Полная версия
– Почему? – эхом отзеркалил Дима.
– А все потому, что Аббадон отвечает у нас, понимаешь, за прекращение бытия. Ему все надо быстро-быстро, такой, понимаешь, торопыга… Прям, как вы. Точнее, вы – как он.
– Если под «вы» имеется в виду люди, то мы – ничего общего с вами не имеем, и не надо нас сравнивать. – сказал как отрезал Дима.
– Нууууу, – протянул гость, сложив губы в волосатую мясистую дудочку, – если под «вами» имеется в виду демоны, то общего у нас много. И не просто много, а все.
– Ну-ну, – Дима насмешливо хмыкнул, – типа, хочешь сказать, что мы порождение Сатаны, то есть твое?
– А я – не Сатана.
– А кто же? – удивленно приподнял брови человек. – Вельзевул, Сатана, этот, как его… Мефистофель…, – Дмитрий вспомнил классику немецкой прозы.
– Все, кого ты сейчас назвал, – это разные сущности. Природа одна, но это, как бы вы выразились на современном жаргоне, разные юниты. Сатана – первый среди нас, Мефистофель – простой демон, о существовании которого вы узнали только благодаря старику Гёте. Я же – Повелитель мух или, по-другому, легат – командующий легионом демонов. Матчасть у тебя, явно, хромает – отсюда протекает невежество и привратное толкование жизни. Нас много…
– Ага, – грубовато прервал его Дима, – и имя вам – Легион) плавали – знаем, как же…
– И мы лишь наблюдаем, – как ни в чем не бывало продолжил демон, – регулируем, так сказать, вашу деятельность, порывы, пороки, устремления, дела. Без нас вы – никто, бессмыслица. Вот, например, Бельфегор отвечает за ваши стремления к богатству, Валафар присматривает за преступниками, грабителями и разбойниками, Велиар отслеживает бесконечный поток вашей лжи, Марбас контролирует распространение болезней, Нибрас заведует развлечениями. Это лишь некоторые из моих братьев. Так что, как же это – у нас нет ничего общего? Мы тесно связаны. Это именно вы занимаетесь всякими делишками – мы лишь отслеживаем и фиксируем размеры и масштабы.
– Тоже мне, мониторинговое агентство, – хмыкнул человек. – Искушением вы, конечно же, даже и не думали заниматься?
– То есть вовлечением в порочные наклонности, в измену собственным идеалам, убеждениям? – демон пожал плечами и, казалось, искренне вздохнул, – нет, конечно. Что же у вас в ваших же проступках кто-то другой вечно виноват, но только не вы сами? Риторический вопрос – можно не отвечать. Очень удобная позиция. А потом быстренько шасть в церковь на исповедь и все – чист аки младенец, ага? А вот и нет. Мы не искушаем – мы лишь предоставляем информацию в том объеме, который посчитаем нужным. А уж решения вы принимаете сами, реальные дела – чисто ваши и не надо на нас всех собак вешать. Мы говорим: вот деньги – их можно или заработать или украсть; вот друг – его можно обмануть себе во благо или дружить и делить это благо на двоих; вот слава – к ней можно идти по трупам, а можно – через бескорыстные поступки… Мы подсвечиваем варианты, но кнопку «enter» нажимаете вы сами. Боитесь дурных поступков, но, зачастую, сами путаетесь в морали и не можете дать нормальное однозначное определение простейшим терминам. А тебя уже два раза сегодня спросил – что такое добро? Очень простой вопрос. Но он подвешивает всех.
Дима приоткрыл было рот, но демон тут же махнул на него своей грязной пятерней.
– Да подожди ты – вечно куда-то торопишься. Что я – не знаю что ли, что вы мямлите обычно в ответ? Миллион раз это уже слышал за тысячи лет… Добро – это когда делаешь хорошие поступки, – гнусаво, будто пародируя кого-то, протянул демон, – А что такое хорошие поступки? – задал себе вопрос и тут же на него ответил, – Ну, это когда делаешь… добро… Ага, а что такое добро? Круг замкнулся. Замыкаяяяя крууууг, – неожиданного проорал Бейзил строчки некогда популярной лет 40 назад песни, не попадая в ноты, от слова «совсем», – ты в глаза посмотришь вдрууууг… Точно, в глаза можно посмотреть только вдруг, чисто случайно – обычно же самцы куда только не пялятся – зачем им глаза?! – весело заржал он, – О чем это я? Ах, да…
Демон принял позу роденовского мыслителя, но через пару секунд она ему надоела и он вновь комфортно развалился на кухонном стуле насколько позволяла конструкция этого элемента мебели.
