Земля войны

Тут же чародейку скрутило болью. Шаман заметил нежданного врага и теперь мстил за своего покровителя. Митаюки упала, содрогаясь в судорогах.

– Дитя мое! – священник опустился рядом на колено и широко перекрестил ее нагрудным распятием. – Господи Иисусе Христе, сыне божий, огради чадо сие святыми твоими ангелы, молитвами всепречистыя владычицы нашея, силою честнаго и животворящаго креста, святаго архистратига и прочих небесных сил бесплотных…

Боль стала отпускать. В невидимой схватке колдовских чар полубезумный священник почти не уступал духовной силой умудренному опытом шаману.

Матвею заминки вполне хватило, чтобы накинуть на ветку вторую кулеврину, ткнуть фитилем в запальник. Жахнул выстрел. Выпущенное в упор ядро прошило чешуйчатое тело насквозь – нуер злобно клацнул пастью, покачался, как бы приходя в себя, и с хрипом кинулся вперед. Толстая ива от могучего удара в середину кроны вся содрогнулась, затрещала, но выдержала. Укрывшийся за ней казак выхватил саблю, рубанул мелькнувшее рядом жало, поднырнул под ветку, уходя от удара с обратной стороны, кольнул в тело – однако против толстой чешуи клинок оказался слаб, не пробил.

Гигантский змей кидался то с одной стороны, то с другой, но захватить своей большущей пастью крохотного человечка никак не мог и от бессильной злости опять вцепился в крону, ломая мешающие ветви.

Казаки же тем временем успели собраться, перезарядить пищали.

– В глаз ему целься! – приказал Штраубе. – Фитили горят?! Приготовились…

Нуер как раз начал мять челюстями сучья разлапистой ивы.

– Пли!

Слитный залп слился с отчаянным возмущенным шипением. Нуер, как от могучего удара, отпрянул, с размаху рухнул в воду, окатив столпившихся на самом берегу сир-тя, но тут же снова ринулся на берег, обрушился тушей на мелких людишек – но те успели отпрянуть в стороны. Змей отполз, замотал головой. Вместо левого глаза у него теперь зияла большущая выемка. Тотем повернулся, осматривая берег здоровый стороной, а потом опять стремительно кинулся на сушу, рухнул сверху, стремясь уже не поймать и проглотить, а раздавить злобных мелких врагов.

Матвей, прижавшись спиной к драному и слюнявому стволу, подтянул одну из кулеврин, сыпанул из провощенного березового туеска в ствол порцию пороха, кожаный пыж. Прибил заряд шомполом, закатил ядро, прибил пыжом. Из пороховницы заполнил запальник и опять выдвинулся к ветке, накинул кулеврину, поддернул, цепляя гак.

Злобный чешуйчатый гад отполз к воде, повернулся боком, примеряясь к удару.

Матвей на спине, ногами вперед, поднырнул под сук, забирая ствол почти к зениту, ткнул фитилем в запальник, и выстрел грянул в тот самый миг, когда нуер вскинул голову. Чугунный шарик перечеркнул воздух, вошел в основание нижней челюсти, с легкостью прошил все змеиные кости насквозь и помчался дальше, вырвав при вылете крышку черепа почти целиком.

Нуер замер, выпрямившись, как огромный тюльпан, – и уже мертвой тушей рухнул в озеро.

Над протокой воедино слились восторженный вопль казаков и крик ужаса горожан сир-тя. Воины и с той, и с другой стороны ринулись к мосту. Матвей же опять уселся перезаряжать кулеврину, на этот раз дробом.

Враги столкнулись примерно на середине перехода. Казаки, привычные к битвам, за несколько мгновений до сшибки успели составить поперек щиты, первый ряд пригнулся за ними. Сир-тя, налетев, попытались поверху достать копьями задних врагов, те отводили удары рогатинами. Но тут первые чуть повернули щиты и ударили саблями в открывшиеся щели, коля нападающих в животы и ноги. Защитники города стали падать – казаки приподняли щиты, сделали два шага вперед и опустили, остановились. Второй ряд ударил вперед рогатинами поверх голов щитоносцев. Зацепить никого не задели, но внимание отвлекли – щиты снова повернулись, давая возможность убивать близкого врага.

