Проклятый

ЙЕН ЛОКК

Проклятый

1

И разверзся ад.

Ни берега, ни дна…

Океан имеет границы: они определены широтой и долготой.

Пропасть была пугающей. Ты можешь упасть через двести, двадцать тысяч футов. И через два.

И я падал….

Ну, давай же!

Где дно?!

Я взорвался. Реально. На маленькие атомы. Не осталось меня. Не осталось ничего. Только боль.

Я понял, что чувствуют бактерии, когда их настигает волна от взрыва атомной бомбы. Бактерии умирают. Все было болью. Всепоглощающей.

Когда я перестал существовать, боль должна была закончиться. Но она переместилась из каждой клеточки организма в самую невероятную, самую немыслимую точку вселенной. Вся боль сосредоточилась в самой важной части человеческого тела.

Я не был верующим человеком. Для меня существовала высшая сила, но я не знал, как ее можно называть. Поэтому не верил. Я не верил в рай, будучи заключенным в собственном аду. Я видел ад.

Времени еще не существовало, но боль пробудила во мне интерес, если не к жизни, то к смерти уж точно. Ведь если я умер, почему так больно?

Мысли, агонизирующие в аду, натыкались на царапины, оставленные в моей жизни какими-то событиями, чувствами.

Часть мозга, не задействованная в агонии, слышала скрежет металла. Сквозь скрежет раздавался чей-то истошный крик. Я даже не мог определить, кто это кричал.

Вопросы всплывали плотным строем. Я еще не успевал обдумывать ответ, как возникали еще более страшные вопросы. И не менее странные ответы.

Страшно было сознавать, что ни на один вопрос ответов не было. Даже на такой простой, как «кто я». Я не знал.

Больше всего в агонии казался странным чей-то крик. Боль колотилась в виски, и не давала попытки идентифицировать кричавшего: человек или животное.

Внезапно над ухом раздался чей-то голос. Это было настолько странно, что я успел запомнить, о чем меня спросили.

–  Ты еще жив?

Нет. Я сдох. Вернее, пытаюсь это сделать. Но такого царского подарка я, скорее всего, не дождусь. Я хочу умереть. Отпустите меня. С этой мыслью пришло понимание, что меня что-то держит. Накатила волна тошноты, и я понял, что внутренности остались при мне.

Уже лучше. Значит, меня не разобрали на донорские органы. Но если эта боль продлится еще хоть долю секунды, я завещаю свою голову в музей естествознания. Может, там ее отрежут, и она не будет болеть.

Какое-то чувство пробилось сквозь толщу чего бы там ни было, и я понял, что это голод. Это удивило меня настолько, что я сел.

Сразу же произошло три вещи одновременно: меня стошнило, я даже не посмотрел куда, голова перестала болеть, и меня толкнули обратно.

– Парень, ты жив!

Теперь я узнал этот голос, он задал мне первый вопрос. Но он был не один. Четыре человека столпились возле кровати. Белые, голубые и зеленые халаты. Я еще не успел сформулировать вопрос, как уже понял, что знаю ответ: в госпитале, в реанимации. Хотелось бы знать, что я здесь делаю, ведь у меня ничего не болит.

Казалось невероятным, что когда-то я испытывал боль, был в агонии. Не реагируя на восторженные восклицания врачей, я содрал с себя иголки, которые были прикреплены ко всем конечностям моего организма. Бегло оглядев себя, я заметил, что никаких видимых увечий на моем теле нет. Только что-то мешало дышать. Через пару мгновений дошло – запах. Воняло металлом и жареным мясом. Запах был застоявшимся, словно в палате готовили барбекю. И очень-очень сильно передержали мясо на открытом огне.

Этот запах перебивал запах химикатов и чего-то кислого, скорее всего рвоты. Но заново блевать не потянуло. Уже плюс.

– Я могу идти? – спросил я у щебечущих в приступе восторга врачей. Одного взгляда хватило, чтобы зафиксировать их внешность. Три убеленных сединами и важностью патриарха и, неровная кожа, испещренная рытвинами, испуганные глаза, аспирант. Или молодой сотрудник. Все равно он смотрелся как младенец, писающий в штаны под пристальным взглядом седовласых профессоров.

Мой вопрос заставил их переглянуться, а молодой выкатил еще более испуганные глаза на меня и икнул. Вот сейчас меня чуть не стошнило.

