Фьямметта. Пламя любви. Часть 2

– Хм, не беда. Кстати, я тоже забыл сказать: какое-то время тебе придется обойтись без своей кареты. Антонио едет в Неаполь порожняком. Я вернулся морем.

– А как же Фьямма? Я думал, вы прибыли вместе.

– Если бы, – Луис Игнасио иронично улыбнулся. – Эта плутовка улизнула от меня в компании какой-то родственницы, с которой случайно встретилась в Риме. Если я правильно понял, с двоюродной бабкой и ее супругом.

– А-а. Есть такая. Родная сестра ее деда по материнской линии, – герцог хмыкнул. – Да уж, не завидую Фьямме. Я видел супругов ди Клементе один раз в жизни, но хватило этого надолго.

Герцог с маркизом направлялись к выходу, когда Джанкарло внезапно остановился:

– Постой, барон с баронессой живут в Аверсе. Вряд ли они решат сделать крюк до Неаполя, чтобы завезти сюда сестру. Знаешь что, ты ступай к Хасинте, а я пойду распоряжусь, чтобы отправили экипаж в Аверсу. Пусть коккьере дождется приезда Фьямметты Джады и заберет ее домой.

* * *

– Ну как ты, Гатита?[25] – Луис Игнасио нежно и бережно обнял сестру. – Дай-ка посмотрю на тебя.

Он отстранился и пристально вгляделся ей в лицо.

– Что-то мне не нравится твой вид, – произнес маркиз встревоженно. – Ты слишком бледная. Может, стоит позвать доктора? Жаль, мы не в Испании. Не доверяю я местным докторишкам.

Хасинта Милагрос скривилась.

– Не говори глупости, Лучо. Со мной всё в порядке. Во время родов я потеряла много крови. Именно в этом причина теперешней бледности. К тому же доктор говорит, что у меня на почве предродовой истерии развился хлороз[26].

– Но это же надо лечить! – воскликнул Луис Игнасио. – Куда смотрит твой муж?!

– Туда, куда нужно, – ответила Хасинта с улыбкой. – Не горячись. Джанкарло позаботился о доставке железистой воды из Поццуоли. Кроме того, доктор прописал железно-яблочную тинктуру[27] и попеременно эликсиры «Белая вода Турина»[28] и «Золотая вода»[29]. Не поможет это – раздобудем чудодейственные капли Бестужева[30].

– Может быть, нужно какое-то особое питание? – спросил маркиз озабоченно.

– Да не волнуйся ты так! – воскликнула Хасинта. – Поверь, всё, что нужно, уже делается. Единственное, что меня печалит, – супруг запретил мне кормить малыша.

– И правильно сделал, – одобрительно высказался де Велада. – Надеюсь, Маддалони при этом больше заботило твое здоровье, нежели красота твоей груди. Впрочем, последнее тоже немаловажно. Так что двумя руками поддерживаю его решение.

Хасинта Милагрос мелодично рассмеялась.

– Расскажи лучше, как ты съездил в Рим. Джанкарло сообщил, что в компанию с тобой напросилась Фьямметта Джада. Вы с нею поладили? Как ты нашел ее? Согласись, она мила и невероятно красива.

– Кстати, о ней. Зачем ты наговорила столько глупостей обо мне маркизе Гверрацци? Хотела заставить меня испытать чувство стыда?

Хасинта лишь фыркнула на такое предположение.

– Даже не рассчитывала на это. Как заставить испытывать то, что в тебе полностью отсутствует с рождения?! – ответила она с добродушной улыбкой. – Слава о тебе прибыла в Неаполь прежде тебя. Твоя репутация была чересчур общительна. Она с превеликим удовольствием возвестила здешней публике о том, что именно представляет собой маркиз де Велада. К тому же думаю, пообщавшись с тобой, Фьямметта смогла узнать и оценить по достоинству тебя настоящего.

