Полная версия
– Точно, – замнач хлопнул себя по лбу, благо фуражку в этот момент держал в левой руке, – как же я мог забыть, что вы большой любитель мучных изделий)
– Не просто мучных, – ОН многозначительно поднял бровь синхронно вместе с указательным пальцем, – а именно хлеба, причем только свежего. В идеале, чтобы он был еще горячий. Кроме вашего учреждения такой можно купить только в магазине при элеваторе – да и все, пожалуй.
– Поэтому вы так любите к нам приходить? – улыбнулся сначала Сергей Васильевич, но тут же резко осадил сам себя, – извините, некорректная шутка была с моей стороны.
– Все нормально, не переживайте, – ОН благодушно махнул рукой, – я действительно люблю ваш хлеб, но буду только рад, если приходить к вам придется редко, насколько это возможно. Вот такое вот, оказывается, противоречие.
– Ну, что ж, пойдемте во двор, – офицер приглашающим жестом указал на дверь, которая вела на внутреннюю территорию.
Солнце еще не стояло в зените, и внутренний двор был разделен идеально ровной линией, которая отделяла тень от залитого золотым светом пространства. На солнечной стороне, в импровизированной беседке сидели и курили несколько хозработников из числа осужденных по легким статьям на малые сроки. В очередной раз ОН оценил практику пенитенциарной системы, когда тем, кто оступился перед законом в первый раз и по мелочи, предлагалось отбытие наказания при следственном изоляторе на административных работах без отправки на зону.
При звуках открываемой двери осужденные молниеносно вскочили и сдернули свои кепи с обритых голов. Сергей Васильевич махнул им – мол, сидите-сидите… Те с облегчением вернули свои пятые точки на грубо обструганные и выкрашенные в темный цвет скамейки и с наслаждением продолжили пускать клубы табачного дыма в весенний прогретый воздух.
Двое двинулись через двор в сторону пекарни. ОН всегда знал, что это неминуемо случится, каждый раз готовился, но все равно сегодня, впрочем, как и во все предыдущие разы вздрогнул от надрывного собачьего лая. Овчарки на крыше, разбрызгивая хлопья пены и слюны, взорвали воздух акустическим ударом в добрых 100 децибел. Многоголосый звериный, полный ненависти, хор прогнул барабанные перепонки. Закрытый со всех сторон высокими стенами двор только усиливал акустику. В очередной раз ОН с трудом удержался, чтобы не закрыть уши ладонями.
В свое время кто-то, явно, умный придумал, как правильно натаскивать служебных тюремных псов. И, ведь, действительно, как научить собаку системе «свой/чужой»? По каким параметрам – ведь все такие разные? Все гениальное, как говорится, просто – зверей натаскивали на… людей в гражданской одежде. Служебный пес знает лишь два типа двуногих: в форме – свои, в гражданке – чужие. Все. Все просто.
ОН был в костюме. Как всегда. И, как всегда, становился объектом мотивированной животной агрессии, основанной на условных, специально воспитанных, рефлексах. Бессознательно, ОН чуть ускорил шаг, чтобы быстрее добраться до внутренней пекарни, сквозь закрытую дверь которой пробивались сводящие с ума хлебные ароматы. Какие фуа-гра? Какие устрицы? Какая икра? Что может быть вкуснее краюшки горячего свежайшего хлеба?! Сожмешь ее пальцами до хруста корочки, оторвешь неровный кусочек и – сразу в рот. Блаженство. Истинное блаженство. Не надо ни масла, ни колбасы ни любой другой добавки – они только испортят изначальный первозданный непередаваемый вкус запеченного теста. Отломил и в рот – жевать, жевать, жевать, закатывая от наслаждения глаза.
Жаль, что надо торопиться. ОН вложил в рот последний кусочек мякиша – свежий и еще горячий, тот таял на языке как сливочное масло, обволакивая вкусовые рецепторы непередаваемыми пшеничными нотами с легким кисловатым оттенком дрожжей. Надо возвращаться.
– Кофе, надеюсь, угостите? – ОН повернулся к сопровождающему офицеру. Этот напиток был его многолетней страстью – горячий, ароматный, обязательно черный и без грамма сахара, который только портил вкус, с его искушенной точки зрения.
– А то!! – бодро ответил Сергей Васильевич, – Санычу на днях подарили большую банку «Нескафе Голд» – амброзия, а не напиток.
