Аномалия, рожденная смертью

Георгий Егоров

Аномалия, рожденная смертью

ГЛАВА 1 «ПЕРЕЗАГРУЗКА НА КРАЮ КАРТЫ»

Это произошло на севере. Не просто севере – том самом, бескрайнем, где тайга уходит за горизонт, а зимы длятся полгода. В одном из затерянных районов, среди деревянных домов, туманных дорог и запаха хвои, в неприметный день в местном роддоме на свет появился мальчик. Крупный, крепкий, будто заранее готовый к суровой жизни. Назвали его Фёдором – без долгих споров, просто и по-русски.

С детства Федя был особенным. Не в плане характера – нет, обычный мальчишка: бегал, играл, вляпывался в драки. Но отличался – размерами. В детском саду его невозможно было не заметить: рослый, тяжёлый, плотный, будто собранный из кирпичей. На общем фоне детсадовской группы он выглядел, как трактор на парковке легковушек.

В школе дела шли ровно. Учился без блеска, но и не отставал. На уроках сидел молча, отвечал по минимуму, но с математикой дружил, как с хорошим ножом – надёжно. За школой, как водится, начались драки. То из-за девчонок, то просто так, ради проверки – кто кого. Отец частенько водил с ним разговоры под аккомпанемент ремня, но это Федю не останавливало. В каждом бою он чувствовал вкус победы. В шестнадцать он выглядел так, будто отслужил в армии – широкие плечи, тяжёлые кулаки и спокойный взгляд.

Шли лихие девяностые. Все вокруг сходили с ума по боевым искусствам – карате, тхэквондо, ушу. Мода на кимоно и резиновые нунчаки добралась и до их городка. Федя выбрал бокс – секция была ближе всего к дому, да и тренер слыл человеком серьёзным. Каждый вечер, наскоро поев, он швырял спортивную сумку за спину и шёл в зал. Бил по мешку, пока руки не отнимались. В спарринги его ставили редко – сложно было найти равного по габаритам, а против мелких Федя просто ломал игру. Зато тренер уделял ему много личного времени. «У тебя кулаки – как у медведя. Тебе только научиться – и снесёшь любого», – говорил он.

Шёл год за годом. Федя окончил десятый класс, и перед ним, как перед всеми, встал вопрос: что дальше? Поступать в институт? Идти в армию? Родители решили – пусть доучивается, а потом посмотрим. Федя не возражал. Тем более было лето – жаркое, редкое для этих краёв. Лето, которое звало к реке.

На окраине города была река – широкая, с ледяной водой, и одно особенное место: железнодорожный мост, уходящий бетонными опорами в глубокую воду. Там было всё: тень, холод и настоящий экстрим. Подростки приходили туда по очереди: одни ныряли с «буя» в ледяную пучину, другие разводили костёр, чтобы потом греющимся, с синими губами, рассказывать байки и анекдоты. Иногда кто-то с разгона въезжал в реку на велосипеде – зрелище, от которого смех стоял до берега. Велосипед потом дружно искали: сверху, с моста, один указывал на блестящий руль под водой, другие ныряли и пытались достать.

В тот день дежурство с верёвкой выпало Феде. Работа простая: по команде сверху нырнуть, зацепить петлёй велосипед и всплыть. Он делал это не раз. В воде чувствовал себя иначе – будто входил в собственную стихию. Свобода. Тишина. Вес тела исчезал, и оставалось только движение.

Федя сделал глубокий вдох, прижал верёвку к груди и нырнул. Вода моментально схватила его, закружила, потащила к цели. Велосипед оказался прямо перед ним – хром блестел в зелёной мутной толще. Одно движение – и петля на руле. Оставалось всплыть.

Но в этот раз всё пошло не по плану.

Река – она с характером. Особенно в северных краях. Где-то под мостом, в тени, образовалась воронка. Подводный водоворот. Федя знал их, попадал не раз. Техника простая: сжаться, дать воде себя закрутить и резко нырнуть вбок – и ты спасён. Но эта воронка была особенная. Словно ждала его.