Сир-тя попятились, пытаясь уже сами вогнать наконечники меж щитами. Но смотрящие вниз слишком рисковали получить укол сверху, а смотрящие вверх – снизу. Щиты приподнялись, продвинулись еще немного. Защитники попятились, боясь предательских уколов. Щиты приподнялись и сделали еще два шага вперед.

– Луки! Несите луки! – наконец сообразил Ульчикутыр. – Стреляйте в них с берега по бокам!

Часть воинов отхлынула, бросившись к дому воинов, еще часть попятилась перед медленно наступающей тесовой стеной.

Матвей отбросил шомпол, поднял тяжелую кулеврину на ветку, поймал цель.

Щиты приподнялись, передвинулись, отжимая сир-тя с моста. Тес равнодушно принимал на себя все тычки копий и удары боевых палиц, а сверху и из щелей постоянно грозили смертью сверкающие наконечники.

– Остановить их! – в отчаянии бросился на стену Ульчикутыр, палицей отмахиваясь от наконечников, а копьем разя сверху вниз, надеясь достать хоть кого-то. И тут оглушительный пушечный выстрел хлестнул по мосту двумя горстями железного жребия, пробивая тела, ломая руки и ноги, и опрокинув сразу полтора десятка воинов. Мост стал полупустым – щиты ринулись вперед, чуть не бегом, уцелевшие сир-тя попятились еще быстрее, спотыкаясь о невидимые кочки и неровности… развернулись – и бросились бежать!

– Сарынь на кичку!!! – восторженно завопили казаки и, бросая тяжелые щиты, кинулись вперед.

Женщины, визжа, бросились наутек, но сейчас ватажникам было не до них. Нападающие гнали потерявших рассудок воинов, стремясь дотянуться клинками до спин, пробежали между чумов, выскочили на утоптанную площадь перед святилищем.

Добежавшие до дома воинов лучники, схватив оружие, как раз выскакивали навстречу, торопливо накладывая стрелы на тетивы. Послышались щелчки, запели в воздухе легкие вестницы смерти, ища добычу, и стали жестко бить в кольчуги, в железные пластины колонтарей и юшманов костяными наконечниками. Вскрикнул от боли один казак, поймав стрелу чуть выше локтя, споткнулся другой от попадания в голень, ругнулся третий из-за продырявленной щеки.

Ватажники, кто имел, метнули рогатины. Точное попадание сразило лишь одного лучника – но заставило остальных уворачиваться, шарахаться, отпрыгивать. А это – два не сделанных выстрела. Вполне хватит, чтобы добежать до врага. Сверкнули клинки и топорики, разя излишне отважных горожан и рубя луки, которыми те безуспешно пытались закрыться от остро отточенной стали – и ватажники побежали дальше, почти не снижая шага.

Остров, что всегда был залогом безопасности жителей Нуер-Картаса, в этот раз стал для них ловушкой. Добежав до мыса, женщины и воины вошли в ледяную воду и остановились. Некоторые попытались плыть – им вслед полетели стрелы. Подобравшие луки сраженных врагов дикари оказались хорошими стрелками. Вид хрипящих среди кровавой мути, захлебывающихся сородичей заставил сир-тя смириться. Приняв неизбежное, воины бросили оружие.

– Вот и славно, – вогнал саблю в ножны Ганс Штраубе. – Вяжи их, ребята! Осмотрите деревню, может, где-то еще кто прячется. И добейте увечных, дабы понапрасну не мучились. Все едино лечить бедолаг тут некому.