Замнач тоже был охоч до кофе. Это все знали, и стандартным презентом для него в то переходное для страны время 90-х была банка молотого кофе и пачка рафинада. Две ложки кофе с горкой и четыре кубика сахара на стакан кипятка – вот его классический рецепт. В особые случаи напиток обогащался щедрой порцией коньяка. Но только не на службе и при наличии подходящего алкоголя.
Они пересекли внутренний двор в обратном направлении. Псы на крыше, находясь при исполнении, честно отработали свой хлеб и проводили парочку заливистым многоголосым лаем.
Путь до кабинета начальника тюрьмы был, традиционно, небыстрым. Все переходы были разделены надежными решетками, и каждый раз требовалось время на то, чтобы коридорный идентифицировал их и открыл дверь ключом. Пропустив внутрь, он тут же, по инструкции, закрывал проход и провожал их до следующей двери в конце перехода, передавая следующему коридорному в его зоне ответственности. И все повторялось. Так, под металлический лязг открытия и закрытия дверей, они добрались, наконец, до кабинета начальника.
Чуть полноватый от сидячей работы, бледный от постоянного пребывания в полутемном помещении, еще не старый – лет 40, моложавый в чистой и аккуратно подогнанной форме майора Владимир Александрович поднялся из-за своего массивного стола, чтобы встретить гостей.
Карие глаза на открытом лице, цепкий, но прямой взгляд, крепкое рукопожатие. Легкая озабоченность сквозила в его фигуре – все таки, ОН приходит только по особым не самым приятным поводам, а тут еще и прокурорская проверка. Как честный служака, он был спокоен за свое хозяйство, ну или почти спокоен – нет ничего идеального, нельзя все учесть, убрать все недочеты. Но, в целом, он знал, что вверенное ему учреждение было образцово-показательным и на хорошем счету у областного начальства. Да, его анус периодически подвергался силе трения со стороны вышестоящего начальства, но, скорее, так – для проформы, чтобы жизнь медом не казалась. Но проверка – есть проверка, а заместитель прокурора был тоже мужиком серьезным, правильным, еще из той старой когорты идейных служителей закона. Когда в стране еще была идея. Может, и не совсем правильная, но она была. А как говорил еще Менделеев: «Лучше придерживаться ложной гипотезы, чем вообще никакой».
Хозяин кабинета занял свое место, вновь пришедшие расселись по обе стороны от приставного стола. Столешницу венчала огромная подставка с письменными принадлежностями, украшенная гербом, флагом и какими-то затейливыми завитушками. Работа местных Левшей и Кулибиных из числа осужденных. Каждый свой приход ОН внимательно изучал подставку – очень уж необычной и бросающейся в глаза она была.
– Кстати, – начальник перехватил ЕГО взгляд, – у меня тут мастера заканчивают шахматы ручной работы. Обещают резные фигурки ростовые: белые будут русскими дружинниками, а черные – тевтонскими рыцарями. Помню, вы шахматы, как спорт, очень уважаете…
– Ох, да, спасибо, что помните, – ОН благодарно кивнул головой, – да только я – простой любитель, да еще и консерватор к тому же. У нас сохранились еще от прадеда, который был до Революции директором гимназии, шахматы с нижегородской ярмарки, расписанные под хохлому. Сейчас такого не встретишь. Только ими и играю, другие не приемлю. Привычка. – Последнее слово ОН зачем-то произнес на дореволюционный манер и это прозвучало как «привычка-с…».
– Понимаю, – кивнул Владимир Александрович, – мое дело предложить, как говорится.
ОН оставил за скобками свое отношение к подобным предметам. Всегда, всю свою жизнь ОН искренне верил в хорошие и плохие вещи. Точнее, в их энергетику – как и кто их зарядил – вот, что было важно. Неправильная вещь могла принести беды и горе, другая же – счастье и радость. Не зря раньше в русском воинстве при проводах на войну было принято, чтобы близкие дарили новобранцам крестики, вышитые вручную платки и рубахи, намоленные заряженные добрым словом иконки. Все равно гибли, да – на войне без этого никак. Но ведь и спасали такие обереги – зачастую, вопреки всему – и такое тоже было. Да.
Так и здесь, не бездушная конвейерная заводская, а вручную сделанная вещь имела свой индивидуальный заряд, впитанный вместе с потом рук мастера и его психическим состоянием. Испытывал ли он ненависть ко всему миру или, наоборот, умиротворение и покой от понимания того, что старая порочная жизнь кардинально изменилась. Как узнать? Что он вложил в свое творение? А ведь потом эту вещь ты принесешь в свой дом…
Впрочем, ОН, как никто другой, знал, как узнать. Но, в том-то и дело, что никто другой кроме него это сделать, скорее всего, и не мог. По определенного рода причинам. А может…?