– Говоришь, добро – это все хорошее, положительное, полезное…
– Я говорю? – удивился человек.
– Ну не я же? Я еще не выжил из ума, в отличие от некоторых. Старина Альцгеймер, при виде меня, переводит остатки своего мозга в состояние каши, пополняя собой все растущую популяцию растений. Каша… эх, не ел три дня, с утра маковой росинки во рту не было, – демон смахнул из своего черного глаза невидимую слезу, – Мадам и месье, же не манж па сис жур…, – проскрипел он голосом Анатолия Папанова, – о чем это я? Вот, вечно ты меня сбиваешь!
– Я? – снова удивился человек.
– Ну не я же? – ответил ему по накатанной темный, – Не буду же я сам себя сбивать. Мазохизм, кстати придумали вы сами – тут вам никто не подсказывал, нам такая дурость и в голову не приходила. В общем, ты говоришь, что добро – это все хорошее и положительное. Кроха-сын к отцу пришел и спросила кроха…, – вновь начал цитирован он.
– Тебя не затруднит больше не отвлекаться от заданной темы? Иначе мы так никогда до сути не доберемся. – человек, как самый что ни на есть трушный приверженец и последователь великого учения о тайм-менеджменте, решил помодерировать уже затянувшуюся беседу.
– Фуууу, какой ты скучный, – протянул гость, – время пожалел?
– А ты, типа, можешь управлять временем? – вкинул Дима провокационный пробный шар.
– Яяяя?
– Ну не я же!))
– Троль. Хотя ты троллей-то настоящих не видел, ну да ладно, – проскрипел демон в легкой задумчивости, – время – это слишком комплексная категория, и глагол «управлять» к ней не подходит.
– Не можешь, значит? – ехидно спросил Дима, радуясь тому, как ловко он разворачивает разговор, – что ты, вообще можешь?
– Продолжу, пожалуй, – демон пожевал губами, затем, зачем-то, выпятил нижнюю, с которой тут же на стол упала капля тягучей слюны, и пояснил, – управление и время несовместимы, как несовместимы пилка для ногтей и забивание гвоздей, молоток и распиливание дров, штопор и написание картин. Так и время – им не управляют.
– Ага!
– Но!, – демон приподнял верхнюю губу, обнажая поленницу желтых пеньков зубов, – слишком много чести – менять из-за тебя и таких как ты реальность и время – полный хаос будет. Но я могу управлять твоим восприятием. Твоим восприятием времени. Или тем, как твой организм воспринимает время. Так гораздо рациональнее и проще. Сколько часов мы общаемся? Один-два? Сколько тебе было вчера – 31 год?
– Почему вчера?
– Потому что сегодня с первыми лучами нового рассвета ты можешь встать со своего дивана 70-летним стариком. Хочешь? Каждый час – плюс 10 лет – хочешь? До утра все клетки твоего организма обновятся заложенное в их ДНК количество раз, и солнце ты будешь встречать уже в шаге от могилы. Хочешь?
Дима мотнул головой. Не сказать, что он сильно испугался – все же не до конца понимал, что такое быть немощным стариком, но, на всякий случай, решил гостя не злить. От греха и от могилы подальше.
– Тогда, не пытайся со мной играть. Ты реально считаешь, что все приемы переговоров и работы с возражениями, которые дорогие в плане денег коучи впихали в твою буйную голову, тебе помогут? Смешной…
– Тогда зачем ты со мной общаешься, если можешь и предугадать мои словесные приемы, и управлять старением моего организма, а? Зачем? – прозвучал резонный, казалось бы вопрос.
– А может, мне скучно? И ты меня забавляешь, а? Впрочем, – теперь уже демон включил режим «модератора», – мы отвлеклись. Итак, добро – есть все положительное и хорошее. Вот ответь – убивать другого человека – это хорошо?
– Нет, конечно, – отрицательно помотал головой Дима. – Это же очевидно.
– Отнюдь. Очевидностью здесь и не пахнет. Конкретизирую вопрос: убить прохожего на улице – плохо?
– Да.
– А приговоренного к смертной казни?
– ммм….
– Палач совершает добро или зло, лишая жизни преступника, приговоренного судом к смертной казни?
– …
– Что молчишь? Он убивает другого человека. Хорошо/плохо, добро или зло?