Юная чародейка пошла вперед, когда шум битвы начал уже затихать. Ступила на мост, прошла до середины, склонилась и сняла золотой амулет с раненого, хрипящего от боли из-за развороченного дробом бока Ульчикутыра. Осторожно переступая лужи крови, добралась до другого вождя, мертвого, забрала и его знак власти. Присела и пошарила по груди еще какого-то старикана, но ничего не нащупала. Похоже – просто пожилой воин. Неудачник, так ничего и не добившийся за всю свою долгую жизнь.

Митаюки-нэ ступила на берег и, небрежно помахивая знаками власти, мудрости и достоинства, дошла до святилища, откинула полог, окинула огромный чум взглядом.

Амулеты, руны, зелья. Посохи и ритуальные ножи, рыбьи кожи с родовыми знаками, черепа нуеров, просто костяные, деревянные и позолоченные. Кувшины с горючим маслом для светильников и разжигания жертвенных костров. В городе Митаюки для сего вытапливали из змей жир, непригодный в пищу из-за горечи. Но тотемники нуеров, вестимо, оных берегли и добывали масло из чего-то другого. Над кувшинами висело кресало для возжигания ритуального огня, колдовские маски, каменная елда…

Собрание великой мужской мудрости… Так и не сумевшей спасти город от гибели.

– Чую, запахло поганью, – внезапно произнесли из глубины святилища. – Ты напрасно прячешь свой облик, злобная Нине-пухуця! Твоя вонь остается с тобою всегда, подлая поклонница смерти.

– Ты ошибаешься, мудрый Нуерсуснэ-хум, – подошла к старому шаману ведьма. – Я не она!

– Ты знаешь мое имя. И ты пахнешь смертью. Кто же ты тогда, если не Нине-пухуця?

– Родители нарекли меня Митаюки-нэ, – девушка смотрела не на сидящего на земле старика, а на золотого идола за дальним пологом. – Я ее ученица.

Истукан и вправду существует. Значит, казаки будут довольны, беспокоиться не о чем.

– У поклонницы смерти нашлась ученица? – поднял голову старый шаман. – Кто-то захотел добровольно обратиться в гнусь и подлость? Ты не обманешь меня, старуха! Если ты не она, то почему ты знаешь мое имя?

– Потому что я хорошая ученица, – Митаюки покачала перед лицом старика добытыми амулетами.

– Это верно, – закашлялся Нуерсуснэ-хум. – Старуха только обещала истреблять всех, кого встретит, ты же сие творишь. Тогда хоть скажи: зачем?! Зачем ты уничтожила мой город, зачем истребишь всех его обитателей, зачем разоришь еще десятки селений и насытишь ложью умы тысяч сир-тя?

– В тепле и покое, мудрый шаман, вырастают лишь черви и плесень, – провела ладонью по амулетам на стене Митаюки. – Медведи и тигры воспитываются в драках, на кровавой добыче. Уважаемая Нине-пухуця желает возродить в народе сир-тя душу тигра. Для этого миру мудрого солнца нужна война. Страшная, кровавая война, в которой вырастут не черви, но хищники. Так вот я исполнила завет учительницы. Я принесла войну.

– Выходит, ты убиваешь нас нам на благо?! – хрипло усмехнулся Нуерсуснэ-хум.

– Именно так, – невозмутимо согласилась юная чародейка.

– Сама не боишься оказаться одной из жертв?

– Уже, – резко наклонилась к лицу старого шамана ведьма. – Я уже прошла через смерть, и именно смерть придала мне силу, старик. Ты же всевидящий, мудрый Нуерсуснэ-хум! Ну же, посмотри мне в глаза! Что ты в них узреешь про мою судьбу?!

– Ты сделала свою боль своей силой, дитя… – признал шаман. – Но разве это дает тебе право причинять боль другим?

– Разве на боль нужно право, старик? – распрямилась Митаюки-нэ. – Она приходит сама. Приходит ко всем. Достойным и нет, к подлецам и праведникам. Ей наплевать! Я не приношу боль, старик. Я всего лишь иду с ней рядом.

