Кто живет в лесу

Так вот однажды, когда Михалыч летел на своей «Витаре» за свежим хлебом, он заметил черный «Лендкрузер двести» со знакомыми номерами, который был аккуратно припаркован на том самом месте. Проститутки при этом не было видно, однако сутенерская «Шевроле» белела на обочине, как обычно, и радар бликовал на крыше. По обстановке выходило, что идет обслуживание клиента. Михалыч проехал мимо, превысив от растерянности скорость. Тогда от увиденного старик впал в задумчивость и вечером долго не мог заснуть. Он трудился понять, отчего открывшееся вызвало в нем такие тяжелые чувства. Больше всего было неясно, для чего Зимину, женатому человеку, человеку с пусть заплесневелой, но известностью, по местным меркам, человеку при деньгах, пользоваться услугами придорожной шаболды. Справедливо будет сказать, что разговаривать Михалычу с зятем после этого случая стало сложнее. Сейчас вот они благополучно проехали мимо того местечка, и тесть покосился на Зимина. Тот и бровью не повел, докурил наконец сигарету, швырнул окурок и закрыл окно.

Было не так, чтобы очень жарко, но дети под мостом шумно купались в ручье и мыли гуся. Гусь отчаянно сопротивлялся: вил змеиную шею и щипал обидчиков персиковым клювом. Дети смеялись, они были сильнее.

Припарковались возле магазина, и дед тут же исчез внутри красного строения. Зимин тоже вышел из машины, бессознательно опять закурил и начал глазеть по сторонам с туристическим любопытством. Он редко выбирался из дому и чуть одичал. Бром выпущен из машины не был, так как плохо вел себя на людях, однако внимательно следил за хозяином с заднего сиденья, так как считал себя ответственным за безопасность всех членов семьи.

Зимин осматривался по кругу, по часовой. Подростки катались на электросамокатах и на полном ходу ели мороженное, шоколадное на палочке. Женщины с тяжелыми продуктовыми пакетами, сталкиваясь друг с другом по знакомству, долго болтали о чем-то невыносимо мещанском, до Зимина долетало что-то про гречу. Мужчин видно не было, но какие-то мужские звуки доносились со стороны руин старого завода царской еще постройки. Лязг, скрип, треск. Вывеска рядом объясняла, что там варят садовые беседки и могильные ограды, и варят недорого. У них же на заборе баллончиком было написано: «Извините, но все-таки хуй». Слева от магазина маленькая бабушка с коричневым, крепко сморщенным лицом продавала грибы кучками, белые и подберезовики. Продавала дорого. Зимин про себя подметил, что грибы в лесу имеются, что называется «пошли грибы», и это его наблюдение вполне можно считать роковым. Наконец, на самом магазине, рядом с плакатом о наборе контрактников, он заметил свежий баннер, красочный холст с люверсами. На баннере был напечатан исторический экскурс о том, откуда есть пошли Малые Колтуны – в честь шестисотлетия поселка, которое с шумом отпраздновали в одно из воскресений июля. С шашлыком в городском парке, с тиром и концертом группы «Рок-полуострова». Зимин не ходил.

Об истории поселка было написано неожиданно бойко, даже захватывающе. Начали с энергичного Ивана Грозного, воевавшего сразу во все стороны, закончили сонным Брежневым, воевавшим всего в одну. Многие приведенные детали локальной русской истории вызывали у Зимина любопытство. Интересно было про староверов, про деревянные скиты, затерянные в лесах и самосожженные в последствии. Особенно динамичным получился абзац про Гражданскую войну, про красных и белых. Автор статьи явно симпатизировал красным. Зимин успел прочесть все и даже начал было читать второй раз, когда его окликнули: «Здраствуйте, Павел?».