Луис Игнасио со скептично-ироничным выражением лица изогнул бровь, а Хасинта взяла его руку, поцеловала тыльную часть ладони и прислонила к своей щеке. Луис Игнасио сразу же распустил пальцы и нежно погладил сестру по лицу. Она ответила любящей улыбкой и потянулась за его лаской, словно кошечка. Хасинта Милагрос с детства знала, каким образом укротить недовольство брата, и всякий раз при случае беззастенчиво пользовалась этим.

Ее удивляло и злило, когда кузина, она же невестка, называла Луиса Игнасио бездушной скотиной и неисправимым, законченным эгоистом. Хасинта видела брата в ином свете. Для нее он был чутким, любящим и заботливым. После смерти родителей Луис Игнасио стал для них с Инес Адорасьон не просто опекуном, но главным человеком в их жизни, с которым привыкли делить все радости и горести.

Впрочем, старшая из сестер де Велада знала и о том, что исключительно притягательная внешность старшего брата повлекла за собою столько амурных приключений, вскружила столько падких на подобную мужскую красоту ветреных женских голов и послужила причиной стольких скандалов и дуэлей, что за маркизом в свете прочно закрепилась слава распутника и бретера.

Может быть, для окружающих он и был таковым, а еще черствым и себялюбивым, но Хасинта знала, что это маска, за которой скрывается доброе и любящее сердце. Одно его отношение к маленькой дочке чего стоило! Ей бы хотелось, чтобы таким же ласковым, трепетным и заботливым отцом стал для их детей супруг-герцог.

– Ну так как? Вы смогли поладить с Фьямметтой? – продолжила допрос Хасинта.

– А разве у нее был шанс со мною не поладить? Кто, как не ты, может знать, каким милым обаяшкой я могу при желании стать. Уверен, твоя подруга в восторге от твоего старшего брата.

Хасинта Милагрос закатила глаза:

– Милый братец, раздутому эго не тесновато в твоем теле?

– Ты же знаешь, дорогая сестрица, мой эгоизм побеждает альтруизм, а эксцентричность опережает тактичность.

На сказанное Хасинта выразила недовольство:

– Зачем ты всё время наговариваешь на себя? Ты верно сказал: кому, как не мне, знать, каков ты на самом деле.

Луис Игнасио приобнял сестру и чмокнул в макушку.

– Дорогая, твой брат уже успел поделиться с тобою новостью? – спросил входящий в будуар супруги герцог Маддалони.

– Новостью? Какой новостью?

Хасинта Милагрос вывернулась из рук Луиса и заглянула ему в лицо, но он удовлетворять интерес не торопился, поэтому герцогиня обратилась к супругу:

– О чем речь, дорогой? С момента рождения сына я не видела тебя таким довольным.

– Твой брат попросил руки моей сестры.

Услышав сказанное, Хасинта перевела удивленный взгляд на Луиса Игнасио. Ее милый ротик округлился в изумлении. Де Велада склонился к ней и пальцами за подбородок прикрыл его обратно:

– Смотри, не вырони глаза на щеки! – произнес он с добродушной иронией.

– Это правда? – спросила Хасинта у супруга, не очень-то поверив сказанному.

Перевела взгляд на брата и добавила:

– Это не розыгрыш?

– Обижаешь, Гатита. Разве я похож на того, кто шутит такими вещами?

– Ты похож на того, у кого были десятки романов и сотня женщин, – воскликнула находящаяся в состоянии полного замешательства Хасинта Милагрос.

– Да, но никому из них прежде не удавалось согреть в теплых и нежных руках мое сердце. Маркизе Гверрацци удалось.

Луис Игнасио произнес это с ироничной улыбкой – ни сестра, ни ее супруг не поняли сначала, шутит или говорит всерьез.

– Дорогая, мне кажется, твой брат сейчас выразился не о моей сестре, – произнес Джанкарло с иронией, обращаясь к супруге.

Луис Игнасио рассмеялся.

