Героическая топика чистой совести

Павел Щуплов

Героическая топика чистой совести

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают —

значит – это кому-нибудь нужно?

Значит – кто-то хочет, чтобы они были?

Значит – кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?

Владимир Маяковский

Послушайте!

Вступительное слово

Что такое совесть? С этого вопроса, который однажды как-то поутру, днём, или ночью (сказать точно теперь едва ли возможно), я задал себе, берёт начало мой философский роман, или роман с собственной персоной, и несмотря на то, что он, по всей вероятности, длится до сих пор, я спешу представить его вашему вниманию, дорогой друг. Специфика моего философского «романа» в том, что, начинаясь на страницах произведения, которое будет представлено, он имеет продолжение в «реальной жизни», приглашая читателя к соучастию в нём, предлагая возможность что-то добавить, что-то додумать самостоятельно. Моя задача состоит не столько в том, чтобы развлечь, сколько в том, чтобы побудить мыслить, активизировать философское мышление, цель которого – самопознание. Мой роман, как и самое время, потраченное на него, обладает некоторым налётом академической философии, но подчиняется при этом только лишь моему демону, что выступает для меня в качестве руководящего начала. Потворствуя воле к тому, что я называю «обратимость», я вновь и вновь возвращаюсь в то утро, в тот день или вечер, в котором имел смелость или неосторожность обратиться к своему демону (демону философии) – к Совести. Тем самым она, то есть совесть моя, этот демон, стала для меня неким словом-ключом, которым я открыл двери познания – познания Добра и Зла.

Задавая вопросы, и вовсе не для того, чтобы найти на них быстрые и лёгкие ответы, я обращаюсь отнюдь не к праздным вопросам, среди которых: возможно ли пустить время вспятьили каким-то образом «победить» самое время? Возможна ли (а если возможна, то как) «обратимость»? О том, что для тех, кто рождён в мире, существует единственный закон – закон необходимости, предписывающий в должное время жить и умирать, более-менее известно всем и каждому. У меня же есть идея или желание немного посмеяться над этой необходимостью. Моя совесть, что по-прежнемувзывает из собственного, то есть неотчуждаемого, времени, из моего персонального ада, говорит об обратном – о том, что всё (о, решительно всё!) возможно, и никто, кроме меня самого, не даст мне ответы на те вопросы, которые она настойчиво ставит передо мной, заставляя искать самостоятельно. Так обстоят дела в мире, вечным спутником в котором является для меня, да, в принципе, и для каждого, его совесть.

Вопрошание о совести находится среди «проклятых» вопросов, то есть относится к их числу, которое, в общем, всем известно. Совесть вопрошает о себе: что я такое? Многие считают, что знают ответ на этот вопрос, даже не задаваясь им всерьёз (впрочем, так обстоит дело касательно и других вопросов). Причиной такого безразличия во многом является уверенность в незыблемости собственного существования. Но вопрос совести о том, что онаи откуда она, важен для понимания своей собственной природы – своих страхов и желаний. Можно сказать, забегая вперёд, что совесть не только спутник для страждущего в дольнемэтом мире, но и напоминание о мире ином, о мире горнем. Совести отводится религиозная, восстанавливающая и собирательная функция: она восстанавливает мистическую целостность человека. Я рассматриваю совесть как антропотехнику, как некоторую такую искушённость в нравах.

В повседневном словоупотреблении слово «совесть» встречается нередко, но с изменённым, либо же зачастую и вовсе вывернутым наизнанку смыслом. В общем употреблении совесть выступает в качестве синонима «вины» и «стыда». Но совесть – это самостоятельный духовный феномен, зовущий изнутрик истокам. И никем она обычно не рассматривается в качестве проводника фундаментальных экзистенциальных возможностей. Поэтому «чистая совесть», о которой в основном идёт речь в «Героической топике чистой совести», есть совесть иного рода, что постигается только экспериментальным путём – в отрыве от собственных начал и истоков, но с ориентиром на них, с имением их ввиду. Совесть соединяет повседневное сознание с сознанием высшим, которое характеризуется мной как полнота знания. Надо сказать, что всегда чувствуется фальшь и подвох, когда слово «совесть» звучит в общественном употреблении, где она, как правило, предстаёт как компромисс. Что до нечистой совести, то она допускает компромисс, когда чистая совестьподразумевает устремление к абсолютному, и в этом смысле – бескомпромиссность. Чистая совесть – это полнота бытия. Однако тот, кто выбирает стратегию чистой совести, в отличие от того, кто идёт на компромисс со своей совестью, сильно рискует – он рискует потерять рассудок на этом пути, что неизбежно с ним и происходит. Так или иначе, совесть, эта странная химера, в мире иллюзий и заблуждений, постоянно выдаёт себя за что-то другое – за то, чем она не является, тем самым, однако, лишь обнажая противоречия «этого мира». Меня интересует онтология совести, её бытийный и экзистенциальный статус.

