиться об заклад, что вы не миновали той, кого в некоторых краях именуют запросто ведьмой, – сказал наконец министр.

Я утвердительно кивнул, чувствуя, как мой желудок словно ошпарили кипятком.

– Мы все, мы все, дорогой друг, – и он обвёл вокруг освобождённой ненадолго рукою, – прибыли сюда той же стёжкой, что и вы.

Он грустно помолчал.

– В поисках лучшей доли скитались мы по городам и весям, пока не обретали свою любовь в известном вам пункте, власти которого, презрев закон, хватали нас и отправляли в башню. А оттуда мерзким колдовством переносились мы сюда… Да, сюда – в царство сожалений и тоски по тем, кого нам пришлось покинуть не по своей воле… Да, отнюдь не по своей…

У меня бешено колотилось сердце. Я наклонился вперёд, насколько позволяла глубина кресла, и взволнованно спросил:

– Вы тоже не предали свою любовь?

– Да-да, – рассеянно ответил министр. – Никто из нас не предал.

– Значит, ведьма солгала, когда говорила, что я единственный, кто не принял её предложения!

– Конечно, мой дорогой, конечно, вне всякого сомнения, – говорил министр своему замку. – Вы же не из тех, кто верит ведьмам? – и он бросил на меня осторожный взгляд из-под бровей, которого я не заметил.

– Так значит, я не первый, кто отказался! Не я один! А я ещё думал: ну как же можно отречься от своей любви! – не успокаивался я. – Но тогда почему она меня – и вас всех! – отправила в это место? Почему? Я думал, что победил, а вышло… как-то не так…

Министр задумчиво склонил голову набок и пожевал губами.

– Нам остаётся лишь предположить, что пророчество – обман. А истинные мотивы добрых горожан, втолкнувших нас в башню, увы, неизвестны. Возможно, они искренне верят, что таким образом сумеют освободиться от ведьмы – этой нечестивицы, позорящей город своим присутствием. Этого исчадия, которому не место в городе, где исповедуется истинная религия! Кстати, неплохое платье! Портные нашего города держат марку!

Он потрогал рукав моего сюртука, и я вспомнил, что надел его всего лишь около часа назад. Я видел лицо Мари, слышал её голос ну вот почти только что.

– Но не следует исключать и того, что ведьма не лгала и никаких добрых горожан не существует, а есть лишь бандиты и колдуны, наваждения и иллюзии. Вот, вкратце, те выводы, к которым мы пришли по продолжительном обсуждении данного вопроса в наших ведомствах, оперативно созданных специально для этой цели.

– Зачем это всё? – прошептал я, чувствуя, что ещё немного и мои руки начнут делать что-нибудь неприличное (например, вырывать волосы, разрывать одежду, царапать лицо), и поэтому я заставил их ещё крепче вжаться в подлокотники кресла.

– Полагаю, ведьме недоступно сие великое и высокое нечто, которое у поэтов зовётся любовью, – ласковый голос министра, доброта и мягкость его обхождения действовали на меня успокаивающе. – И она стремится доказать, что всё это не более чем помешательство, обман, призрáк, обсессия. Доказать прежде всего самой себе. Отыгрывается на таких простых пареньках, как мы с вами.

Министр немного потрепал меня по колену и мечтательно продолжил:

– Вероятно, вы вошли в наш город через таможенные ворота так же, как и я когда-то. И было это весной. И вы были таким же, как и я, простым бродягой, скитавшимся по городам в поисках простой работы. В одном местечке плотник, в другом каменщик, в третьем простой носильщик у рыночного торговца. А осенью вы вдруг обнаруживаете в своей руке очаровательную ручку дочери хозяина, и на ваших губах расцветает пламенным цветком её поцелуй… И вот вы уже бежите к портному и отдаёте ему весь свой заработок за полгода…

– Но ведьма сказала, что я умру…

– Похоже, она права. Мы действительно все умрём. Не сразу, разумеется. Придётся немного пожить…

– Где? Здесь? Как? Что значит «пожить»? А вернуться никак нельзя? И что это за место? Ведьма говорила что-то о людях, которые приняли её предложение и…

Министр тихонько улыбнулся. Я был так благодарен ему за дружбу!