– Хорошо, скажу иначе. Маленькая ржавая булавка проникла мне под кожу. Расположилась там и постепенно завладела всем существом. Моими мыслями. Моими делами и заботами. Сейчас, когда ее нет рядом, я себе не хозяин. Не знаю, куда себя деть и чем занять.

По интонации маркиза вновь было непонятно, на какую реакцию он рассчитывает, но Хасинта, видимо, что-то уловила в ней, потому что, обращаясь к мужу, в полной растерянности произнесла:

– Видимо, это правда, дорогой. Я давно не видела брата таким воодушевленным.

Переведя взгляд на Луиса Игнасио, добавила:

– Я всегда знала, что вы, мужчины, любите не нас, женщин, а свое состояние рядом с некоторыми из нас.

Обращаясь к мужу, заключила:

– Похоже, твоя сестра стала бальзамом жизни и радости для моего брата.

– Да, похоже, – ответил герцог Маддалони задумчиво. – Видимо, судьба заставила нас четверых разыграть партию французской карточной колодой[31]. Можно сказать, сыграли на обмен в реверси: сначала я забрал сестру у маркиза, теперь он забирает мою сестру.

– Может, конечно, судьба и выбирает колоду, да и тасует карты тоже она, но играть в них приходится нам самим, – ответил в тон ему маркиз де Велада.

Он подошел к креденце, где стоял кувшин с водой, плеснул себе в стакан и отпил пару глотков.

– В моем случае исход был предрешен во время траурной мессы по четвертому герцогу ди Маддалони. Именно в тот момент, когда маркиза Гверрацци, присутствовавшая в церкви, обернулась на меня, я с головой нырнул в топкое, бездонное болото ее колдовских глаз. Мне захотелось тогда утонуть в них навечно либо броситься на поиски самого искусного живописца, у которого достало бы таланта запечатлеть на полотне хотя бы толику их истинной красоты. А в этом году в дверях этого самого будуара я снова столкнулся с маркизой Гверрацци и получил незаживающий ожог на сердце, оставленный пламенем ее роскошных волос.

Маркиз говорил всё это без тени иронии, с искренней, доверительной интонацией, заставив супругов Маддалони жадно внимать каждому слову. Эмоциональную речь Луис Игнасио завершил тем, что прочесал пальцами буйную шевелюру, подвязанную сзади в низкий хвост.

В будуаре какое-то время было тихо. Молчание осмелилась нарушить Хасинта Милагрос.

– Ты видел Фьямметту во время похорон отца Джанкарло? – спросила она с искренним удивлением.

– Только в церкви, во время мессы. Заметив мое внимание, она сразу же исчезла, заставив целый год вспоминать ту поразительную встречу.

– Так твой роман с рыжей танцовщицей был следствием встречи с Фьямметтой? – уточнила Хасинта настороженно. – Неужели ты и в самом деле влюбился во Фьямму?

– Да, я в нее влюбился, – ответил де Велада твердо и сам подивился тому, как легко и спокойно сорвалось с губ это признание. – И поскольку не привык растрачивать чувства вхолостую, у маркизы Гверрацци не остается выбора. Ей тоже придется влюбиться в меня.

– Да, но на примере наших родителей я сделала вывод, что взаимная любовь должна создавать брак, а не брак – взаимную любовь, – заметила Хасинта растерянно. – Ты уверен, что твоей любви будет достаточно для брака?

– Ты была маленькой и вряд ли помнишь, что говорил наш дед. Jamás te rindas, pase lo que pase. – Никогда не сдавайся, несмотря ни на что – вот его девиз. Фьямметта Джада полюбит меня обязательно. Я не сдамся, пока не добьюсь взаимности.

– Знаешь, братец, – произнесла Хасинта задумчиво, – мне кажется, что ваш союз с Фьяммой и в самом деле будет счастливым. Вы скроены с ней по одному лекалу и звучите на одной струне.

