Земля войны

– Отче! – спохватившись, кинулась следом Митаюки. – Куда же ты один в ловушку, святой отец?!

Священник, полностью отрешенный, ее словно не слышал. Хорошо хоть шел не очень быстро, и юная чародейка его легко обогнала, настороженно глядя по сторонам.

Высокая стена черной акации, почти лишенной листьев, потихоньку приближалась к берегу. Она высоко поднималась над ивовыми зарослями и почти не имела просветов. Тот, кто сажал и растил кустарник, очень старался.

– Куда убегли, оглашенные?! – запыхавшись, схватил за плечо священника Силантий. – Остальных обождите!

Отец Амвросий чуть качнулся и замер, удерживаемый силой, а юная чародейка пошла дальше. Во второй руке десятник держал рогатину, и схватить Митаюки не мог.

Девушка сделала еще несколько шагов, прищурилась, сорвалась на бег, продираясь через траву к стене кустарника и замерла возле качающейся на ветру змейки, свернутой на руне вечной жизни.

Знак, призывающий зверя…

Митаюки-нэ пошарила глазами по сторонам и вскоре заметила комок красной шерсти с пятью растопыренными нитями. Совсем чистый, не запыленный, не заросший паутиной. Похоже, кто-то сорвал замковый узел совсем недавно, и освободил знак зверя от запретов.

– Великий Темуэде-ни… – охнула ведьма. – Это же тотемники!

Она обернулась и громко закричала:

– Здесь живут тотемники! В проходе прячутся чудовища!

Ватага остановилась, словно споткнувшись, глядя на полосу влажной гальки, лежащую между морем и зарослями акации. Шагов десять в ширину и с полсотни в длину.

– Фитили не потухли? – быстро перекрестившись, спросил Ганс Штраубе. – Копейщики вперед и влево, в одну линию уступом, стрелкам приготовиться. Вперед!

Ватага, перестроившись, вошла в проход.

Шаг, другой, третий…

Море вдруг зашипело, забурлило пеной, вскипело брызгами – и из воды взметнулись три головы на длинных шеях, стрельнули раздвоенными языками. Каждая голова – размером с телегу, шея – толщиной с лошадь – и все три одновременно метнулись к людям. В ответ оглушительно громыхнули пищали, вырывая из голов кровавые клочья и закрывая маленький отряд белой пеленой.

Неожиданный болезненный отпор вынудил тварей отпрянуть – но тут же они снова метнулись вперед, раскрыв огромные пасти. Кто-то из казаков заскулил от ужаса – но места в строю не бросил, и пасти напоролись на вскинутые навстречу рогатины. Пищальщики бросили оружие и выхватили сабли, рубя чешуйчатые морды, отец Амвросий вскинул навстречу чудищам святой крест:

– Сгинь! Сгиньте, твари бесовские!

Одна из гигантских змей замотала головой, не в силах избавиться от засевшей в небе рогатины, нырнула, вынырнула, отплыла дальше в море, а две других опять накинулись на столь близкую, но колючую добычу.

Бросок головы с распахнутой пастью, новый крик ужаса – и змея вздела вверх морду, тряхнула, пропуская добычу глубже в горло. Меж ее зубов торчали, судорожно дергаясь, ноги в шароварах и сапогах.

Оглушительно жахнула кулеврина – шею разорвало пополам, и голова с добычей размашисто шмякнулась на гальку. Одновременно, не выдержав отдачи, кувыркнулись с ног Никифор и Евлампий, заползали на четвереньках, оглушенно тряся головами.

– Вставай! – заорал на них Матвей, зло пиная сапогами. – Встать! Жердь поднимайте!

Четверо казаков бросились к сотоварищу, один приподнял тяжелую челюсть, трое за шаровары вытянули несчастного из пасти зверюги. Все остальные, держась плечом к плечу, закрывали друзей собой, выставив копья. Наученная опытом гигантская змеюга втыкаться мордой в сверкающие наконечники не спешила и раскачивалась чуть в отдалении, нависая сверху, целилась схватить тех, что копошились сзади.

Серьга наконец-то смог поставить парней на ноги, поднял заряженную кулеврину, наложил на жердь, укрепился гаком, прищурился, ловя подвижную цель, ткнул фитилем в запальник. Опять жахнул оглушительный выстрел, раскидавший всех трех пушкарей – однако из головы твари вырвался огромный, чуть не в треть черепушки, кровавый шмат, и тварь мгновенно кинулась прочь. Только осталась среди волн длинная, на много саженей, кровавая полоса.

