Глубокая печаль

Син Кёнсук

Глубокая печаль

Copyright © 1994 by Shin Kyung-Sook

All rights reserved.

© Капарушкина Д. И. (Чанг Диана),

перевод на русский язык, 2025

© ООО «Издательство АСТ»,

издание на русском языке, 2025

* * *

Предисловие переводчика

Хочу искренне поблагодарить мою маму,

которая не раз перечитывала перевод,

и мою семью за неизменную поддержку.

Отдельная благодарность вам,

читатели, за смелость окунуться

в непростой мир этого романа.

Есть книги, которые невозможно забыть, к которым хочется возвращаться снова и снова. «Глубокая печаль» Син Кёнсук – одна из них.

Этот роман – тихий, но неумолимый прилив боли, который накатывает волнами. История любви Ынсо, Вана и Сэ – героев, связанных узами судьбы, – раскрывает одиночество, боль безответного чувства и неосуществленные надежды. Син Кёнсук будто извлекает из души своих героев все, что только может испытать человек, и переносит это на страницы книги.

Название «Глубокая печаль» отражает саму суть романа: он не о ветвях и листве, а о корнях существования главной героини. Ее любовь – это печаль. Если бы печаль Ынсо была подобна смене времен года, если бы в ее душе за зимой неизменно приходила весна, история сложилась бы иначе.

Искренне надеюсь, что книга оставит след в душе каждого. Молодым читателям она поможет пережить внутренние метания, выдержать удары судьбы и научиться замечать любовь, которая всегда рядом. Тем, кто уже многое испытал, роман откроется иначе – глубже, пронзительнее, потому что, пройдя через испытания, они взяли книгу в руки и поняли ее суть.

С уважением к автору,

героям и вам, дорогие читатели,

Диана Чанг

Всматриваюсь в улицы при первых признаках рассвета.Деревья, здания, асфальт.Мчится выскочивший из туннеля автомобиль, бледные ртутные лампы…Терпеливо пережидаю ночь.Думаю о твоих пронзающих душу глазах.Ушла ли в море та черепашка, которую мы отпустили однажды?Хочу, чтобы она снова приплыла сквозь вереницу бессонных дней и закрыла мне глаза.Ты сейчас спишь. А я вот нет.Идут изнуряющие дни. Как же мне повезло, что на этом свете есть ты.…Посвящаю тем, кто любил, но у кого не сбылись мечты

Пролог

Я хочу написать об одной женщине. О женщине, которая иногда плачет, задаваясь вопросом: зачем жить, если любовь невозможна? Назову ее Ынсо.

С какого же времени я начала вынашивать и взращивать эту женщину в себе?

Поначалу она имела лишь смутные очертания, и я думала, что она будет только иногда проплывать мимо меня или ранней весной, или в дождливую октябрьскую погоду, но постепенно эта женщина заполнила мою душу целиком, не давая ни минуты покоя. Однажды я увидела, как она проснулась в своей комнате посреди ночи от мучительного волнения. За окном, занавешенным шторами, шел холодный дождь. Женщина протянула руку, достала с полки сборник стихов, раскрыла его. Той ночью она читала стихотворение поэтессы Чо Ын «Сейчас дождь…»:

Прошу тебя, встретимся на краю пропасти. Прошу тебя, улыбнись мне там и как в последний раз пожми мою руку. Тогда, может быть, я выжму кровь косули и дам ее испить тебе[1].Ах! Это чудо,Что на моем пути, на котором я пою эту песню,Сейчас идет дождь…

Застыв на месте, она прислушалась к звуку дождя, закрыла томик стихов, а потом прошла на кухню, залила холодной водой рис, перемешала его и начала громко есть. Но вдруг, совершенно ослабев, опустила руку с ложкой, словно что-то застряло у нее в горле. Именно в тот момент я и увидела женщину при комнатном свете в отражении окна. Вот бы вернуть ее в прошлое, вновь показать дом, в котором ей захочется жить. Эта женщина – сначала я думала, что она ничего не значит для меня, – все же сумела свить гнездо в моем сердце, и я вновь и вновь возвращаюсь в мыслях к ней.

Что разбудило ее посреди ночи и заставило читать стихи, что побудило есть рис в холодной воде?