– Наш союз с маркизой не может быть несчастливым, – ответил Луис Игнасио с улыбкой, – ведь его благословил сам папа римский.

Хасинта уставилась на брата непонимающе, а ее супруг, который вмиг просек ситуацию, с интересом уточнил:

– Ты получил папское разрешение на брак?

– Угу, – ответил маркиз самодовольно.

– Но как? – удивлению герцога не было предела.

– Адольфо Каллисто поспособствовал.

– Ха-ха, вот же хитрый сводник! – воскликнул Джанкарло восхищенно. – Впрочем, ты, шельмец, тоже хорош!

Мужчины расхохотались, а Хасинта Милагрос напряглась.

– Лучо, я правильно понимаю, что, имея на руках папское разрешение на брак, ты не станешь затягивать со свадьбой?

Де Велада кивнул в подтверждение ее правоты.

– Но как же Инес Адорасьон? Она не простит тебя, если пропустит твое венчание.

Луис Игнасио на мгновение вильнул виноватым взглядом, но очень быстро собрался и проговорил:

– Инес придется смириться с этим. В конце концов, я не железный. Тянуть с венчанием, имея на руках папское разрешение на брак, – верх глупости.

– А мне кажется, это было бы демонстрацией силы чувств и терпения, – произнесла Хасинта с напором.

– Пусть терпят те, у кого терпелка не доросла до нужных размеров. Я делать это не собираюсь.

От сказанной непристойности бледные щеки Хасинты зацвели слабым подобием румянца. Ее супруг поджал в усмешке губы.

– Знаешь, дорогая, теперь и я вижу, что Бог создал мою сестру и твоего брата лишь затем, чтобы соединить их в пару[32].

Глава 2

Войдя в палаццо Ринальди, Фьямметта Джада отдала Вольпину слугам и распорядилась, чтобы вещи отнесли в выделенные ей покои. По большому счету маркиза Гверрацци не планировала приезжать сюда. Она хотела прямиком ехать на виллу в Поццуоли. Но Филиппо, коккьере Джанкарло Марии, приехавший за ней в Аверсу, сообщил, что его светлость герцог распорядился привезти ее в неаполитанское палаццо.

Фьямма удивилась тому, что брат прислал за ней карету, но получить ответ на вопрос «откуда родственник узнал, что она будет в Аверсе?» не смогла. Возничий пожал плечами и сказал, что не в курсе источников информации господ.

Фьямметта хотела было отправить карету герцога обратно в Неаполь порожняком, но, поразмыслив, решила всё же посетить дом брата. Хоть кучер и успокоил известием, что с ее светлостью герцогиней и новорожденным маркизом всё в порядке, девушка собралась самолично убедиться в этом. Да и с Хасинтой Милагрос было бы не грех встретиться и переговорить. Ей есть что обсудить с сестрой маркиза де Велада.

К тому же она с семейством Пампанини прибыла в Аверсу к трем часам пополудни. Двоюродная бабка заставила пообедать с ними. Фьямме пришлось принять ванну с дороги и переодеться. Вновь оказаться в карете маркиза Гверрацци смогла только к семи часам вечера. Ехать в Поццуоли одной в сопровождении нанятого веттурино в такое время было верхом сумасбродства. Это понимала даже она. Одно дело – путь в столицу и совсем другое – к побережью. Блуждать в сумерках по разбитым дорогам с посторонним мужчиной не самое приятное времяпрепровождение. Да и десять мильо по сравнению с пятнадцатью – довольно значимая разница.

Фьямма поднялась по главной лестнице палаццо Ринальди, намереваясь сразу же навестить Хасинту Милагрос в ее будуаре, но, подняв глаза, напоролась на острый взгляд… маркиза де Велада. Она вовсе не ожидала в эту минуту увидеть того, о ком думала всю дорогу в Неаполь. Была уверена, что Луис Игнасио еще в Риме, ну или, по крайней мере, на полпути к столице Неаполитанского королевства. Поэтому его появление здесь и сейчас было сравнимо с громом посреди ясного неба.

