bannerbanner
Книга Гусыни
Книга Гусыни

Полная версия

Книга Гусыни

Язык: Русский
Год издания: 2022
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 4

Дни становились длиннее. Двое старших братьев Фабьенны стали по вечерам ходить в бар вместе с отцом. Ее братья, которые раньше относились ко мне так же, как к Фабьенне, стали проявлять ко мне некоторое уважение и иногда, казалось, пытались поговорить со мной, отпуская плоские шутки или какие-нибудь банальности, как сделали бы настоящие взрослые, но у Фабьенны хорошо получалось пресекать их попытки обратить на меня внимание. Мальчиками они были хорошими, но люди вообще бывают как хорошими, так и плохими, и так или иначе к нам с Фабьенной они не имели никакого отношения.

Мы начали новую книгу, на этот раз о деревенском почтальоне. Поначалу мы не показывали ее месье Дево. В любом случае эта история была не о нем. Мужчина в нашей книге был моложе, красивее и безумно влюблен в лучшую подругу своей сестры. Его сестра и ее подруга были в восторге от такого развития событий и строили планы, как его поощрить, далее последовали замыслы, как заставить его страдать. Порой, когда Фабьенна диктовала эту историю, я не могла удержаться от смеха над всеми тремя: какие глупые девушки, какой глупый мужчина.

По вечерам мы регулярно ходили к месье Дево. Он вкрутил в своем доме несколько лампочек поярче, а в буфете у него была еда лучше, чем в доме Фабьенны или в моем. Но угощение было для нас не так важно. По словам Фабьенны, мы ходили туда как равные ему. Гостеприимство было его долгом; мы ели у него только для того, чтобы подтвердить это.

Месье Дево принимал нас радушно. Да и как иначе? По вечерам ему почти нечего было делать – только писать стихи и читать голубям, которые проявляли бы к нему столько же интереса, если бы он осыпал их оскорблениями. Фабьенна расспрашивала месье Дево о его школьных годах и о городах, в которых он побывал. О театрах, мюзик-холлах и кинотеатрах. О ресторанах и танцах. О его друзьях. О том, как люди развлекаются. Как вступают в брак, какие интрижки заводят вне брака, какие размолвки случаются между парами и друзьями. Он рассказывал нам о том, что видел в своей жизни, а также о том, что читал в своих книгах.

Я всегда знала, что Фабьенна может заставить меня рассказать ей все что угодно, но это потому, что мне никогда не хотелось что-либо скрывать от нее. Теперь я увидела, что и с месье Дево она может делать то же самое. Она не донимала его и не умоляла. Она спрашивала, и он давал ей то, чего она хотела. Единственная разница между ее отношением ко мне и к месье Дево заключалась в том, что она нечасто называла его идиотом в лицо. Возможно, эти двое были равны, но мне было до них далеко. Эта мысль несколько дней не давала мне покоя, пока я не нашла способ убедить себя, что это не так. Пусть месье Дево и знал о мире больше, чем я, но он не знал, как быть настоящим другом Фабьенны: оставаться неподвижным в ее тени, быть таким же пустым, как воздух вокруг нее, и быть с ней повсюду. Месье Дево постоянно стремился доказать свое превосходство. Я понимала, что его дни сочтены.

Месье Дево вырос рядом с Парижем и в юности проводил время в городе. Как он оказался в нашей деревне и женился, он не объяснил. Иногда он закрывал глаза, описывая какой-нибудь парижский общественный сад или реку, где рыбачил с друзьями. Иногда открывал атлас и показывал нам озеро или городок. Однажды, описывая пьесу, которую он назвал небольшим шедевром, месье Дево вдруг прервался и посмотрел на нас, а затем поинтересовался, не считаем ли мы его занудой. Фабьенна ответила: «За кого вы нас принимаете? За идиоток, которые хотят умереть от скуки?»

Мне монолог месье Дево и впрямь показался занудным, и позже я спросила Фабьенну, что такого интересного она в нем нашла.

– Мне интересен не он, а то, что он знает, – ответила она.

– Почему? – спросила я.

– Мы хотим знать, как живут другие люди.

– Почему мы хотим это знать?

