Война

– Они уже не вернутся! – безнадёжно махнул рукой Василий Данилович. – Ладно… Дорога готова, проедете теперь. Оно, сами понимаете, глупые бабы, как говорится, курица не птица… Но их можно понять: у нас только и разговоров, что о диверсантах. На днях целого полковника убили! Остановили на дороге: «Предъявите документы!» Пока в карман лазил, целую обойму в него всадили. Такое время пришло: не поймёшь кто свои, кто враги! Говорят, на прошлой неделе народ вот так работал, как мы, летит самолёт с красными звёздами. Бабы рады-радёшеньки: прыгают, руками машут. Приветствуют. А он по ним из пулемёта. Шесть человек убил. Ну ладно, езжайте, раз свои.

Когда, наконец, немцы расселись по машинам, старый учитель подошёл к кабине и, встав на подножку, с неловкой улыбкой спросил младшего политрука:

– Скажи, добрый человек, ты про контрудары не соврал? Может выдумал, чтоб нас успокоить?

– Нет, Василий Данилович, не выдумал. Будут контрудары, обязательно будут, и эти гады обязательно попадут в окружение.

– Ну езжайте! Уж вы того, – старик отвернулся, скрывая слезу, – останьтесь живыми.

В полдень приехали в Могилёв. Текущий с севера Днепр в самом Могилёве поворачивал на запад и рассекал его надвое. По обеим берегам, словно охраняя его нежную зеркальную гладь, бежали за ним зелёные лесные дружины, останавливались, пропуская под мост, и встречали, когда на другой стороне он выбегал из-под него.

Машины с не внушающими доверия не останавливаясь, переехала по мосту на северную сторону.

Грохотало уже со всех сторон. Казалось, город вымер: редкие прохожие, редкие автомобили. Во многих зданиях оконные проёмы были заложены мешками с песком, а проезды во дворы перекопаны. На одной из площадей стояли зенитки и трёхдюймовые орудия.

Остановились на улице, против длинного бревенчатого здания, с вывеской «Столовая».

Входная дверь была открыта из-за жары, и по всей улице растекался запах борща.

– Неужели этот борщ сварен для нас? – сказал Дитрих.

– В том числе и для вас, – ответил вылезший из кабины младший политрук. – Товарищи… как там вас? Одним словом, будем обедать. Мне на вас выданы продовольственные аттестаты. Подождите меня здесь, сейчас договорюсь и приду за вами.

Арютов ушёл, а один из немцев, кажется ездовой из второго дивизиона, сказал: «Лучше бы ехать, чтоб поскорей в тыл попасть. Успеем ещё поесть».

Майер подумал, что, наверное, в этой столовой до войны утолял голод рабочий люд из ближайших предприятий, может забегал кто-то не успевший поесть дома. Была нормальная жизнь. Счастье этой жизни он почувствовал только сейчас, когда его привезли обедать не потому что он хочет, а потому что на него есть продовольственный аттестат, его надо погасить, кто-то за него должен отчитаться. Никто его не спрашивает, чего он хочет и чего он не хочет. Он впервые почувствовал себя взятым кем-то в плен. Вот зашло человек двадцать солдат. Они серьёзны, в глазах их тревога, может даже страх за свою жизнь, но они при оружии и свободны. А его привели сюда как пленного. А за что? Разве он воевал хуже других? Нет, не за то, а за то, что он немец. Но разве он виноват, что родился немцем? Он чувствовал, что сегодня в нём покачнулось что-то очень важное.

Через четверть часа вышел младший политрук:

– Заходите, товарищи демобилизованные, обед готов!

Похоже Арютов был доволен, что подобрал им подходящее название.

Вошли в обеденный зал – длинный, чисто побеленный с несколькими рядами столов. Младший политрук привёл их к свободному столу против двух окон. На столе уже стоял хлеб, и официантки в довоенных фартуках и косынках расставляли солдатские алюминиевые миски с борщом.

За соседними столами обедали советские солдаты, которыми и они были ещё сегодня утром.

Девушка-официантка необычайной красоты, похожая на Алису, поставила перед Сашкой миску с борщом и улыбнулась, но не ему, а сидевшему рядом Губеру, который просто просиял в ответ всей своей красной физиономией, а Майер скромно взял краюху серого хлеба и зачерпнул первую ложку борща. Борщ был с мясом и ещё горячий. Пожалуй, он никогда не ел такого вкусного борща, как этот.