Сердце Фьямметты дало сбой, а потом зачастило, как сумасшедшее. Вслед за этим вспорхнувшей в небеса птицей неожиданно взметнулось ввысь и ее настроение. А по спине отчего-то рыжими кусачими муравьями побежали мурашки.

Фьямма надеялась, что не слишком скоро встретится с Луисом Игнасио, но подспудно ждала этой встречи. Ждала момента, когда выпадет шанс оказаться наедине с маркизом. И вот эта минута настала, а слова, которые она всю поездку мучительно подбирала, вдруг вылетели из головы. Похоже, Луис Игнасио заболел тем же безмолвием. Но, что удивительно, это молчание связывало их посильнее любой дружеской беседы или признания в испытываемых чувствах.

Де Велада, не произнося ни слова, жадно всматривался в до боли знакомые черты любимого лица. В глаза, в которых он увяз так, что и выпутываться не хотелось. Пытался вдоволь насладиться их страстной глубиной, которая отзывалась во всём теле непомерным желанием. Млел от вида ее белоснежной, практически перламутровой кожи, сквозь которую просвечивались пульсирующие голубые жилки. Она была настолько белой и тонкой, что впору сравнивать с яичной скорлупой.

Маркизу казалось, что эту женщину Господь вылепил специально под него: и аккуратный носик, который так мило морщит и вздергивает, вызывая у него в груди щекотку смеха, и губы, которые манят, как персидского шаха – рубины, и медь волос, от которой и сказочные драконы пришли бы в небывалый трепет, и родинку, от которой он дуреет. Эта женщина даже краснеть умеет так, что у него становится тесно в чреслах. Она вообще вся, с головы до ног, – ходячий соблазн для него.

Фьямметта Джада заметила, как губы Луиса Игнасио принимают привычное им положение, свойственное насмешливой улыбке, после чего мягкий, бархатный голос согрел и огладил ее кожу:

– Почему ты сбежала из Рима? – спросил Луис Игнасио тихо и вкрадчиво.

– Я не сбежала. Я просто уехала, – ответила Фьямма так же тихо, судорожно пытаясь собраться с мыслями.

– И почему же ты ПРОСТО УЕХАЛА? – маркиз выделил голосом два последних слова.

– Не желала терпеть повторно ваши неуклюжие объятия, – Фьямметта внутренне порадовалась, что довольно быстро взяла себя в руки и была готова к привычному словесному поединку с маркизом.

– Они не были неуклюжими! – возмутился Луис Игнасио. – Впервые слышу столь неприкрытую ложь. Уверен, когда повторим их, ты признаешь, насколько не права и как тебе это нравится.

– Уверена, мне не придется делать этого. Второй попытки у вас не будет, – ответила Фьямма с вызовом.

– Ну, это мы еще посмотрим, – то ли предупредил, то ли пригрозил маркиз.

Фьямма неожиданно для себя вспыхнула румянцем предвкушения, а карие веснушки в болотистой радужке глаз загорелись огнем желания. Луис Игнасио нарочно развел ее на эмоции, и ему жутко понравилось то, что увидел.

Фьямметта, заметив на мужском лице улыбку довольного кота, разозлилась, но злость была какой-то странной. В нее подмешивались привкусы любопытства, интереса и азарта. По всей видимости, маркиз уловил это, потому что с острым прищуром произнес:

– Интересно, какие мысли сейчас роятся в твоей огненной бедовой головке? Они явно связаны с моей персоной.

– Совершенно верно, – подтвердила Фьямма его предположение. – Я представляю вас на полпути к Мадриду.

Маркиз рассмеялся:

– Да уж, твое воображение действительно не знает берегов.

– Мое воображение берет пример с вашей назойливости. Она вот точно узды не знает.