Любовь…

Эта женщина считала, что любовь и только любовь является неподвластной нам и непреодолимой силой. Неподвластная сила… Насколько же она тогда непреодолима? Это то, что не под силу человеку, то, что невозможно запретить общественными нормами, то, куда не может вторгнуться политическая власть. То самое, что заставляет петь всеми фибрами нашей души. Прекрасная свобода.

Становимся ли мы сильнее, когда чувствуем на себе ее воздействие, разрушающее установленные нормы, которые мы обещали друг другу соблюдать? Или, наоборот, любовь делает нас слабее?

Словно поспорив сама с собой, я решила проверить это и украдкой стала наблюдать за душевными муками женщины.

Именно сила любви не позволяла моей героине отказаться от своего существования. И, кто знает, уничижит ли это великое чувство моя скромная попытка описать его на словах. Я лишь писала о ней, не испытывая чувства по-настоящему, – так я пыталась хотя бы на шаг приблизиться к ней. Нет, даже не так. Это была всего лишь жалкая попытка. Я не сумела понять то, что казалось таким ясным, как прозрачная вода. Оно осталось для меня недоступным, поэтому я восхищаюсь теми, кто проникает в глубины жизни, чего бы им это ни стоило.

Та женщина, какими-то судьбами оказавшаяся на обочине жизни, увидела любовь, но только со спины, и, увы, стала ее пленницей.

Иногда незнакомка, живущая во мне, что-то шьет. А я сижу рядом и… Да-да, давайте поговорим о ее шее, об этой простой, скрывающей грусть линии, в которой я иногда вижу будущее человека. Этот изгиб становится центральным в силуэте человека со спины.

Кто знает, может, когда эта женщина склоняет голову в одиночестве, и ее судьба делает это вместе с ней. А когда поднимает, то и судьба воспаряет ввысь. В полутьме снова и снова линия шеи вытягивается, может, так незнакомка хочет, чтобы и жизнь ее озарилась светом? А что происходит между моментом склонения и поднятия головы? Между наступлением и отступлением, и что активнее и действеннее из них? Кажется, вот-вот счастье станет твоим, но упускаешь его. Кажется, что ты можешь сделать шаг вперед, но отступаешь. Как же это утомительно! Пальцем я вырисовываю линию шеи этой женщины.

Линия шеи своей четкостью и изяществом похожа на птицу, парящую птицу. Ее полет прекрасен. Но почему же эта красота вызывает тревожное чувство? Почему все красивое так непостоянно? И тут мне показалось, что похожая на птицу линия шеи, позабыв, что соединяет голову с телом, вот-вот взлетит. Но что произойдет, если так и случится? Моя героиня сейчас варит рис, скоро она вытрет руки, и, мне кажется, четкая линия ее длинной шеи сразу вытянется.

Людей привлекает такой изгиб, они с замиранием сердца заглядываются на женщину с такой изящной линией шеи. Но все дело в том, что эта линия им видна только со спины. Сколько бы они ни смотрели, затаив дыхание, на незнакомку, они будут видеть ее только со спины, стоя позади. И в таком положении будут протекать любовные отношения людей, смотрящих в разные стороны. А ведь любовь, следуя наклону шеи, направляет жизнь этой женщины. Вот так она иногда видится мне.

Но есть и здоровая, элегантно возвышающаяся линия, которая вырисовывает плавный силуэт горного хребта, подножие которого устлано мягким пухом. Женщина с такой линией шеи, когда солнце начинает садиться, берет корзинку и идет на рынок за свежими листьями салата, а потом перебирает сочный сельдерей. На кухонной полке у нее рядом стоят баночки со специями: семя молотого кунжута и молотый чеснок. Она тонко нарезает зеленый лук – и все это так живо и прекрасно. На рисовой воде женщина приготовит еще и омлет, замешенный на соленой икре минтая. А когда солнце сядет, она, счастливая, с раскрасневшимся лицом от всевозможных дел, включит в гостиной свет, и сквозь шторы в самых дальних переулках будет еще долго слышен ее радостный смех.

Когда мы вынуждены влачить свое жалкое существование, не значит ли это, что мы попросту убиваем время? Да и само существование, в какой-то степени, не фатально ли? Мы ведь не выбираем, в какой стране, у каких родителей родиться, мы не можем жить так, как хочется, – нам как будто все время кто-то диктует эту жизнь.

Так и я, взращивая свою героиню, очень хотела, чтобы она выдержала такое существование и выжила. Но вот однажды увидела, как она пришивала пуговицу к блузке. Увидела ее склоненную шею, разглядела текущий под белой кожей внутренний мир – мир беспощадного разрушения, который неподвластен ей самой.