Издали надвигался какой-то шум, который за несколько секунд вырос до ужасного, разрывающего барабанные перепонки воя. Закрывая солнечный свет, пронеслись перед окнами чёрные тени, и чудовищный удар качнул здание. Вылетели окна, двери, могучей рукой смахнуло со столов всё, что на них стояло, и в одно мгновение чудесный могилёвский борщ оказался на полу, смешанный с пылью, извёсткой, обвалившейся штукатуркой и осколками выбитых стёкол, и в этом месиве лежали слетевшие со скамеек красноармейцы – как нынешние, так и бывшие.

Отброшенная взрывом к дальней стене, страшно кричала похожая на Алису красавица-официантка, зажимая ладонями глаз. Её пальцы были в крови.

Сашка сидел в простенке, и осколки стёкол его не тронули. А Губеру опять рассекло темя – почти в том же месте, где вчера чиркнул по нему осколок немецкого снаряда. Стёклами были ранены ещё несколько солдат.

Между тем вой стал удаляться и вскоре пропал. Так в одну минуту начался и закончился налёт немецкой авиации.

Когда выбрались наконец из столовой, то увидели, что им сказочно повезло: огромная двухсот пятидесятикилограммовая бомба взорвалась рядом с углом здания, но связка брёвен лишь покосилась, а не разлетелась, и благодаря этому никто не погиб.

Но повезло им не во всём: на улице против входа в столовую ярким пламенем горели обе их машины. Ехать дальше было не на чём.

Немцы жались к покосившейся стене столовой и молча смотрели на огонь и суету вокруг их машин.

Арютов, не пострадавший во время взрыва, показывал документы приехавшему майору и спрашивал:

– Что мне делать?

– Позвольте, я не понял, кто они такие?

– Немцы.

– Пленные что ли?

Майор с красными глазами видно плохо соображал после нескольких бессонных ночей.

– Зачем пленные? Наши, советские немцы, красноармейцы …-го лёгко-артиллерийского полка. Мне приказано доставить их в тыл, в Чаусы, а у меня машины разбиты!

– В какой тыл, голубчик? Могилёв окружён! Какой дурак послал вас в Чаусы?

– Как же?! Я не знал, что Могилёв окружён.

– По моим сведениям, противник уже подходит к Чаусам. Куда же вы поедете?

– А как мне быть?

– Не знаю, не знаю, – равнодушно отвечал майор. – Обращайтесь в комендатуру.

– А где она?

Майор стал объяснять, а младший политрук раздражённо со слезами в голосе перебил его:

– Что же я, сорок человек потащу за собой через весь город?!

– Зачем водить за собой? Здесь много брошенных зданий, пусть посидят, подождут, пока выясните. Эй, Остапенко, проводи младшего политрука с компанией во вторую школу.

– Они не моя компания, – злобно сказал Арютов и махнул немцам. – Следуйте за мной!

Остапенко был скуластый мужик с белёсыми бровями и на все вопросы отвечал односложно:

– Начальству видней! Прорвёмся!

Он привёл их в школу, которая располагалась в огороженном тополями дворе со сломанной калиткой. В школе было пусто, тревожно, сумрачно.

– Сидите здесь, не вздумайте убежать! Навязались вы на мою голову! – сказал Арютов и ушёл вместе с Остапенко.

– Ну что, камрады, как себя чувствуете? – спросил артиллерист гаубичной батареи Траубе.

– Вроде заключёнными, – ответил кто-то.

– Вчера ещё стояли плечом к плечу, а сегодня: «Не вздумайте убежать!»

– Куда мы теперь? Слышали, Могилёв окружён, тыла нет, – сказал Дитрих. – Лучше уж драться, чем ни туда, ни сюда.

– Ладно, послушаем, что политрук скажет, – сказал Сашка.

Арютов вернулся часа через два.

– Плохи ваши дела! – сообщил он. – Могилёв окружён, гарнизон готовится к уличным боям, что с вами делать – никто не знает. И вот ещё что… Немцы выбросили с самолётов парашютный десант. Они одеты в форму красноармейцев. Наши пошли их ловить. У них приказ в плен никого не брать. Представьте: попадётесь вы им под горячую руку вот такие как есть: в красноармейской форме, говорящие с немецким акцентом. Сами понимаете, что с вами будет. Так что сидите здесь и не высовывайтесь.