– ммм, он же это делает по приговору суда, официально, законно, у него профессия такая легальная… Наверное, это хорошо, хотя, все равно, язык не поворачивается это назвать добром, – честно признался Дима, – пожалуй, здесь уместно сказать, что он делает правильно – не хорошо или плохо, но правильно – то, что нужно и должно сделать. Ведь смертник, наверняка, это заслужил своими преступлениями, иначе…
– По вашей же официальной статистике, – прервал его Повелитель мух, – обвинительные приговоры после пересмотров отменяются лишь в 0,1% случаев. А сколько невинно осужденных – можно только догадываться. В одной африканской стране – сейчас ее называют Нигерия – только в 2016 году от рождества вашего Иешуа было оправдано 32 человека, осужденных на смертную казнь. А по делу известного у вас маньяка Чикатило сначала был осужден и расстрелян случайный человек – слишком сильно кому-то (даже знаю – кому) хотелось отчитаться наверх о раскрытии преступлений. «Распедалили» парня – взял все на себя. Вот его расстреляли – это добро? Все официально, легально, по решению суда, принимая во внимание все собранные доказательства. Молчишь?
– А что тут сказать-то? Конечно, это плохо – судебная ошибка, – пожал плечами Дима, – здесь, как раз все понятно и однозначно.
– Отнюдь, – усмехнулся демон, – не все так просто. Это ты так считаешь. А вот соседи расстрелянного по коммунальной квартире искренне посчитали, что туда ему и дорога за все прежние прегрешения и радостно повизгивая, отжали его комнату в коммуналке под собственные нужды – расширились, так сказать, под шумок – в советское время такое было возможно и легально. Здесь все также по так любимому тобой закону. Чье мнение верное твое или их?
– Каждый имеет право на свою точку зрения.
– Демагог… Как же удобно все у вас – когда выгодно, то черное – это черное, когда неудобно или невыгодно, то черное становится серым или белым… Мо-ло-дец! – демон театрально похлопал к ладоши. – Сами придумываете высшие, как вам самим кажется, нормы и материи, которые и не думаете соблюдать. Зачем возводить в абсолют на словах то, что отвергаете на деле?
– Скажешь то же…
– Скажу. И говорю. А вот ты мне скажи, что там у вас написано в Конституции, которая, на секундочку, типа, высший документ в стране? Что все граждане обладают равными правами и обязанностями, все равны перед законом и блаблабла. Нет граждан первого сорта, второго, третьего… Все одинаковы, ага?
– Ну, да, – Дима сначала неуверенно кивнул, пытаясь вспомнить Конституцию, которую никогда не читал, – ну, да, – прозвучало уже увереннее, – именно так и это правильно!
– Ладно, – усмехнулся темный, – опустим тот факт, что ты ее не читал (Дима покраснел), но как четко ты это утверждаешь, прям сам веришь в то, что говоришь. Прям, манипулятор. Да, ладно, там действительно все это написано. Все так и есть.
– Ну вот, – выдохнул Дима с облегчение, – и это правильно.
– Вчера вечером, когда тебе еще было 32 года, – усмехнулся демон, – ты шел по переходу, в которым находились люди без определенного места жительства. Какие чувства ты испытывал? Презрение, омерзение, отчуждение… они были тебе противны, и даже одна только мысль, что кто-то из них может до тебя дотронуться, заставляли тебя кривить губы и морщить свой нос. А что так? Они такие же как ты, с таким же набором зафиксированных в Конституции прав, ничем не отличаются от тебя – голова, два уха, как говорится. Но они были недостойны твоего внимания. Они для тебя даже не люди второго сорта. Они без сорта. А что так?
– А что я – уважать их должен, что ли? – удивился Дима, – они потеряли человеческое обличье, опустились на дно, сами себя не уважают – а я должен? Мне с ними, что, на брудершафт, что ли, пить надо?..
– Так ты и пил, – глаза демона блеснули черным всплеском, губы скривились в саркастической ухмылке, – пусть не на брудершафт, но ты пил с ними из одной грязной, слюнявой, обляпанной банки. Пил и причмокивал, не?)
Дима вздохну, но все же решил оставаться честным.
– Ладно, подловил, – кивнул он, – так и было. Но не ты ли все подстроил, спровоцировал это наваждение?
– Я-а-а-а-а? – вновь театрально изумился демон, – что за привычка вечно на других свои косяки перекидывать? Ты ж у нас – прям такой честный, порядочный, справедливый, рассудительный… Константин Сергеевич сказал бы «верю»…
– Какой такой Константин Сергеевич?