Если бы только она не погрузилась с головой в эту непреодолимую силу, если бы только знала, как надо совмещать безразличие и привязанность, она смогла бы все это пережить. Но, видимо, этой женщине, родившейся с печатью грусти на изгибе шеи, не суждено обмануть судьбу.

Наблюдая за временем, которое, раскинув свои сети, витало, словно горячий, душный воздух над существованием моей героини, я проснулась однажды на рассвете, взяла томик стихов чернокожего поэта Ленгстона Хьюза и прочитала стихотворение, написанное в джазовом стиле:

Спускался ли ты когда-нибудь к рекеВ два часа ночи один?Сидел ли у реки,Переживая, что тебя бросили?Думал ли ты когда-нибудь о своей матери?Об умершей матери? Бог да благословит ее!Думал ли ты когда-нибудь о своей девушкеИ желал ли, чтобы она не рождалась на свет?Спускаюсь я к реке Гарлем:В два часа,Ночью,Один.О, Боже, дай мне только умереть!Но будет ли кто грустить обо мне, когда я умру?

Когда я пишу о той женщине, на глаза наворачиваются слезы, потому что мне кажется, что она вот-вот исчезнет в водовороте непреодолимой силы. В такие минуты я думаю о тех двух стихах, которые прочла она, которые вслед за ней прочла и я. Ведь все проходит, и время переживаний тоже, после чего на душе становится намного легче. Даже только что совершенный грех, став воспоминанием, значительно облегчает нашу жизнь.

Почему же у меня вырвалось только это: «Встретимся на краю пропасти»? Почему только на краю пропасти захотелось выжать кровь косули и наполнить ею твои уста? На душе еще остался грех, который до сих пор не исчез в воспоминаниях. А кто знает, может, сейчас тот человек где-нибудь сожалеет о моем появлении на свет.

Тут я подняла голову: передо мной лежали тетрадь и ручка…

Весна

Порой кажется, чтоесли бы мы только умели ждать,то смогли познать уже полжизни.Мы с самого рождения чего-то ждем.Чтобы получить что-то,мы готовы ждать вплоть до самой своей смерти.Когда кто-то покидает нас, мы ждем его возвращения.Сегодня ждем завтра, а когда упадем, ждем, когда встанем.А я жду тебя.

Раздавленный гранат

Ынсо мыла запачканные раздавленным гранатом ноги, от которых исходил сладковатый аромат. Она с удовольствием его вдыхала, и тут в дверь постучали…

Она выключила в комнате свет и легла в кровать, рассчитывая заснуть, постоянно ворочалась с бока на бок, но вместо ожидаемого сна пришла головная боль. Ынсо встала, в темноте подошла к проигрывателю с лежащей там пластинкой, и включила. С обеда без перерыва она слушала Бетховена, сонату для фортепиано № 17 ре минор «Буря» в исполнении Альфреда Бренделя. Эта мелодия должна будет звучать завтра по радио.

Измучив себя в ожидании Вана, еще до рассвета Ынсо за короткий промежуток времени, совершенно незаметно для себя и вовсе не имея привычки делать что-то заранее, вдруг написала в раздел «Музыкальная прогулка» такую статью о сонате Бетховена «Буря»:

«История названия сонаты для фортепиано № 17 ре минор.

Антон Шиндлер, ученик Бетховена, попросил дать ему ключ к пониманию этой сонаты. И Бетховен посоветовал прочитать трагедию Шекспира ″Буря″. Этим ответом Бетховен раскрыл замысел этой сонаты. Мрачная тень крайнего напряжения от начала до конца сопровождает все три части сонаты. Первая часть с многочисленными вариациями является прекрасной гармонией фантазии и реальности. Вторая часть сонаты, хотя и исполняется в спокойных тонах, создает атмосферу напряжения перед бурей. Сегодня вы услышите третью часть. Когда будете ее слушать, обязательно заметите, что звук льется с напором не переставая. Эта часть, словно наполненная обжигающим ветром, прекрасна силой исполнения. Среди всех сонат Бетховена для фортепиано соната № 17 ре минор отличается своей особенной силой и напором. Попытайтесь прочувствовать ураганный ветер в игре фортепиано».