– Узды не знает твоя колкость, но у меня и на нее узда найдется. Да, ты лучший соперник по словесным баталиям, какого мог бы себе пожелать. Но колкость колкости рознь. У одних она – крючок, с помощью которого эти особы пытаются вызвать интерес или обратить на себя внимание. У других – лучший способ надавать словесных пощечин. Для третьих – зарядка для ума, эдакая словесная «креольская игра»[33]. В твоем же случае колкость – попытка воздвигнуть стену между нами, подчеркнуть отстраненность. И потому мой долг упредить в бессмысленности этого. Отгородиться от меня всё равно не получится.

Думаю, ты не станешь отрицать, что между нами определенно возникло притяжение. Оно так и искрит. И все твои словесные колючки именно оттуда. Уверен, что однажды этот запал рванет. Это лишь вопрос времени. Вот тогда-то поймешь, что тебе никто, кроме меня, не нужен.

– Меня забавляет игра в слова, – ответила Фьямметта с улыбкой. – В этом смысле беру пример с вас. У вас в этом вопросе опыта и мастерства гораздо больше, но я хорошая ученица, быстро схватываю. Тем более с таким острословом-учителем, как вы.

– Заметь, ты не стала возражать, что тебе никто, кроме меня, не нужен, – свои слова Луис Игнасио сопроводил ироничной ухмылкой. – Признание моей значимости для тебя вкупе с интересом к моей персоне – отличный коктейль для того, чтобы подняться на новую ступеньку наших отношений.

– Каких еще отношений?! – воскликнула Фьямма.

– Тех самых, которые я пытаюсь наладить.

– Как можно пытаться наладить то, чего никогда не было?

– Если их не было, то почему всю дорогу до Неаполя ты думала исключительно обо мне?

Маркиз де Велада сказал это наугад, но по вспыхнувшим румянцем девичьим щекам понял, что попал в точку, и на его страждущее сердце пролился сладкий бальзам самодовольства.

– Да что вы о себе возомнили?! – воскликнула Фьямма в полном смятении.

– То, что я твой будущий супруг? – вопрос маркиз произнес с утвердительной интонацией.

– Вот еще. Что за чепуха! Этому не бывать!

– Отчего же? В моей стране любая девушка, даже та, кто не знает меня лично, с радостью согласилась бы стать моей женой.

Фьямметта Джада показательно фыркнула.

– Вы упускаете из виду три немаловажных фактора: мы не в вашей стране, и я не любая девушка.

– Смею заметить, ты назвала два из трех.

– Третий фактор заключается в том, что эти девушки согласились бы стать вашей женой потому, что лично не знакомы. Мне же выпало сомнительное удовольствие узнать вас лично, поэтому я не попадаю в число тех счастливиц в кавычках, о коих только что вы рассуждали. Или хотите, чтобы я всякий раз в вашем присутствии растекалась лужицей, как иль-флотант[34] на солнце?

– Хо-хо! Даже мечтать об этом боюсь, – произнес маркиз де Велада с улыбкой. – Однако если прислушаешься к себе и услышишь внутренний голос, то уловишь, что рождена, чтобы стать моей. Молчишь? Почему молчишь?

– Следую вашему совету. Пытаюсь расслышать свой голос.

– И что же он тебе говорит?

– Ничего. Совсем ничего. Он молчит. Наверное, это такая форма его протеста.

– Что ж, поживем – увидим.

Вопреки сказанному, Луис Игнасио неожиданно привлек ее к себе рукой за талию и вжал в себя с такой силой, что ее тело вынуждено повторило все изгибы, все выпуклости тела мужского. Между ними сейчас не было никакого зазора, ни на йоту пространства, и никакой возможности у Фьяммы вывернуться из капкана властных и уверенных рук, держащих в объятиях. От этого Фьямметта напряглась и натянулась, как гитарная струна.

Проведя инстинктивно ладонями по мужской груди, она совершенно неожиданно укололась указательным пальцем о золотой позумент[35] на жюстокоре маркиза.