– Фууу, какой ты темный, – язык Бейзила серой змейкой яркнул изо рта и, сделав круг, облизав по дороге подбородок и бровь, скрылся обратно в расщелине щербатой пасти, – классиков знать надо: Константин Сергеевич Станиславский. Уж какой был скрытный – все пытался спрятаться под чужой личиной – все ему казалось, что эта польская фамилия из какой-то третьесортной пьески подходит как нельзя лучше… Как старалась в свое время Астарот – уговаривала его, мол, нормальная у тебя фамилия, Алексеев, для Российской империи, самое оно – давай ее прокачаем… Нет, все стеснялся, и Немировича в товарищи взял, чтобы было кем прикрываться, не поддавался на искусы тщеславия, как мы не старались…
– Ага! – обрадовался Дмитрий, – значит, все таки искушали!
Демон хлопнул грязной пятерней себя по морде, изобразив традиционный эмодзи «рука – лицо». Этого ему показалось мало и он повторил жест, но уже другой лапой.
– Что ж вы за племя такое – все искажаете и коверкаете? – тяжело вздохнул Бейзил, – вы как в том анекдоте, где жена задаст мужу вопрос, сама же на него ответит и тут же докажет, что он не прав… Ты же даже не дослушал меня – так вот, продолжу: он не поддавался, как бы мы ни старались расписать открывающиеся перед ним перспективы. А искусы тщеславия (сиречь, тщетной/пустой/ложной славы) являются внутренними порождениями его сущности – сам породил, сам и боролся. На нас валить не надо.
– Впрочем, – демон пожевал губами, – продолжим с нашими бомжами. Значит, говоришь, не достойны они ни внимания, ни уважения, ни сочувствия – коль уж сами потеряли, по твоим словам, человеческий облик и опустились на социальное дно?
– Ну да, – Дима пожал плечами и чуть не скинул пустую кофейную кружку с диванной ручки, – ничего не достигли, ни к чему не стремятся, уровень ценности – «ноль». За что их уважать, любить, поддерживать, заботиться?
– Ух, как, – встрепенулся демон, – ценность нулевая… а в чем она выражается, какие критерии-то?
– За дела уважают – это ж естественно, за…
– За деньги? – перебил демон, – кто сколько заработал?
– Ну, – протянул Дима, – деньги просто подтверждают достижения человека, его устремленность, таланты, способности…
– А Перельман?
– Что «Перельман»? – не понял Дима и уставился на собеседника.
– Не что, а кто – Перельман Григорий Яковлевич, русский математик, – поднял указательный палец вверх демон, причем слово «русский» в его произношении очень сильно напоминало крылатую фразу из фильма «Брат-2» – «мы, р(г)усские не обманываем др(г)уг др(г)уга…». Доказал теорию Пуанкаре, совершил переворот в мировой математической мысли, отказался от «Премии тысячелетия» в размере 1 миллиона долларов, живет с мамой в маленькой ленинградской, пардон – питерской, квартирке, порвал все коммуникации как с профессиональным сообществом, так и с внешним миром. В свое время удивлял своих коллег аскетичностью и пренебрежением к бытовым удобствам. Видел его надысь – мало чем внешне отличается от персонажей, которых ты встретил вчера в переходе. Что, тоже скажешь, что ничего не сделал и не достоин уважения? Или ему надо было, чтобы вам, элите, соответствовать, взять миллион премии и ходить везде, пиариться, рассказывать о своей гениальности, сверкая винирами и цацками от Cartier или Tiffany ?
– Ну, – Дима протянул, – это совсем другое, ты утрируешь…
– Отнюдь, – прервал его резко демон, – я лишь спрашиваю у тебя о критериях, по которым можно судить о человеке. Опустим здесь ваш утопический посыл о равенстве всех. Мы к нему еще вернемся. Позже и не сегодня. Так вот, критерии…
Демон неспешно развалился на стуле и побарабанил пальцами по столу, оставляя на зеркальной поверхности грязные пятна. Образ бомжа, в лучших традициях «Терминатора-2», начал плавно перетекать, трансформируясь в фигуру человека средних лет, коротко подстриженного с большими залысинами и круглыми очками на овальном лице, одетого в двубортный странного или, скорее, старинного фасона пиджак и белую накрахмаленную сорочку. Дима никогда не видел – как крахмалят одежду, но сейчас почему-то явственно понял – сорочка накрахмалена. И, да – из-под стола выглядывали брюки в тон пиджаку и пусть грубоватые, лишенные современной элегантности, но все же добротные кожаные ботинки.