Зимин обернулся и сразу же втянул живот – перед ним стояла хрупкая девушка в легоньком платьице и улыбалась. Ее огненные на солнце волосы пребывали в беспокойстве, она беспрестанно поправляла их тонкими пальцами. Милая. Чем-то она напоминала жену Светлану в молодости. Зимин тут же признался, что он Павел, а девушка, волнуясь, стала рассказывать, как любит его песни. Они немного потрепались, а затем она, конечно, попросила автограф. Тут из голубой сумочки появился крохотный блокнот, девица с возбуждающим хрустом переломила его посередине, а затем достала совсем невероятное – шариковую ручку, которая пишет. Зимин наклонился и, собрав все остроумие, какое он прихватил в этот раз с собой, экспромтом набросал в блокнот какое-то глупенькое стихотвореньице. Посвятив его девице (ее звали Вета), он размашисто подписался. От блокнота пахло, и от этого тонкого, девичьего аромата у Зимина закололо в груди. Ему вдруг остро захотелось женской ласки, захотелось быть очаровательно молодым и шептать, шептать в нежные ушки… Но тут девушка взглянула в блокнот, и ее щечки мгновенно покраснели. Она растерянно спросила: «Вы… не Губкин? Извините, ради бога, простите, простите…» И девушка быстренько скрылась, звонко цокая копытцами…

Зимин, Зимин… Мы же видели его поклонниц. Суицидальные малышки. Изрезанные руки они прятали в растянутые рукава, и эти их бегающие глазки, не способные сосредоточиться на одном предмете… Застенчивые до паралича и, одновременно, бойкие до проблем с законом, его поклонницы прыгали на сцену, творили там что-то нелепое с элементами стриптиза, соскальзывали обратно в зал и ломали ноги-руки. Безумно рыдали и пускали пузыри из носа, а их лица с размазанной косметикой – это были не портреты, а грязные палитры. Это их черные пятки торчали по утрам из палаток на фестивале «Нашествие». Однажды одна такая откусила у Зимина кусочек уха, и это на всю жизнь отметина народной любви. Бьемся об заклад, эта мочка музыкального уха до сих пор плавает в банке со спиртом где-нибудь в старом серванте, в хрущевке на седьмом этаже, квартира сто семьдесят два, направо от лифта.

После этой сцены с девушкой на небе чудом не случилось грома, а было бы подходяще моменту. У Зимина неприятным послевкусием остался вопрос: что это за Губкин такой, как две капли похожий, и как он смеет уводить у него красавиц, при этом даже не присутствуя? Зимин нервно оглянулся и полез суетливыми пальцами в сигаретную пачку. Тут из магазина выполз Михалыч:

– Куришь как паровоз, Пашка. Я тебе ирисок купил.

Зимин бросил сигарету, она улетела неправдоподобно далеко, куда-то за магазин. Через секунду они уже ехали обратно. Рассеянный Зимин чуть не врезался на повороте в белый «Солярис», водитель которого долго нажимал на сигнал и корчил злые рожи. Зимин не уделил ему внимания, поехал дальше. По дороге тесть, очередной раз увидев вдалеке разрушенную колхозную ферму, завелся и погнал лекцию. Михалыч, в прошлом профессор кафедры истории атеизма, переименованную после распада в кафедру религиоведения, говорил монотонно, но напористо, как псалтырь читал. В прошлом он никогда не злился на скучающих студентов, потому как беседовал совсем не со студентами. Мы вот любили послушать. В этот раз он эмоционально сообщал кое-что про капиталистов-эксплуататоров, которые развалили великую страну, взамен оставив народу изобилие колбас и туалетной бумаги. Зимин не слушал тестя, давил на газ и редко смотрел вперед. В окно лезла равнодушная и красивая Волга в зеленых берегах. Равнодушная и красивая. Зимин старался не моргать, и нам показалось, не беремся утверждать, но показалось, что в глазах его дрожали слезы.