– Нине-пухуця нашла достойную ученицу. Ты жаждешь уничтожить наш мир даже сильнее, чем она!

– Нет, старик, – выпрямилась Митаюки. – Я всего лишь даю миру второго солнца возможность стать сильнее. Почему бы ему не победить меня, одинокую девочку, которую никто не стал защищать? Которую били, унижали и насиловали, и целому миру не было до этого никакого дела! Если народ сир-тя достоин существования, пусть уничтожит меня и возродится в новой славе! Или пусть сгинет прахом под моими ногами.

– Мне уже нет места в твоей войне, поклонница смерти, – вздохнул Нуерсуснэ-хум. – Я уже прах. Об одном прошу: не дай дикарям надругаться над моим телом. Я посвятил себя мудрости и не желаю стать просто мясом. Придай меня огню.

– Но ты еще жив, шаман!

– Нуер, с каковым я вырос, который был частью меня самого – мертв, поклонница смерти. Мой город – мертв. Мой народ – мертв. Все мертво. Если я еще дышу, маленькая девочка Митаюки-нэ, это еще не значит, что я жив. На самом деле я уже умер…

Юная чародейка прикусила губу, колеблясь. Потом решительно взяла горшок с белесым горючим маслом, плеснула им в глубину святилища, на стены, на подстилки, отступила к пологу, поливая из стороны в сторону. Присела с оправленным в кость ритуальным кресалом, несколько раз ударила камнем о камень, высекая искры на влажные полосы. Одна упала удачно – огонек подпрыгнул маленьким синим шалуном, задумчиво покачался на месте, а затем вдруг разбежался сразу во все стороны.

Митаюки вышла на свет, а у нее за спиной святилище с легким хлопком разом оказалось объято пламенем.

– Что случилось?! – подбежал Матвей. – Где ты была, девочка? Я весь обыскался!

– Я подожгла святилище.

– А как же идол?!

– Чего ему сделается? Он же золотой!

– Ну да, верно, – почесал в затылке Серьга. – Капище все едино изводить надобно.

– Только остальные дома надо бы поберечь. Смотри: остров на озере, неподалеку от моря. Красиво, безопасно, близкие ловы и угодья. Хорошее место, дабы укрепиться.

– У нас в ватаге всего полтора десятка человек! Зачем нам столько домов?

– Это только пока… – негромко ответила Митаюки-нэ.

В святилище гореть было толком нечему: шкуры на стенах, да сухие, как сено, жерди каркаса. Так же стремительно, как полыхнули, они и прогорели, уже через несколько минут черные обугленные палки обломились и сложились вниз, дабы дотлевать на пепелище углями. Над всей этой чернотой ярко сиял крупный, в два локтя высотой золотой идол с круглой головой, раскосыми глазами, приплюснутым носом, круглым животом, короткими ножками и огромным, втрое больше естественного, выставленным вперед естеством. Именно на него Митаюки и повесила собранные золотые амулеты, взяла мужа за локоть:

– Матвей, пошли найдем какой-нибудь еды. А то у меня еще со вчерашнего утра в животе урчит.

Глава 5

Союзник

Зима 1584 г. П-ов Ямал

Все люди разные и нет похожих. Есть молодые и старые, есть честные и лживые, есть красивые и уродливые, есть храбрые и трусливые, есть преданные и подлые, есть ленивые и трудолюбивые, есть жадные и воздержанные, есть увлеченные и безразличные… Все люди отличны меж собой, и потому учение девичества советует не пытаться воспитывать из мужчины того, кто тебе нужен, не требовать от человека поступков, на которые он не способен, не ломать волю и характер, не биться головой о камень…

Невозможно превратить товлынга в нуера, храбреца в труса, менква в трехрога, а лжеца в правдолюба. Если тебе нужен мужчина особенного склада – не трать напрасно силы на превращение урода в красавца, а вождя в робкого простолюдина. Просто выбери себе именно того, кто нужен.