– Молодой человек, чудо, что вы остались в живых. По всем показаниям, вы труп. – Патриарх с наименьшим количеством волос на круглой голове повернулся ко мне. Даже не двигаясь, создавалось впечатление, что он подпрыгивал, как мячик. Я засмеялся.

– Поверьте, я почти оправдал эти показания.

– Как вы себя чувствуете? – Задал вопрос аспирант. Видимо хотел показаться заботливым. Или профессионалом.

– Как будто меня долго жарили. – Желая приободрить новичка, я ответил правду. Я действительно чувствовал себя так.

В разговор вступил третий старец. В его взгляде угадывался величайший ум, кипучий ум, и я заранее решил для себя согласиться с тем, что он скажет, как бы абсурдно это не звучало.

– Вы умерли четыре дня назад.

Ага. И это тоже. ЧТО? А, он, наверное, имеет в виду клиническую смерть. Сейчас- то я жив. Хотя… я бросил быстрый взгляд на врачей, они со мной не согласны.

– Вы живы. – Добавил умник. Давно бы так! Трупы не разговаривают. Мало ли что покажут в кино! – Сейчас.

Заметив мой недоуменный взгляд, умник пояснил.

– Как долго вы будете живы, мы не знаем. Никто не знает.

Потрясение оказалось достаточным для того, чтобы перестать прикалываться. Эта фраза уже не была смешной, она была… трудной. По крайней мере, для меня.

– Может, лучше присядете? – добавил «мячик». Бейджик на его халате сообщил, что это кандидат наук, доктор и все это в обличии одного мячика. Пришлось замаскировать смех под чих. Патриархи переглянулись.

Я сделал себе похоронный вид и попытался выслушать все, что они мне хотели сказать с приличествующей событию миной. Оказалось очень трудно. Я ни на чем не мог сосредоточиться, и в то же время я замечал все. Такая внимательность расслабляла.

– Доктор Слейден, а в какой области вы специализируетесь? – почему-то этот вопрос оказался важнее предстоящего объяснения. От меня не укрылось, что два других обменялись мрачными взглядами, в которых, однако, присутствовала доля юмора.

Они, по-прежнему считают, что я задаю не те вопросы. Или просто предпочитают, чтобы я замолчал?

– М..м – промычал «мячик» Слейден. – Скажем, медицина катастроф.

Интересно. Ладно, зайду с другой стороны.

– Что со мной случилось такого страшного, что светила медицины созывают консилиум?

Интересно, я смогу заткнуться, чтобы выслушать хоть кого-то? Или буду продолжать прикалываться?

– Молодой человек, мы не знаем, кто вы. – Умник посмотрел на меня своими кипучими глазами, и я (наконец-то!) замолчал. – Мы знаем лишь то, что четыре дня назад вас доставили в центральную больницу Колорадо-Спрингс мертвым.

А это уже интересно! Я почти полюбил этих восторженных и настороженных одновременно патриархов. С аспирантом похуже, но умник мне нравился. Только он говорит не те вещи, которые могут нравиться.

– Ну, я так думаю, что имела место клиническая смерть, но меня же откачали! – Иначе быть не может… или может?

– Хм… в этом весь вопрос. – Слейден нахмурился. – Вы были мертвым уже в первые секунды. Вы не должны были быть живым ни сейчас, ни четыре дня назад. – А вот здесь поподробнее.– Был один шанс из миллиарда, что вы выживите, поэтому вас сразу доставили в …морг. – Меня передернуло.

– Доктор Слейден, вы патологоанатом? – я понял его смущенный взгляд. Медицина катастроф, как же!

–Вы пытались вскрыть меня? Не важно, просто объясните, почему я жив.

– Мы пытались понять, почему у вас открыты глаза, и ….

Представив картину, я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться вслух

– И вы кричите. – Совершенно не смешно! Но теперь я знаю ответ на этот вопрос. Как я мог кричать, если я был… это не мои слова, а мнение компетентных лиц! почти мертв. По всем показаниям.

– Я умер четыре дня назад. Кто мне объяснит, почему я умер.

Умник посмотрел на меня своими умными глазами, и я почувствовал себя неуютно. Настолько, насколько может быть неуютно полутрупу. Кто я?