– Кстати, – ОН обратился к начальнику, – вы сказали, что заканчивают шахматы. Это один или несколько мастеров?
– Двое, двое трудятся – усмехнулся Сергей Васильевич, сидящий по другую сторону приставного стола, – сначала один взялся, а второй, прям, ужом влез ему помогать. Разделили между собой фронт работы, так сказать – один взялся за белые, а другой вырезает черные фигуры. Но пока они все светлые цвета дерева – уже на финальном этапе черные будут обжигать.
– Может, моя просьба покажется странной, – начал ОН, – а можно попросить принести мне посмотреть по одному образцу? Любые абсолютно фигурки и… доску.
– Иванов! – гаркнул поставленным голосом замнач, открыв дверь в коридор.
Послышался торопливый топот ног, обутых в тяжелые берцы.
– Здесь, товарищ капитан! – ОН прямо почувствовал, как через стену кабинета дежурный вскидывает ладонь к козырьку и выпучивает глаза, визуально обозначая готовность исполнить приказ вышестоящего руководства.
Когда в коридоре стих топор ботинок посыльного, ОН перевел взгляд на плакат над головой начальника тюрьмы, который его всегда забавлял:
«Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство» (Петр I).
– Нда, золотые слова, – в очередной раз подумал ОН, – каков поп – таков и приход. Впрочем, к хозяину кабинета это не относилось – тот просто любил самые разные высказывания и изречения. Причем, не всегда понятные и простые. Другим его любимым плакатом в кабинете был – «Тюрьма есть ремесло окаянное». При этом, как ОН не спрашивал – никто из сотрудников не понимал значения термина «окаянный» в той средневековой трактовке. Ну да, ладно – висит и висит.
– Что? – Майор вскинул брови, почувствовав невысказанный вопрос.
– Это, кофейку бы, – чуть замялся ОН, никогда не любил ничего просить, но ЕГО организм, лишенный кофеина вот уже на протяжении пары часов, начинал возмущаться и «громко» требовать очередную дозу. Кофеман – что поделать. Не самая плохая зависимость, как бы – говорят, что кофе является хорошим антиоксидантом. Хотя, нынче после слома Союза многое что начали говорить, и зачастую, лишнее. Без разбора.
– Точно! – вспомнил хозяин кабинета и протянул руку к чайнику, стоявшему на тумбочке у стола. – Вам черный, как всегда? Есть свежайшая, только что с консервного комбината, сгущеночка, а?
– Не-не, спасибо, – ОН выставил вперед обе ладони ограничительным движением, – только кофе и только черный, спасибо. Полстакана и две ложки без горки.
– Угу, помню, – кивнул начальник.
Стук в дверь практически слился со звуком открывания – это ж надо так уметь – постучать и открыть одновременно – навык, однако. На пороге стоял вытянувшийся в струнку дежурный. Про таких говорят – лом в заднице.
– Товарищ майор, разрешите…
– Отставить, – Владимир Александрович махнул рукой, – принес? Давай.
Сотрудник подошел неуставным шагом и аккуратно поставил на столешницу две фигурки: в одной, прямо, читался виденный как-то в Третьяковской галерее образ Александра Невского, опирающегося двумя руками на меч. Вторая представляла из себя конного тевтонского рыцаря с копьем наперевес в характерном и знакомом по фильмам глухом шлеме, похожем на перевернутое ведро, но с рогами. Визуально, все было сделано очень мастерски – каждая деталь вырезана идеально четко, включая мельчайшие чешуйки брони русского и складки на плаще тевтонца.
ОН внимательно рассмотрел обе фигурки. Не прикасаясь. Только смотрел. Затем, положил руки на стол и опустил на них свою голову, чтобы оба рыцаря оказались на уровне глаз. Точеные. По-своему, красивые. Они были одного цвета – натурального дерева.
– Осина, – сказал капитан, и, перехватив вопросительный взгляд, пояснил, – материал, говорю, осина. Хотели, конечно, липу европейскую или орех – но это не для нашей местности. Про красное дерево, вообще, молчу. Самое простое – сосна и осина. Ее и взяли.
– Ясно.