– Пищали заряжай! – холодно приказал Ганс Штраубе, двумя руками опираясь на рогатину и осматривая поверхность моря. – Силантий, Семенко, Кудеяр, пушкарям помогите! Они, похоже, сами не пройдут.

– Семенко того, Ганс… Сам не ходит… – хмыкнул десятник. – Где ему сотоварищам помогать?

Молодой казак, вытащенный из пасти зверя, сидел на гальке с ошалелым видом и стряхивал с себя вязкую белую слизь.

– Ну так другого кого возьми… – брезгливо поморщился Штраубе. – И во имя святой Бригиты, уходим отсюда! Мало ли еще кто заявится?

По южную сторону от колючей стены из черной акации начинался лес. Самый настоящий сосновый бор с многоохватными деревьями, по коре которой полз вверх зеленый влажный мох, с подлеском из стройного можжевельника и пушистых елочек, с густыми зарослями высоченного, по пояс, папоротника, выстилающего все мало-мальски освещенные участки. Казаки быстро удалились от моря в эту сочную зелень, пахнущую смолой и пряностями. Собрав пушкарей и огненные припасы, казаки миновали пляж еще раз и долго пробирались между деревьями, прочь от проклятого места, пока не оказались на берегу небольшого озерца, глубиной по колено и полусотни шагов в окружности. Несчастный Семенко тут же влез в него прямо в одежде, торопливо смывая начавшие подсыхать змеиные слюни.

– Что же ты за бестолочь такая, однако?! – всплеснул руками Силантий. – Ты бы напиться сперва дал, что ли! Всю воду изгадил, шельмец.

– Отстань, – отмахнулся ватажник, сбросил броню, кафтан и сапоги, и продолжил отмываться в рубахе и шароварах.

Остальные казаки, посмеиваясь, стали рассаживаться вокруг, отдыхая и приходя в себя. Ганс Штраубе, пройдя вдоль воинов, остановился перед ведьмой:

– Давай, Митаюки, сказывай. О каковых тотемниках ты намедни кричала, и откуда сии чудища ужасные взялись?

– Тотемниками в народе сир-тя северные племена кличут, немец, каковые ветхой старине привержены и обычаи с древнейших времен не меняют, – юная чародейка тоже села на землю, поджав под себя ноги. – Сказания моего народа повествуют, что когда-то у всех племен и народов были свои тотемы, священные животные, которым поклонялись предки и которые сим предкам были предводители.

– Фу, мерзость! – отца Амвросия аж передернуло. – Мало вам в язычестве погрязнуть, так вы не даже не истуканам, а скоту поганому поклонялись!

– Да, отче, – легко согласилась ведьма. – В племенах самых мудрых, южных и сердцевинных, колдуны и вожди давно поняли, что звери не в силах даже близко сравниться с сир-тя ни в чем. Что зверье лесное есть лишь мясо для еды и кости для поделок, просто шкуры для одежды и домов и клыки для оружия. Однако же на севере очень многие племена, как встарь, продолжают поклоняться тотемам и полагаться на их помощь.

– У них нет золота?! Нет истуканов? – встревожилось сразу несколько казаков.

– Всё есть! – поспешила успокоить ватажников ведьма. – Они поклоняются и мужским богам, и женским, и принимают посвящение мальчиков через золотой песок. Однако же покровителем воинов у них считается тотемный зверь, какового они призывают с собой на битвы, и на какового полагаются в защите селений. Мыслю, мы попали к племени нуеров. Раз змеи вступились за дозорных, когда мы проходили через запретное место, так сие выходит…

– И теперь все здешние змеи будут на нас охотиться? – громко спросил из середины лужи уже совсем голый Семенко Волк.

– Нет. Это же просто звери, – пожала плечами Митаюки. – Чтобы они вступились за свой род, нуеров нужно приманивать амулетами или вызывать шаманским обрядом. У племени только один тотем, здешние сир-тя могут позвать только нуера. Это водяная змея, в лесу ее можно не бояться.

– Здесь везде вода, – развел руками немец. – Земли такие.

– Ну и что? – удивилась ведьма. – Вы же воины. Вы не должны бояться опасности.

– Хотелось бы знать, какой именно? – степенно поинтересовался Силантий.

– Если нас найдет здешний колдун, – повернула к нему лицо юная чародейка. – Он призовет нуера и направит против нас. Если мы придем к селению сир-тя, колдун вызовет нуера туда.