В общественном и политическом измерении совесть, часто принимая весьма отвратительные формы, служит прикрытием для ханжей, моралистов и пропагандистов всех мастей. У меня нет задачи и никакого желания становится в позицию судьи и вершить суд над нравами чужого для меня времени, но, тем не менее, есть стойкое желание провести расследование на тему того, чем она, так сказать, является, разобраться в её истоках. Это желание спровоцировано не насущной необходимостью, нообходимостью («необходимостью наоборот», которой руководствуется и герой чистой совести). Амбивалентное желание, желание совести, крайне противоречиво по своей структуре. Это желание граничит с отвращением и рассматривается как «самое сильное чувство» или «внутренний голос», взывающий из глубины. Как «голос» или «зов», на который не может не откликнуться наше сокровенное «я», она служит для личности как бы «точкой сборки». А как «самое сильное чувство», она является как бы «триггером» распада самой личности, которая в принципе двойственна, а значит множественна. Это самое желание, как воля к истокам, актуализирует совесть как процесс, актуализирует совещание, что мы и называем «романом с собственной персоной», который представляется здесь как наглядная демонстрация этого процесса.

Совесть, как самое сильное чувствоили как внутренний голос, есть одновременно субъект и объект исследования, и в этом смысле она «размыкает» привычный круг бытия. Область исследования, в рамках которой проводится наблюдение, есть область философской антропологии. В обыденной жизни «совесть» часто понимается едва ли не как синоним «стыда» и «вины», что, безусловно, связанные, но не тождественные, понятия.

Действительно, у многих совесть ассоциируется с некой нравственной реакцией на совершение ошибок и, следовательно, понимается как своего рода «работа над ошибками». В определённом смысле это так, но лишь в «определённом смысле»: это смысл, который определяется сознанием или же чувством вины – своей личной или коллективной. Но бессознательноесовести –это, как говорится, другое (на что и указывает название самого исследования «Героическая топика чистой совести»). Меня интересует, прежде всего, скрытое и «не-проявленное» совести: каков её запах, её цвет, вкус? Я задаю эти вопросы вовсе не для того чтобы дать на них конкретные очень ответы, но – для того, чтобы, задавая вопросы, снова и снова, я приблизился в этой игре с собой к постижению некоего смысла, что в принципе есть великая ценность. Смысл – драгоценен, и он никогда не лежит на поверхности: до него, как до дна бездны, не достать, не дотянуться, не «докопаться». Но мы всё же попробуем. Совесть требует от соискателя полной самоотдачи и самоотрешённости. Ещё с самого начала, предпринимая исследование, результатами которого желаю поделиться, я не понимал, но, пожалуй, предчувствовал насколько глубока и нежна эта моя ночь размышлений, в которой теряется и обретается совесть (и в которую мне тогда ещё только предстояло окунуться – с головой).

Условное начало моему «роману» было положено летом 2015 года, когда только с третьей, если не изменяет мне память, попытки я поступил в аспирантуру института философии Санкт-Петербургского государственного университета, ставшего к тому времени для меня своего рода Alma mater. Итак, утвердив «совесть» в качестве темы своего научного интереса (мне было тогда 26 с половиной лет), я принялся за работу… Научным руководителем тогда стал профессор Вячеслав Юльевич Сухачёв, а в качестве неформального наставника выступил Николай Борисович Иванов (которомуя по гроб жизни благодарен за увлекательнейший экскурс в Метафизику Ада). В качестве «официального» научного руководителя, под руководством которого защита моей кандидатской диссертация всё-таки состоялась (а случилось это 2 Ноября 2021 года), стал доктор философских наук, профессор Б. В. Марков (при его содействии я опубликовал нужное количество статей в научно-философских журналах). Тема диссертации, с которой я вышел на «защиту», получила тогда следующее название: «Совесть как религиозно-философская проблема: экзистенциально-антропологический анализ». Это название весьма неплохо характеризует суть исследования.