ОН помолчал. Увидел, что майор посматривает на настенные еще советские массивные часы, и решил чуть ускорить общение:
– Для кого шахматы? В подарок хорошему человеку или… так?
Офицеры переглянулись.
– Такая вещь – эксклюзивная, богатая в переносном смысле, – пожал плечами Сергей Васильевич, – в подарок только значимому, правильному человеку… вот вам хотели…
– Сожгите их, – резко сказал ОН. Сказал хлестко, как выстрелил. Так это и прозвучало в кабинете.
– ???, – офицеры снова переглянулись в полнейшем недоумении, – сделать, чтобы потом ими печку топить… ну, мягко, говоря, нелогично…
– Сожгите их, – резко оборвал ОН, – они принесут беду тому, кому достанутся. Не трогайте, не берите, не владейте. Сожгите!
ОН взял стакан с кофе, рука невольно дрогнула, ложечка тонко и жалобно звякнула о стеклянную стенку. Справился с эмоциями, отхлебнул коричневую ароматную жидкость. Чуть полегчало. Внутри. Снаружи ОН оставался бесстрастным и спокойным. Как всегда. Понял, что надо пояснить – как говорится, сказал «а», говори и «б».
– Вот этот, – он ткнул указательным пальцем на европейского воина, – в принципе, безвреден, почти нейтрален. Человек, который его делал, очень раскаивается в своих делах, клянет свою глупость и переживает, как жить дальше. В нем нет зла, но и добра он не несет: депрессия, отчаяние, самобичевание… Это не направлено на других – винит только себя. Именно, поэтому – почти нейтрален. Запутавшийся в своей жизни, сбитый с толку 20-летний пацан… Второй же… матерый… даже не знаю – какое существительно подобрать. В общем, его душа черна. Полностью. Без изъянов. Без малейшего светлого пятнышка. Ненависть – его кредо.
– Кредо? – переспросил замнач.
– Кредо – на латыни, верую, – пояснил ОН и продолжил, – все зло, накопленное за свою долгую жизнь, он вложил в эту фигурку. Старый, обозленный на весь мир человек, с душёнкой под завязку наполненной ненавистью. До краев. В нем уже нет места ничему другому, светлому, хорошему… и времени нет – он стар, повторю. Жизнь проходит. Прошла. Никаких шансов. Остается только месть. Сожгите их. Сожгите или… подарите врагу, если пожелаете.
– Кхм, – капитан прочистил горло, – тут вы верно угадали: один молокосос, а второй – чахоточная развалина…
– Я не угадываю, я вижу, чувствую, – поправил ОН.
– Ну, все понимаю, – продолжил офицер, – но как, каким образом, что…, – он пожал плечами, – как вы можете это чувствовать?
– Вы же, даже зачастую не прикасаясь, ощущаете, что холодное – это холодное, а горячее – это горячее. Для вас это очевидно, просто и очень понятно,– вздохнул ОН и пояснил дальше, – так и я понимаю хорошее или плохое, но чаще всего, предметы нейтральны. Чтобы чувствовать, надо знать, самому пройти все грани, шагнуть за неведомое, ощутить дыхание смерти и пропустить через себя всю гамму эмоций тех людей, кто безмерно счастлив и тех, кто испытывает ужас, глядя на тебя из могильной бездны. Никто из живых не познал всю палитру эмоций. Никто не видел голую, полностью раздетую, будто разложенную на столе прозектора человеческую душу. Без фальши, лукавства, пафоса и обмана. Никто. Кроме одного – меня. Палача.
***
Двадцать минут спустя, вооружившись потрескавшимся чайником и щедро отсыпанной в маленькую баночку порцией растворимого кофе, ОН уже работал в отдельном, специально выделенном для НЕГО, кабинете.
На край стола, под правую руку ОН аккуратно выложил блокнот с обложкой из прошлого, на которой был изображен улыбающийся Юрий Гагарин в шлеме с гордой надписью «СССР» на фоне взлетающей ракеты. Рядом положил несколько идеально наточенных карандашей. ЕМУ нравился их шестигранный профиль с острыми краями – такая форма обеспечивала железных хват. А ОН любил все основательное. Идеальное. Никаких компромиссов.
Лампу с тусклой желтой лампочкой он подвинул на левый край стола, чуть повернул плафон, чтобы не слепил глаза. Проверил, обозначил руками – все удобно: лампа слева, письменные принадлежности справа. Дело лежало посередине. Можно приступать.