– Опуская медицинские термины, можно сказать с девяносто процентной уверенностью: вы попали в аварию. Машину смяло, как гармошку. Но этим не ограничилось. Вы врезались в линию электропередач. Удар был настолько мощным, что столб, вопреки законам физики, упал в обратную сторону. Провода оборвались и задели машину. Как вы остались живы после разряда электричества свыше десяти тысяч вольт, остается загадкой.

– Не совсем так. – Поправил я его. – Я умер. Давайте остановимся на этом.

Я не понял, что сказал, но это уже не было важным настолько, чтобы я заинтересовался. – Почему я еще жив? Почему сейчас я стою и разговариваю?

– Почему-то у вас нет ни одного перелома. Вы очнулись. Не как сейчас, но у вас заработало сердце, мозг. У вас восстановились практически все функции организма.

– Какие остались в прошлом?

– Пока не знаем, вы ведь только очнулись. Поэтому постарайтесь понять нас, вы останетесь в больнице под наблюдением. Ваш мозг может отказать в любую, я еще раз подчеркну, в ЛЮБУЮ секунду. И вам самому будет спокойней, когда мы сможем что-то ответить вам наверняка.

– Я так понимаю, что буду подопытным кроликом. Хорошо. Только.... – желудок судорожно сжался, и меня замутило. Нет, сейчас я тупо хочу жрать. И сказал почти жалобно. – Я есть хочу.

Умник насупился.

– Молодой человек, вы пережили смерть, воскрешение из мертвых… и даже я не знаю, что заставляет функционировать ваш мозг. Вы живы, но сколько это будет продолжаться – неизвестно.

Я несколько задумался, вопросов было много, но я решил задать один из первостепенных

– Как зовут меня? – и пожалел, что задал его. Светила нахмурились. Сосредоточившись на ответе, я услышал

– Мы не знаем этого.

– Вы не знаете, кто я, как умер, как выжил. Что вы знаете?

–Что ваш мозг подобно…. – Умник замолчал, но продолжил через пару секунд. – К сожалению, мы не знаем, когда он откажет. Стресс, смерть или что-то иное заставляет его сжиматься подобно сердечной мышце. Он пульсирует. Периодически включаются и выключаются отдельные зоны, области.

Теперь я решил присмотреться к нему. Но это ничего не дало. То ли я не мог сфокусироваться, то ли он расплывался перед глазами. Скорее всего, мой многострадальный мозг отказывался работать в этом направлении.

– Мы пришли к выводу, что ваше поведение в последующем будет обусловлено тем, какая из зон в настоящий момент активизирована.

– То есть вспышками. – Подвел итог я. – Сейчас я хочу жрать.

Светила наконец-то прислушались к тому, что я говорю. Может, все не так плохо? Я накинулся на еду и долго не вслушивался в их бред сумасшедшего, который они деликатно называли анамнез. Я съел все и меня даже не стошнило. Я уже приготовился отпустить какой-то умный комментарий в адрес этих пессимистов. Но не успел.

2

Когда я пришел в себя, хотя это и звучало несколько схематично, то понял, что светит солнце. Интересно. В палате такие мелочи не ощущались.

Я потерял сознание, обожравшись овсяных хлопьев. Очень интересно. Ну, и где медицинские светила? С ними интересно поболтать, столько всего интересного узнаешь о себе. Да, я вспомнил свое имя. Надо будет сказать жерди, похоже, он у них там главный психиатр. Его имя я так и не смог прочитать. Может, сегодня мне будет легче сосредоточиться, и я смогу это сделать.

Вместе с именем пришло воспоминание, как я выглядел, когда последний раз смотрелся в зеркало: метр семьдесят девять, темные волосы, довольно правильные черты лица, серые глаза. Фигура, конечно не как у Шварцнеггера, слишком жилистый, но и не задохлик. Руки мускулистые, со вздутыми венами. В общем, можно смотреть и не особо тошнит.

Кстати, насчет еды. Я есть хочу. Вот только солнце мешает. Откуда оно в палате? Вчера не было заметно. Или было пасмурно? Я с наслаждением потянулся. Что за черт?!

Больше всего остального впечатлило солнце. Нет, серьезно, как я раньше на него не обращал внимания? Оказывается, ощущений больше, если открыть глаза. Я открыл, и, несмотря на слепящий свет, не зажмурился.