Он пытался. Снова и снова. Сжимался, рвался в сторону – ничего. Сила воды держала его, как лапа зверя. В лёгких заканчивался воздух. Паника приходила внезапно – словно кто-то сжал горло изнутри. В голове мелькали обрывки мыслей: дом, мать, отец, крики друзей с моста, синее небо. Всё короткое, как вспышки.

Перед глазами прошла вся его, пусть и недолгая, но яркая жизнь.

***

Когда Фёдор пришёл в себя, первым, кого он увидел, была его мама. Она сидела у его больничной койки, сгорбленная, словно под тяжестью всех прошедших ночей. Её глаза были опухшими, иссохшими от слёз и бессонницы, а губы едва заметно шевелились – она что-то тихо читала вслух, не замечая, что сын уже очнулся.

– Ма…ма… – прохрипел Фёдор, едва размыкая слипшиеся губы.

Как по команде, в палату вбежали люди в белых халатах. Завертелась карусель голосов, шагов, стуков ручек о блокноты – возле его кровати образовался консилиум. Молодые и пожилые врачи, с серьёзными лицами и глазами, наполненными сосредоточенностью, делали пометки, отдавали распоряжения медсестрам. Казалось, его пробуждение было долгожданным чудом.

Когда всё стихло, и в палате вновь воцарился полумрак, Фёдор, глядя в уставшее лицо матери, тихо спросил:

– Что… произошло?..

Мама разрыдалась, уткнулась в его ладонь и сквозь слёзы прошептала:

– Вот поправишься, ремешком пройдусь по заднице, чтобы знал, как мать пугать.

Когда слёзы сменились улыбкой, в голосе её появилась нежность:

– Отдыхай, сынок. Всё потом расскажу.

Когда Фёдор снова открыл глаза, в палате было темно. Горло жгло от жажды. Он позвал маму, но в ответ – тишина. Собрав волю в кулак, он медленно сел на кровати. Голова кружилась, тело казалось чужим. В проёме двери пробивался слабый луч света. Пошатываясь, он направился туда.

В коридоре царила мрачная тишина. В дальнем конце тускло горела настольная лампа на пустом посту. Фёдор шаг за шагом приближался к ней, когда вдруг из-за спины раздался голос:

– А куда это мы собрались? Быстро в палату!

Фёдор вздрогнул. Голос был женским, мягким, но твёрдым. Он обернулся – перед ним стояла медсестра. Её лицо выражало одновременно испуг и удивление. Она узнала его. Это был тот самый пациент, за которым велено было наблюдать особенно тщательно – он только что вышел из комы, в которой пролежал целую неделю.

Смущённая девушка подбежала, нежно взяла его под локоть и, заглядывая в глаза, умоляюще прошептала:

– Вернись в палату… Ты должен отдыхать.

– Я просто… пить хочу, – прохрипел Фёдор.

Она проводила его назад, усадила на кровать и включила ночник. Больничная палата, как и все другие: зеленоватые стены, белёный потолок, старая тумбочка и стул, на котором явно провели не один час.

Через минуту дверь снова скрипнула, и медсестра вошла с графином воды и гранёным стаканом. Фёдор не хотел, чтобы она уходила.

– Как тебя зовут? – спросил он тихо, без особой надежды на продолжение беседы.

– Катя, – ответила она и присела на стул.

Свет падал прямо на её лицо. Молодое, чистое, почти без макияжа. Волосы скрыты под медицинской шапочкой, но взгляд – живой, тёплый, с искрой участия. Когда она наклонилась за полотенцем, упавшим с душки кровати, Фёдор невольно отметил стройную, подтянутую фигуру – спортивную, без излишеств, но выразительную. Такие он видел в спортзале: пройдут мимо – и будто воздух вокруг меняется.