Дело. Дело человека, чей жизненный путь ему предстоит прервать. Казнить. ОН аккуратно кончиками пальцев потрогал потрепанную картонную папку. ОН не знал пока ни имени, ни состава преступления, никаких подробностей. Ничего. Полное отсутствие любых деталей – terra incognita. С переворачиванием обложки открывался Ящик Пандоры. Сознание было открыто и настроено на прием информации. Привычное безмятежное состояние, которое начнет меняться уже через несколько минут, как только ОН будет читать первые строки уголовного дела. От папки исходила привычная неподъемная тяжесть содеянного – как будто она была сделана из свинца. Странное сравнение, но именно оно всегда приходило ему в голову. Еще в школе на уроках химии при изучении таблицы Менделеева учительница подловила его вопросом с подвохом – сможет ли он поднять или хотя бы оторвать от пола ведро расплавленного свинца. Что мог ответить простой пацан? Летом у бабушки таскал же ведра с водой для полива? – таскал. Ну и ведро свинца уж как-нибудь, ну хотя бы двумя руками да поднимет, поди. Каково было его удивление, что из-за своей беспрецедентно высокой плотности расплавленный свинец объемом 10 литров будет весить примерно 113 кг… Золото, как оказалось в процессе изучения химии, еще тяжелее.
Папка, казалось, была сделана из свинца. Кровь, ужас, отчаяние, жестокость, горе – все сложилось в свинцовую тяжесть содеянного и распределилось по многослойному пирогу многостраничного фолианта. Пошагово. Структурно. С протоколом осмотра места происшествия, с отвратительными по содержанию черно-белыми фотографиями, допросами, экспертизами, обвинительным заключением и решением суда. ЕМУ предстояло прочитать все. Не просто прочитать – прожить все, прочувствовать каждую деталь. Предсмертный хрип жертвы, увидеть ужас и обреченность в ее глазах. Садизм в глазах убийцы. Отчаяние и боль родственников. Все. Абсолютно все. ОН должен изучить все материалы и быть уверенным, без малейшего сомнения, в виновности осужденного. Чтобы перерезать нить жизни другого – ОН должен быть уверен в абсолютной бескомпромиссной правоте приговора. Иначе никак.
Статья 102 Уголовного Кодекса, подпункты «г» и «з». Умышленное убийство, совершенное с отягчающими обстоятельствами. Так, подпункты говорят о том, что преступление совершено с особой жестокостью в отношении двух и более лиц. Ну, что ж – плюс/минус стандартный набор. Ничего необычного. Фамилия на «о» заканчивается, пока непонятно – а, все ясно – это мужчина. Проще. И снова привычно. ОН каждый раз внутренне боялся, что отправлять в мир иной придется женщину. Пока Бог миловал. Пока не приходилось. ОН и сам до конца не понимал, почему так этого опасался – подумаешь, женщина? Но… в общем, боялся и все. На это у НЕГО не было логического объяснения.
В этот день ОН не успел даже открыть дело. Короткий, скорее для приличия, стук в дверь и резкий звук несмазанных петель – на пороге стоял все тот же дежурный.
– Там это, – замялся он, – прокурорская проверка пришла. Владимир Саныч спрашивают, не желаете ли присоединиться к обходу камер – как раз посмотрите на… кхм… это… как сказать…
– На приговоренного? – ОН спокойно помог дежурному закончить мысль, – конечно. Я готов. Проводите, пожалуйста.
Обычно ОН так не поступал. Точнее, никогда не поступал. Сначала часами изучал все материалы дела, вникая во все мельчайшие подробности, нюансы, особенности, и только потом осуществлял визуальное знакомство с обреченным. Сопоставлял содеянное с конкретным преступником. Примерял. Оценивал. ОН не любил термин «человек» применительно к этой категории живущих. Термин подразумевал наличие у них человеческих качеств, которые могли вызвать ответное сопереживание, понимание, жалость… Этого ОН себе позволить не мог. Поэтому сначала, читая дело, погружался в бесчеловечный ужас содеянного и только потом соединял/олицетворял это с конкретным индивидуумом. Но в этот раз все пошло не так. Зачем-то ОН поддался на предложение и изменил свою годами сложившуюся и проверенную практику. Не все в нашей бренной жизни подвержено логике.