Чтобы развеселить себя, Зимин включил радио. Словоблудный ведущий оттуда говорил: «Добрый денечек, дорогие мои! Вы прослушали кислотную композицию „Фантастик дрэган“ от неподражаемого заморского метра Метью Перилло, после чего успели насладиться рекламным блоком, где преобладали материалы быстрых финансовых услуг, и я уверен, вы записали пару номеров. А теперь мне не терпится стартовать наш нашумевший марафон экспериментальной музыки, его начинает молодая команда Гагарин-тим, поехали!» Заиграла энергичная электронная мелодия, ритм постепенно усиливался. Затем мужской голос начал монотонно зачитывать текст под музыку: «Мы воевали новые земли на окраине империи. Самой империи еще не было, но мы очень хотели. Без империи нам невозможно, без империи на нас неприятно смотреть. Политое кровью русского солдата желание империи как раз и рождает империю. Русский солдат – это святое…» Зимин потянулся к магнитоле и переключил на другую радиостанцию.

***

Возле дома их ждала белая «Тесла». Когда Зимин припарковался рядом, из электрокара вышел изящный человек в льняном костюме, в темных очках, в крокодиловых башмаках… в общем, это был Бляхер, продюсер. Не снимая очков, таких модных и экологичных, что трудно описать, Бляхер молча раскинул руки и опутал Зимина в объятиях. Мгновенно пропитанный парфюмом, Зимин стоял по швам руки, как индийский пастух, на которого упал питон с дерева. Михалыч вежливо поздоровался, а это означало, что человечек ему совсем не по душе. С тем старик незаметно исчез в своем доме.

Бляхер в последнее время зачастил, примелькался. Мы заметили, и все заметили: что-то нужно налиму. Только этим летом он приезжал уже третий раз. Мы не знали, что он хочет на самом деле, у нас по этому поводу только вялые догадки. Например, матерый мог хотеть организовать юбилейный тур группы «Пуаро» в честь притянутой за уши даты – тридцать лет на сцене. Бляхер отсчитывал от первого концерта в горьковском ДК «Железобетон», когда панки стоптали все стулья в зале до состояния второго пола. В августе девяносто третьего молодой коллектив «Пуаро», называвшийся тогда «Оргазм патриарха», выступал на разогреве у «Гражданской обороны». Справедливости ради, стулья панками были сломаны как раз в честь фронтменов, а никак не из-за «Оргазма».

Так вот, юбилейный концерт. Конечно, без солиста эту затею воплотить было невозможно, потому-то Бляхер раз за разом и наскакивал на наши просторы. На ебеня, он говорил «ебеня». Такой, например, мог быть повод у Бляхера. Посуди: собрать в городах миллионниках по толпе некогда копченых панков, а сегодня пузатеньких клерков с доминирующими женами, с детским криком в ушах, с памперсами, полными обывательского счастья. За умеренную плату напомнить им, как молоды они были, заслезить их глаза звуками ностальжи. Вот это мечта, ромалы! Генеральный прожект и денежная жажда, допустим, не давали покоя Бляхеру, возможно, он даже плохо кушал последнее время. А Зимин, наверняка мы этого знать не можем, но допустим, Зимин на концертный тур не соглашался. Вот и драматургия, ты следишь? Зимин, несомненно, понимал, что мероприятие сулит ему легких денег. Плюс в этом без труда можно было увидеть шанс взбодрить самолюбие, немного отполировать, так сказать, потускневшую мужскую состоятельность. Однако представить себя на сцене после стольких лет добровольной отставки… нет, это было невозможно. Он пробовал, он честно пытался, проводил над собой работу. Мы этого точно не знаем, но предполагаем исходя из того, что нам известно о Зимине и его нервной системе.