Девушка охнула, и маркиз ослабил хватку. Фьямма выставила палец вверх и заметила выступившую на кончике маленькую капельку крови. Она попыталась высвободиться из объятий мужчины, но не тут-то было. Луис Игнасио прижал ее крепче, после чего взял за руку. Медленно, не отрывая глаз от лица девушки и наблюдая за каждой реакцией, поднес окровавленный палец к своему рту. Еще медленнее обхватил его губами и чувственно облизал.

Фьямметта наблюдала за этим действом завороженно. Ее разум внезапно превратился в подтаявшее на солнце желе. Сквозь вязкую жижу, которой стал ее мозг, пытались пробиться рождающиеся в его нетронутой глубине предостерегающие мысли, но тут же юркими ящерками они убегали на периферию сознания.

Фьямма подняла лицо, взглянула на маркиза и тут же утонула, как муха, в расплавленном шоколаде его магнетических глаз. Они оба молчали, но ураган чувств, бушующий внутри каждого, делал тишину между ними настолько плотной, что она казалась практически осязаемой.

Луис Игнасио приблизил к ней лицо и медленно, нежно лизнул щеку возле самого уха, после чего с жадностью прихватил губами мочку, и по ее телу огненными змейками поползли мурашки.

Возбужденное дыхание девушки огладило лицо де Велады, и он втянул его ноздрями, наслаждаясь и смакуя, как самый изысканный, желанный десерт.

– Ты уже не думаешь про своего юного воздыхателя? – спросил маркиз хрипло и приглушенно. – Уверен, он даже на сотую долю процента не смог бы сделать того, что могу сделать с тобою я. Скажу без ложной скромности, в моих руках воспламенилась бы сама Пудицития[36].

Томный голос возле уха заставил Фьямметту Джаду с ног до головы покрыться сладкими мурашками предвкушения. Ей показалось, что бархатным, цепким голосом маркиз всё туже и туже оплетает ее путами, словно сорный вьюнок цветущую гайлардию[37]. Желание – этот безжалостный захватчик – пленило душу, парализовало волю, затуманило разум, воспламенило новыми, неведомыми ощущениями тело. Мир чувственности манил и затягивал Фьямму своей непознанностью, влекущей таинственностью. Именно поэтому она и нашла в себе силы спросить почти шепотом:

– Ну и что бы вы такое сделали? Чем вы, собственно, кроме опыта, от Анджело отличаетесь?

– Дело не только в опыте, мой милый огонек, хотя и в нем тоже, – маркиз улыбнулся, как довольный кот, вдоволь налакавшийся сливок. – Во-первых, я…

Он склонился к уху девушки и стал нашептывать в него слова, от которых на белоснежной коже ее лица рваными лепестками пунцовой розы запламенел румянец. Фьямма слушала сладкий, возбуждающий шепот и краснела всё больше и больше. Она была не в силах прекратить это бесстыдство. Услужливое воображение с поспешной готовностью рисовало в голове то, что маркиз рисовал словами. Жаркая волна предвкушения собралась где-то внизу ее живота. Всполошенное сердце выстукивало одобрительное стаккато. Предательское тело было готово с радостью воплотить в жизнь сладострастные фантазии маркиза. Да и сознание тоже было не прочь пуститься в эту авантюру.

Но маркиз вдруг отстранился от ее уха и совершенно иным тоном с ноткой легкой иронии проговорил:

– Ну что, mi Llamita, пойдем ужинать? Ты с дороги, наверняка хочешь есть.

– Что-что? – с большим трудом переспросила Фьямметта. Ее растерянность мешалась с заметной разочарованностью.

Луис Игнасио понимающе улыбнулся.

– Вы меня не поняли, маркиза? Повар вашего брата шепнул по секрету, что нас сегодня ждут дрозды под соусом перигё[38], заливное из фуа-гра[39] и медальоны[40] из косули в соусе демиглас[41].