– У нас с тобой недостаточно опыта, – пояснила она.

– Недостаточно опыта для чего?

– Для того чтобы писать наши книги, глупышка.

Я не могла дождаться, когда Фабьенна потеряет интерес к нашей игре в писательство и мы перестанем посещать месье Дево. Я скучала по дням, когда мы бесконечно несли чепуху или лежали на кладбище, не двигаясь и не произнося ни слова.

Однажды днем мужчина, с которым мы познакомились в Париже, месье Шастен, приехал в деревню вместе с месье Перре, который водил нас знакомиться с издателями. Мужчины сначала заглянули на почту, а затем пришли к нам домой в сопровождении месье Дево. Мать была в огороде, а отец прибивал к стене сарая расшатавшуюся доску. Я переодевалась из школьной формы в комбинезон, чтобы заняться работой по хозяйству – чисткой крольчатника и курятника, – когда прибыли гости. Стоял чудесный июньский день, после ночного дождя на небе не осталось ни облачка. Я не обращала внимания на небо до тех пор, пока передо мной не встали полукругом эти трое мужчин, чьи лица под шляпами выглядели суровыми, а за ними сияло небо, скорее белое, чем голубое. Всю жизнь, начиная с того дня, я обращала особое внимание на небо, когда происходило что-то важное. Близкие тебе люди могут исчезнуть в следующий момент, но небо всегда здесь, независимо от того, есть у тебя крыша над головой или нет.

Я засунула вспотевшие руки в карманы. «Парижане приехали сказать мне, что я их обманула», – подумала я. Я всегда знала, что месье Дево нельзя доверять.

– Помнишь меня? – спросил месье Шастен, как будто я была пятилетним ребенком.

Я ответила: «да». Это он попросил меня писать, пока он будет курить.

– Месье Шастен здесь, чтобы обсудить кое-что с твоими родителями, – сказал месье Дево. – Он хотел бы опубликовать твою книгу.

Месье Шастен протянул мне руку для рукопожатия. Я вытерла ладони о комбинезон, прежде чем подать ему руку. Где была Фабьенна? Я всегда оказывалась рядом, когда она во мне нуждалась, но сейчас, когда она была так нужна мне, ее нигде не было видно. Мы не обсуждали, что станем делать, если парижские издатели заинтересуются нашей книгой.

Месье Дево многозначительно посмотрел на меня, но я не поняла, что означает его взгляд.

– Аньес, пусть ты и взволнована, но не забывай о хороших манерах, – сказал месье Дево.

Я поблагодарила месье Шастена и сказала, что позову родителей.

– Ваша дочь написала потрясающую книгу, – сообщил месье Шастен моим родителям, когда взрослые уселись в доме. Я стояла у двери, готовая сбежать, если что-то пойдет не так. – Мы хотели бы опубликовать ее и пригласить Аньес в Париж на встречу с прессой в сентябре.

По глазам родителей я видела, что они стараются быть вежливыми, несмотря на то, что им неловко. У нас на ферме никогда еще не бывало так хорошо одетых гостей, и мои родители, как и большинство тех, кого я знала, не доверяли горожанам. Отец переглянулся с матерью и спросил меня, что я думаю об этом приглашении.

Родители никогда не были ко мне жестоки. Возможно, они всегда были слишком усталыми, чтобы что-то чувствовать. Разумеется, они желали мне самого лучшего, но того же они хотели для каждого из своих детей. Никто не может помешать вам хотеть чего-то для своих детей, но большинство ваших желаний никогда не исполнится. Некоторым людям нужно самим стать родителями, чтобы по-настоящему понять это. Но не мне. Я поняла это, наблюдая за отцом и матерью.