Завтра по радио будет передаваться третья часть сонаты – как раз та часть, которую она слушала чаще всего. Почему-то, когда Ынсо представляла себе руки пианиста, ни на мгновенье не останавливающиеся и взлетающие над клавишами, как от бури, ее душевный вихрь, поднимающийся от мысли о Ване, утихал.

Когда Ынсо слушала «Бурю» Бетховена, она соглашалась с тем, что идея катарсиса, основы теории в современной музыке, здесь как никогда уместна. В грусть нужно вложить еще большую грусть, только тогда она изольется через край и освободит душу, это как в переполненный стакан налить еще воды. Ежеминутную сердечную боль может вытеснить только боль еще мощнее, а бурю может погасить только ураган.

Ынсо встала, чтобы умыться. Ей захотелось окунуть лицо в холодную воду. В комнате без освещения было темно. Только от включенного проигрывателя лучики – красный и синий – падали на ее хлопчатобумажную пижаму. Хотя в темноте было трудно нащупать тазик с водой, она не включила освещения. Если в комнате включить свет, в зеркале появится ее отражение – по привычке она посмотрит на себя и вновь столкнется со своим взглядом, горящим в долгом ожидании.

«Порой кажется, что если бы мы только умели ждать, то смогли бы познать уже полжизни. – Ынсо усмехнулась. – Да, это так. Мы с самого рождения чего-то ждем. Чтобы получить что-то, мы готовы ждать вплоть до самой своей смерти. Когда кто-то покидает нас, мы ждем его возвращения. Сегодня ждем завтра, а когда упадем, ждем, когда встанем. А я жду тебя».

Каждый раз, когда ночью ей приходилось видеть свое отражение в зеркале, она не могла узнать себя. Сравнивая лицо в зеркале со своим истинным лицом, Ынсо словно задавалась вопросом: «Кто ты, человек?» И в такой момент ощущала острую боль, как будто ее, как ветку гранатового дерева, ломали, – эту боль она испытывала всегда в ожидании Вана. «А я не хочу!» Ынсо решительно встряхнула головой, пошатнулась и наступила на что-то. Это и был гранат.

Хотя она очень осторожно ступала в темноте, гранат все-таки попал ей под ногу. Хрясть – и раздавился. Хрустнув, он испустил свой особый нежнейший аромат. Гранатовые бусинки стали скользить, просачиваться между пальцами ног, щекотать ступни. От неожиданности Ынсо на мгновение замерла, продолжая стоять на раздавленном гранате. Жесткая кожура ягоды впивалась между пальцами, и казалось, что вот-вот пронзит до крови, но Ынсо не шевельнулась. Кисло-сладкий аромат раздавленных гранатовых бусинок мгновенно разнесся по всей комнате. Он был повсюду: за шторами, между рабочим столом и настольной лампой, на стуле и между кипой газет, в тапочках и в обувном шкафу.

Несколько дней назад Ынсо машинально взяла гранат со стола в мастерской Сэ. Она не собиралась его забирать, но все-таки принесла домой. В тот день разговор между ними никак не клеился, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу, она взяла со стола гранат. Когда Сэ увидел, что Ынсо забрала ягоду из композиции, расставленной для его учеников, он поведал, что в конце прошлой осени специально ездил домой в Исырочжи за гранатами и привез сюда. Он попросил положить ягоду на место и оставить его одного. Хотя Сэ и просил вернуть гранат, Ынсо специально, как бы выражая протест, продолжала держать его. Сэ грустно улыбнулся, словно почувствовал, что в тот момент творилось в душе Ынсо.

Грустная улыбка Сэ… Так улыбался не только он. Точно так же и Ынсо улыбалась как-то Вану.

Она не могла больше оставаться здесь, зная, что означает вот эта улыбка. Сэ еще не погасил ее, как Ынсо проговорила: «Я ухожу» – и сбежала по лестнице.

Держа в руке гранат, она села в автобус. По пути домой неотрывно, задумчиво смотрела на шершавую кожуру ягоды. Вспомнились дни ее детства, когда они играли во дворе дома Сэ под гранатовыми деревьями, которые в деревне были редкостью, не как хурма. Но у дома Сэ их было столько, сколько хурмы у других.

В те дни, когда гранатовые яблоки поспевали и начинали трескаться, Ван, Ынсо и Сэ расстилали под деревьями соломенную подстилку и играли до тех пор, пока не валились от усталости, тогда Ынсо ложилась на руку Вана, а Сэ – на ее руку. А когда начинал дуть ветер, им на лица сыпались зерна поспевших гранатов.