По прошествии какого-то времени после «защиты» и до сих пор у меня остаётся чувство незавершённости, что диктуетжелание изложить результаты исследования в более-менее свободной форме: вне рамок, налагаемых форматом кандидатской диссертации, то есть в «собственной форме» (что и представляет здесь моя «Героическая топика чистой совести»). Само название «Героическая топика чистой совести» возникло спонтанно и сразу – как некая цельная концепция ещё той самой осенью 2015 года. И если данная работа есть нечто вроде «работы над ошибками», или – «над ошибкой», то изначальная диссертация есть, собственно, совершение фундаментальной «ошибки», что определило дальнейшее преступление, совершаемое ради своевременного исправления, которым я занимаюсь теперь (исправление – не самоцель, но средство познания, средство для достижения столь нужного и не-обходимого опыта). Проще, быть может, было бы вовсе не браться за это дело, но будучи полон искрометных сомнений и желаний, я не мог не попробовать… Кандидатская диссертация, послужившая «основой» для «героической топики», содержит в себе элементы исповеди и проповеди (а в той мере, в которой исповедь является собой, она является и проповедью). Потребовалось немало времени, взятого взаймы у вечности, для того, чтобы прожить этот свой опыт, который, вопреки всему, я решился извлечь на свет и предъявить в качестве некоего артефакта собственного времяпрепровождения. Добавлю, что заглавие работы отсылает к эзотерической традиции, но, по неизвестной причине, имеет скорее несколько гротескно-пародийный характер.

Предисловие

Если рассматривать совесть как технику, мы имеем дело с определённой искушённостью, которая как и любая искушённость в чём бы то ни было(например, в образе жизни), предполагает определённый опыт у того, кто в этом смысле искушён. Однако среди живых и живущих таковых найти не так и легко. Поэтому всякий опыт, дающий какое-то знание его обладателю, предполагает прохождение через испытания, и это является условием для извлечения опыта. Испытанием в этом смысле являетсяспособность отнестись непредвзято к чему бы то ни было, а тем более к тому, что является чем-то близким и дорогим (например, к самому себе). Сложность непредвзятого отношения к самому себе состоит в том, что критерий нравственной объективности определяется всегда с известной долей условности, а извлечение опыта (изнутри – наружу) требует жертв (человек жертвует чем-то очень для себя важным). Но когда речь идёт об опыте совести, тогда мы имеем дело с такой формой опыта, в которой объект и субъект едины, совпадают (поскольку субъект совести есть то, что испытывает, и то, что испытывается одновременно). Опыт совести –опыт жизни и смерти, или опыт путешествия по внутренним мирам с последующим возвращением назад – наружу. Отсюда можно констатировать, что опыт совести, о котором здесь и далее идёт речь, есть опыт трансцендентальный, опыт пограничный и сквозной.

Если чистая совестьподразумевает отсутствие всякого опыта, то есть опирается на априорные чувствования, она вся – неискушённость. Однако, поскольку речь всё-таки об опыте, опыте совести, мы имеем дело с тем, что можно было бы назвать искушённостью в совести, или в вопросах совести, что обязательно предполагает опыт. Жизненная мудрость, которая базируется на личном опыте взаимодействия со Вселенной, с творением Творца, как правило, имманентно свидетельствует о том, что человек пойман этим миром в ловушку. Жизненная мудрость, или умудрённость, как хорошо замаскированная нечистая совесть есть результат компромисса с самим собой (что подразумевает отказ от прежнего решения, ход на попятную), что формирует на промежуточном этапе психологический потрет личности. Она свойственна людям опытным, которые немало повидали на этом свете (людям, которым многое довелось повидать). То, что я определяю как «чистая совесть», некоторыми исследователями вопроса трактуется как «заядлая форма лживости».