Второй мыслью было: где я? То, что я не в госпитале, я уже сообразил. Только… как я очутился здесь?

«Ваш мозг сокращается подобно сердечной мышце. Он пульсирует».

Кажется, я начал понимать. Я ни черта не понял! Но приходится мириться с реальностью. Я не помню, как я оказался… где?

Видимо, заработала доселе неизвестная часть этого недоразумения, гордо именуемого «серыми клеточками», и все мои последующие действия стер из памяти этот многострадальный кусок…. Чтобы не выругаться, как больше всего хотелось, пришлось по буквам произнести слово «мозг».

Кусок дерьма!

Все-таки не сдержался. Ну что ж, дерьмо как дерьмо. Как вся моя прошлая жизнь. Про нынешнюю ничего вразумительного сказать не могу. Пока сам не пойму во что вляпался.

Пока я тупо смотрел на солнце, желудок заурчал. Чтоб тебя!

Я огляделся. Просто супер! Даже на рекламных проспектах Ямайка казалась слишком далекой, чтобы просто хотеть быть здесь .

Да, и еще.… Откуда я знаю, что я на Ямайке? Наверное, все-таки мозги что-то запомнили. Возник и другой вопрос. Кто это?

Девушка лежала на животе, подставляя палящим лучам свою кожу цвета сливочного крема. Оченно интересно. Не похоже, что в прошлой жизни у меня были девушки. По крайней мере, не такие… Она выглядит, как супермодель.

Пока она не заговорила со мной, как минимум, нужно вспомнить, как ее зовут. И какого дьявола я делаю на Ямайке в обществе такого совершенства.

Что-то есть хочется…. Мой желудок издал дребезжание, отдаленно напоминающее «Love is forever». Все-таки интересно, всякую хрень мозги помнят, а то, что нужно отказываются…

– Видел бы ты свое лицо!– засмеялось совершенство. Я бы тоже не отказался, чтобы освежить память… – Все в порядке?

– Можно сказать и так. – Пробормотал я, скорее всего себе.

Совершенство перевернулось на спину, и я даже вытянулся, чтобы посмотреть на ее лицо. Словно почувствовав мое желание увидеть себя, совершенство откинуло платиновую гриву волос, и посмотрела на меня.

А. Сестренка. А я уже подумал…. Значит, в остальном все по-прежнему. Чуть ли не впервые в жизни мне стало грустно.

Запоздало почувствовал облегчение. Прогресс, вспомнил сестру. Лили.

– Дэн, тебе нельзя сейчас есть! Я отсюда слышу, что ты голоден. Нельзя пока! Потерпи!– воскликнула она.

Резко поднялась и рысью пробежала в дом. Мне осталось только обмозговывать увиденное.

Я лежал на шезлонге возле круглого бассейна. Это – во-первых. Нет, во-вторых. Во-первых, я на Ямайке. С Лили. А если точнее, Лили Латс. А я, соответственно, Дэниэл Латс. Почувствовав себя немного уверенней, я огляделся.

Похоже, этот дом либо наш, либо мы его снимаем. Интересно, на какие центы? Не припоминаю, чтобы я выиграл триллион долларов. Хотя моя память на данном отрезке времени ненадежная штука.

И какого черта мне нельзя есть? Врачи что ли запретили? Да начхать на врачей! Я уже поднялся, чтобы закинуть в себя хоть что-то, но от дома отделился какой-то парень. По мере приближения я все четче узнавал своего сводного брата. Вот уж кого совершенно не рад видеть. Но если исходить из сознания того, что в бессознательный период я был достаточно благодушен, если приехал сюда с Лили и Рональдом, то перемены могли коснуться не только моего отношения к ним.

– Слышь, братишка, – обратился Рон ко мне. С каких это пор я для него братишка? Меня передернуло. – Подкинь бабок.

Совсем уже интересно.

Я не хочу сказать, что был безденежным, но чтобы Рон просил денег у меня?

Я пристально смотрел на это чудо пластической хирургии. Чем-то он мне напомнил последнюю, крайне неудачную пластическую операцию Майкла Джексона. Чем дольше я смотрел на него, тем старательнее пытался вспомнить, как Рональд выглядел до своего первого знакомства со скальпелем, и с какого возраста. Получалось, с первого юношеского прыща. Не успев подумать, я засмеялся.