Вот так, допустим, представлял Зимин: «Олимпийский», людская масса дрожит и накатывает на сцену волнами, в то время как барабанщик Гоша Буслов по кличке Гудрон, потому что смуглый, помнишь Гошу? Гоша легко вступает дробью, а гитарист Саша Груздев волшебно подхватывает… И тут он, Паша Зимин, в своем неизменном котелке поверх седой макушки, в косухе, в кожаных штанах, обутый в пиздатейшие казаки из питона, выходит на свет, к микрофону. Толпа почуяла быстрее, чем увидела, отзывается, начинает шуметь, как само море… Нет, Зимин не мог этого допустить. Нет, лучше отрежьте ему причиндалы и бросьте собакам. Преодолеть такой ужас Зимину было не под силу. Он утешался мыслью, что однажды, может быть чуть позже, лет через несколько, но не сейчас, не сейчас… Выйдя сейчас, он бы умер. Зимин все это вываливал наглому Бляхеру, тот, естественно, не понимал ни слова.

– Паша, ты говно размазываешь. Рефлексии откуда, удивляюсь? С твоим-то наркоманским стажем. Ты еще курей заведи тут! На сцену, дед, вставай с печи! – Бляхер, должно быть, ходил по гостиной так быстро, что Бром уже готовился рычать.

– Давай еще подождем, Лева. Пятьдесят лет на сцене, а? И звучит лучше. Молочка налью, будешь? – Зимин стоял возле открытого холодильника.

– Зимушка, любовь моя, у меня от тебя аритмия и простатит раньше срока. Ты губишь себя, Пашка, очнись! Глянь, как тебя распидарасило, Элвис! – почти кричал Бляхер, однако от молочка не отказался. Зимин тут посмотрел в окно и увидел спасение – еще одну машину у дома. Сквозь ворота просвечивал оранжевый дамский джип «Ренегат», жена приехала. Зимин улыбался, ведь Светлана выгружала там у ворот внука и весь его детский скарб.

– У меня вон внуки приехали. Какие мне концерты, Лева? – Зимин выскочил из дому помогать Свете и целовать мальчика.

– Всего один! Один внук… Может Светик тебя вразумит, может, Светик… – Бляхер с молочными усами, несколько воодушевленный, смотрел в окно, оттопыривая занавесочку.

Например, такой мог быть разговор. Но мы ничего не знаем, откуда нам знать. Но Бляхер спустя час уехал. Зимин с семьей остался: играл с Семой, разглядывал прохладную к ним обоим Светлану. Ну да бог с ней. У Семы был огромный липкий смартфон, не выпускаемый надолго из рук. Внук Семен говорил, сминая согласные, а Зимин слушал его жадно, запоминая смешные выражения. Смешными были почти все. Сему хотелось укусить, такой он был притягательный. Он говорил: «Деда, ты красивый», и Зимин замирал от счастья, «деда» в этот момент и правда был ничего.

Если Сему оставляли одного хоть на минуточку, он включал игру на смартфоне. Игра тренькала приятной мелодией и показывала причудливо прорисованную лесную чащу: кусты, деревья, папоротники. На фоне чащи сидели звери в ряд. Они шевелились, если тронуть. Игра несколько настырно спрашивала: «Кто живет в лесу?». Сема нажимал на фигуру зверя, тот делал «р-р-р», и игра объявляла: «Это медведь!». «Ш-ш-ш» – «Это змея!» «У-у» – «А это сова!» Игра на слух очень понравилась Зимину, и он не мешал внуку – пусть мальчик узнает, кто живет в лесу, отчего-то это показалось Зимину очень важным. Светлана же, как только видела, сразу отнимала телефон у внука, Сема на это реагировал таким пронзительным криком, что Бром тотчас заливался лаем. Понять Семена было легко: бабушка поступала непоследовательно, ведь сама не выпускала из рук своего телефона. Зимин тоже это заметил. Светлана почти не разговаривала с ними обоими, зато часто смотрела в окно. Что-то там за окном тянуло Светлану.