Чистая совесть в основном более свойственна детям, нежели взрослым. Прибегая к библейской метафоре, можно сказать, что «чистая совесть» соответствует «времени разбрасывать камни», то есть времени игры, верной себе (когда«время камни собирать» соответствует другому времени – времени взросления). Некоторые всячески желают избежать попадания в ловушку, которая связана со взрослением и с его традиционными атрибутами, ведь взросление сопряжено с обманом или самообманом. Попасть в ловушку очень просто, другое дело – выбраться из неё. Дети взрослеют, когда получают опыт «сбора камней», если воспринимают это как свой долг, который внушается им нечистой совестью коллективного сознания или коллективного сна, что им приходится разделять с другими (по мере собственного отпадения от чистой совести, свойственной Творцу).

Совесть возникает и заявляет о себе в результате нарушений обычаев и традиций, которые базируются на многочисленных причинно-следственных связях этого мира, пытаясь «починить» вышедший из строя элемент, и в то же время служит проводником тому, чтовне всяких связей, то есть проклятому и благословенному – тому, что всегда находится вне привычных рамок и правил (в том числе и языка). Совесть призывает к свободному творчеству. Жизнь общества подчинена психосоциальным причинно-следственным связям, и тот, кто идёт против необходимости или целесообразности, находится как быне под законом.А тот, кто находится не под законом, есть преступник, уклонившийся от обычаев чуждого для него мира, в котором он не находит для себя места, поскольку правила назначаются временем, или – духом времени. Дух времени связан с внутренним духом, и от страждущего в этом смысле требуется лишь овладеть этим лёгким духом, овладев собой. Тот, кто обладает собой в полной мере, контролирует и самое время.. Тот, кто идёт против устоев и обычаев, идёт навстречу такому умению, что, однако, не гарантирует успех. Таким образом, если что-то верно и справедливо для одних, оно может быть в корне не верно для других, ведь равенства между всеми не было, и нет.

Чистая совесть, которой вдохновлено данное исследование, есть, согласно терминологии И. Канта, не столько феномен, сколько ноумен, что постигается на уровне априорного, то есть, скажем так, доопытного чувствования. К чистой совести мы приходим через «нечистую», двигаясь как бы «от противного» – от бытия к небытию, или от бытия – к чистому бытию. Но если сам опыт, об извлечении которого идёт речь, по определению уже предполагает некоторую искушённость, о какой же тогда спонтанностиможет идти речь? Разве может спонтанность быть искушённой, а искушённость – спонтанной? Разве одноне исключает другое? Разве можно, например, пойти погулять, оставаясь при этом на месте? Может ли искушённостьбыть доведена до автоматизма? Может ли быть спонтанной сама искушённость в чём-то или же она требует работы над собой? Искушённость в неискушённости есть непредвзятость, под которой я понимаю свободу от суждений, что как знание о незнании, в глазах рассудка предстаёт как парадокс, или абсурд.

Чистая совесть, как искушённость в праздности, представляется как некое невымышленное состояние ума, вечное сияние, чистый свет, преисполненный искренностью. Об опытах, связанных с «оборотничеством», когда физическое тело находится в одном месте (например, дома в постели), а астральное – в другом, свидетельствуют множество различных источников, достоверность которых проверить едва ли возможно (разве что на своём собственном опыте, в котором совесть выступает как инстанция, голос которой свидетельствует о чём-либо – как о достоверном или призрачном. О какой, собственно, совести идёт речь? О потерянной, забытой и оставленной? Или, быть может, о совести как неискушённости в спонтанных проявлениях – в мыслях, словах, желаниях?

Принять какое-нибудь из определений совести и успокоится –для нас, как для пытливых исследователей, просто неинтересно, да и сама совесть, как топика, как «общее место», заслуживает куда большего внимания и куда более трепетного к себе отношения (как со стороны учёных, так и со стороны простых людей). Онане нуждается в определениях, которые сужают её, сводя к какому-то условному общему знаменателю, что, безусловно, искажает смысл. Поэтому к совести мы подходим с любовью, и никакиначе. Проблема и «парадокс» совести в том, что тот, кто представляется наиболее искушённым в её делах, тот и наиболее чужд ей: с совестью всё всегда с точностью до наоборот, и, как ни крути, она всегда есть что-то не то, чем кажется на первый взгляд. Она находится в оппозиции к искушённостив принципе, она свободна, её трудно поймать. Как с ней быть? Замазать чёрным или принять как данность? Что же касается самого философа, то он принимает как есть, потому что тот или иной сугубо внешний продукт, в данном случае –текст, который перед Вами, есть лишь следствие чего-то другого, скрытого и не-проявленного.