Я сказала, что с удовольствием поехала бы в Париж, и родителям, похоже, больше нечего было добавить. Мать, вероятно, думала о том, что нужно закончить прополку. Если гости у нас задержатся, она может попросить меня приготовить ужин, а сама закончит работу в огороде. Отец ответил, что они разрешают месье Шастену организовать поездку, а месье Дево сказал, что поможет мне и непременно обсудит с моими родителями все, что касается моего будущего. Они поблагодарили его. Возможно, они обрадовались бы чему угодно, лишь бы это отличало меня от Фабьенны. Она им не нравилась. Они считали ее грубой и неуправляемой. Однажды я случайно услышала, как мать говорит моему отцу об отце Фабьенны: «Гастон так распустил Фабьенну, что скоро она превратится в еще одну Джолин». Мой отец согласился и сказал, что, если бы Джолин осталась жива, сейчас у нее был бы целый выводок распущенных ублюдков. При упоминании Джолин мать прошептала молитву.

Месье Шастен спросил меня, чем я собираюсь заниматься летом. Поколебавшись, я ответила, что пишу еще одну книгу. Он вопросительно посмотрел на месье Дево. Меня обрадовало и позабавило, как месье Дево, который ничего не знал о нашей новой книге, вынужден был на ходу придумывать, что бы такого умного сказать. Он объяснил месье Шастену, что не сообщил ему об этом раньше, поскольку хотел, чтобы он услышал новость от меня.

– Они сказали – в сентябре? Идеально. Мы можем закончить летом. Когда поедешь в Париж, можешь бросить несколько намеков о новой книге, – предложила Фабьенна позже в тот вечер, когда я рассказала ей о приезде парижан.

Похоже, она не придала особого значения их визиту и договоренности о моей встрече с прессой. Она мастерила ивовую свистульку: отре́зала веточку нужной длины, затем аккуратно ее скрутила. У нее это хорошо получалось. Мои руки были неловкими, и я либо ломала веточки, либо теряла терпение, прежде чем удавалось искусно отделить нежную сердцевину от зеленой коры.

– Почему ты не хочешь, чтобы на книге было твое имя? – спросила я. – Мы можем сказать месье Шастену, что написали рассказы вместе. Еще не поздно.

– На книге должно стоять только одно имя, – сказала Фабьенна.

– Почему не два?

Фабьенна промолчала. Неужели я, наконец, задала вопрос, на который она не могла ответить?

– Почему на ней не может стоять только твое имя? – уточнила я.

– Ты записала рассказы, – сказала она.

– А ты их сочинила.

– Мне не интересно быть автором.

– Почему?

– Меня устраивает быть собой.

«Это не может быть правдой», – подумала я, и все же, кем еще могла быть Фабьенна? Девочки в школе были неинтересными: поменяйте одежду одной девочки на одежду другой, поменяйте родителей одной девочки на родителей другой, и что изменится? Все девочки, кроме меня, хотели одного и того же: пару чулок, чтобы ноги не выглядели голыми и детскими в унизительных коротких носках; блокнотов получше, чтобы записывать тексты песен, приторные слова о мечтах, любовях и сердцах; получать похвалы от учителей и, что еще важнее, пользоваться восхищением и вызывать зависть у других; привлекать внимание подходящих мальчиков. Я стала бы одной из них, если бы в моей жизни не было Фабьенны. Какой это было бы трагедией – жить взаимозаменяемой жизнью, искать взаимозаменяемых эмоций.

– Ты похожа на грустную картофелину, – сказала Фабьенна. – В чем дело?

– Просто думаю, как жаль, что ты не хочешь, чтобы на книге стояло твое имя.

– Жаль было бы, если бы я этого хотела, – возразила Фабьенна. – Неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Ой, ну ты и бестолочь. Допустим, я бы хотела быть автором. Я бы поставила на книге свое имя. Я могла бы сказать людям, что задумала еще несколько книг. Что бы это дало тебе?

– Что ты имеешь в виду?

– Я делаю все это игрой для двоих. Ты говоришь, что в эту игру мог бы играть один человек – я, Фабьенна. Что бы тогда делала ты?

– Я все равно могла бы записывать для тебя твои рассказы, – ответила я.

– Ты правда не понимаешь, да? – спросила Фабьенна. – Насколько сложно записывать то, что уже есть у тебя в голове? Я могла бы делать это сама. Ну и что тогда?

Я замялась, прежде чем ответить:

– Я бы смотрела, как ты будешь автором, и была бы счастлива.

– Нет, тебе было бы грустно, – возразила Фабьенна.

– Грустно?