– А вы, товарищ младший политрук?

– А я пойду сражаться, не сторожить же мне вас!

Арютов ушёл, и не внушающие доверия его больше не увидели.

В Могилёве

Ошеломлённые красноармейцы несколько минут стояли молча. Снаружи всё громче слышались орудийный грохот и ружейно-пулемётная пальба.

– Как же так? – растеряно спросил кто-то. – Привезли и бросили…

– Сражаться он пошёл! А нас куда?!

– Ты доставь нас куда следует и передай кому положено, а потом иди и сражайся!

– Вот именно. Куда нам теперь деться?

– Хоть бы в комендатуру сдал, засранец!

– Что делать?

– Ты, Майер, как думаешь?

– Не знаю! Может вернуться в полк?

– Вернуться невозможно, – сказал Дитрих. – Слышали, что он сказал? – Примут нас за диверсантов и перестреляют, как куропаток. Да и дорога, давно перерезана.

– Если здесь остаться, с голоду передохнем.

– Да, продовольственных аттестатов он нам не оставил.

– Обед в столовой на полу остался. А такой борщ был!

– Да, – согласился Сашка, – борщ был отменный. Я только попробовать успел.

– Девушку жалко, – сказал Губер. – Такая красивая.

– Ты себя жалей! – сказал Траубе. – Девушка давно в госпитале, и о ней есть кому позаботиться, а о нас некому. Хоть бы знать, что делать!

– Пойдёмте в комендатуру, попросим зачислить нас в какую-нибудь часть, – предложил Губер. – Прорвёмся, тогда пусть отправляют куда хотят.

– Не прорвёмся мы никуда! – махнул рукой Траубе.

– Хочешь сказать, что надо ждать, пока немцы придут и возьмут нас в плен? – спросил Майер.

– Ничего я не хочу сказать! Нам приказано сидеть здесь, значит надо сидеть здесь. Выполняется последний приказ командира.

– Чей приказ? Младший политрук нам не командир.

– Ну и мы не красноармейцы! Назад в полк я не пойду. Мы там не нужны.

– С чего ты взял.

– Были бы нужны, нас бы не выкинули как блохастых щенят. Как ты себе представляешь: придём в полк и скажем: «Нас в Могилёве плохо встретили, мы решили вернуться»?

– А здесь как сидеть без еды и воды? – спросил Майер.

– Не знаю. Надо как-то добывать, – сказал Губер.

– Как?

– Надо попробовать.

– Иди, пробуй.

– Почему я? Иди ты.

– Хорошо! Я пойду. Но не сегодня. На сегодня мне достаточно впечатлений, – сказал Сашка.

Удавка вокруг Могилёва была туго затянута, но звуки боя на окраине города во второй половине дня стали стихать, хотя гитлеровское командование уже сообщило о его взятии.

Но в тот день, когда немцы-красноармейцы оказались в западне, на фронте произошло важное событие. Шестьдесят третий стрелковый корпус, которым командовал Сашкин знакомый комкор Петровский, неожиданно для форсировавших Днепр немцев, не стал заступать им дорогу, а форсировал реку во встречном направлении, отбил Жлобин и Рогачёв на западном берегу Днепра и двинулся на Бобруйск, громя вражеские тылы, и немцам, чтобы отразить этот удар, пришлось прервать штурм Могилёва.

Никто из сорока человек, устроившихся на ночлег прямо на полу школьного зала, этого не знал, и, все по-своему, лелеяли в душе свою обиду и, голодные, думали о еде.

Майера тоже терзала обида, что с ними поступили так несправедливо. За что?! За то, что они немцы! А как кричали перед войной, что все народы в нашей стране равны, каждому найдётся достойное место в строительстве социализма.

А что, разве это было неправдой? Да нет, всё так и было. Он чувствовал себя в своей республике вполне комфортно. Он учился и на русском, и на немецком языке, играл в немецком театре. Никто не приказывал ему говорить только по-русски. Так что же произошло сейчас?