– А потом?

– У тотемников не бывает «потом», – покачала головой Митаюки. – К ним на защиту приходит самый злой и могучий зверь-покровитель. Он убивает врагов сир-тя, и селение живет дальше.

– Но ведь мы прошли мимо здешних зверюг! – воинственно воскликнул Кудеяр.

– Там, у воды, висит амулет, – повернулась к нему юная чародейка. – Дозорные сорвали его защиту и оберег вызвал нуеров к запретному месту. Странно, что их было три, а не один, однако же я не сильна в сих премудростях. Может статься, общий морской берег обороняют от внешнего врага тотемы сразу нескольких родов? Во-о-от… Теперь тотемники подождут пару дней, чтобы нарушивших границу чужаков наверняка съели, и снова вернутся сторожить порубежье.

– Тогда что будем делать мы? – прямо спросил Штраубе.

– Выберете другое чистое озерцо и остановитесь на отдых, – пригладила колени ученица служительницы смерти. – Я же пока найду селение и приведу вас прямо к нему. Я сир-тя, мой облик для тотемников привычный. Меня никто ни в чем не заподозрит.

– Ну, это не тебе решать! – внезапно отпрянул немец. – На то у нас атаман имеется. Что прикажешь, Матвей, как дальше поступим?

– Подождем, пока Семенко, наконец, скоблить себя перестанет, и другое озерцо искать пойдем, – усмехнулся казак. – Вода будет, без жратвы пару дней вытерпим. Ты управишься за два дня, девочка моя?

– Да, муж мой, – уважительно поклонилась Митаюки.

– Хороший план. Так и поступим.

От казаков юная чародейка ушла обычной скромной женщиной сир-тя в поношенной кухлянке – однако, едва скрывшись с их глаз, ведьма тут же остановилась, раскинула руки и зажмурила глаза, пропитываясь этим миром, впуская в себя наваждение невидимости. И только потом направилась к морю по оставленным казаками следам. Однако, пройдя сотню саженей – заметила идущую поперек пути тропку. Ее можно было бы принять за полоску земли, на которую не упало в этом сезоне семян, или на место, куда постоянно падает тень, не давая подняться ни папоротнику, ни траве, но… Но в песне, которая наполняла этот мир, полоска была посторонней нотой. Только поэтому ведьма и повернула направо, прошлась по линии, обогнула вместе с нею заросли папоротника, нырнула под поваленное дерево, свернула за высокую сосну – и замерла. Присела возле выпирающего корня, тронула пальцами.

В месте пересечения корня и полоски корень блестел! Это означало, что кто-то, пробегая мимо, побоялся споткнуться и наступил сверху, а не рядом. Причем поступал так не раз, и не два, и даже не десять. Сосновые корни прочны, полируются медленно.

– Выходит, и вправду тропинка, – прошептала Митаюки, теперь уже уверенно шагая дальше. От лужи к папоротникам, от поваленных деревьев к молодой поросли, от камней к можжевельнику.

Примерно через час потаенная тропка вывела следопытку на настоящую тропу, а та – на еще более широкую. Митаюки бежала уже вприпрыжку весело и легко, нагнала двух девочек с корзинками, обогнала, крутанулась – нет, не заметили! Помчалась дальше. Дорога уткнулась в шумную речушку шагов десяти шириной, примерно с версту тянулась вдоль берега, потом вдруг резко повернула через песчаный брод. Дальше открывалось просторное озеро.

– Ну конечно… – опять вслух прошептала молодая служительница смерти. – Где еще могут жить тотемники водяной змеи, кроме как на острове?

Племя нуеров, похоже, обитало в этом удобном, хорошо защищенном месте уже давно – на вытянутом острове, длиной с половину версты и шагов триста в ширину, почти не осталось деревьев. Стояли только самые древние, могучие сосны в шесть-семь обхватов, рубить которые не взялся бы даже самый отважный воин. Это ведь не один год, верно, нужен, такую толщу древесины проковырять! И даже одолев, повалив великана – что потом со столь огромным массивом дерева делать?!

Между стволами были разбросаны легкие семейные чумы. Маленькие, способные укрыть от дождя и ветра лишь пару человек и двух-трех детей – и большие, высокие, покрытые толстой кожи. Митаюки знала, что в них тоже больше трех-пяти сир-тя не жило. Однако подобные дома принадлежали не простым воинам или охотникам, а вождям, шаманам, потомкам знатных родов. Чем дальше от берега – тем крупнее были шатры, тем знатнее их обитатели. Но дальше всего от лазутчицы, открытое озерному простору, возвышалось святилище, крытое шкурой огромного нуера и украшенное его головой с длинными кривыми зубами.