От внезапно нахлынувших воспоминаний Ынсо заново ощутила, как гранатовые зерна падают и щекочут лицо, и закрыла его руками.

Но, к сожалению, те дни ушли, как вода морского отлива, только воспоминания приливом настигали ее. Теперь, когда Ынсо приезжала в Исырочжи, где родилась, она не смотрела в сторону дома Сэ. Там по-прежнему густо росли гранатовые деревья. Они цвели, поспевали, затем опадали плоды, но взгляд Ынсо пробегал мимо и останавливался только на доме Вана.

Дом Вана стоял у дороги, ведущей в горы и к селу Исырочжи.

После того как семья Вана переехала в город, опустевший дом густо зарос сорняками, осыпался и слился с горами. Однажды, еще до его полного разрушения, Ынсо и Сэ пришли туда и долго стояли во дворе. Сорняки выросли в рост человека, издали было невозможно увидеть, кто там находится. Они не смогли открыть дверь в комнаты, испугавшись густой растительности, пробившейся через дыры в полу и дотянувшейся до самого потолка.

Каждый раз, когда Ынсо приезжала в Исырочжи, она садилась на корточки напротив заброшенного места, где раньше стоял дом Вана. Трогала ладонями то одно, то другое место и вспоминала. Вот здесь жили утки и кролики, которых выращивал Ван. Здесь, около родника, на полянке росли цветы портулака и мирабилиса. Здесь были бирюзовые ворота с калиткой. Она продолжала сидеть перед бесследно исчезающим домом Вана, а когда в ее памяти всплывало безрадостное прошлое его семьи, Ынсо хотелось плакать.

И в автобусе, разглядывая потерявшую блеск кожуру граната, ей захотелось плакать. Но лишь на какое-то мгновение подступившие слезы защипали глаза, лишь на миг они увлажнились, но она не заплакала. Видимо, не всякий раз, когда хочется плакать, можно это сделать.

Ынсо принесла гранат домой, положила под изголовье кровати и забыла о нем, но когда ждала Вана, когда ее душа была похожа на сломанную ветку гранатового дерева, в порыве отчаяния схватила ни в чем не повинный гранат и швырнула. Ягода покатилась по полу и закатилась, как ей показалось, под таз для умывания, там на него Ынсо и наступила.

После этого пришлось везде зажечь свет и ползать на коленях по комнате, собирая семечки. Повезло, что не все они раздавились под ее ногами и отчетливо были видны повсюду на полу. Она повытаскивала семечки, застрявшие между пальцами ног, вытерла место, где раздавила гранат, налила воду в таз для мытья ног, и в тот момент, когда она в задумчивости вдыхала аромат граната, исходящий от ног, в дверь постучали.

Ынсо прекратила мыть ноги и посмотрела на входную дверь. «Кто бы это мог быть в такое время?» Часы на стене показывали три часа утра. Проигрыватель в тот момент начинал играть третью часть «Бури». «Может, это Ван?» Не вытирая ноги, она на цыпочках подбежала к двери:

– Кто там?

– Это…

За дверью прозвучал дрожащий от неуверенности женский голос.

Ынсо сквозь глазок посмотрела на лестничную площадку, но темнота в коридоре мешала разглядеть говорившую.

– Откройте дверь, откройте дверь, пожалуйста.

– Да кто же вы?

На ее вопрос опять не последовало ответа. Казалось, стоявший за дверью человек сам не знал, что ответить, и поэтому молчал. Закрытая створка с минуту разделяла Ынсо и женщину на лестничной площадке.

Первой заговорила женщина:

– Я не буду вам мешать. Просто побуду у вас немного и уйду.

– А вы знаете, который сейчас час? Неужели вы думаете, что я открою совершенно незнакомому человеку в такое позднее время?

– Я ваша соседка… Услышала музыку… И подумала, что вы не спите… Я не буду вам мешать. Просто посижу немного и уйду.

– Но почему?

За дверью опять молчали.

Промолчали оттого, что не знали, зачем оставили свою квартиру, пришли к совершенно незнакомой соседке, не понимали, что делают и к чему вообще все это.

– Потому что не хочу оставаться одна.