Да немало произошло! На страну напали немцы. Немцы! Как объяснить, что это совсем другие немцы, гитлеровцы, фашисты? Фашисты, опозорившие само слово «немец»! Нет! Его нынешняя очень даже обоснованная обида не пошатнёт то большое, надёжное, что было в той прежней жизни, что было ему дорого, с чем срослась его душа, за что он уже воюет целую неделю.

На следующее утро бывшие красноармейцы встали голодные и злые.

– Ну что, Майер, не передумал идти за едой. Пора завтракать, – сказал Траубе.

Он проснулся злой и в очень дурном настроении.

– Не передумал.

– Я пойду с тобой, – сказал Сашке Губер.

– Ты будешь светиться своей повязкой, – ответил Майер.

– Я её сниму, – сказал Давид и стащил с темени повязку, пропитанную кровью и засунул в карман.

– Зачем?! Ну, раз снял, пошли.

Им вдруг повезло. Когда они вышли со двора, то увидели вчерашнего своего знакомого, куда-то спешившего по противоположной стороне улицы.

– Эй, Остапенко! – позвал его Майер. – Ты нас помнишь? Вчера ты привёл нас с младшим политруком в эту школу.

– Ну?

– Тебе майор приказал отвести нас сюда.

– Ну помню!

– Отведи нас обратно к майору.

– Зачем?

– Хотим получить указания.

Остапенко мотнул головой:

– Не! Нельзя!

– Почему?

– У вас пропуска нет. А без пропуска ходить нельзя.

– Почему?

– Приказ начальства. Начальству видней.

– Остапенко, ты пойми, как же нам питаться, если нельзя выйти за ограду?

– Я не знаю. Вот вы на улице, и я уже имею право вас арестовать, потому что приказано всех задерживать и доставлять для выяснения. Которые без пропуска.

– А вот ты нас арестуй и доставь к майору для выяснения.

– Разве так. Доставить для выяснения? Это я даже должен. Пошли.

И они пошли втроём.

– Я и винтовку возьму на изготовку, чтобы вы не убежали.

– Возьми, мы не против. А этот майор кто? – спросил Сашка.

– Командует.

– Чем?

– Чем надо.

– Понятно, – вздохнул Сашка. – А ты при нём кто? Адъютант?

– Не. Бегаю по разным делам.

– Порученец?

– Вроде того. А что ты всё спрашиваешь? Шпион что ли?

– Ты веди, веди, твой майор разберётся кто я.

– Стойте! Слышите? Вроде воздушная тревога.

– Не вроде, а она самая.

– Давай в подъезд! – крикнул Остапенко.

И они заскочили в подъезд четырёхэтажного дома, мимо которого шли. Три женщины юркнули вслед за ними:

– Господи, спаси и помилуй, – крестилась одна из них, и все тревожно смотрели куда-то вверх на тёмный потолок, словно именно оттуда должно свалиться что-то страшное.

– Тамара, боже мой, у меня отец во дворе сидит! Один он в дом не зайдёт! Побегу, – сказала одна из них и выскочив из подъезда, зачастила по улице на тонких ножках.

– Опять «Юнкерсы»! Сволочи! – сказал Майер. – Я выйду, посмотрю.

– Кажись, мост бомбят! – сказал вышедший за ним Остапенко. – Далеко.

Действительно, три желтоклювых самолёта один за другим пикировали на невидимую отсюда цель.

– Ух! Ух! Ух! – тяжело и басовито донеслось оттуда, словно гавкал большой старый бульдог, и быстро, быстро стали вырастать из земли серые клубы пыли и дыма.

Вслед выходившим из пике самолётам мелко и часто затявкали зенитки.

И тут же, ловко переворачиваясь через крыло, пошло заваливаться в пике следующее звено.

– Ух! Ух! Ух!

– Тах-тах-тах. Тах-тах-тах.

– Попали! – вдруг сказал Майер. – Не может быть… Неужели попали?!!!

– И правда попали, – удивлённо сказал Остапенко.

– Ой! Господи боже мой! Сбили! Сбили! – кричали выскочившие следом женщины. – Сбиилии!

Они смеялись, рыдали, визжали, обнимались, как будто переживали счастливейший момент своей жизни.

– Ой, ребятушки! Спасибо вам! – и они кинулись обнимать трёх незнакомцев в красноармейской форме, не подозревая, что двое из них уже не красноармейцы.

– Ой! Смотрите, смотрите! – сказала та, которую назвали Тамарой. – Выпрыгивают, выпрыгивают злодеи с парашютами!