– Что со мной случилось? Я помню речку, пацанов, нырок за велосипедом… А дальше – пустота.

– Тебя вытащили без сознания. Была остановка дыхания. Диагноз – мозговая кома. Повезло, что выжил.

– А сколько я лежал в коме?

– Неделю. – Катя с трудом сдерживала зевок.

– А можно на «ты»? – предложил Фёдор.

– Конечно можно и только так, – улыбнулась она. – «Вы» меня старит.

Но в этот момент его резко скрутила боль в кистях рук. Лицо исказилось, слёзы выступили на глазах. Катя подскочила, начала мерить пульс. Он зашкаливал.

– Где болит?

– Руки… – еле прошептал он.

Катя кинулась за уколом. Руки дрожали, шприц едва не выпал. Вернувшись, она увидела его на полу, зажавшего руки между ног и стонущего. Едва поставив укол, попыталась его поднять – безуспешно. Опустившись рядом, заплакала от бессилия.

Он чувствовал её руки, тёплые, дрожащие.

– Мне легче… Помоги встать.

Опираясь на неё, он сел на кровать. Катя, вся в слезах, всё ещё дрожала. Он вытер ей лицо полотенцем. Она прижалась к нему, словно к якорю в бушующем море.

– Ты даже не знаешь меня… Почему ты плачешь?

– Потому что испугалась. За тебя. За твою маму. Я вдруг представила, что ты умрёшь… из-за меня…

Он молча гладил её волосы. Долгие минуты в палате стояла тишина. Потом она рассказывала о школе, о мечте поступить в мединститут… но пока работает здесь.

По коридору, за тонкой дверью, раздались глухие шаги – стремительные, с едва уловимым эхо, как будто кто-то убегал, стараясь при этом не разбудить больничную ночь. Катя резко поднялась со стула и пружинисто, будто ждала этого звука выскользнула из палаты и исчезла в темноте, оставив за собой только лёгкий аромат аптечного крема и мятного чая. Фёдор остался один.

Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Комната будто замерла, всё вокруг стало вязким, нерешительным. Только внутри, под рёбрами и где-то между лопаток, пульсировал навязчивый, упорный вопрос: что с руками?

Он пытался не думать, но мысль возвращалась, как сбоящий метроном:

Что с руками? Что с руками? Что…

Они не болят. Но не живые. Как будто чужие. Словно тело вдруг стало декорацией, а он – зрителем в собственном спектакле.

Пока он размышлял, глаза сами собой закрылись. Мысли завязли в какой-то тягучей дреме, как в патоке. Он не заметил, как заснул. Сон пришёл без стука, мягко, как опускается снег на пустую улицу.

Проснулся он не от звука – от света. Комната была уже залита мягким утренним сиянием. Через неплотно занавешенное окно пробивались полосы солнечного света, ложились на простыню, как невидимые пальцы.

Где-то рядом кто-то разговаривал – негромко, деловито, с короткими репликами, будто обсуждали что-то важное, но уже привычное. Фёдор медленно повернул голову в сторону голосов.

У изножья кровати стоял доктор Константин, с папкой подмышкой, и что-то тихо говорил женщине в белом халате. Медсестра была незнакомой – пожилая, с глубокими морщинами на щеках и аккуратно собранными в пучок серебристыми волосами. В её движениях чувствовалась усталость, выученная за годы, но и что-то очень точное – как у человека, который знает: здесь всё должно быть под контролем.

«ДИАГНОЗ, КОТОРОГО НЕТ»

– Медсестра, что дежурила ночью… сказала, у тебя был приступ, – начал Константин, опускаясь на стул рядом с тумбочкой. Стул ещё хранил тепло – всю ночь на нём просидела Катя.

Фёдор сразу поднял голову:

– Катя… А где она?

Константин бросил на него короткий взгляд:

– Смену сдала. Ушла домой. Её не будет ближайшие три дня.