В этот раз Митаюки-нэ искала не мужа – как раз Матвея Серьгу своего она обожала. Ведьма искала союзника. Однако, будучи хорошей воспитанницей, юная чародейка и в этом выборе полагалась на учение девичества, а не на запугивание или уговоры.

Ватажники тем временем веселились. Поначалу все они, конечно же, пошарили по чумам, найдя там копченую рыбу и мясо, кувшины с похожим на кисель сытным отваром и вялеными щечками судака – и устроили пирушку. Потом, знамо, разобрали меж собой визжащих пленниц, запивая похоть крепкими отварами на душице и липе.

Своего мужа чародейка утащила в дом девичества, где буквально изнасиловала два раза подряд, высосав все его мужские соки и оставила отдыхать. После такого издевательства Серьга не смог бы изменить Митаюки, даже если бы захотел – можно не беспокоиться. Пусть спит, ест и отдыхает. Дикари свою работу сделали – настала ее очередь.

Над островом разносились крики, стоны и плач. Соскучившиеся по женской сладости казаки не особо церемонились с беззащитными пленницами, сорвав с них одежды и по очереди овладевая прямо на площади перед бывшим святилищем, на глазах связанных воинов. Одни сир-тя ругались и проклинали победителей, пинали ногами землю, запоздало жалея, что не умерли с оружием в руках и вынуждены терпеть подобный позор, другие молча ненавидели, иные жаждали мести или мучились совестью.

Митаюки-нэ бродила между пленников, с безразличием окунаясь в волны злобы и водопады проклятий, заглядывала в лица, внимательно прислушиваясь к эмоциям, которые испытывают несчастные. Ненависть, ненависть, ненависть… Стыд и отчаяние… Опять злость и бессилие. И снова стыд воина, не сумевшего защитить, спасти, оборонить. Стыд, зависть, ненависть. Опять злоба, опять стыд…

Юная чародейка повернула назад, остановилась над мальчишкой, совсем недавно прошедшим посвящение. Слишком молодой для воина – однако татуировка в виде стискивающего шею нуера уже нанесена. Лопоухий, с короткими, отросшими всего на три пальца, черными волосами, голубоглазый и слегка рябой. Лет пятнадцать на вид. Хотя, скорее, семнадцать, раз уже принят в воины. Наверное, это его первые месяцы в новом состоянии…

Паренек смотрел на то, как чужаки насилуют его соплеменниц, его подружек или даже сестер, и не столько ненавидел врагов, сколько завидовал им! Он хотел быть таким же непобедимым, могучим и властным. Хотел точно так же запустить руку между ног молодой девчонке и тискать, тискать ее там, наслаждаясь беспомощностью красотки со связанными за спиной руками, мять ее груди и смеяться, глядя в глаза и не обращать внимание на крики возмущения, хотел срывать одежды, бросая обнаженных женщин на спину, наваливаться сверху и проникать в теплое влажное лоно…

Митаюки-нэ усмехнулась, перешагнула какого-то особо буйного сир-тя, катающегося по земле и стремящегося порвать прочные кожаные путы, прошла по селению, присела возле голого немца, хмельного от сытости и вседозволенности, и тихо попросила:

– Когда наиграетесь, притащите ко мне рябого синеглазого мальчишку из полона, хочу наособицу с ним поболтать, в стороне от прочих сир-тя. И не убейте его случайно, коли заскучаете. Он может стать полезен.

– Как скажешь, мудрая госпожа! – ухмыльнулся Ганс Штраубе. – Надеюсь, мой вид тебя не смущает?

– О моем смущении тебе стоило заботиться прошлой осенью, когда вы насиловали меня саму, – холодно отрезала ведьма. – Ныне же мне достаточно послушания.