– Айда быстрее к майору! – сказал Остапенко. – Надо их изловить!

– Ребятушки, поймайте их, поймайте! – вопили женщины. – Родненькие! Защитите! Не пускайте их к нам.

– Мы постараемся, – сказал Майер, потому что ни угрюмый Остапенко, ни Губер с немецким акцентом, не собирались ничего обещать.

Остапенко привёл их к пятиэтажному дому, в котором, видимо, размещался какой-то штаб. Окна в нижнем этаже были заложены мешками с песком, верхние выбиты, асфальт разбит бомбами и усыпан битыми стёклами и кирпичным крошевом.

Они подошли в тот момент, когда из подъехавшей к подъезду легковушки с пробитыми дверцами, опираясь на плечи двух военных, выбрался майор.

– А, Остапенко! Хорошо, что ты здесь! Беги к Абраменке, передай приказ: пусть прочешет Печёрский лес3. Эти гады где-то там спустились. Поймать во что бы то ни стало! Смотри, не убейте по дороге! А это кто?

– Товарищ майор, привёл задержанных. Для выяснения.

– Веди в караулку.

– Они до вас. Те, кого вы велели отвести в школу. Вчера. Из столовой.

– Помню. Иди! Без лётчиков не возвращайся!

– Углов! Этих двоих в мой кабинет. Сейчас пришкандыбаю. И врача ко мне пришли.

– Вы ранены? – спросил Остапенко.

– Надо же! Заметил! – ухмыльнулся майор. – Метрах в ста от моста достал фашист. Повезло. Только ногу зацепило.

Через полчаса Сашка и Губер зашли в комнату, в которой сидел майор со снятым сапогом, спрятав под столом с несколькими телефонами забинтованную ногу. У двери на стуле сидел сержант, которого майор назвал Угловым.

– Ну что вы? Где ваш младший политрук? Сбежал небось?

– Не знаю, – ответил Майер, – сказал, что не сторож нам и уходит сражаться.

– Скользкий тип, не удивлюсь, если сбежал под сурдинку. Не дело бросать вверенных тебе людей, кем бы они ни были. Ну да бог с ним. Вам-то чего от меня надо?

– Зачислите нас в какую-нибудь часть и дайте оружие.

– Ишь ты! На каком же основании я дам вам оружие?

– А на каком основании вы нас разоружили и безоружными отправили в окружённый противником город?

– Во-первых, не я вас разоружал и отправлял. А во-вторых, те, кто изъял вас из ваших частей, сделали это не из бухты-барахты. В Красной Армии из бухты-барахты ничего не делается – запомните это! Раз изъяли, значит были основания.

– Когда мы прорывались из окружения, пропал красноармеец нашей батареи Креер. Говорили, что он перебежал к немцам, хотя никто этого не видел.

– Ну вот, значит основания были.

– Даже если бы он перебежал, разве могут сорок человек отвечать за одного?

– Не могут, а должны! Ну ладно, оставим это. Значит, вы хотите, чтобы я зачислил вас в какую-нибудь часть и дал вам оружие? Так вот вам мой ответ: отменить прежний приказ насчёт вас я не могу, и выдать оружие не военнослужащим не имею права. Кстати, вопрос: вы за себя просите или за всех своих товарищей, кто находится в школе?

– Я говорю только за себя. У моих товарищей вы можете спросить сами.

– Чувствую, что и вы не совсем им доверяете. По крайней мере, не всем доверяете.

– Нет. Я считаю, что не имею права решать за других отправляться им под пули или нет. За себя я решил. Другие пусть сами решают.

– Ну что же. Я вам верю. Но ещё раз говорю, что не могу отменить прежний приказ насчёт вас.

– Нас приказано отправить в тыл, а тыла нет. Значит приказ выполнить нельзя, а приказ, который нельзя выполнить, утрачивает силу.

– Товарищи красноармейцы, давайте так: вы сидите в школе, не высовываетесь, а я буду иметь вас в виду. Обстоятельства могут измениться. Вы можете понадобиться. Тогда посмотрим.

– А как же с питанием? Ребята со вчерашнего утра не ели.