Когда-то, в доме девичества, они с подругами веселились по поводу того, что глупые тотемники убивают своих покровителей для строительства святилищ, в которых этим самым покровителям молятся, поклоняются, просят помощи… Но сейчас ведьме смеяться почему-то не хотелось.

Она дошла до широкого, в три шага, моста, соединяющего остров с берегом. За много поколений тотемники обленились плавать домой на лодке, предпочли сделать сухопутную переправу. Сами себя лишней обороны лишили!

Митаюки посторонилась, пропустив двух воинов с копьями, украшенных татуировками на шее в виде душащих их змей. Выглядели они крепкими, тренированными, однако же тела тотемники маслом не натирали. Похоже, у северян имелись свои понятия о красоте. Юная чародейка пожала плечами и, обогнав женщину с целой косой из желтых ароматных луковиц, перебежала на остров, сразу пересекла его, вдохнула озерный воздух, негромко напела мотивы свежего, дующего в лицо ветра – затем вытянула нож и перерезала две внутренние нити висящего перед святилищем оберега, хранящего покой племени.

Если повреждения и заметят – то только утром. Хранитель племени – это утренний амулет, ему молятся на восходящее солнце.

Служительница смерти быстро пошла по острову, повреждая все встречные обереги. От святилища – к дому воинов, от дома воинов – к дому девичества, и дальше – между чумов, от одной семьи к другой. В одном месте остановилась, прислушалась.

– Опять дикие люди пытались пробраться в наш лес, – сказал сидящий на циновке перед чумом седовласый сир-тя, одетый в малицу из мягкой и тонкой кожи волчатника. Лицо его портил большой ожог на щеке, во рту не хватало двух передних зубов, точно под разрезанной губой; на груди поблескивал шестью лучами золотой амулет вождя воинов. – Они попытались этой ночью обойти дальний дозор! Глупые двуногие животные…

– Стало быть, нуеры сегодня не голодали, – ухмыльнулся второй, черноволосый, в малице, украшенной по вороту и на плечах нашитыми цветными камушками и с амулетом почти втрое меньшим. Сиречь – тоже воин, тоже вождь. Но – младший.

Мужчины рассмеялись, младший продолжил:

– Зимой дикие люди всегда жмутся к нашим землям, жалкие твари. Им так хочется жрать, что они не боятся болезней и ухитряются пробраться мимо путающих мороков. Они не знают, что своими стараниям всего лишь превращают себя в корм. Себя, своих баб и пометы… – Вожди снова рассмеялись. – Чем больше лезет чужаков, тем сытнее морским нуерам!

Митаюки двинулась было дальше, однако тут вдруг старший сказал:

– Но ты все же все же не забывай о пророчестве старого Нуерсуснэ-хума, храбрый Ульчикутыр!

– Шаман с самого лета предрекает смерть и разрушения городу Нуер-Картас, но у нас не случилось даже непогоды!

Юная чародейка остановилась и навострила уши.

– Он обещал погибель от неведомых ратей, Ульчикутыр, а не от непогоды, – покачал головой старший вождь.

– Старик выжил из ума и пугает всех попусту, дядя! Половина города, наслушавшись его карканья, разбежалась к родичам на дальние реки и озера, зловредная Саганаси увезла на Айма-Вынгану всех воспитанниц дома девичества, а когда на рассвете пришла весть о замеченных дозором чужаках, сбежало еще половина города! На острове не осталось ни стариков, ни детей, ни лодок. Кабы лодок хватило, еще бы и женщин не осталось! Мы собрали в город всех воинов племени, свезли все припасы, дабы их прокормить, отослали всех слабых и немощных, ежедневно молимся мужским богам и нуерам-покровителям, трясемся от страха и все из-за чего? Из-за того, что старому шаману из-за летней духоты приснился страшный сон? Клянусь Нум-Торумом, кабы мы изгнали старика вместо того, чтоб его слушать, город жил бы куда лучше, нежели с его советами!