– Что смешного? – разозлился Рон.

– Я что, по-твоему, их печатаю?– уже без иронии спросил я. Это было неправильным ответом, и Рон надулся.

– А то, что братишке плохо, тебя уже не интересует? – его накачанные силиконом губы готовы были лопнуть. Я пожал плечами: если он собирался деньги потратить на наркоту, то в этом я ему не помощник.

– Смотря, на что ты их потратишь. – Я даже не успел понять, что такого сказал, как Рон, обливаясь слезами из подкрашенных (фу, какая гадость!) глаз и воя, как раненый лось, унесся в дом.

Тьфу, ты черт! Я и забыл, что он нетрадиционный. Интересно. С каких это пор я стал таким любопытным? И голодным…

Вот бы еще вспомнить, откуда у меня деньги. И почему я здесь, а не в госпитале под наблюдением умника и жерди. Слейдена я уже не брал в расчет, так как его пациенты уже мертвы, а умник пришел к выводу, что это меня не касается. Пока.

Ладно, на Ямайке, так на Ямайке. Только какого черта здесь Лили и Рон? Сначала поем, потом поспрашиваю.

Я прошел на кухню, и, пока Ли не начала орать насчет врачей, быстро попросил себе омлет с сыром.

Умяв омлет с чеддером, и выхлебав литра полтора грейпфрутового сока, я пришел в настолько благодушное настроение, что заговорил с Рональдом, все еще кидавшего на меня взгляд оставленного хозяином на обочине песика. Вздохнув, я спросил Рона

– Сколько?

Даже не переспрашивая, Рон завизжал от восторга, и, подскочив ко мне, впился в мои губы силиконовым поцелуем. Мой желудок не выдержал такого проявления любви. Я едва успел отвернуться, чтобы не забрызгать его. Но ему все равно досталось.

– Еще раз так сделаешь, утоплю в блевотине.

Но Рон уже не обращал на меня внимания, выуживая из моего кармана портмоне, и вытаскивая банковскую карточку. Ага, разбежался!

Переступив через отвратительно воняющую лужу, я аккуратно выудил из рук братца карту, и засунул обратно. Мимолетного взгляда хватило понять, что это не простая кредитка, а платиновая. Краем глаза заметил свое имя, выгравированное на лицевой стороне. Именная?!? Меня усыновил Билл Гейтс? Или арабский шейх? В голове почему-то запрыгали смазанные картинки из прошлого и точно такое же ощущение дежа вю.

– Сколько? – повторил я вопрос. Рон неверяще уставился на меня. Но деньги ему нужны были позарез, иначе он давно бы плюнул на меня и ушел. Он помялся, но все-таки ответил

– Двести.

Пошуршав бумажками, я отделил несколько купюр, но сотенных среди них не было. Только пятисотки и тысячные. Нахмурившись, я вытащил пятьсот долларов и протянул Рону. Он смотрел на меня и кривился от отвращения

– Извини, меньше нет. Купи себе новую тушь.

Рон от такой наглости опешил настолько, что долго не мог ничего ответить, а его нижняя губа выпячивалась все дальше. Умора…

– Ты издеваешься? – заорал он. Чего это он? Я же дал ему денег !– Такого барахла у меня самого навалом!

Я прищурился, все четче понимая, что что-то пропустил. Он же просил двести, я дал пятьсот.

– На хрена мне эти бумажки! Свои не знаю куда пихать! – бушевал он.

В задницу, Рон.

От ехидного замечания меня отвлек звонок где-то в глубине дома. Еще не хватало! Какие, нахрен, гости? Знать бы, что тут делает Рон.

– Кто еще здесь?

– Конец веселья, братиш. Я имел в виду, что у означенной цифры должно быть еще шесть нулей.

Двести миллионов ????!!! Рон, ты совсем с катушек слетел?

Нет, я понял. Я тоже был бы не очень рад, если бы вместо чемодана бумажек, мне дали одну. Теперь понятно его желание овладеть кредиткой. В портмоне столько нулей бы не уместилось.

Я задумчиво смотрел на своего «любимого» родственника и чувствовал только одно желание: подумать. Мне это надо было обдумать. Рон все еще брызгал слюной и топтал несчастные пятьсот долларов. Я расплылся в улыбке.