– Да, жрать вам действительно надо. К голодной смерти вас никто не приговаривал… На довольствие, пожалуй, можно вас поставить. Как демобилизованных и направленных на тыловые работы. Сейчас выпишу вам распоряжение. Как твоя фамилия?

– Майер Александр.

– А отчество?

– Эдуардович.

Через несколько минут майор подал Сашке следующее распоряжение:

«Начальнику продовольственного склада капитану Н…

Отпустить через Майера А.Э. с подотчёта на 14, 15, 16 июля 1941 года продукты питания демобилизованным красноармейцам (40 человек), направленным на тыловые работы, согласно продовольственным нормам для рабочих тыла. Майор Быстрицкий».

– Вот вам ещё пропуск на сегодня для передвижения по городу. Но только вам двоим. Углов! Посмотри, что там за шум.

– Слушаюсь, – сказал Углов и вышел вон.

– А вы можете быть свободными!

– Спасибо, товарищ майор!

– Идите, благодарить меня не за что.

Но Майер с Грубером не успели выйти. Дверь широко распахнулась, и Остапенко втолкнул в кабинет человека в сине-сером кителе, с вышитым над правым нагрудным карманом орлом с распростёртыми крыльями, держащим в когтях свастику.

Глаза у вошедшего были тревожными и круглыми, как у совы, головного убора не было, а светло-коричневые волосы растрёпаны. Углов и несколько красноармейцев ввели ещё троих.

– Товарищ майор! Всех поймали! – доложил Остапенко. – Бабы узнали, собрались терзать. Еле спасли сволочей.

– Правильно сделал, снились бы потом бабам. Если что, мы их сами прибьём.

Сашка с Давидом не стали смотреть, что будет дальше и вышли на улицу. На юге и юго-западе за Днепром слышалась стрельба, но они помнили, что их ждут голодные однополчане, и поспешили на продовольственный склад.

Проходя мимо столовой, Губер заволновался, потом, странно улыбаясь, сказал:

– Сашка, я забегу на минутку.

– Зачем?

Давид замялся и сказал:

– Ну это… Хлеба попрошу.

– Кто ж тебе даст хлеба?! Держи карман шире.

– А всё же забегу. Не побьют же! Ты иди, я догоню. У меня же пропуск, мне с ним ничего не страшно.

И Давид отвернул от него и скрылся в покосившемся здании.

Сашка пошёл дальше, гадая, что такое втемяшилось в башку его друга.

Давид прибежал на склад, когда Майер уже получал продукты: хлеб, концентраты и рыбные консервы.

– Дали хлеба? – спросил Сашка.

– Нет, они сегодня не работают. Ремонтируют.

– Я тебе говорил. А что такой довольный?

– Да так.

Вернулись к своим в школу к обеду, и наконец поели.

Они были героями дня. Их хвалили и удивлялись, как это у них получилось накормить их.

– Хороший человек встретился, – сказал Майер.

– А дело наше всё равно швах, – сказал Траубе. – Кто мы? Не солдаты, не дезертиры, не свободные, не заключённые, не свои и не чужие. Чёрт знает кто. Куда деваться?!

– Обстоятельства могут перемениться, – ответил Сашка словами майора Быстрицкого.

– Только в какую сторону?!

Майер нашёл незапертый класс и, сдвинув две парты, лёг и заснул.

Когда он проснулся, Губера в школе не было. Куда и зачем он пошёл, никто не знал.

Он появился так же незаметно, как исчез. И до конца дня по его лицу блуждала странная, глуповатая улыбка.

Вечером вышли подышать воздухом. Орудия, словно устав за день, стреляли лениво и редко. Вспыхивали редкие осветительные ракеты и, повисев над землёй, угасая, падали на землю.

Майер и Губер уединились за зданием школы.

– Сашка! Ты знаешь…, – нерешительно сказал Давид всё с той же глуповато-счастливой улыбкой.

– Что я знаю?

– Я видел ту девушку!

– Какую девушку?

– Ну ту, из столовой, которую ранили.

– Где ж ты её видел?

– Помнишь, я убежал от тебя в столовую?

– Помню, конечно. Набрехал мне, что за хлебом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

аппарель – в артиллерии сооружение, чаще всего, насыпь для обеспечения пологого спуска или подъёма орудий и т. п.

2

ЛАП – лёгко-артиллеристский полк.

3

Печёрский лесопарк – на северо-западе Могилёва.