– Да, – ответила Фабьенна. – Потому что ты не участвовала бы в игре. Книги не имели бы к тебе никакого отношения. И то, что происходило бы со мной, не имело бы к тебе никакого отношения. Неужели не понимаешь?

И тут я поняла. Я и впрямь была идиоткой, если не видела, чего могла лишиться, и не знала, что Фабьенне небезразлично, что я чувствовала бы.

– Поэтому я буду писать книги, и на них будет стоять твое имя. Мы одинаково важны. Нужно сделать так, чтобы ты выглядела правдоподобно, – сказала Фабьенна. – Не вижу, почему бы людям тебе не поверить.

– В каком смысле правдоподобно? – спросила я.

Я вспомнила, как месье Шастен попыхивал сигаретой, ожидая, пока я примусь за чистую страницу. Будут ли еще подобные испытания? Я не рассказала Фабьенне о той странице, которую написала для месье Шастена.

Фабьенна вздохнула:

– Когда мне больше не придется все тебе объяснять?

– Когда я уеду в Париж, – ответила я.

Фабьенна посмотрела на меня с веселым удивлением. Я все время задавала ей вопросы, и в зависимости от настроения она отвечала на них или нет, но ее вопросы никогда не требовали ответа от меня. Она еще раз осторожно подкрутила ивовую веточку – свистулька была готова. Она вложила ее мне в руку.

– Вот, чтобы ты очаровала Париж.

Я хотела сунуть свистульку в рот, чтобы попробовать, но она меня остановила.

– Не двигайся. Я должна убедиться, что ты готова.

Она обхватила мое лицо руками и рассмотрела со всех сторон. Я старалась не следить взглядом за ее лицом. Я задавалась вопросом, поцелует ли она меня. Это был бы не первый наш поцелуй. Когда мы были помладше, мы высовывали языки и соприкасались ими так долго, как только могли выдержать, а потом разражались истерическим смехом. Но это было до того, как умерла мать Фабьенны. После ее смерти мы перестали играть в некоторые из наших самых глупых и сумасбродных игр, и она больше не смеялась как раньше.

– Видишь… – сказала Фабьенна, не отпуская моего лица. – Но ты, конечно, не можешь видеть того, что вижу я. У тебя идеальное лицо.

– Правда?

– Да, и благодаря ему ты можешь сойти как за гения, так и за бестолочь, а люди частенько их не различают. Им нужно, чтобы другие объясняли им, кто есть кто, и, когда ты приедешь в Париж, кто-нибудь обязательно скажет им, что ты гениальна. Ты родилась с таким лицом. И у тебя хорошо получается придавать ему идеальное выражение.

– Какое?

– Когда люди впервые видят тебя, они думают, будто знают, что у тебя на уме. Потом смотрят снова и задаются вопросом, знают ли они хоть что-нибудь, – сказала Фабьенна. – Я видела: так на тебя смотрели мои братья. И даже месье Дево.

Я улыбнулась. Фабьенна сжала мои щеки.

– Прекрати ухмыляться, – велела она. – Что тут смешного?

– Половину времени я и сама не знаю, что у меня на уме, – ответила я.

– Зато я знаю. Я всегда знаю, о чем ты думаешь.

Хотелось бы мне, чтобы это было правдой.

– Видишь ли, у меня не такое лицо, как у тебя, и я не могу изобразить то выражение, которое у тебя так хорошо получается, – сказала она. – Людям мое лицо неприятно.

У Фабьенны была узкая голова и острый подбородок. Мое лицо было круглее, а глаза – не навыкате, как у нее. Волосы у нее были цвета сена, тонкие и сухие, а у меня – темные и гладкие. Я никогда не задумывалась о том, что мы с Фабьенной можем сделать, чтобы улучшить нашу внешность. Ей было все равно, а потому и мне тоже.

– А у меня приятное лицо? – спросила я.

– Ужасно приятное, – ответила она. – Вдобавок у тебя хватит терпения, чтобы что-то сделать. У меня слишком много животных, за которыми нужно присматривать. Слишком много историй в голове. Слишком мало времени и терпения.