Она предпочитала жить в квартире. Квартира их находилась в областном центре. Тот самый город на слиянии Оки и Волги. Поначалу, года три назад, Зимины разъехались по обоснованному поводу, кажется, из-за ремонта в доме, но по завершении ремонта пристойных причин жить отдельно у супругов не осталось. Особенно таких, которые бы устроили тестя. Михалыч мучился, не понимал. Зимин же воспринимал ситуацию как некий творческий отпуск. Полное отсутствие творчества его не смущало, ведь оно неплохо заменялось красными винами (Зимин был алкоголик грузинского типа) и просмотром всякой «тягомотины», как выражалась Света. Это она про классику мирового кино. Под кино хорошо шли кубинские табачные изделия: сигариллы «Партагас», «Кохиба», «Монтекристо», а также убойные «Ромео и Джульетта», золотовалютные по цене. Иногда удавалось достать немного колумбийского «чистого» для ностальжи – редко, совсем нечасто, ручаемся, Зимин себя контролировал, у нарколога не было шансов дождаться пациента. И все-таки, какая плодородная земля открыта Колумбом, так и прет из нее разная полезная растительность!

Ну а Светлана… Нет, пожалуй, мы ничего не будем говорить об этом, свечку не держали, мало ли что болтают, что беззубые разносят старухи. Лучше мы расскажем, что знаем наверняка. Их сынуля, тридцатилетний фронтенд-разработчик, и его женушка-дизайнер решили умотать за рубеж. Как уверяли, ненадолго. В общем, релоканты собрались до Черногории и закинули мальчишку любимой бабушке. Три дня она крепилась, бодрилась и нянчилась с внуком в квартире. Бабушкой она себя не ощущала совсем и, после того как пострадали обои в гостиной, усадила внука Семена в детское кресло да повезла к деду на природу. Вот как получилось, что в конце лета все собрались в доме по адресу: Малые Колтуны, переулок Опаленной юности, дом семь. Собрались за неделю до исчезновения Зимина.

На следующий же день Светлана умотала в город, была какая-то причина, на которую Зимин формально кивнул. Светланы не было несколько дней, и Зимин вполне с внуком справлялся. По утрам они завтракали шоколадными шариками на молоке, долго одевались, потому что попробуй Семена одеть быстро, а затем шли гулять: или к реке, или в лес, или на пруд. Бром всегда сопровождал их, натягивая поводок до хруста.

В ту неделю погода выдалась на редкость. Чистые краски неба и травы, и теплый ветерок. Ничуть не душно, словом, благодать. На фоне этого природного великолепия – плюшевый Семен в обалденной панаме. И пруд, не забудем про пруд. Там в пруду плавал ослепительный огромный лебедь в окружении серых, шинельных уток. Пруд был мутноват, грязными волосами в нем плавала тина, и было удивительно, как лебедю удается оставаться в подобной среде таким сахарно белым. Лебедь осознавал свою исключительность, этого у него скрыть не получилось, и относился к уткам с брезгливостью, как барыня к дворовым слугам. Семен бросал щедрые клочки батона, целясь именно в лебедя. Уткам тоже перепадало, доставалось и маленьким рыбкам. Когда внук с дедом уходили, пруд был похож на тюрю.

Зимин постоянно что-то рассказывал мальчику, говорил как со взрослым, почти без скидки на нежный возраст. Например, он долго размазывал о том, как пятнадцать тысяч лет назад люди приручили волка обрезками мамонтятины. О том, что, используя слух и обоняние первых псов, человек смог укрепить свои позиции в страшном первобытном мире, где все норовят приложить друг друга корявой дубиной. Мы второпях не предупредили, Зимин был порядком душноват, в силу своей книжной юности и застарелой влюбленности в слова, особенно, в свои слова. По молодости Светлана принимала эти его монологи за признак неземного умища. Но поднаторев в совместной жизни, Света потеряла этот трепет, все чаще и чаще она, слушая мужа, соскальзывала в дремоту, если была на ногах, или в крепкий сон, если повезло на что-то опереться. Зимин огорчался, для него это было признаком отдаления жены. Уши для разговоров, как же без них? Мы его понимаем и обрадовались, когда наконец в распоряжении Зимина оказались самые мягкие ушки на свете, и совершенно порожняя голова.