Фёдор отвёл глаза, будто услышал что-то неприятное. Но доктор уже продолжал, открыв папку и листая страницы:

– Расскажи. Что произошло ночью?

– Я проснулся… от боли. Сильной, – тихо начал Фёдор, глядя в свои ладони. – В кистях, в запястьях… Как будто кто-то выворачивал мне суставы. Так больно, что не закричал – только дышал часто, прерывисто. Потом пришла медсестра, поставила укол. Боль ушла… но на её месте появилась тяжесть. Адская. Как будто руки не мои, а чугунные.

Константин сразу склонился ближе, изучая его кисти – опухшие, напряжённые, будто налитые свинцом.

– Сейчас болят?

– Нет, – ответил Фёдор. – Вообще не болят. Только я их почти не чувствую. Тяжесть такая… как будто вместо рук у меня гири. Чтобы поднять руку – нужно всё тело напрягать.

Доктор хмыкнул, прищурился, и, не говоря ни слова, записал что-то в графе "жалобы" на распечатке.

– Понимаешь, – начал он, уже не поднимая взгляда, – когда мозг остаётся без кислорода… происходят вещи, которые нам до конца не понятны. У тебя была клиническая смерть. Дыхание восстановилось, да… но сознание не вернулось сразу. Ты провалился в кому. Глубокую. А из неё возвращаются не все. Много таких – внешне живы: сердце бьётся, лёгкие дышат, а мозг… тишина. Только рефлексы.

Он замолчал на секунду, взглянул на Фёдора внимательно.

– Иногда, после такого, сознание возвращается, но не совсем так, как прежде. Оно… иное. Сдвинутое. Отражающее. И именно в такие моменты – может всплыть то, чего раньше в человеке не было. Или было скрыто.

Фёдор слушал молча. В его лице появилось напряжение, но не от страха – от внимательности, от попытки понять себя самого.

– Подними руку, – неожиданно сказал Константин. – Вытяни вперёд. Задержи. Посмотрим.

Он сам подался вперёд, словно заранее зная: придётся ловить.

Фёдор напрягся. Поднял руку. Медленно, с усилием. Словно по невидимой лестнице поднимал кирпич. На секунду она застыла в воздухе. Ещё секунда – и она обмякла, соскользнула вниз, упала на колени.

– Сжимаешь и разжимаешь нормально? – спросил доктор.

Фёдор попробовал. Кисть двигалась. Пальцы слушались, словно всё в порядке.

– Никакой боли. Просто – тяжесть, – подтвердил он.

– Не типично… – пробормотал Константин. – Очень нетипично.

Он отложил папку, встал. В его лице появилось то же выражение, с каким шахматист делает ход, который сам не понимает до конца, но чувствует: он может быть решающим.

– Я назначу тебе дополнительное обследование. УЗИ, повторно кровь, и кое-что ещё. Мы не выпишем тебя раньше, чем через неделю. И, Фёдор… – он сделал паузу. – Не пытайся быть сильнее этой тяжести. Её надо понять, а не преодолеть.

Он повернулся к двери.

– Это не просто симптом. Это – язык. Тело с тобой говорит. Постарайся слушать. И вышел.

А Фёдор остался сидеть, глядя на свои руки. Гири. Или… нечто другое. То, что только-только начало просыпаться.

Уходя из палаты, доктор Константин краем уха ещё слышал, как родители Фёдора перешептывались у кровати сына, – вполголоса, с облегчением. А у него в голове уже крутился диагноз. Всё складывалось слишком правильно… и в то же время – неправильно.

Полиартрит. Да. Воспаление нескольких суставов одновременно. Казалось бы – нет ничего проще. Но – слишком много «но».

Константин вернулся к себе в кабинет, опустился в кресло, откинулся и тяжело выдохнул. На столе, словно насмешка, лежала папка с анализами пациента: безупречные показатели крови, ни одного маркера воспаления. Ни покраснений, ни отёков, ни лихорадки. Он снова перелистал распечатки – снимки, УЗИ, заключения специалистов.