Опыт совести предполагает искушённость в поиске ответов на вечные вопросы, которыми задаётся разум и на которые его же собственная природа не позволяет дать вполне ясный ответ. Проклятыевопросы метафизики, к которым мы можем отнести вопрос наш о совести, есть вопросы, которые ещё называют «праздными»,«пустыми», делают искушённым соответственно в праздности того, кто ими задаётся, и это логично. Спроси свою совесть о том, если ты не пуст внутри. Искушённогов этом смысле можно сравнить с тем, кто, попав в ловушку небес, которыми полон чудесный мир, нашёл в себе силы вернутся назад – спуститься с небес на землю для того, чтобы просто жить. Стало быть, небеса(как метафизическая величина или субстанция)–это ловушка для того, кто искушаем совестью. Но что значит быть искушённым совестью –в этом ещё предстоит разобраться на примере личного (здесь надо сказать, что в той мере, в которой опыт по-настоящему личный, он и по-настоящему общий).

Вопрос о совести представляется практичным –в смысле, что, несмотря на всю свою выспреннюю теоретичность, он оказывает влияние на судьбу человека. Известно, что жить по совести значит жить честно, то есть делать что-то не только ради того, чтобы что-то«получилось», ради некоего «внешнего эффекта», или сиюминутной, краткосрочной выгоды, но ради пользы для души, коль скоро душа – это главная ценность, перед сиянием которой меркнет остальное. Но едва ли тот, кто задаётся вопросами о природе совести, желая познать что она такое, живёт по совести. Для того, чтобы узнать, что она, совесть, есть на самом деле, следует поставить эксперимент над собой, а для этого выйти из непосредственности. Непосредственность хороша, когда совесть чиста, однако трудно жить с чистой совестью и оставаться свободным, ведь радость от простоты в каком-то смысле может быть «сыром в мышеловке» – об этом не стоит забывать. Если, как гласит высказывание Уильяма Шекспира, вся «жизнь –театр и люди в нём актеры», то и философ –есть лишь одна из ролей (среди всех прочих).

В свете вышесказанного так называемая «светская жизнь» представляется неким тотальным маскарадом, или спектаклем, где всё действо – сплошное притворство, имитация, подражание… И если это всё есть имитация, подделка, копирование, то, стало быть, есть и первоисточник – оригинал, который в этом отношении не есть всё, но есть что-то ещё. За кулисами мирового театра, на сцене которого разворачивается трагикомедия-фарс становления Абсолютного Духа, быть может, нет вообще ничего, что чистая совесть и имеет ввиду. И если здесь и сейчас оригинала вещей, первоисточника нет, то это не значит, что где-то он обязательно есть. Непостижимый этот антимир чистой совести полон сладких грёз и мечт несбыточных. Оригинал, или идеал, таится в грёзах и снах, а задача Творца, которому подражает и с которым соревнуется наш философ-герой, то есть герой моего романа с собственной персоной, и состоит в том, чтобы воплотить этот несбыточный идеал, создав его пустой макет, который, безусловно, служит компроматом на реальность, где всё сплошь притворство и макет. В этом плане творчество может быть не только целью, но средством к тому, чтобы покинуть наконец царство грёз или теней, под которым подразумевается сумрачный мир нашей сумрачной ирреальности. Но и мечты бывают качественно разные: я различаю настоящие и ненастоящие мечты. Настоящие мечты –это те, которые несбыточны. Если мечта сбылась, то это, скорее всего, ненастоящая мечта. Тем не менее, мечты есть для того, чтобы «сбываться», и в этом их парадокс, который только кажется неразрешимым. Мечты сбываются, когда мы дарим их тому, кто их достоин. Непостижимый и мрачный антимир наших снов, как любимая игра, или игрушка, является «преступным», когда он открывается нам и когда мы открываемся ему, ведь тогда (и только тогда!) и преступается та роковая черта, которую преступать рассудку не положено. Но попробуй приблизиться к подлинному, что сокрыто в малом – в твоём собственном мирке. Подлинное – это свет природы, который призывает тебя вспомниться –обрести себя вновь.