– Псы, – продолжал Зимин, глубоко вздохнув, – предатели волчьего рода… Не кушай козюлю, Семен, ну зачем? Говорю, собачки – предатели. Но они честные, пусть тебя это не смущает, Семен, песики – честные предатели. Знаешь почему? Потому что пошли до конца. Захотели стать людьми и стали. Посмотри хотя бы на Брома. Бром, фить-фить! Посмотри на Брома, Семен. Он уверен, что на прогулке три человека. Ну доедай козюлю и пошли.

Трехлетний Семен слушал внимательно и задавал уточняющие вопросы, вроде: «Собачка падает, когда писяет? А солнце добрый? Ветер зачем толкается? Котики едят мороженое? Деда, завтра зима?» Они стоили друг друга: Зимин отвечал на это рассказом про гражданскую войну в здешних местах – это, должно быть, он почерпнул из баннера, закрепленного на том магазине. Будто бы тут в лесах прятались красные партизаны под командой поповского сына Павла Дельфонцева, потом белые сожгли героя на сельской площади, а теперь там ему памятник. Про «сожгли» Зимин все-таки не стал внуку рассказывать, вот это показалось ему лишним.

Им было хорошо вместе. А Зимину особенно, он так и подумал однажды: «Хорошо, даже очень хорошо. Так и будем жить, так и будем: чтобы все вместе, и чтобы сын рядом. А впрочем, как ему хочется, как ему хочется. И чтобы все, что сейчас при нас, нашим и осталось. Лишнего нам не надо, но наше должно остаться при нас. А я перестану пить, да я, в общем, уже перестал… И начну писать песни, обязательно начну, потому что должен. И полюбит обратно жена. И еще. Лишь бы не было, лишь бы не было…». И тут неприятно кольнуло, он вспомнил: война-то уже идет.

Вечерами они обычно созванивались с сыном и невесткой по видеосвязи. Скучающие, объевшиеся морепродуктами туристы (или уже эмигранты?) обещали привезти «папе» бутылку ракии. Зимин наиграно предвкушал. Разговаривать ними было неинтересно. Сын не вызывал в Зимине отцовских чувств. На экране улыбался и белел зубами загорелый иностранец. Они с невесткой, перебивая друг друга, взахлеб рассказывали, как благостно жить на чужбинке, как очаровательно там все улыбаются.

Закрыв ноутбук, дед с внуком начинали готовиться ко сну, и слепнущий Зимин доставал очки для чтения. В этот момент он выглядел законченным дедом. Сказок в доме не нашлось, поэтому Зимин поначалу зачитывал внуку абзацы из толстенького «Разгрома». Случайный выбор, просто «Фадеева» в тряпичном переплете было легче всего вытянуть из спрессованного ряда взрослых книг. Это уж потом Зимин выскреб оттуда Гайдара, и читал из него недосягаемую «Голубую чашку». Семену чтение понравилось, мальчик долго не засыпал, щупая бревна стены, запускал в трещины пальцы. Зимину каждый раз становилось очень грустно от этого, детского для детей, до дрожи страшного для взрослых, рассказа. Особенно резала сцена с полярным летчиком, другом Маруси, щемило тут ревнивое сердце. Зимин украдкой вытирал слезу. Ему было жалко себя до пустоты, до одиночества.

Тридцать первого июля прикатила Светлана, с продуктами и детскими вещами, что было кстати. Весь свой гардероб Сема испачкал травой и кисломолочными продуктами, и дед стыдился выходить с ним на люди. Стирать Зимин не умел и стиральных машин побаивался. Нагрянувшая Светлана была как-то нарочито весела, возможно, чувствовала вину за свое отсутствие. Или хотела выглядеть лучше, чем сама про себя думала. Или, просто, ей не хотелось обижать мужа накануне его дня рождения – это третьего августа.