– Ты напрасно ругаешь мудрого шамана, – покачал головой старший вождь. – Его дар всевиденья много раз приносил городу пользу, спасая от бед. Вспомни, как десять лет тому назад он предвидел половодье, и мы смогли переждать его на Еловых холмах? Тогда в городе смыло все, кроме деревьев и золотого идола Айас-Торума… А его весть о приходе язвенной паданки? Тогда его тоже ругали за то, что он запретил есть мясо! И токмо опосля все узнали о вымирании восьми племен и родов. Наш же город болезнь не затронула вовсе. Эхе-хе-х… – задумчиво покачал головой седовласый воин. – Сир-тя северных земель тогда так испугались, что несколько лет питались одной рыбой!

– У нас в городе собралось больше полусотни храбрых воинов, дядя! У нас могучие тотемы-покровители, наш город стоит на острове, и пробиться к нему можно токмо через мост, под стрелами луков и копьями воинов. Подумай, сколь велика должна быть армия, способная одолеть наш Нуер-Картас?! И где она?! – развел руками Ульчикутыр. – Окрестные земли пусты на пять дней пути! Я поражен глупости своих сородичей, дядя. Они верят страхам старого шамана больше, нежели своим глазам!

Молодой вождь разочарованно покачал головой, глядя на озеро сквозь ноги юной чародейки.

– Нуерсуснэ-хум уже спасал им жизнь своими пророчествами, Ульчикутыр. Как можно ему не верить?

– Нуерсуснэ-хум изрек сотни пророчеств, из которых сбылось лишь два! Почему вы помните о них, но забыли про остальные?

– Пророчеств сбылось куда больше! Просто не все были столь важны и страшны.

– Пророчества о том, что весной растет трава, а из туч проливается дождь? – презрительно хмыкнул молодой вождь.

Митаюки-нэ поняла, что разговор пошел по кругу, и тихонько двинулась дальше, заглядывая в чумы.

Слова вождей подтвердились. В домах было куда больше воинов, нежели женщин. Похоже, только молодые воины сир-тя не смогли расстаться со своими юными, красивыми женами. Остальные предпочли поверить здешнему шаману и отослали семьи прочь. Три десятка домов – три десятка воинов и вдвое меньше женщин. Еще два десятка мужчин, что еще не обзавелись женами, пребывали в доме воинов. Туда Митаюки заходить не стала. Заглянула в щель на краю полога – и отправилась дальше, пока никто случайно в ней не столкнулся. Прошла по берегу вдоль всего острова, посидела в задумчивости на одном из причалов, глядя на играющих возле самых ступней мальков.

– Какое чудесное место, – раскинув руки, выдохнула Митаюки-нэ. – Мне тут нравится. Здесь будет хорошо!

Делать на острове лазутчице больше было нечего. Юная чародейка рывком поднялась, пробежалась через оказавшийся пустым мост, быстрым шагом дошла по дороге до приметного места и свернула на тропинку. Передернула плечами, стряхивая наваждение, и побежала дальше.

К ватажникам Митаюки вышла задолго до вечера. Опустилась на колено у ручья, возле которого расположились казаки, зачерпнула воды, испила, черпнула снова.

– Да хватит уж, не томи! – не выдержал Силантий.

– Золотой идол есть, – подняла голову ведьма. – Бабы тоже. Полсотни воинов. Крепких, умелых, с копьями. Два десятка луков. И, знамо, тамошний колдун обязательно призовет из озера самого могучего нуера.

– Да, по бабам мы и вправду заскучали, красавица, – заулыбались казаки. Крепким молодым мужикам слова ведьмы пришлись по больному месту.

– Колдуна узнать и убить можно? – и только у немца мысли работали чуть-чуть иначе.

– Без разницы, – пожала плечами Митаюки. – Это тотем, а не зверь, разумом которого завладел шаман. Тотем станет защищать племя до тех пор, пока жив сам.

– Это мы поправим, – пообещал Силантий.

– К острову можно пройти токмо по мосту. Длинному, полтораста шагов. А у них луки.

Казаки переглянулись и стали подниматься, вытягивая из-за поясов топорики.

Побродив окрест, они нашли молодую, в один обхват, сосенку, свалили, разделали, отделив три чурбака, раскололи их вдоль, каждый на несколько тесовых досок и сели прокручивать ножами дырки. Затем сдвинули доски, наложили сверху поперечные, через готовые отверстия сбили воедино деревянными же чопиками. Прибитые между поперечными досками сучья стали ручками…

Не прошло и трех часов, как у ватаги уже имелось пять тяжелых щитов почти в рост человека высотой.

Митаюки же все кружила и кружила возле погруженного в молитвы отца Амвросия. Она очень боялась, что могучий белый шаман забудет провести над воинами обряд очищения душ и снятия грехов, укрепляющий воинов против заклинаний сир-тя. Да и в бою отчитки священника зело полезны бывают.