– Чёрт, – пробормотал он, постукивая ручкой по столу, – всё указывает на полиартрит. Но это… не он.

Он задумался. Было в этом что-то странное – ощущение, что обычные правила не работают. Как будто диагноз лежит за пределами медицины. Решено – нужен совет старшего.

Главврач. Им был человек-легенда: профессор Яков Аркадьевич, старик с внешностью библиотечного завхоза, но с умом, как скальпель – точным и проникающим. Он давно должен был быть на пенсии, но весь персонал знал: пока он жив, это его территория, его крепость. И к нему, как к оракулу, шли с самыми сложными случаями.

– Разрешите? – заглянув в кабинет, спросил Константин, держа в руке папку с анализами.

– Заходи, Костя. Садись, – ответил Яков Аркадьевич, продолжая разговаривать по телефону. Его голос был мягким, но с хрипотцой – как у дикторов 70-х. Он закончил разговор, отложил трубку и развернулся к молодому врачу. – Слушаю.

Константин начал рассказывать. Он говорил быстро, с запалом, и чем дальше, тем больше глаза старика наполнялись тем самым блеском – азартом исследователя, предвкушающего разгадку.

– Хм… – промычал Яков Аркадьевич, поднимаясь. – Сейчас, подожди…

Он направился к своему книжному стеллажу – настоящей сокровищнице. Корешки книг были потёрты, страницы кое-где вываливались, на полках стоял густой запах старой бумаги и кофе.

– Где же ты… – бормотал он, пробегая пальцами по рядам. – Ага! А вот и ты!

Он вытащил из ряда книгу с потемневшей обложкой. «Аутогенная тренировка», старая ещё советская печать. Открыл нужную главу и стал быстро перелистывать страницы, скользя взглядом по абзацам.

– Вот! «Слушай», —сказал он, прочищая голос:

«Способность вызывать у себя чувство тяжести в мышцах рук, ног и всего тела является важнейшим элементом аутогенной тренировки. Глубокое расслабление скелетной мускулатуры способствует снижению уровня сознательного контроля и способствует вхождению в состояние аутогенного погружения…» Он захлопнул книгу.

– Твой пациент… его мозг сам, без внешней команды, активировал аутотренинг. Без практики. Без подготовки. Как рефлекс. Такое бывает – крайне редко, при пограничных состояниях. А у него была остановка сердца, не так ли?

– Да, – кивнул Константин. – Почти четыре минуты без дыхания.

– Вот и всё. Четыре минуты, и мозг перезагрузился. Что-то перескочило. Сбой в системе. Или наоборот – выход за её пределы.

Старик подошёл к окну, открыл форточку, закурил – впервые за долгое время. Константин знал: Яков Аркадьевич курил только тогда, когда был действительно взволнован. И сейчас он был именно таким.

– Это не полиартрит. Это – автоген. Инстинктивный, неуправляемый. Я видел такое только один раз. В 83-м. Мальчишка из Владивостока. Но у него это прошло. А у твоего пациента – усиливается. Надо наблюдать.

Он затянулся и снова посмотрел на врача.

– А тяжесть только в руках?

– Только. Раньше были боли, он стонал. Сейчас – просто ощущение, будто налиты свинцом. Но не опухают, не краснеют.

– Прелесть какая… – пробормотал старик, стряхнув пепел в кофейную чашку. – Это не патология, Костя. Это… инструмент. Дар. Энергия тела скапливается в руках. Руки становятся аккумулятором силы. Пока – хаотичной. Но если научится контролировать… это будет феноменально.

– И что дальше?

– Через пару дней посмотрю его лично. А ты – наблюдай. И ни слова никому. Я хочу это описать. Для книги. Это редчайший случай.

