Героическая топика чистой совести

Стоит ли героически следовать наперекор всему, что кажется очевидным и называется «нормой», если борьбой со стереотипами выстлана дорога к мечте на метафизический край – на Север – туда, где приборы навигации традиционно врут, а реальность забывается в мечте, где погибает человек и рождается бог? Об «успехах» или «не успехах» продвижения в направлении «Север» сообщает всё время усиливающееся или, наоборот, ослабевающее чувство эйфории, сопровождающее героя более-менее постоянно. Чувство божественного говорит с каждым на его собственном, интуитивно понятном, языке. Благодаря этому руководящему чувству, что представляется очевидным, я понимаю собственное единство со всем в мире и в то же время свою обособленность от него. Этот парадокс и эта двоякость становится основой существования, мышления и т. д. Путь к цели подразумевает прохождение кругов Ада, кругообразное движение – по спирали вниз, к центру Земли: этот путь выстраивается сообразно логике спиралеобразных концентрических кругов. В центре круга наш путник, или герой, сталкивается с тем, что мы, вслед за Г. Джемалем, называем «Великим Существом», что имеет обыкновение принимать облик того, кто в него, словно в зеркало, слишком смотрится (но, как правило, с изменённым на противоположный полом – оно очень чувствительно к полу). Природа «Существа», имя которому легион, – не что иное, как проявление игры энергий в пустоте.

Итак, если прислушиваемся к совести – она толкует всё о том же неизменно: следуй тому, что по нраву тебе – следуй зову своей природы. Зов совести в данном случае может быть трактован как «зов великого существа». Человек, что себя не знает, может себя узнать посредством любви, внимательности к окружающему – к тому, что внутри, не боясь при этом безумия, что есть мудрость, София, о которой узнаётся через ощущения и видения – через то иманнентное, что мы называли пробуждением цветов и запахов. Усиливающаяся эйфория присутствия, что переживается как ощущение вечного бодрствования, как некое транс-субъективное чувство, поджигает субстанцию жизни и сна, вследствие чего у субъекта возникает катастрофическое обоняние, которое иногда предстаёт как шестое, или – шестьсот шестьдесят шестое – чувство. Возгораясь внутри, это пограничное чувство неизменно свидетельствует об иллюзорности времени, реальность которого имеет свойства разжижаться и затвердевать – подобно той самой глине. Будучи производным от этой «субстанции сна», наш не до конца ещё пробудившийся герой романа с собственной персоной стремится раствориться в иллюзии: он купается в ней, утопает в ней, пробуждается в ней… Иллюзия, которая длится как полёт и кажется бесконечной, заканчивается приземлением на пористую и податливую землю. Экзистенциальное пробуждение, о котором толкует герой или героиня сна, мы пытаемся идентифицировать, будучи уже кем-то другим.

Проблема идентификации имманентных ощущений, цветов и запахов, становится проблемой, когда мы пытаемся разгадать, что есть «мы», или, что есть самосознание. И это – проявление таинственных свойств самой матушки-природы, по отношению к которой человек занимает неоднозначную позицию. Место, или же – не-место, время, не-время, где мы есть, напоминает о себе как героическая топика чистой совести. Она взывает к нашему присутствию, напоминая о самом главном – о том, о чём мы забыли, но не совсем. Об это не нужно кричать, а можно говорить тихо и даже шёпотом. Можно сказать, что пограничная зона, о которой постоянно здесь и заходит речь, есть состояние ума, что можно определить словами «естественное» и «невымышленное». Борьба, которую герой ведёт с собой и со всем миром, предстаёт пред ним как зеркальный коридор, по которому предстоит пройти и, как в лабиринте иллюзий, не заблудиться. Проблема не только в том, что мы, как и он, себя не знаем, но в том, что мы и не желаем знать и даже вовсе забыли как это – желать и/или знать. Но «проблема» может обернуться неожиданным преимуществом – свободой от того, что значит знать себя. Отсюда следует, что наше философское существо, совесть, есть пограничное желание, которое представляется химерой, фантазмом – то есть чем-то нереальным.      Следуя «приказу» пифии-прорицательницы стать тем, что ты есть, мы, то есть наш герой, неизбежно сталкиваемся с вопросом: а что значит быть собой или кем-то другим? В этой связи, чтобы прояснить ситуацию, представляется уместными процитировать высказывание, которое мы находим в статье М. Хайдеггера «Письмо о гуманизме»: «Изречение Гераклита гласит: «Свой особенный нрав – это для каждого человека его даймон». Словом «этос» именуется открытая область, в которой обитает демон. Открытое пространство его местопребывания позволяет явиться тому, что касается человеческого существа и, захватывая его, пребывает в его близости. Местопребывание человека заключает в себе и хранит в себе явление того, чему человек принадлежит в своём существе. Это, по слову Гераклита, есть его «даймон», или «бог». Следовательно, даймон, как совестный феномен, обретается в открытой области, что подразумевает совершение поступков незаурядных, невынужденных, то есть – свободных ходов: только так явит нас нам. Отсюда – этос, как открытое пространство, является местом «встречи» с демоном, и, по-совместительству, топосом – открытым пространством, открытость которого позволяет почувствовать полноту бытия, а также его невозможную возможность. Даймон, как агент совести, как посредник, пребывает на границе миров, размытость которой позволяет локализовать её как пятно междумирья, что не там и не здесь, но – в точке пересечения разных времён: бывшего и не бывшего (что есть по-истине чудное мгновение).