– Мы и сами не очень хорошо понимаем, что это за место. Как вы, должно быть, способны себе представить, человек, снедаемый сожалениями и тоской, не питает склонности к исследованиям и путешествиям. Поговоривают, что на севере от нас Кольцо холода, а на юге – Пояс огня. Если же пойти на восток или запад, то вернёшься туда, откуда пришёл. В молодости я часто ходил на встречи с теми немногими, кто брал себя в руки и отправлялся в путь. Но все они рассказывали одно и то же и вскоре наскучили не только мне, но и прочим моим коллегам, которые, под чутким руководством господина канцлера и стоящих над ним инстанций, в поте лица своего трудились над возведением сего государственного здания, куда вы имели честь угодить, если вы извините мою слабость к этому низкому словечку. Мы установили, где чаще всего появляются несчастные изгнанники из своего мира, и решили упорядочить сию процедуру, дабы избавить граждан учреждённого нами порядка от неучтённого хаоса. До того, как мы принялись за работу, это место мало чем отличалось от чистилища или мрачного царства Аида: каждый бродил сам по себе, вздыхая и медленно, неуклонно угасая. И только под чутким, бескорыстным, самозабвенным руководством вышестоящей инстанции значительно увеличилась продолжительность жизни населения, к тому же повысилось её качество, что, как вы, несомненно, понимаете, со временем не может не привести к падению ведьмы: мы прекратим умирать, и наши учёные найдут способ выбраться и отомстить!

Последние слова министр произнёс торжественно, но, обратив внимание на мой жалкий вид, смягчился:

– Ну-ну, не стоит так раскисать. Простите за то, что затруднил вас этими подробностями. В своё время вы разберётесь в них и во многом другом. Но я не сказал о самом главном! Так вот, в месте наиболее регулярного появления новоприбывших мы построили специальную приёмную. Служащие, прошедшие соответствующую подготовку, встречают тех, кому предстоит пополнить ряды наших сограждан, тестируют и определяют на работу. И должен вам сказать, что там давненько уже никто не обнаруживался. И тут, ни с того ни с сего, новоприбывший оказывается пол столом одного из моих секретарей! Ничего подобного никогда не случалось, хотя ведьма частенько подбрасывает нам различные сюрпризы. И одно из положений устава о привечаниях и обласкиваниях недвусмысленно толкуется в пользу того, что в таких экстраординарных случаях министерства и ведомства претендуют на новичков без тестирования, но в порядке строгой очередности, определяемой соответствующими документами, о которых вы узнаете в своё время. Следовательно, вы поступаете в моё распоряжение, и я буду иметь честь курировать ваше продвижение по службе лично.

В этот момент раздался пунктуальный стук в дверь. Клаус, исполнительно подслушивавший у замочной скважины, взял на себя смелость решить, что всё важное уже сказано (ведь он уже знал эти беседы наизусть), и вошёл доложить, что вот-вот, согласно утверждённого расписания, начнётся заседание цензурного комитета. Министр бодро встал, поправил высокий воротничок и величественно позволил мне опереться о его руку.

– Ничего-ничего, – говорил он, постукивая тростью о паркет, – вы немедленно включитесь в работу, и ваша печаль утихнет. Ничто так не придаёт жизни смысл, как введение в курс государственных дел. Уж вы мне, сударь, поверьте. Я, как-никак, не один десяток лет провёл в этих стенах!

Миновав несколько пустынных коридоров и лестниц, которые поразили меня грязью и облупившимися стенами, мы проследовали в мрачную комнату без окон, где помещалось лишь несколько маленьких столов с тусклыми свечками в дешёвых канделябрах. «Как странно, – подумал я, – в том состоянии, в каком я сейчас пребываю, у меня ещё сохраняется способность чувствовать себя то лучше, то хуже». Словно прочитав это на моём лице, министр сказал:

– Именно на великой человеческой особенности жить даже в самых страшных условиях и зиждится наша надежда на окончательную победу над гадкой ведьмой!

Все присутствующие, которых, кроме нас троих, было четверо, хором повторили:

– Да будет так и да свершится справедливость!