– О как…, – выдохнул Дима, фигура не несла в себе никакой угрозы, и он искренне не понимал, к чему были такие превращения. – И кто же мы на сей раз? Сельский доктор? Приват-доцент из 19 века..?
– Сто лет назад, когда вовсю полыхала на полях Европы Первая мировая война, я несколько раз навещал одного твоего соотечественника – Петра Демьяновича Успенского, успешного журналиста и эзотерика. Долго мы с ним и основательно пообщались. И решил он, – Вельзевул поправил очки на крупной переносице, – изложить это все в рассказах, которые зачем-то назвал «Разговоры с дьяволом», ну да ладно… Два рассказа, два разговора он изложил, больше не успел… там все завертелось – революция, анархия, эмиграция. Но то был талант литературный, да и время такое интересное – пытливый человеческий ум познавал неведомое, силился постичь тайны недоступные, не забывая при это со всем усердием заниматься уничтожением себе подобных по религиозному, расовому или национальному признаку… а там еще и «испанка» до кучи – в общем, активное было время, насыщенное. А Петр… с головой ринулся в «четвертое измерение», искал ключ к загадкам мира, писал и талантливо… Но вот рассказов, как и говорил, только два осилил. Да и мне не досуг было – весь 20-й век с братьями разгребали за вами кучи завалов – столько вы натворили за 100 лет, что предыдущие 5 000 лет существования человечества бледнеют на фоне ваших, кхм, «достижений». Думали, ну все – сейчас поспокойнее будет, в двадцать первом-то веке – ан, нет – носитесь как курицы безголовые… Такое ощущение – пока сами себя не уничтожите – не успокоитесь. Скучно стало с вами. В общем, рассказал я Успенскому сказки и тебе расскажу одну сегодня. Готов? Так, слушай.
***
Пунктуальность. Как… нет, не любил, а… пожалуй, уважал ОН это слово. Жил им, руководствовался. С детства, с молоком матери и бабушкиными сказками впитал, что «точность – вежливость королей». Будучи ребенком, никак не мог понять – почему «вежливость» и именно королей. Разве короли кому-то что-то должны? Вот «спасибо/пожалуйста/будьте добры» – это вежливо, а как точность может быть вежливостью? Никак детский пытливый ум не хотел принимать такое равенство, но запомнил на всю жизнь. Как аксиому. Уважая себя, уважай других.
Еще в раннем детстве, на каком-то полубессознательном уровне, ОН всегда переживал и беспокоился, когда, идя с родителями, куда-то опаздывал. Да и кто будет интересоваться мнением дошколенка? Ведут и ведут. Родители всегда правы. Мама, несколько рассеянная по натуре, могла легко увлекаться несколькими делами, не успевая ни одного и вечно опаздывала. ОН, еще не обладая понятием и измерением времени, только вечно спрашивал: «Мама, мы успеваем в садик, к бабушке, в гости…? «Да-да, милый, – отвечала обычно мама, – ну почти – еще 5 минут и мы на месте». Для НЕГО эти 5 минут становились синонимом «мало», совсем «чуть-чуть». Но они всегда опаздывали. Или почти всегда. А ЕГО маленького это заставляло нервничать и переживать, а ЕГО взрослого – просто бесило. Всегда. Без исключений.
Уже в школе, вместе с честно заработанным правом ходить одному и пониманием хода часов ОН привнес гипер-пунктуальность в учебный процесс. Каждое утро за 15 минут до звонка ОН, сложив друг на друга свои детские ручонки, уже сидел на своем месте с аккуратно разложенными на парте принадлежностями. После последнего урока ОН степенно собирал свой рюкзак и объяснял одноклассникам, что не может остаться поиграть во дворе, потому что «я обещал бабушке быть дома не позднее 13 часов». Сначала над НИМ посмеивались, но затем привыкли. С годами уже все в ЕГО окружении знали – ЕГО слово незыблемо, пообещал – сделал. Без оговорок и оправданий. Точность – вежливость королей. Не каждому дано. Не каждый соответствует.