Немец был исполнителен и перед рассветом, когда уставшие казаки начали засыпать, разбредясь с полонянками по ближним чумам, приволок лопоухого мальчишку к дому девичества, в котором обосновался с женой атаман небольшой ватаги. Откинул полог, громко кашлянул:

– Прощенья просим, воевода! Вот, пленник сей желает чего-то, а речей его не понимает никто. Может статься, супружница твоя подсобит?

Успевшая к этому времени выспаться Митаюки откинула шкуру, торопливо влезла в кухлянку, вышла к порогу. Штраубе вопросительно приподнял брови. Юная чародейка кивнула, присела перед поставленным на колени перепуганным пареньком:

– Как твое имя, раб?

– Сехэрвен-ми… – сглотнул он. – А кто ты?

– Я есть та самая мудрая шаманка, которая пытается спасти твою жизнь. Но я разрешаю называть меня Митаюки-нэ.

– Чего там, девочка моя? – поинтересовался Матвей.

– Он желает стать нашим проводником, муж мой, – перешла на русский язык ведьма. – Бросить свой народ и семью и перебежать на нашу сторону, став верным твоим слугой.

– Мерзкий ублюдок! – скрипнув зубами, выхватил саблю казак. – Посторонись, я выпущу кишки этому подонку!

– Постой, атаман! – вскинула руку Митаюки. – Мы ведь не знаем здешних земель, а он желает показать нам пути к богатым городам и селениям.

– Нет доверия предателю! Коли изменил своим, изменит и нам!

– Зачем доверять, Матвей? – искренне не поняла ведьма. – Главное, чтобы он знал дорогу!

– Хороший проводник дорогого стоит, – поспешил поддержать девушку немец. – Коли обманет, зарезать в любой миг можно.

– В ловушку заманить способен, – резонно ответил Матвей, но саблю опустил.

– Дозволь перемолвиться о сем с мальчишкой, атаман, а уж потом суди, – попросила Митаюки. – Постараюсь в его замыслах разобраться.

– Ладно, говори, – разрешил Серьга, и юная чародейка вновь повернулась к парню, с ужасом смотрящему на сверкающий клинок.

– Ты можешь стать одним из воинов, Сехэрвен-ми, – вернулась на язык сир-тя Митаюки. – Не тем жалким существом, что бродит с копьем по порубежью и соблазняет престарелых дев шелковистой кожей в надежде на лишний кувшин отвара, а настоящим воином, победителем, который захватывает города, делит добычу и вытворяет все, что только пожелает с пленными девками, не спрашивая на то их желания. Тем, кого боятся, а не презирают.

– Ты лжешь… – всхлипнул мальчишка. – Захватчик никогда не признает пленника равным себе…

– Если пленник докажет свою полезность, он очень легко превращается в одного из победителей, – ласково улыбнулась ему чародейка. – Посмотри на меня. Я ведь не из рода дикарей. Но я понимаю их язык, и вот я уже командую ими, а не валяюсь у них в ногах, утоляя их похоть.

Мальчишка опять всхлипнул, но теперь с надеждой.

– В первый поход тебе придется сходить со связанными руками, – кивнула Митаюки. – Но если ты укажешь верный путь к богатому селению, дикари поверят тебе и признают равным. И ты войдешь в город одним из победителей, сможешь выбрать себе самую красивую девку и развлекаться с ней так, как только тебе мечталось в самых смелых фантазиях!

– Я не предам свой род! – несмотря на ужас, отрицательно замотал головой Сехэрвен-ми. – Я не покажу дороги к другим нашим селениям!