Зимин разглядывал жену с интенсивным интересом. Дело было в чем-то неуловимом. Новый парфюм? Загадочный румянец на щеках? Ювелирный блеск голубых глаз? Какая-то особенная деловитость, легкие ее, словно перелеты, перемещения по дому? В целом, было трудно вычленить что-то ключевое в обновленном Светланином очаровании. Дело во взгляде, которым она в тот день иногда грела Зимина? Много ли нужно мужчине в кризисном возрасте. Растерянный и чуть возбужденный Зимин хлопотал, помогал жене разобрать пакеты, при этом норовил коснуться ее кожи, как бы невзначай приблизиться носом к ее волосам. Что говорить, Зимин помыл пол в гостиной!

Наступил теплый вечер, комары облепили дом и заглядывали в окна, им очень хотелось тоже быть внутри. Внук Семен играл в игру про лесных зверей безнадзорно. Когда его собственный телефон разрядился, мальчик без сомнений взял другой телефон со стола, без труда разблокировал экран, загрузил в память любимую игру и продолжил играть уже на телефоне деда. «Ау-у-у» – «Это волк!» Бром уютно спал калачом, блокируя собой основной маршрут из гостинной на кухню. Зимин и Светлана постоянно натыкались на пса, но это никак не повлияло на его позу. Играла музыка, потрескивал винил. Веселый Зимин не ленился придумывать шутки для жены. Шутки жену смешили. Ужин был вкусным, Светлана приготовила пасту с морепродуктами, по этому поводу открыли бутылочку белого сухого. По телевизору шел «Осенний марафон», прибавили громкость. Несчастный Бузыкин на экране снова прыгал между женщинами, как волейбольный мяч.

После ужина Светлана мыла посуду и без умолку щебетала. В это время Зимин носил ложки-тарелки из гостинной и увидел, как на телефон пришло сообщение. Телефон незаметно лежал между кружек на столе, а Зимин как раз кружки и собирал, потому и увидел. Получается, что Зимин случайно увидел, как на тот телефон пришло сообщение. Он даже не сразу понял, что телефон, на которое пришло сообщение, – это телефон Светланы, а не его собственный, или Степанов, телефоны у них отличались только чехлами. Ну просто собирал человек кружки и увидел. Там было два слова, в этом сообщении, но нельзя сказать, что тех двух слов было мало. И много не было, было в самый раз, и тотчас все вокруг стало понятным. Сообщение из двух слов: «Сладкая жопка».

Можно подумать, что муж специально рылся в телефоне жены, но мы свидетели, и побожимся, что Зимин увидел это случайно. Светлана тем временем рассказывала какую-то историю с кухни, рассказывала громко, перебивая шум воды, чтобы муж услышал. Это был кусок обычного вечернего расслабляющего, как массаж, разговора, и рассказ ее был таким же расслабляющим, легким и довольно смешным. Нам запомнилось, что Светлана была в тот вечер в риторическом ударе. Искрометная, вожделенная Светлана, ямочки на щеках.

После прочтения смс Зимин некоторое время стоял у стола, прислушиваясь к ощущениям. Светлана о чем-то спросила его из кухни. Он не ответил, тогда она выключила воду и окликнула мужа по имени. Зимин стиснул в руке телефон, а затем сам себя удивил: спокойным шагом приблизился к Светлане и сдержанно положил рядом с мойкой эту вещь со словами: «Держи, жопка». Пока нес этот предмет в руке, было противно до тошноты, а как отдал, стало полегче. С тем Зимин и вышел из дому с намерением заночевать в бане. Он, конечно, закурил, как вышел, как тут не закурить. Погодка, тёплый вечерочек, и комары дождались. Зимин, конечно, надеялся, что жена прибежит к нему в халатике, чтобы все объяснить, разуверить. «Ты не так все понял», как обычно бывает в кино. Поутру Зимин взял с собой корзину, нож, спички, сел в машину и уехал за грибами.