Дежурный проводил его к кабинету начальника – там уже сидел заместитель прокурора и еще какой-то лысый человек с внимательным цепким взглядом и необычным серебряным значком в петлице пиджака. Присмотрелся – вроде, на перо похоже. Старинное, которым раньше писали, обмакивая в чернила. А, вот оно что – пресса пожаловала. Хозяин кабинет подтвердил его догадку.
– Знакомьтесь, – майор сделал жест рукой в сторону гостей, – Игоря Александровича из прокуратуры вы уже знаете. А это – Георгий Георгиевич, заместитель редактора нашей городской газеты. В рамках открытости и информирования населения о нашей службе сопровождает Игоря Александровича.
ОН едва обозначил кивок в ответном приветствии. Молча. ОН был заинтригован вариантами дальнейшего развития событий.
– А это, – продолжил начальник тюрьмы, указывая открытой ладонью на НЕГО, – эээ…
Опа. Все, приехали? Сам себя загнал в угол? Как сейчас выкручиваться будешь? Зачем же позвал, раз такой состав проверки необычный – зачем здесь журналист? ОН хмыкнул, но все же решил помочь майору, в своих же интересах.
– Врач, врач кожник-венеролог из городского КВД, – представился ОН, – Владимир Александрович, в рамках профилактики, приглашает меня раз в квартал для осмотра подследственных.
Видно было, прям чувствовалось, как майор с огромным облегчением выдохнул внутрь себя. Пронесло.
– Вижу у вас все основательно поставлено, все продуманно, – широко улыбнулся журналист и повернулся к начальнику тюрьмы, – не зря вас, Владимир Александрович, хвалят в областном аппарате МВД – был у них на прошлой неделе на планерке по приглашению генерала, – блеснул связями представитель четвертой власти, не забыв при этом ввернуть тонкий комплимент майору. – А вот у вас впервые, – продолжил он, – не скрою, очень интересно окунуться в вашу специфику.
– Ну, – майор улыбнулся и широко развел руки, – тогда, пройдемте, товарищи офицеры … кхм, и вы, Георгий Георгиевич тоже, – слегка смутился он.
– Все нормально, – журналист примиряюще поднял ладони, – я ж военную кафедру закончил в свое время, так что тоже офицер, хоть и «пиджак», а не «сапог».
– А, тем более – тогда, пойдемте товарищи офицеры! – повторил майор и все двинулись к выходу.
***
Обход начинался привычно и буднично. Они все толпой двигались по тюремному коридору и заходили во все камеры, которые по очереди открывал для них дежурный. ОН держался чуть сзади. ЕМУ так было и привычно, и комфортно. Тихо, молча, незаметно. Как тень. Точнее, как приведение – именно так он выглядел в белом халате, который пришлось надеть. Назвался врачом – надевай и халат – надо соответствовать.
Лязг открываемого замка, коридорный распахивает дверь. Все входят. Уже при первых звуках жильцы вскакивают и, заложив, руки за спину, замирают у стола. Здесь – недобор – всего 4 человека, половина от полной наполняемости камеры. В углу на длинном проводе раскачивается явно брошенная впопыхах телевизионная антенна. Другой конец провода присоединен к телевизору. Телевизору?.. ОН удивленно приподнял брови – что за невиданная роскошь? Устройство заметил не только ОН. А тем временем проходил стандартный ритуал.
– Подследственный Подгорбунских, статья сто восьмая.
– Подследственный Конев, статья сто сорок четвертая…
Все четверо жильцов четко по очереди отчеканили свои фамилии и статьи, глядя прямо перед собой.
– Заместитель межрайонного прокурора Большаков Игорь Александрович, – представился проверяющий. – Жалобы, нарекания на условия содержания имеются?
Четверка энергично, но молча замотала гривами. Только один, самый старый на вид, ответил голосом:
– Никак нет, гражданин начальник. Жалоб нет.
– Вы позволите, – наконец дождался своего часа журналист, – вопросик имеется: а откуда у вас в камере телевизор? Разве это разрешено? – тут он повернулся к начальнику тюрьмы.
– Да тут у нас, – майор почесал нос указательным пальцем, – недавно приезжали эти, как их, американские миссионеры из какого-то свидетельства чего-то там. Они тут в рамках гласности и открытости разъезжают по всей стране – знакомятся с нашими реалиями после падения железного, так сказать, занавеса. Вот и привезли в рамках гуманитарной, так сказать миссии, разные продукты и несколько телевизоров – у них, видишь ли, в тюрьмах это разрешено. Ну, мы их и распределили по камерам образцового, так сказать, содержания. Да, Конев?