Ах, вот оно что! Это была всего лишь ритуальная формула, которой должно было начаться заседание. Канцлер счастливо улыбнулся, приметив меня, и я подумал, что, пожалуй, не буду поспешно переживать. Наверное, вся эта мрачность только хорошо подобранная декорация для заседаний цензурного комитета. Быть может, это даже свидетельствует о тонком художественном вкусе местных чиновников.

Мы с Клаусом встали за спиной министра, остальные сели и раскрыли книгу, которая лежала у каждого на столе.

– Ну что ж, – заговорил первым наш министр, – в первых же строках я читаю здравые слова: «Всё есть энергия и нет ничего, кроме энергии».

Все с достоинством кивнули. Клаус тоже наклонил голову с солидным видом, и я на всякий случай последовал его примеру.

Пролистав несколько страниц, министр закрыл книгу и передал её мне.

– Ознакомьтесь, дорогой друг. Пусть это станет вашим первым испытанием.

На титульном листе стояло: «Учебник арифметики». Не зная, что и думать, я тщательно изучил имя автора, название издательства и год выпуска. Здесь меня ждал сюрприз. Если верить написанному, книга увидела свет через тридцать три года после моего попадания в башню! Я посчитал в уме ещё раз. Действительно, тридцать три! Как такое может быть?

Я наклонился и прошептал министру в ухо:

– Здесь, наверное, время течёт не так, как в том мире, откуда мы все пришли?

Министр важно развернулся ко мне всем корпусом и посмотрел прямо в глаза.

– Я рад, что не ошибся в вас, молодой человек! – сказал он громко. Все подняли на меня глаза. – И какую же разницу вы насчитали?

– Тридцать три года, – пролепетал я.

– Браво! – воскликнул канцлер, порывисто вставая, так что пламя свечи на его столе едва не погибло. По стенам заметались чёрные тени.

– Ну что ж, – произнёс один из незнакомых мне людей, – книга оправдывает себя. Стоило вам взять её в руки, и вы научились считать!

Я пришёл в ещё большее смущение. Что это – издёвка или признание действительных заслуг?

– Полагаю, цензурный комитет согласится со мной в том, что вердиктом только что завершившегося рассмотрения станет единогласное одобрение сей печатной продукции!

Все громко подтвердили слова министра, а Клаус получил распоряжение подготовить бумаги по хорошо знакомой ему форме, кодовое обозначение которой я не запомнил.

Покидая комнатку, министр извлёк из жилетного кармана золотые часы и, дослушав приятную мелодию до конца, сказал:

– До обеда ещё два полных часа… Клаус, голубчик, проводите нашего доброго друга. Я уверен, для него найдётся работа.

И, пробормотав что-то такое же приличное и изысканное, как и всегда, министр скрылся в одном из ответвлений тёмного коридора.

Как только мы показались на пороге уже знакомого мне присутствия, секретари побросали работу и обступили нас. Клаус громогласно рассказал о случившемся на заседании цензурного комитета, и каждый если не пожал мне руку, то по крайней мере похлопал меня по плечу. Тяжёлая челюсть Клауса озарилась гордой улыбкой, как будто его ученик, в которого верил только он один, добился первого успеха. И действительно, несколько чиновников признали его победителем пари, о сути которого мне никто не удосужился сообщить.

– Гера! – сказал Клаус, пересчитав деньги. – Ты же знаешь, у меня дел по горло. Займись!

– Господа! Господа! – тут же засуетился один из секретарей. – Проследуйте на свои рабочие места! Будьте сознательными гражданами!

Его слова встретили дружным хохотом и колкими шуточками, но мой новый друг не смутился, и его коллеги через минуту действительно разошлись.

– Меня зовут Герхардт. Здравствуйте ещё раз. Выбирайте свободный стол и присаживайтесь. По определённым обстоятельствам, у нас тут пустует с десяток мест, так что вы… Этот? Прямо в центре? Замечательно! Здесь больше всего воздуха, целый бассейн! Итак, у нас ещё два часа до обеда, и вы успеете принести немаленькую пользу! Вот, взгляните, немного ведомостей, нужно подбить баланс, я вам сейчас всё объясню…

Ряды и столбики мне понравились. Они складывались и вычитались сами собою, и мне оставалось только лишь следить за тем, чтобы результат не потерялся при общем учёте. Я весело щёлкал счётами и макал перо в чернильницу. Её чёрные стеклянные бока блестели, а на бумагу ложился красивый выпуклый след, который немножко дрожал, прежде чем высохнуть.