Прошло три дня. Константин шёл по коридору, задумчиво глядя в пол. Мимо проходили пациенты, пахло хлоркой и дешёвыми дезодорантами. Заглянув в палату Фёдора, он увидел, как тот, босиком и растрёпанный, сидит на подоконнике и шепчется с родителями. Рядом – Катя, та самая медсестра, из-за которой Фёдор по-прежнему сбегал из палаты.

– Ну вот, опять на подоконнике сидишь? – сказал доктор с лёгкой улыбкой. – У тебя вообще-то режим. К субботе, может, выпишем.

– Я больше не чувствую тяжести, – пожал плечами Фёдор. – Всё прошло. Даже таблетки больше не дают.

– Отлично. Но это не значит, что ты здоров. Значит, затишье.

В день выписки в палату заглянул Яков Аркадьевич. Он был в хорошем настроении, шутил, рассказывал байки из ординатуры, подмигивал маме Фёдора.

Он сел рядом с юношей, взял его за руку.

– Налиты?

– Нет, всё нормально, – пожал плечами Федя.

Вдруг главврач вытащил из нагрудного кармана булавку и уколол Федю в плечо. Тот резко дёрнулся и стиснул зубы – от боли, от удивления, от ярости.

– Ну? – спросил Яков Аркадьевич спокойно. – Что чувствуешь?

Фёдор замер.

– Руки… каменеют… – выдохнул он. – Они тяжелые… как гири.

Он попытался приподнять руку – она поднялась на несколько сантиметров, дрожала… и упала.

– Вот это оно. Агрессия. Всплеск. Триггер. Мозг мгновенно включает защиту – и вся энергия летит в руки. Сила накапливается. Люди учатся этому годами. Ты входишь в это состояние за секунды.

Константин стоял, не в силах произнести ни слова.

– Ты не понимаешь, что у тебя, парень. Это не просто «чувство». Это реальный физиологический эффект. Руки становятся сильнее, мышцы – плотнее, связки – жестче. Это оружие. Сила – в чистом виде. Только неуправляемая. Пока.

– А зачем мне это? – спросил Фёдор.

– Затем, чтобы ты выжил в этом мире, – серьёзно сказал главврач. – Но, если не научишься контролировать – может стать проклятием. Подкачаешь руки – и ты сможешь держать эту силу. Тогда – поговорим. А пока…

Он взял выписной лист.

– Сегодня ты свободен. Но пообещай мне, что каждые три месяца будешь приходить ко мне. И описывать, что чувствуешь.

– А… боксом заниматься можно? – с надеждой спросил Фёдор.

– Ни в коем случае! – отрезал старик. – Ты хочешь кого-то убить? Одного удара хватит, чтобы сломать череп. Ты не ослышался – убить. Не умея контролировать силу – лучше не играть с огнём.

Когда они вышли из палаты, в дверях появилась мама Фёдора. В руках у неё была сумка, а в глазах – радость и тревога. Сборы начались.

Но то, что происходило с её сыном… только начиналось.

ГЛАВА 2. ВСТРЕЧА С ДРУЗЬЯМИ

Пахло асфальтом и свежестью раннего лета. Фёдор ехал домой на автобусе, откинувшись на сиденье, и мысленно возвращался к словам главврача. «Дар» – так он назвал то, что скрывалось у него в руках. Непонятная тяжесть, странная сила, пробуждающаяся будто по щелчку в моменты боли или угрозы… Эти слова не отпускали. Они осели в голове, как семена, ждущие своего часа.

Прошла неделя. Тело окончательно пришло в форму, шрамы затянулись, но в душе у Фёдора всё ещё оставались незажившие вопросы. Он соскучился по ребятам – своим спасителям, друзьям. В тот день он решил: пора бы их навестить.

Сначала он зашёл к Сергею, крепкому, с короткой стрижкой и вечной искоркой в глазах. Потом вместе отправились к Андрею – худощавому и вечно вдумчивому наблюдателю, который в тот злополучный день был на мосту и первым заметил беду. Один за другим, друзья собирались, как и в тот день – шумно, с шутками, будто и не было всей этой боли и реанимаций.