Подумав, Ынсо взялась за дверную ручку и уже начала поворачивать, чтобы открыть, но остановилась. Предчувствие предостерегало: впускать гостя, полагаясь на чувства, просто глупо.

– Как я могу проверить, что вы моя соседка?

– Я вас знаю. Вы же иногда носите очки? Каштановая роговая оправа. Часто надеваете широкую юбку со складками. Сегодня вы были в голубой юбке, низ которой вышит рисунком из желтых ниток, и в синем жакете. Через плечо у вас была коричневая сумка на длинной ручке. Я даже помню ваши туфли. Они в клеточку, на низком каблуке, и сегодня вы вернулись домой с букетом китайской гвоздики.

Женщина за дверью описала все с точностью до мелочей.

В одежде, о которой рассказала гостья, Ынсо сегодня ходила на радио. На обратном пути она купила букет китайской гвоздики, поставила его в вазу на столе, для Вана, когда он придет ужинать.

– Откуда вы так хорошо меня знаете?

– Я видела вас в окно, когда вы стояли у светофора на перекрестке. Знаете парикмахерскую «У госпожи Су», которая находится под мостом напротив нашего дома? Я хозяйка этой парикмахерской, частенько вижу вас оттуда, когда вы проходите мимо. Вы все время ходите с опущенной головой, да так низко, что видна вся ваша шея. Недавно видела, как вы чуть не столкнулись с какой-то женщиной, идущей с рынка.

Ынсо промолчала, а потом спросила:

– Вам плохо, да?

Женщина за дверью дала понять, что она уйдет, если Ынсо не откроет дверь.

– Извините. Я и правда просто так зашла. Просто хотела побыть с кем-то до рассвета, даже можно и без разговоров. Хочется побыть с кем-нибудь рядом.

«С кем-нибудь рядом? Рядом?» – эхом отдалось в ушах Ынсо.

– Извините, пожалуйста. Я пойду.

– Подождите.

Почувствовав, что женщина сейчас уйдет, Ынсо торопливо открыла дверь, закрытую на ключ.

– Входите.

Яркий свет комнаты осветил женщину, стоявшую в темном коридоре. Длинные волосы с химической завивкой забраны заколкой, длинная тонкая футболка белого цвета, похожая на пижаму, надета поверх плотно облегающих джинсов. Бледное лицо.

– Входите!

Женщина, которую Ынсо не могла видеть и которая несколько минут назад так настойчиво пыталась войти в комнату, казалось, совершенно забыла о своей недавней просьбе и теперь, когда ей разрешили войти, неподвижно стояла в коридоре.

Лицо ее выражало полное недоумение. И зачем только она так хотела войти в чужой дом? Они молча стояли, разглядывая друг друга. Одна – в коридоре, другая – в квартире.

Но тут взгляд женщины упал на ноги Ынсо, и она усмехнулась. Усмешка удивила Ынсо, но, проследив за ее взглядом, хозяйка квартиры увидела семечки граната между пальцами ног, которые не успела вытащить, и улыбнулась.

– Это я на гранат наступила.

– Гранат?

Повторив слово, женщина в одно мгновение оказалась в комнате и сделала это так быстро и легко, как будто кто-то снаружи вдунул ее в комнату, словно кусочек бумаги. Это было совершенно непохоже на ту онемевшую и растерянную гостью, которая стояла в коридоре.

Ынсо поставила снятые женщиной тапочки, украшенные круглыми цветочками, на обувной шкаф и закрыла дверь на ключ.

Спросила, что гостья будет пить, и, не получив ответа, достала из холодильника молоко, разогрела, налила в чашку и подала женщине. Хотя та и смогла, как листик, легко впорхнуть к ней, свет озарил ее усталое потемневшее лицо. Было даже удивительно, как эта женщина могла так бойко и четко отвечать на все вопросы, доказывая, что живет в соседней квартире.

– Будете молоко? Оно было холодным, я разогрела.

– Не стоило вам беспокоиться.

Женщина взяла кружку, протянутую Ынсо, и стала пить молоко мелкими глотками, но каждый глоток молока давался ей с большим трудом – это было видно по судорогам в шее. Она опустила кружку, не выпив и четырех глотков.

У гостьи были очень узкие ноздри. На ее маленьком, с белыми щеками лице эти ноздри выделялись темными пятнышками. На ухоженных средней длины ногтях был сделан бесцветный маникюр, в наспех собранных волосах виднелась заколка с небольшим цветком глиняного цвета.