Так оно и было. Дни Фабьенны протекали так, будто она попадала из одного шквала в другой. По сравнению с ней я чувствовала себя праздным облаком, которое день напролет висит в небе, не слишком высоко, не слишком низко.

– Когда поедешь в Париж, подумай о том, чего от тебя хотят люди, и дай им именно это, не больше и не меньше, – посоветовала Фабьенна. – Ты знаешь, как это сделать? Что ж, у меня есть целое лето, чтобы тебя подготовить.

Я удивилась. Неужели Фабьенна до сих пор не заметила, что именно это и получается у меня лучше всего? Я давала Фабьенне то, чего она хотела: ее Аньес. Я не давала эту Аньес другим, но по мере сил старалась приспособиться к их требованиям. Я была тихой и усердной в школе, хотя никогда не ходила в любимицах ни у одного учителя; я не мешала взрослым в деревне; я слушалась родителей. Моим единственным недостатком было то, что я дружила с Фабьенной, но родители смирились с этим в надежде, что мы отдалимся друг от друга, когда я продвинусь в учебе.

Иногда приходится слышать, как люди говорят: такой-то жил хорошо, а у такого-то жизнь была скучная. Но они упускают главное. Любой опыт – это опыт, любая жизнь – это жизнь. День в монастыре может быть не менее драматичным и роковым, чем день на поле боя.

Некоторые считают жизнью только то, к чему они стремятся: славу, богатство, приключения, счастье. То, что они делают возможным для других и для себя, и то, что они делают для других и для себя невозможным. Для меня жизнь – это все, что происходит. Муха, замертво упавшая в суп, так же странна и смешна, как предложение руки и сердца от простого знакомого – и то и другое со мной произошло, и ни к тому ни к другому я не стремилась.

Пассивна ли я? Я заметила, что американцы легко называют людей пассивными, и это не комплимент. Некоторые родственники моего мужа считают меня пассивной. Я не такая, какими, по их мнению, должны быть француженки. Как мне кажется, люди, которые с легкостью выносят этот вердикт, считают любое внешнее движение признаком решительности, сильного характера и добродетели. Но мои куры с их маленькими мозгами без устали бродят туда-сюда, клюются, кудахчут и скребутся. Гуси гораздо спокойнее. Они не машут крыльями при малейшем беспокойстве, а когда плавают в пруду, то остаются неподвижными так долго, что понимаешь: они не прочь провести остаток жизни в своих грезах на воде. Однако гусей никогда не называют пассивными.

Два человека, которые постоянно ищут новых впечатлений, редко останавливают свой выбор друг на друге.

Два человека, которые постоянно находятся в поиске чего-то нового, редко встречаются в жизни.

Вот почему мы с Фабьенной были созданы друг для друга. Мы были идеальной парой: одна стремилась ко всему, что могла испытать другая.

Лето 1953 года было самым счастливым в моей жизни. Не знаю, согласилась бы со мной Фабьенна. Спрашивать ее уже поздно. Хотя, даже если бы ее призрак оказался рядом со мной, чего бы я добилась расспросами?

«Счастливым? – переспросил бы призрак Фабьенны. – Аньес, как ты умудрилась стать еще большей бестолочью? Счастливые дни, несчастливые дни – это всего лишь дни, один не длиннее другого».

«Когда-то мы собирались вырастить счастье, – напомнила бы я ее призраку. – Твое счастье и мое, два урожая, помнишь?»

Призрак мог бы отмахнуться от этого, как от детской игры.

«Что такое счастье?» – могла бы спросить она.

«Счастье, – сказала бы я, – это проводить каждый день, не вытягивая шею в нетерпеливом ожидании завтрашнего дня, следующего месяца, следующего года, и не протягивая руки, чтобы помешать каждому дню превращаться во вчерашний».

«Ты когда-нибудь испытывала такое счастье?» – спросил бы призрак Фабьенны.

«Да», – ответила бы я.

Именно так я чувствовала себя летом 1953 года. Как и в предыдущие годы, мы с Фабьенной проводили летние дни вместе, хотя половину времени просто лежали на кладбище или под деревом, не обмениваясь почти ни словом. Когда мы разговаривали, то обсуждали нашу книгу: деревенского почтальона и двух подруг, которые собирались сделать его жизнь невыносимой. Когда нам хотелось, мы заходили к месье Дево, но он был не более чем веточкой, плавающей на поверхности пруда наших совместных дней.

