Кто живет в лесу

Когда подошло время исповеди, желающих не было. Толкаемый тестем, Зимин подошел к священнику, поклонился, и проворно был накрыт епитрахилью.

Под вышитой золотыми нитками плотной тканью было душновато, Зимин долго не мог понять, о чем говорить в такой ситуации. Все инструкции Михалыча вылетели из головы. Прошла минута, а Зимин молчал. Молодой священник вдруг наклонился и тихо подсказал: «Господи, я согрешил…» Это очень помогло. Зимин вдруг очнулся и начал изливать душу, быстро набрав рабочий исповедальный напор. Он талдычил про свой запой, про безобразные слова, которыми он бранил жену и тестя (он так и сказал: «бранил»), про то, как подрался с соседом по политическим причинам (тот громко включал на своем участке Сердючку), про то, как поджег баню, подчеркнув, однако, что сам потом и потушил. Поджег и сам потушил – грешно, но ведь не смертельно, – явно хотел подчеркнуть он. Кроме этого Зимин торопливо и вскользь, словно боялся поранить себя, упомянул, что забросил писать музыку, что похоронил себя в этом смысле. Священник кивал и слушал очень внимательно, без всякого осуждения. Затем Зимин неожиданно для самого себя остановился и спросил священника:

– Батюшка, вот что хочу спросить. простите, ради бога. Является ли грехом… Грех ли то, что я сейчас вам скажу. Каюсь, батюшка, в церкви я не часто бываю, в вашей церкви так вообще впервые… И вот эта икона, – Зимин тут высунулся из-под епитрахильи и пальцем показал на потолок позади священника, тот ненадолго оглянулся, – Эта святая картина… понимаете, я испытываю к Богородице на этой иконе странные чувства. Мне неловко говорить об этом… Ее кожа, ее пальцы на ногах… Я слышал про жену ближнего, но понимаете, тут такое дело, я тут вижу сходство со своей женой… и поэтому, только поэтому. Я настаиваю, что только из-за этого! Если бы у меня при себе было фото, я бы вам доказал, что сходство поразительное. Вы не знаете, кто расписывал церковь? Нет, не о том я, простите. Скажите, батюшка, рассудите, мои мысли грешны? И что с этим делать? И как такое могли допустить, не понимаю, куда же смотрит, я не знаю… синод? Как я могу думать об искуплении, когда такая икона…

Зимин еще долго бормотал, а потом умолк так же внезапно, как и начал свою исповедь. Уже давно покрасневший молодой священник начал ему отвечать. Он что-то разъяснял, он находил слова, он был молодец, но растерянность его не ускользнула от глаз прихожан, особенно тех, что в платочках и дутиках. Пока говорил, священник все косился на упомянутую икону, он теперь будто впервые увидел ее.

Когда наконец Зимин отошел от священника, тесть подмигнул ему, как бы поздравляя с отпущением грехов. Зимин чувствовал себя не очень хорошо, поясничное напряжение и тошнота охватывали его, и он выскочил на улицу.

Вечером Светлана приехала из областного центра. Зимин приготовил ужин. Они были вдвоем в доме, а вдвоем в доме всегда приятно. Исповедь была Светланой засчитана.

Тесть продолжил ходить в ту церковь по субботам, так ему было очень удобно, перед баней, тесть любил во всем порядочек. Сначала душевно очиститься, а затем уж спинку потереть. Да, молодой редкобородый священник вскоре переехал, сплетничали, что в областной центр перевели в солидный монастырь. Получается, ушел на повышение.

5. День второй или третий. Медведь

Первой ночью Зимин чуть не умер. Ему казалось, что конец уже близок, вот-вот, за тем деревом. Если бы смерть пришла, он бы принял ее красиво. Думал, что готов. Прислоненный спиной к черствому стволу Зимин бы сполз на землю, поймав лицом свежее дуновение. Из последних сил он произнес бы что-нибудь вроде: «Надышаться можно только ветром». Потом испустил бы дух, уронив голову на грудь, а в руке его осталась бы, слабо держась, фотография жены и сына. На самом деле никакой фотографии при Зимине не было, разве что в телефоне, но американский смартфон – вещь последним мгновениям чуждая.

В общем, Зимину было страшно и холодно, на руки приходилось дышать. Он невольно вспоминал сюжеты своих песен, где героев окутывала ночь: на лесной тропе, в доме лесника, на кладбище или по пути со свадьбы из соседнего села. Героям тоже было страшно, герои были в отчаянии, и оттого решались на разного рода авантюры. Это были бодрые композиции, народ их обожал, а Зимин любил исполнять на сцене, не утруждая себя во время припева.

Да, концерты ему снились, концерты заполняли его память до краев. Зрители на тех концертах, как волна, шипели рифмы, свистели, тратили по несколько зажигалок на плавающие огни. Волнительная красота. В ходе коллективного ритуала, коим концерт и являлся, зрители сваривались, слипались в плотную форму толпы. Она сохраняла свою однородность на время культурного мероприятия. Этому коллективному чудищу можно было сказать: «Круши!», и оно бы не отказалось. Зимин торжественно стоял перед этим существом и волновал его, вытаптывая ногой ритмы, как лошадь в цирке. Взвинченный гитарными партиями, нетрезвый Зимин носился по сцене, как умалишенный, иногда это затягивалось, но он всегда возвращался под прожектор, хватал и тискал там микрофон, как рукоять меча… Что ни говори, мы с тобой не были там, а Зимин стоял перед той многоглавой массой. В какой-то степени Зимин был ее отцом, пастором этой секты. Там, на сцене, было легко спутать себя с богом.

Зимин не успел в полной мере ощутить и принять свойства своей новой жизни в первую ночь, однако о том, что лес хочет его прикончить, догадался. Лес хотел этого не по злобе, а в целях восстановления нарушенного равновесия – инородную занозу нужно было извлечь из тела.

Возвращаясь к списку вещей, которые были при Зимине, мы делаем обновление. Нож, бумажник, спички, початая пачка «Кэмал блю» с желтым верблюдом, плюс, внимание, еще кое-что. В кармане костюма Зимина давненько болтались две маленьких смешных бутылочки виски «Вильям Лоусонс», по пятьдесят миллилитров каждая, непочатых с целенькими акцизами. Так вот эти смешные бутылочки немного скрасили Зимину первую лесную ночь, а может быть, напротив, усугубили. Зимин считал их спасением, так кто мы такие… Ночью Зимин не спал совсем, от страха перед различного рода звуками он не смог оставаться на одном месте. Он вставал, и он шел. Двигаясь наобум в плотном беспросветном холодце, Зимин часто и больно получал по лицу ветками. Щегольские свои кроссовки он намочил безнадежно, глина, которая налипла на подошву, делала каждый его шаг во тьме библейски трудным. Отмахиваться от комаров он давно перестал, они покрывали его целиком колючей шалью. Зимину все время казалось, что кто-то за ним в темноте наблюдает. Из-за этого скрытого наблюдения, мнимого или реального, он постоянно находился в движении и в конечном итоге забрел, черт знает куда.