Человек, существо противоречиво-неоднородное. Как неопределённость, незавершённость, он сам есть словно химера (памятен ответ Эдипа на загадку, которую загадал ему Сфинкс). Сокровеннейший «топос» представляет собой фундаментальный концентрический круг, девятый круг ада (его центр – Ось мира, а обод – колесо, круг, что есть универсальный символ года, судьбы, времени, вечности). Сокровенное наше «Я» совпадет с Великим Существом, что, в зависимости от того, кто смотрится в его волшебное зеркальце (облик может быть искажён, а может быть и приукрашен), меняет обличье. Его «зеркальце» вносит сумятицу в простоту вещей, «замутняет» чистую воду. Отсюда – то, что мы называем открытым пространством (к которому принадлежит человек), представляет собой процесс – со-вещание, что, впрочем, может выражаться и, например, как песня. В сущности совесть и есть чистая песня, которая, если прислушаться, звучит внутри. В процессе со-вещания усваивается нечто, что, по мере усвоения, освобождает от какой бы то ни было целесообразности – в мышлении, словах, поступках (целесообразность заменяется спонтанностью как главным принципом). Без этой свободы не никто не может (хотя бы в минимальных дозах она должна присутствовать). Поэтому наиболее аутентичная философия, то есть наиболее философия в принципе – это со-вещание, диалог. Родоначальником этой формы, этого жанра считается по праву Сократ. Сегодня, спустя столетия-века, Сократ, живущий на страницах диалогов Платона, всё так же выступает совестью для многих, кто желает приобщиться к философии, выступает он проводником в мир, по отношению к которому действительность по-прежнему представляется своего рода театром теней, и это – не просто метафора.

Так называемые «топосы» представляются своеобразными концентрическими кругами размышлений с радиусами опорных точек, в качестве которых выступают образы, мечты, грёзы, грехи, что служат ориентирами героического. Совесть, таким образом, отвечает за формирование ориентиров, образов, мыслей, идей, ролей. Оттеняемые сугубо внешним миром этосы и топосы присутствия являются «зазорами» между мирами – временами, которые, по мере своего обнаружения и выявления, актуализируют переживание тех, кто отважился мыслить их и, тем самым, существовать.

Человек как «мера всех вещей»

Высказывание древнегреческого философа Протагора, представителя «софистов», гласит: человек есть мера всех вещей. Данное высказывание легло в основу философского и научного мировоззрения, согласно которому человек, как познающий окружающий мир и самого себя субъект, есть как бы «хозяин смысла», что наделяет смыслом или же лишает смысла то, что, собственно, и познаёт. То, что не опознано, временно находится за гранями смысла. Человеческий индивид, как часть некоего целого (часть общества, например), будучи потерян в обществе, пытается противостоять ему, чтобы вспомнить себя, вспомнить своё Предназначение. В этом противостоянии для него открывается возможность смысла. То, что мы называем «миром», есть сугубо человеческая концептуализация, некая условность, что, парадоксальным образом, безусловна (по крайней мере представляется таковой). Стало быть, познающий имеет дело с миром как с некой безусловной условностью, что открывается для него как возможность, отказаться от которой полностью невозможно, а использовать в полной мере – страшно. Человек, как известно, есть существо парадоксальное. Более того человек, как проект, принципиально не завершён: завершённый, или – совершенный, человек едва ли может быть назван человеком. Но кто тогда он? Мир вне человека не имеет значения, или попросту не существует, поскольку существование предполагает поиск, которым денно и нощно занят человек. Иногда он отдыхает, но вопрос о смысле его не покидает. Смысл открывается как нахождение предустановленной гармонии между миром и человеком. В ряду существ иного порядка, то есть среди ангелов и демонов, например, человек обладает свободой ввиду своего несовершенства (или же, напротив, совершенства). Человеку свойственна неопределённость, что есть мера его свободы, в которой и сказывается, собственно, пафос самого человеческого существования. Именно человеческая рефлексия, рассматривание себя в зеркале сознания, наделяет мир драгоценным значением, которое предполагается обнаружить. В суете дней мир часто кажется брошенным, серым, пустым… Но несмотря на обособление от своих истоков, мир есть порождение истоков или начал, которые находятся в фокусе внимания метафизики (под «истоками» она подразумевает «архэ» – первоначала). Мир существует или же имеет смысл постольку, поскольку имеет связь с этими началами, которые вне времени, но пребывают, как вечность, всегда. Метафизические начала есть параллельные начала. Познавательные способности, которыми обладает человек, делают его положение в мире особенным, если не сказать «обособленным»: человек познает и, тем самым, наделяет то, что познаёт, смыслом (а познаёт он, не в последнюю очередь, сами эти условия познания). Смысл, таким образом, может рассматриваться как некий промежуток, в котором находится (если находится) индивид, который выпадет из социума, что представляется «выпадающему» этаким, с позволения сказать, «механическим животным». Познающий, который выпадает из того «частного», что стремится представляться «общим», приобщается к великому смыслу, который имеет отношение к нечеловеческому порядку – к «божественному». Иногда мы этот смысл называем «Великий смысл бессмысленности». В противном случае, если человек не приобщается к смыслу, он деградирует, становясь заложником «механического зверя», которым является социум. Человеческий индивид, как мыслящий субъект, таким образом, существует постольку, поскольку он не соответствует ничему из проявленного, поскольку он таит в себе элемент непроявленного, чистого ничто. Познающий же субъект, находясь на пути к себе, как бытие в становлении, как то, что существует, приходит к известной мысли о тождестве мышления и существования, к той мысли, которая была высказана ещё Рене Декартом в «Метафизических размышлениях». Совесть в этом отношении выступает в роли медиума, посредника или опосредствующего звена между человеком и миром.