– Ты долго не выныривал, – сказал Сергей, почесывая затылок. – Велосипед зацепили и вытащили, а тебя всё не было. Я уж думал – всё…

– А я с моста всё видел, – подхватил Андрей, присаживаясь на перила. – Твои красные плавки спасли. Сначала просто крутить начало, потом – воронка. Живая, мощная. Никогда таких не видел. Я сразу заорал, ребята бросились в воду. И как плыл Серёга! Любой спортсмен позавидовал бы.

– Когда вытащили тебя, ты был как тряпичная кукла, – голос Сергея стал тише. – Без дыхания, с синими губами… У меня брат в МЧС, он учил, что делать. Я сначала давил на спину, пока вода не пошла. Потом кулаком в грудь… Прости, но я паниковал. Кричал, бил… а потом вдруг – вдох. Еле слышный. Мы тогда все как замерли.

– А я, как дурак, летел на велике, – усмехнулся Андрей. – Ни одной машины! Потом всё-таки тормознул кого-то… И вот ты здесь.

Фёдор молчал. Сердце сжалось. Он обвёл взглядом своих друзей, и глаза защипало. Впервые за долгое время он почувствовал, что живёт не зря.

– Спасибо вам, пацаны. Вы – мои ангелы. Только без крыльев, но с кулаками и великом.

Смеялись. Громко, от души. Как раньше. Разошлись поздно вечером, договорившись, что на следующий день снова идут на речку – не купаться, конечно, а просто полежать на солнце, вспомнить детство, поболтать.

На следующий день, ближе к обеду, они снова были там. Камни прогрелись под июньским солнцем и приятно обжигали спины. Река играла бликами, парни плескались, как щенки. Один Фёдор держался в стороне. Ему нельзя в воду – он пообещал матери. А главное – страх. Призрак воронки всё ещё жил в его памяти.

Он отошёл вдоль берега, босиком, чувствуя песок под ногами. Вдруг из воды вышла девушка. Красивая, стройная, уверенная. Бирюзовый купальник облегал её фигуру, как будто был сшит специально под неё. Фёдор замер. Он узнал её. Катя.

Катя. Та самая медсестра. В халате и шапочке она казалась незаметной, почти обыденной. Но здесь, на солнце, с мокрыми волосами, свободной улыбкой – она была настоящей. Живой. Прекрасной.

Он окликнул её. Катя обернулась, и в её взгляде промелькнуло узнавание.

–Фёдор?

– Ага. Ты одна?

– Да, решила немного развеяться. А ты?

– С друзьями. Хочешь присоединиться?

Катя улыбнулась, и её тень заскользила за ним по песку.

Фёдор представил её ребятам. С этого момента он почти не отходил от неё. Даже нарушил своё обещание: когда Катя захотела освежиться, он первым шагнул в воду, не выдержав. Сердце билось, как у подростка. Она смеялась, брызгала в него водой, и он чувствовал – жить хорошо.

Вечер принес лёгкую прохладу и прощания. Катя жила в другом районе, и ребята – Фёдор, Сергей и Андрей – вызвались проводить её пешком. Путь был долгим, но разговоры и шутки не прекращались.

– Завтра суббота, – вдруг сказала Катя, небрежно поправляя волосы. – В клубе дискотека. Приходите. Все.

Фёдор кивнул. Кто бы отказался?

У её дома они задержались. Катя уже поднялась на крыльцо, но обернулась:

– До завтра, Фёдор!

– Я не усну, – театрально заявил он. – Буду считать минуты.

Смех Кати отразился в тишине двора. Ребята пошли к остановке, но день ещё не кончился.

На остановке их поджидал неприятный сюрприз – пьяная компания с девушками. Один из них, здоровяк с прозвищем «Кран», решил, что трое парней – легкая мишень. Сначала кинул в них окурок. Потом второй. Смех, ухмылки, подход. Угроза.