– Ронни, ты знаешь, такие деньги еще нужно заработать. – Хотя судя по его раздражению, раньше я действительно не спрашивал о количестве нулей на нужной ему сумме.

Очень странно…

Рон равнодушно пожал плечами и, нацепив похотливую улыбку, направился ко мне. Что за хрень? Отпрыгнув как можно дальше, я даже не стал убирать с лица отвращение. Он что пытается своей задницей выторговать у меня двести МИЛЛИОНОВ баксов?

– Подойди ближе, и ты труп. – Как можно презрительнее предупредил я.

А в голове мелькали не самые приятные вопросы: на какие такие движения ему внезапно понадобилось столько денег? Меня затошнило сильнее. Нужно срочно подумать.

Где на Ямайке можно подумать, находясь на вилле, стоимостью около ста сорока миллионов? Только в своей комнате. Кстати, где это?

Метнувшись на кухню, и распугав трех работников (с ума сойти!) я сорвал с кого-то из них полотенце и помчался на пляж. Странно еще было сознавать, что ноги сами меня вынесли в нужном направлении. Выходит, я частенько спасался бегством.

Плюхнувшись на песок, я попытался отключить все свое воображение, и собрать воедино факты.

Обстоятельства таковы, что я Дэниэл Латс. Мне двадцать два года. У меня есть родная сестра Лили и сводный брат Рональд Латс.

Некоторое время назад я попал в аварию, пережил клиническую смерть, и выжил. Это если опустить кучу подробностей. Последнее воспоминание было зафиксировано в больнице: я собирался отмочить шутку. После чего я оказался на Ямайке. На вилле стоимостью «много миллионов». И в обществе сестры и братца гомосексуалиста. Это если не обращать внимания на кучу вопросов. Например, откуда у меня столько денег, что, будучи в бессознательном состоянии (так я про себя называл периоды, про которые мне никто рассказать не мог) я не спрашивал у Рональда о количестве денег. Или откуда у меня столько денег, или ….

Нет, вопросов много больше. И первоочередная задача, стоящая перед моим воспаленным мозгом, это найти того, кто расскажет мне об этом.

3

Рон еще дулся, когда я «разодетый в пух и прах», решил прошвырнуться до цивилизации. Цивилизацией я определял нечто, находящееся за пределами виллы. Из одежды на мне были джинсы и футболка. Почему-то только эта одежда казалась настоящей.

Рональд попытался отвоевать свои позиции, и крикнул мне вслед

– Дай мне сегодня хотя бы «Порше»!

«Порше»?! Размечтался! Не удостоив его ответом, я проскользнул в гараж.

Последней машиной в моем воспоминании был «БМВ». Судя по всему, именно в ней я и разбился. Думать об этом не очень хотелось.

Но сейчас я немного ошалел. Передо мной стояли три машины: «Порше» (не буду говорить дальше, так как в голове уже засветилась приблизительная стоимость этого совершенства), «Роллс-ройс» – кабриолет, и «Феррари». В гараже в один ряд стояло около полутора миллионов долларов!

Я прислонился к «Порше» и думал, как вылезти из осознания того, что не помню, за какие такие заслуги мне достались эти три повода для счастья.

Хорошенько обдумав следующие свои шаги, я вернулся в дом и заорал

– Рональд!

Он свесился с лестницы. Наверное, слышал, поганец, что я из гаража. И размечтался… Я состряпал самую ангельскую улыбку.

– Если увижу тебя за рулем «Порше», будешь оставшийся год ездить в инвалидном кресле. – От обиды он снова раскричался, но я его уже не слушал.

Хотя… скорость лучше не превышать.

На полном автопилоте, но все-таки наслаждаясь мягким урчанием мотора, я вел «Феррари» в город. Да, я поступил из вредности, знаю. Но уж больно привычно Рон направился ко мне. Меня в который раз передернуло.

Какая херня случилась, что я ни черта ничего не помню? Я помню сестру, Рона. Но на всём остальном стоял громадный блок беспамятства.

Я помнил только боль и тошноту. Это было после аварии. Саму аварию я не помню совершенно. Наверно, мой мозг заблокировал ненужные воспоминания, как мозг молодой девушки, которую изнасиловали, а она не понимает, почему ее платье порвано. Нужно только решить для себя, вытаскивать эти воспоминания на свет Божий, или нет. В том, что Бог существует, я уже не сомневался.