Я начинал понемногу успокаиваться. Так приговорённые к смертной казни не находят себе места лишь первые дни, а затем у них появляются неотложные дела, к ним возвращаются эмоции. И когда я, недолгое время, работал водовозом, сторожа у тюремных ворот рассказывали даже о таких «постояльцах», как они их называли, которые хвастались палачам, разуваясь у эшафота, что в последние месяцы своей жизни испытали недюжинный умственный и духовный рост. Со стыдом вынужден признаться, что страх смерти и радость от того, что я ещё не умер, начисто вытеснили из моей головы мысль о Мари. Душа моя непрерывно скорбела и плакала по своей возлюбленной, забившись в какой-то дальний уголок моего существа, и я её почти не слышал.

– Эй, старичок! – раздалось у моего уха, когда до обеда оставалась ещё добрая четверть часа. – Разогни спину, дай глазам отдохнуть!

Я с наслаждением последовал этому совету и увидел перед собой смеющегося коллегу, который был так же молод, как и я.

– Перед едой нужно подышать воздухом, согласен? Составишь мне компанию? У меня и табачок припасён!

– Но я…

– Что, не захватил с собой трубочку? Собрался к алтарю и не положил в кармашек самое ценное? Ничего страшного, старичок! Заскочим в лавчонку и быстренько сварганим тебе самую лучшую! Рассчитаешься с первого жалования!

– Но как же, ведь ещё…

– Не бери в голову! Никто не обратит на нас никакого внимания! Проверено!

Было приятно встать и размять ноги. Давно я не занимался бумажной работой… Мы прошли мимо других секретарей. Только один из них неодобрительно покачал нам вслед головой и прожужжал что-то про необязательную молодёжь, которая отправляется обедать на четверть часа раньше положенного.

– Меня зовут Йохан. Я самый обыкновенный Йохан. Сроду не умел ни считать, ни писать. А как попал сюда, так всё завертелось. Сам не знаю, как так вышло. Эх, Мари, моя маленькая, как она там!

– Мари? – ахнул я.

– Ну да! А я смотрю, твою тоже так зовут? Ну что ж, имя не из редких…

– Нет, постой! – я бы закричал, если бы не лишился голоса. – Твоя Мари тоже дочь рыночного торговца?

– Моя Мари – простая прачка. Эх, где те белые простыни!

Он тараторил без умолку о своей прошлой жизни, а я, чтобы отдышаться, старался не слушать и ещё прилежнее стал смотреть по сторонам. Мы шли не боковыми, как с министром, а большими и светлыми коридорами, очень чистыми, кое-где даже с коврами на прекрасном паркете и пейзажами в дорогих тяжёлых рамах на стенах, затянутых благородным зелёным сукном. Из высоких окон лился солнечный свет. Мне хотелось подойти к ним и взглянуть на город, расстилавшийся под нашим государственным зданием, но Йохан всё время торопил меня. Время от времени мы выходили на необъятные лестничные площадки, украшенные величавыми вазами с живыми цветами, и спускались по широким мраморным ступеням. В открытые двери я видел множество столов и шкафов, прямо как у нас. И повсюду люди – идущие, бредущие, бегущие, стоящие, задумчивые, оживлённые, молчащие, беседующие, с листочками, папками, книгами, гроссбухами, тетрадями, записными книжечками, конвертами, пакетами, карандашами, линейками, чернильницами всевозможных видов, перьями гусиными и стальными. Йохан раскланивался направо и налево.

– Как тебе вон та красотка? – спросил он. – Однажды она будет моей, зуб даю!

И тут я понял, что мне уже давно следовало удивиться. Мало того что здесь чересчур много народу! Это сколько же человек в день должна была отправлять сюда ведьма, чтобы в этом мире – в одном только здании этого мира! – творилось подобное столпотворение! Но не это главное – женщины-то откуда? Разве это не место ссылки влюблённых мужчин, отказавшихся предавать своих возлюбленных?