Антимир, который мы понимаем как скрытую возможность мира, – это не мир и не война, но нечто, что человек может позволить себе, если научиться как следует желать. Антимир – это парадоксальная возможность, что сообщается посредством совести, то есть – персональным богом, или – демоном, который, будучи скрытым, желает веселится, рискуя несказанно. Антимир, скрытый за завесой этого мира, мира сделок и компромиссов, мира пошлых дельцов, где мораль, контролирует мышление и поведение миллионов, объявляет войну себе и, тем самым, войну миру. Этот Антимир есть вопиющая ошибка, которой быть не должно, но которая, тем не менее, есть. Важный момент стоит отметить, что, будучи противником Бога, сатана не является противником человека, и то учение –ложно, которое говорит об обратном. Фрагменты «иного» проступают сквозь внешнюю облицовку мира, стражи которого предохраняют от слияния с антимиром, поскольку справедливо опасаются, что пошатнутся устои, которые оберегают этот мир от падения в бездну, в пропасть (и от последующего его растворения в ней). С целью сокрытия очевидного, человеку внушается, что он «раб божий» (и всё в этом духе). Но на деле всё это уходит прочь, когда человек начинает ощущать себя свободным от призрачных миражей, не существующих на самом деле.

Многое несуществующее и химерическое претворяется существующим в этом мире, чтобы «запудрить» мозги народов, «наследство» которых, как писал А. С. Пушкин, «ярмо с гремушками да бич». Таким образом, налицо тенденция всеобщей«карнавализации» бытия. Тем не менее, жизнь –опасный карнавал, где всё происходит как бы «по-настоящему» (и ведь каждый, наверное, знает, что если в нём отрубают голову, то восстановить её не так просто, но и не невозможно). Цель героя, цель героя романа с собственной персоной, это слияние миров ради вселенского праздниканепослушания. Философ, что часто рассматривается как антипод и как побратим героя, придерживается, как правило, скептических взглядов – он сомневается во всём, и в этом его, философово, дело. Он циничен – вплоть до того, что иногдасомневается в самой реальности или же в её объективности, например. Философ, надо сказать, –это не герой, а герой –не философ, несмотря на их диалектическое единство, что проявляется на уровне архетипа. Философ есть некто, словно герой, вывернутый наизнанку. Философ есть пародия на героя во вселенском смысле, он – герой наоборот, он – существо ре-активное.

Совесть героя, или, как вариант, антигероя –безупречно чиста, философ же полон сомнений и тягостных размышлений (причём самых нелепых –например, о судьбе бытия). В самой жизни, что протекает в постоянной игре, которая разворачивается на сцене мирового театра, где все то и делают, что занимаются излюбленным своим занятием (лицедействуют, претворяются, играют), времени на размышления отводится не так и много (пусть и не очень мало), поскольку время постоянно уходит или вовсе –убегает (не склонны «лицедействующие» задаваться вопросами метафизического толка, ведь польза от них, как известно, не очевидна, а вред возможен, если не безусловен). Кто же сегодня, в настоящее время, которое куда-то всё время бежит, несмотря на нецелесообразность и всяческие предрассудки, связанные с формальными требованиями этого мира, будет предаваться не потехи ради метафизическим опытам своим? Герой, или, может, философ? Поскольку последний не боится жить в собственном обособленном ритме (и в собственном времени), он тоже в некотором смысле – герой. Кто он, этот герой? Быть может –это Я, быть может – Ты? Это может быть кто угодно, кто осмелился жить по совести, не взирая на постоянно изменяющиеся симптомы и приметы времени, не взирая на устои и обычаи общего –того как принято и как дозволено. На сегодняшний день хорошо известно, что так называемые «условности этого мира» всем, кто хочет быть героем, стоит презреть, не опасаясь при этом возмездия (тот, кто, встал на героическую стезю, должен отринуть сомнения и страх, коими преисполнен философ). Философы же, например, киник Диоген или Сократ, являются героями своего времени (героями своевременности) постольку, поскольку их время – эзотерическое.