– А кто говорит о предательстве, дурачок? – вкрадчиво удивилась ведьма. – Разве у города Нуер-Картас нет врагов? Приведи дикарей к чужому городу, и пусть они разгромят противников народа, хранимого нуерами! Белокожим воинам добыча, твоему роду спокойствие. Потом, уже с добычей и доказательством победы над врагами, мы придем к старейшинам твоего народа и предложим им союз. Ты видишь, дикари сильны, такие друзья нужны всем. Но их мало, им тоже нужны союзники. Если нам удастся добиться подобного союза, Сехэрвен-ми, можешь быть уверен, тебя сочтут героем не только эти белокожие иноземцы, но и народ нуеров. Поверь мне, и не сомневайся: еще до весны ты получишь золотой амулет великого вождя, богатый дом, а самые прекрасные девушки всех селений будут умолять тебя, чтобы ты взял их девственность! Союз дикарей, владеющих огненным боем, и мудрых тотемников позволит нам стать старшими средь прочих племен, и благодарить за это станут тебя. Ты станешь легендой. Дом твой будет самым богатым под солнцем мудрых, а покорных тебе женщин ты перестанешь запоминать по именам.

– Ты лжешь… – уже не так уверенно пробормотал лопоухий мальчишка.

– Подумай сам, – пожала плечами Митаюки, – чего плохого в том, чтобы показать путь к вражескому селению? Ты не посрамишь своего имени, но сделаешь первый шаг, вкусишь первую победу и убедишься, что я тебя не обманываю.

Сехэрвен-ми бегал глазами, не зная, что выбрать. Нутром он чуял, что что-то тут не так – но доводы девушки сир-тя казались разумными и правильными.

– Может статься, ты просто не знаешь дороги? – выпрямилась Митаюки. – Так и скажи! Мы возьмем в проводники другого пленника, а тебя на рассвете сожжем для его устрашения.

– Я знаю! – встрепенулся Сехэрвен-ми. – Знаю! До крупного города племени двуногов отсель берегом всего пять дней пути. Я был там несколько раз, на празднике масок Хоронко-ерва! Отец сказывал, десять лет тому мы воевали с этим городом, и даже были убитые. С нашим народом у них постоянно ссоры из-за протоки к морю от озера Тарпхава-хо! Если белокожие воины накажут их, пусть даже истребят всех до единого, совет верховных вождей токмо рад окажется!

– Чего он? – вопросительно посмотрели на чародейку немец и муж.

– Пять дней пути до ближнего богатого города, тайные тропы он покажет, – пожала плечами Митаюки. – Подробности по пути выведаю.

– Не врет?! – нахмурился Матвей Серьга.

– Конечно врет, любый мой, – ласково поцеловала мужа юная поклонница смерти. – Хочет навести нас на город, с которым у его народа вражда. Но нам-то какая разница?

– И то верно, – согласился Ганс Штраубе. – Раз врет, можно верить, лучшей дорогой проведет. Великое дело, хороший следопыт.

* * *

– Ты просто чудо, мой любый следопыт! – кинулась на шею Маюни Устинья, получив от него в подарок новые сапожки и крепко расцеловала.

Сапожки были сшиты из обрезков шкур, но от того оказались только красивее. Стриженный лисий мех пушился на ступнях, выше по голенищу шли, перекрещиваясь поверх песца, полоски оленьей кожи, выше черные полосы из спины важенки, а верх голенища оторачивали лисьи хвосты.

Девушка, развязав завязки на сапожках, сделанных Митаюки, вставила ноги в обновку, притопнула и снова кинулась к остяку целоваться:

– Прямо как влитые! И тепло в них… Прямо горячо!

– Знамо отогреешься, – смущенно буркнул Маюни себе под нос. – Ведьма сир-тя, может, и добра к тебе, Ус-нэ. Да токмо холодно ныне в ее рукоделии, да-а…

– К тебе она тоже добра, – обняла паренька за шею казачка. – Али ты недоволен, что она тебя мне в суженые так настойчиво сватала?

– К тебе от добра твоего добра, ко мне по судьбе добра… Да-а… Честна Митаюки-нэ оказалась, посему доброй и кажется. Да-а…

– Это плохо? – не поняла его бурчания Устинья.

– Хорошая сир-тя Митаюки-нэ, – со вздохом смирился остяк. – Увижу ведьму, прощения просить стану, да-а… Зря ругал, да-а… Обижал зря.

– Интересно, как она там? – бережно сложила сапожки в мешок казачка.