В ответ на мои расспросы Йохан беззаботно ответил:

– Не нашего ума это дело, другалёк! Моё почтение, господин старший секретарь! Да и потом, жениться, остепениться, играть роль добродетельного отца семейства – и вам доброго здравия, господин учёный секретарь! – это прямой путь к новым чинам. В нашей среде – с прибавлением, господин постоянный помощник, наслышаны! наслышаны! – уважают порядочных людей. А порядок, брат, это первое дело в государстве! – и Йохан поклонился особенно низко ничем не примечательному чиновнику, который не удостоил нас даже взглядом.

– Жениться? – я был вне себя от удивления. – Ты задумал жениться? А как же твоя…

– Память о возлюбленных священна для каждого из нас, – серьёзно сказал Йохан и ударил себя в грудь. – Но раз уж нет возможности снова свидеться, то на кой время терять? Жить! Жить! Мы все тогда у ведьмы шли на смерть, когда отказывались отречься от наших девочек! А теперь-то что уж! А теперь уж жить! Жить! – и он по-дружески пожал руку немолодому чиновнику в красивом синем кителе с красной окантовкой. Чиновник внимательно посмотрел на меня из-под очков в тонкой золотой оправе, подумал и подал мне руку, которую я пожал, надо сказать, весьма рассеянно.

Наконец мы вышли на площадку лестницы, которая спускалась в огромный вестибюль. Так же, как и наверху, тут копошилась жизнь. Просители и чиновники, порой неотличимые друг от друга, сновали туда и сюда меж гранёными колоннами из зеленоватого мрамора в центре зала. Одновременно совершалось и устраивалось бесчисленное количество дел. По стенам располагались застеклённые кабинки, к которым вели длинные очереди. Тут же на скамейках и на мозаичном полу сидело множество людей с измождённым видом обоих полов и разного возраста от терпеливых, со всем смирившихся стариков до непоседливых детей, которые находили силы на то, чтобы плакать, играть и браниться друг с другом и взрослыми. С ними были большие узлы и баулы, как будто они приехали издалека, и мне пришло в голову, что ведьмин мир не так уж невелик. Здесь же шла бойкая торговля разной мелочью. Повсюду светился мрамор, нежно оттеняя мозаику за нашей спиной. Я обернулся: во всю стену над центральной лестницей стояли старцы в разноцветных одеждах, усеянных странными знаками, и благословляли красивый мир, расходившийся и растекавшийся по всему залу и даже по полу, сверкая всеми цветами радуги.

Вышло так, что я обходил столичные города того мира стороной, поэтому никогда не видел ничего подобного. Что же тогда откроется мне на улице? Йохан за руку потащил меня вниз по лестнице и через вестибюль, работая локтями, наступая на ноги, отмахиваясь от просителей, узнававших его, но в конце концов был вынужден уступить и утонул в толпе с криком: «Друг! Отдохни за нас всех!» Даже меня хватали за рукава и полы сюртука, на всякий случай заглядывали в лицо – а вдруг я тоже чиновник!

Размышляя о том, что для государственных служащих нужно сделать отдельный вход, и дивясь тому, как Йохану прежде удавалось добираться до улицы, я вышел за тяжёлые двери и приготовился вздохнуть, наконец, полной грудью, но и там, на широкой площади, было множество людей. Только вели они себя странно. После вестибюльного гомона меня поразила тишина: я словно вышел в открытое море, покинув бухту с её птичьим базаром. Говорили шёпотом, да и то немногие. Присмотревшись, я заметил, что все стремятся в одно место на самом краю площади у окаймлявшей её аллеи, а потом так же быстро и тихо стараются убраться от него подальше. Чем ближе толпа подносила меня туда, тем явственнее я слышал: «Убили! Троих убили!»

У меня уже были хорошая работа и высокое социальное положение, верные друзья, завидные связи в верхах, я планировал насладиться обеденным перерывом, говоря о котором министр – сам министр! – закатывал глаза. И мне совсем не хотелось, смешавшись с чернью, столкнуться с тем, что в одночасье могло разрушить с таким трудом приобретённый покой. Среди этих людей, одетых просто, а порой и вовсе неряшливо, я вдруг очень тонко осознал, насколько мне повезло и как глупо переживать о покинутом и утраченном.