Вот и сейчас, спустя десятки лет, ОН стоял в скверике у пустой скамейки, лениво щурясь теплому весеннему солнцу. На скамейке никого не было, но он никогда не сидел, не занимал место – всегда считал, что найдется тот, кому нужнее. ОН, что, устал что ли? В 7:30 утра после здорового десятичасового сна? Не за чем рассиживаться. У НЕГО было еще целых полчаса на себя. В 08 утра его ждали – нужно было только выйти из скверика, перейти дорогу и позвонить в металлическую бронированную дверь. Как всегда, ОН пришел заранее и мог израсходовать (никогда не любил слово «тратить») эти 30 минут на себя. Целых 30 минут, 1 800 секунд, можно было думать о чем угодно или не думать и просто наслаждаться солнцем, подставив под его еще по-весеннему нежные лучи свое лицо, обтянутое белой грубоватой кожей. В силу обстоятельств и условий труда ЕМУ все никак не удавалось загореть, да ОН, в принципе, и не стремился. В летнее время загар естественным путем приклеивался к лицу, шее и предплечьям, оставляя на НЕМ после раздевания в конце рабочего дня лишь импровизированную «белую футболку», составленную из лишенных солнца груди и плоского не по годам живота. Но сейчас был только апрель.
Всегда любил болгарские сигареты – Родопи, Опал… Но сейчас, в апреле 1993-го, мял между пальцами красный L&M. Нет, ОН больше не курил – но мог себе позволить иногда доставать сигарету из пачки и мять ее, вдыхая аромат табака и ароматизаторов. Когда лет 10 назад встал вопрос «жить или курить», то ОН решил еще немного покоптить, как бы парадоксально это не звучало, этот «чудесный новый мир». Не факт, что мир обрадовался такому варианту, но ЕМУ было все равно – главное, что этот вариант полностью устроил ЕГО.
Вдохнув еще раз аромат чуть влажных от ладоней ароматных табачных листьев, ОН убрал сигарету в пачку, поправил фетровую шляпу, смахнул невидимую пылинку с лацкана пиджака и решительной походкой направился из сквера к заданной точке. Ровно в 07:50 он позвонил в звонок, прикрепленный слева от входной металлической двери. Через секунду раздался лязг замка, приведенного в действие электромотором, и ОН вошел внутрь.
Хотя, это громко сказано – «внутрь» оказалось маленьким узким предбанником, длинной буквально метра два, который заканчивался такой же металлической дверью, как и та, через которую ОН вошел. Слева в стене было окно.
– Добрый день, – вежливо поздоровался ОН.
– Здравия желаю. Ваши документы, пожалуйста.
Видно было, что дежурный только заступил на пост и выглядел еще достаточно свежо и бодро. Уставная стрижка, квадратный гладко выбритый до синевы подбородок, колючий профессиональный взгляд серых глаз. В углу, как всегда стоял автомат АК-47 с пристегнутым рожком. Его можно было увидеть, только сильно скосив взгляд за стекло дежурки, но ЕГО всегда удивляло – зачем его так ставить, почему не сделать приспособу и не убрать его с глаз долой под стол, благо место позволяло?
ОН привычным жестом опустил правую руку в нагрудный карман, достал и плавно, не спеша, протянул документ дежурному. Тот привычно сверил фото с оригиналом и начал заполнять временный разовый пропуск, уточняя для проформы:
– К кому?
– К Владимиру Александровичу. Он ждет.
Дежурный снял телефонную трубку внутренней связи. Через какое-то время вторая дверь с лязгом открылась и впустила ЕГО внутрь периметра. Тщательно свернув и убрав поглубже в карман пропуск, ОН пожал руку встречающему его офицеру. Единственным документом, подтверждающим ЕГО законность нахождения здесь и право беспрепятственно в любой момент покинуть эти стены, являлся этот клочок бумажки, разовый пропуск, который на выходе ЕМУ обменяют обратно на удостоверение личности. Потеряешь пропуск – все, остаешься здесь, никто тебя не выпустит – ты никто и звать тебя никак. Ибо здесь находятся только подследственные, осужденные и сотрудники внутренней службы. Тюрьма, все-таки.
Сергей Васильевич, заместитель начальника тюрьмы, улыбнулся уголками глаз и крепко пожал ЕМУ руку.
– Ну что, пройдемте – сначала к Владимиру Александровичу – у него как раз есть полчаса-час. Сегодня ждем плановую прокурорскую проверку, так что на несколько часов мы оба с ним будем, так сказать, ангажированы.
– Понимаю, – ОН кивнул в ответ, – только… маленькая просьба, с вашего позволения – свежий хлеб уже испекли ведь, верно?