– А когда исповедоваться можно будет, отче? – наконец подступилась она.

– На рассвете, дитя мое! – отрезал священник. – Перед битвой священной супротив чар бесовских и порождений языческих! А до того времени на грехи свои помыслы направь и душу раскаянием омой.

– Да, отче, – поклонилась ведьма и отступила.

Шаману – видней.

На голодное брюхо казаки поднялись быстро и бодро, отстояли короткий молебен, причастились, приняв от отца Амфросия в рот по маленькой прядке вяленого мяса. Затем снарядились и двинулись к городу сир-тя, подступив к озеру вскоре после рассвета.

Их ждали. Все обитатели города собрались на ближнем берегу острова, переговариваясь и с интересом глядя через протоку на странных гостей. Они не испытывали страха. Митаюки чувствовала скорее эмоции любопытства и жалости. А также нетерпения – сир-тя ждали зрелища.

Правда, почти все воины пришли полюбоваться расправой с копьями, и с боевыми палицами на поясах. Жизнь в порубежье приучила здешних тотемников к осторожности. Но недостаточно – поскольку луков в толпе сир-тя юная чародейка пока не замечала. Полуобнаженные красавцы, в мягких светло-серых малицах без рукавов, украшенных кисточками и шитьем; с родовыми татуировками на шеях и приглаженными волосами, собранными сзади в черные хвостики – не без жалости наблюдали за тем, как к мосту двигалась кучка дикарей в засаленных темных одеждах, поверх которой матово поблескивали металлические пластинки, в тяжелых шапках, у кого заостренных, а у кого округлых; с трудом волоча тяжелые толстые щиты и какие-то вовсе непонятные палки, примерно у половины заменяющие копья.

Остановившись шагах в двадцати от моста, дикари засуетились…

– Зажечь фитили! – скомандовал Ганс Штраубе передовому отряду.

– Снимай кулеврины! – Матвей Серьга заметил возле протоки приземистую иву, с толстой веткой, растущей на высоте пояса, и, поднатужившись, поднял с опущенных носилок одну из тяжелых пушчонок, наложил сверху, поддернул, цепляясь гаком, и отпустил молодых помощников: – Все, братцы, дальше я сам!

Никифор и Евлампий побежали к остальной ватаге.

Отец Амвросий вытянул в сторону сир-тя, громко потребовал:

– Покайтесь, заблудшие, спасите души свои от геенны огненной!!!

Старый шаман сир-тя, похоже, воспринял это как вызов и ударил в бубен, закружился и запел. Лицо и руки старика были тощи, как ветки можжевельника, покрыты черными пигментными пятнами, но в длинном свободном балахоне он казался вполне себе крупным мужчиной, а голос его звучал ясно и звонко:

– Приди, брат мой по крови! Приди, друг мой верный! Приди, отец племени нуеров и вступись за детей своих! Покажи нам силу свою! Покажи нам благословение свое!

В центре озера зародилась волна и покатилась к острову, обогнула с юга, ворвалась в протоку и вздыбилась, обратившись в огромное чешуйчатое тело, увенчанное гигантской змеиной головой.

Нуеры, что пытались поглотить казаков на морском берегу, по сравнению с ним вспомнились сущими шмакодявками.

Митаюки попятилась, судорожно вцепилась в молоденькую березку, сразу закачавшуюся от столь сильного рывка.

Огромный тотем распахнул алую пасть, украшенную двумя изогнутыми зубами в размер человека, и зловеще зашипел.

– Пли! – махнул рукой немец, и в пасти расцвели темно-красные пятна.

Нуер захлопнул пасть, ринулся на врагов. Казаки моментально присели за щиты, выставив вперед копья. Удар огромной головы разметал людей, как легкие веточки. Змей вскинулся, выбирая жертву – но тут грохнул выстрел кулеврины. Куда попал муж – ведьма не поняла, но попал больно. Нуер изогнулся, зашипел, повернулся к белому облаку, расплывающемуся среди ветвей ивы, метнулся…

– Нет!!! – душа ведьмы содрогнулась от страха, и Митаюки, бросив березу, сделала шаг навстречу чудовищу, выставила вперед руки, всей своей волей пытаясь вцепиться в разум огромного тотема. Справиться с волей столь могучего зверя она не могла и не пыталась. Просто заставила чуть-чуть промахнуться, и удар пришелся не в Матвея, а рядом с ним, в пустую землю.