Толпа подкатывалась к жандармам, которые молча и грозно стояли в три ряда, обнажив сабли и выставив штыки. Никто не смел приблизиться к ним, и, словно прибой, люди откатывались назад, едва завидев этот берег. Перед оцеплением мрачно прохаживался грузный капрал, который время от времени кричал прямо в лица тех, кто не по своей воле оказывался рядом с ним, и те, бледнея, сумасшедшим рывком локтей скрывались в задних рядах. Меня вынесло прямо к нему, но капрал, вопреки моим ожиданиям, не дал волю гневу. Смерив взглядом мой свадебный наряд, он что-то отрывисто крикнул подчинённым, и те в мгновение ока отделили меня от остальных, схватив за руки и угрожающе сверкнув сталью. С большим достоинством капрал отвесил мне поклон, снял перчатки и лично обмахнул ими полы моего сюртука.

– Прекрасный материал, – отчеканил он сердито и высокомерно. – Вы должны быть довольны своим портным, господин секретарь министра. Ни один шов не пострадал. Немного помялся, но это дело поправимое. Вы можете удовлетворить своё законное любопытство немедленно. Не смею препятствовать!

Он взмахнул перчатками, и жандармы расступились, пропуская меня к месту трагедии, где стояли приличные господа и дамы, одетые столь же хорошо, как и я.

Об убитых уже позаботились: они лежали на свежей травке под тонкими молодыми деревьями – два молодых человека и одна девушка. Их юные руки были скрещены на груди. Я смотрел и завидовал этим людям, ведь они уже с честью выполнили свой долг и теперь имеют все права на безмятежное выражение лиц. Они умерли, а мне только предстоит это сделать, и я не хочу, не знаю как.

Молодая дама, стоявшая справа, сказала кому-то: «Вырыватели сердец снова здесь».

Почтенный господин с седыми бакенбардами наклонился ко мне слева, чтобы заметить: «Вырыватели сердец снова здесь. Это значит, что среди нас новенький».

Дама проговорила своему собеседнику: «Это значит, что среди нас новенький. Они ищут его».

Господин продолжал: «Это ведь вы тот, о ком всё утро говорят в департаменте?»

Дама услышала эти слова и уставилась на меня немигающим взглядом, безотчётно приоткрыв ротик. Я поклонился и дрожащим голосом попросил жандармов пропустить меня обратно.

Толпа заметно поредела, и я мог перейти на быстрый шаг. Пряча лицо, я думал только о том, чтобы как можно скорее обо всём расспросить министра и увидеть милую челюсть Клауса, отведать табачка Йохана, выслушать наставления Герхардта…

– Постойте! – услышал я. – Да постойте же! Подождите!

Это была та дама. Она увязалась за мной! Она кричала на всю площадь! Как жаль, что уже нет того наплыва людей и нельзя затеряться в толпе!

– Это правда? – вопила дама. – Это из-за вас?

С другой стороны, хорошо, что людей стало меньше и на нас никто не обращает внимания, все заняты своими делами!

Не без труда приотворив тяжёлую дверь, я проскользнул внутрь государственного здания, надеясь, что даме эта преграда окажется не по силам.

В вестибюле чувствовалось наступление обеденного перерыва: он был пуст. Совершенно. И не было слышно ни звука. Я остановился, поражённый открывшейся мне мозаикой на полу: неужели по этой красоте топчутся приезжие со своими тюками? Сладкие, свежие, нежные цвета многокрасочного мира, сотворённого тремя благими старцами, охватывали всё вокруг. Оказывается, интерьер государственного здания был одной большой картиной: исходя из рук и взглядов седых демиургов, судьбы мира растекались с центральной стены над лестницей повсюду. Вместе с восторгом меня охватил гнев: негоже черни топтаться по священной красоте! Будь я канцлером, немедленно запретил бы устраивать здесь присутствие! Да полно, спускается ли сюда канцлер? Не слишком ли оторвано от реальности наше начальство?