Единственный раз я забеспокоилась, когда железнодорожники объявили забастовку.

– Вдруг поезда все еще не будут ходить осенью, когда нужно будет ехать в Париж? – спросила я Фабьенну.

– До этого еще несколько недель. Зачем ты вообще думаешь о таком далеком будущем?

– Но разве написание книги не связано с будущим? – спросила я.

– С будущим? – отозвалась Фабьенна. – Не говори ерунды.

Я не стала с ней спорить, хотя тайком слушала по радио новости о всеобщей забастовке. Когда она закончилась, я почувствовала облегчение.

Во время забастовки месье Дево, не ходивший на почту, постоянно донимал нас просьбами показать ему книгу. Когда он наконец прочел первую половину, мы не поняли, не подумал ли он, что мы над ним смеемся. Он почти ничего не сказал, но отметил, что мы обе совершенствуемся и, по его мнению, к сентябрю у нас будет законченная книга.

В сентябре я поехала в Париж одна. Месье Шастен попросил, чтобы месье Дево на этот раз меня не сопровождал. Никто в Париже не знал о Фабьенне, но всем представителям прессы сообщили о месье Дево. Меня расспрашивали о том, как под его руководством я научилась писать, как он сформировал мой способ познания мира, планирую ли я писать еще книги и буду ли и дальше искать его руководства в своих писательских начинаниях. Казалось, все эти люди хорошо знали книгу; может, даже лучше, чем я.

«Вы знали американского негра, казненного так, как вы описали в своей книге?» – спросил кто-то. «Вы знали молодую женщину, которая задушила своего новорожденного и оставила его в свином корыте?» – спросил кто-то другой.

Вы сами пасете свиней? Вы когда-нибудь видели, как сумасшедший занимается сексом с коровой? Или как другой сумасшедший отрубает курице голову, чтобы показать детям, как танцует обезглавленная курица? Вы действительно обещали детям перед их смертью, что напишете о них книгу, чтобы мир узнал их истории? Вы изменили их имена? Как месье Дево открыл ваш талант? Вы обратились к нему за помощью или это он убедил вас показать ему ваши сочинения?

Как позже утверждалось в прессе, я отвечала на вопросы с équilibre et confiance[3]. Я, Аньес? Разве у меня вообще была уверенность? Но мне повезло придумать, как лучше всего подать себя в качестве маленькой писательницы: я представила себе человека, который был наполовину Фабьенной, наполовину Аньес, и мне не составило труда войти в роль этого человека. Загадочная девочка, которая компенсировала недостаток образования хорошим воображением, – вот кого должна была увидеть пресса.

Я заметила на лице месье Шастена удовлетворение. У меня сложилось впечатление, что я справилась не так уж плохо, хотя журналисты постоянно упоминали о запредельной мрачности, которая, по их словам, была отличительной чертой моих рассказов. «Как такую милую девочку, которую мы увидели в этом зале, смогли очаровать ужасающие картины, способные отвратить большинство взрослых?» – осведомился кто-то.

В сельской местности наверняка есть красивые пейзажи, не так ли? Почему вам не интересно писать о них? Насколько ваши рассказы взяты из жизни, а насколько – плод фантазий? Вам доставляет удовольствие рассказывать жуткие истории? Читали ли ваши родители то, что вы написали? А учителя? Каковы ваши дружеские отношения со школьными товарищами? Они знали, что вы пишете книгу? Показались ли им ваши рассказы знакомыми или совершенно чуждыми?

В этой поездке я научилась говорить медленно, как будто мне приходилось выстраивать и перестраивать фразы, прежде чем дать ответ. Возможно, я и выглядела бестолочью, но в этой поездке я также поняла, что простая деревенская девочка может превратиться в кого-то другого. Девочка в тайном общении с самой собой

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Во французском языке земляным яблоком (pomme de terre) называют картофель. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Деловая поездка (фр.).

3

Невозмутимость и уверенность в себе (фр.).

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
4 из 4