Кто живет в лесу

Илья Нагорнов

Кто живет в лесу

1. Растворимый человек

Если верить газете «Колтунский листок», первого августа текущего года Зимин ушел в лес за грибами и не вернулся. Уже утром второго числа родные объявили его в розыск. Жена с внуком и старенький тесть. Тещу схоронили в январе, как говорил тесть, осиротели по зиме. Дозвонились до сына в Черногорию, и сын просил держать его в курсе. Он всегда был чувствительным мальчиком.

Мы свидетели, розыск поначалу шел вяло. Наш участковый был на больничном, о чем он заблаговременно оповестил граждан, проживающих в треугольнике улиц Мичурина, Бурденко и переулка Опаленной юности. Тесть обнаружил добросовестное это объявление на двери кабинета, когда пришел подавать заявление о пропаже зятя. Но нам достоверно известно, что старший лейтенант Беленький ушел в запланированный на день десантника недельный запой, хоть и служил срочную в танковых войсках. Начальство участкового в ту пору, как назло, целиком уехало в командировку. Поэтому первый этап поиска был таким: тесть и жена с внуком трех лет, оставить-то не с кем, с часок прокричали Зимина на семейных полянах, поискали следы, но никакого результата, если не считать трех подосиновиков и довольно крепкого боровичка к ужину. Сами не заблудились, и на том спасибо.

Часы шли неумолимо и тяжело, минуты капали в гулкое ведро ожидания. Зимин не возвращался, мы не знали, что и думать. Кобель Бром, его шоколадная такса, скулил и рассеянно ссал по углам, а ведь раньше не замечали. Жена без конца звонила московским знакомым, старалась попасть в человека из кабинета на набережной. Тесть тоже подключал связи, больше часа он без толку трепался с каким-то бывшим лесником, кажется, они просто давно не виделись. Внук сидел с телефоном сверх установленного бабушкой лимита, на экране пучила глаза и мерзко пела голова из унитаза. День потихоньку тлел, и уже чувствовалось, как подползает приятный безветренный вечер, какие бывают в средней полосе в августе, если не случается погодных аномалий. Теплый вечер для свиданий. Влюбленные всадники часто вспарывали тишину на слабых мопедах.

Между телефонными разговорами жена Светлана смотрела в окно и представляла, как законный супруг ночует в лесу, кутаясь в щегольский пуловер «Ральф Лоран». Она почему-то думала, что Зимин в нем. На самом деле в тот день он был в горчичном спортивном костюме отечественного производства «Родина», хлопок-полиэстер, футер-трехнитка. Костюм тоже был довольно щегольским. Светлана чуть отхлебнула приторного ликера и продолжила листать в телефоне раздел «контакты»: потенциально полезные, с точки зрения нашей ситуации, попадались все реже. Так завершился первый поисковый день, а потом прошел второй…

Однако никто не мог предсказать, что утром четвертого числа из областного города придет колонна внедорожников с энергичными волонтерами внутри. До сих пор неизвестно, кто их вызвонил. Если верить местному телеканалу «Колтуны вчера и сегодня», опытные пришельцы в кратчайшие сроки развернули грамотную поисковую операцию: организовали прочесывание леса, опросили свидетелей и подняли в небо здоровенного паука-дрона с тепловизором. Волонтеры даже пустили по следам добермана, которому до этого долго подсовывали под нос несвежие носки пропавшего, жена принесла. Масштаб мероприятий на вверенной территории все-таки вынудил участкового выйти с больничного заблаговременно.

Товарищ старший лейтенант выхаживал по волонтерскому штабу хмурый, в синем кителе поверх зеленого свитера (похолодало). На плечах его тускнело по три звезды, и на каждом погоне было по одной заусенистой дырке от четвертых звездочек, делающих старшего лейтенанта капитаном. Над лагерем жужжал дрон, то улетая на поиск, то возвращаясь на зарядку. Фуражка на макушке старшего лейтенанта неуместно напоминала нимб, а небритое лицо его выражало брезгливое недоверие. И подозрительный дрон, и новенькие шкворчащие рации, и молодые эти люди из областного центра в желтых дождевиках были ему непонятны, а следовательно, неприятны. Волонтеры варили ароматный кофе в одном из микроавтобусов и угощали участкового латте, тот небрежно отказывался: «Что я, кофе никогда не пил?»

Поисковики бегали повсюду, и каждый знал, что делать, в коллективном их шевелении было что-то муравьиное. Звонкости в работе им добавлял факт, что наконец-то пропала не бабушка, и даже не внучка, а знаменитость, пусть и давно всеми забытая. Ждали репортеров из Москвы, прислушиваясь, когда же с федеральной трассы съедет, хрустя камушками, белый микроавтобус с логотипом федерального канала. И выйдут из него люди с мохнатыми микрофонами и гранатометных размеров камерами на плечах… Но подраться за материал о Зимине местным журналистам со столичными было не суждено, чем мы, не скроем, остались уязвлены. Москвичи не приехали, променяв Зимина, обшарпанную нашу звезду, на более жирный инфоповод. Возможно, кто-то опять пригвоздил себя за причиндалы к главной площади, не знаем, не знаем.

Волонтеры разбредались по округе, мы выбрали двоих поинтереснее на вид и увязались за ними. Погода портилась стремительно, а ведь обещали солнце. Вот куда звонить, с кем ругаться?

– Я в школе слушал эту группу, – волонтер в красной кепке Ред Вингс небрежно бросил волонтеру с прической «афро». У волонтеров – позывные, как у военных, так вот второго вызывали в рацию: «Микрофон, прием». Эти двое расклеивали оранжевые листовки по поселку Малые Колтуны. Листовки «Помогите найти человека» с фотографией Зимина.

– Какую группу? – Микрофон никак не мог приклеить листовку к деревянному столбу, она без конца падала на мокрую дорогу. От этого лицо Зимина темнело и сминалось, как если бы тот умер и начал разлагаться.

– Не слышал? У нас вся школа ходила в балахонах «Пуаро», – ностальгировал тот, который Кепка, – колючий такой лого, с молниями на концах буквы «п». Не помнишь? Все стены были исписаны этими молниями, как будто Зевс наблевал.

– Не, я репчик гонял, – Микрофон положил стопку листовок перед собой на дорогу, достал сигарету и зажигалку. Чиркал, искрил, но зажигалка никак не могла родить огонь.

– У нас за репчик кормили землей после школы. Рок безопаснее, – усмехнулся Кепка, достал свою зажигалку и помог Микрофону раскуриться, – выучил вместо дат по истории инфу о группе, и ходи себе спокойно в черной маечке с молниями. Запросто могли обоссать за то, что не знаешь год основания группы.

– Или обосрать, если подзабыл солиста? – Микрофон меланхолично разглядывал тлеющую сигарету.

– Правда, не слышал? «Пьяная луна ничего нам не расска-а-жет, пья-на-я луна, смотрит на меня, пья-на-я». Хитяра! – не унимался Кепка.

– Седомудые хиты эфэм, – Микрофон зашнуровал ботинок и поднял с дороги стопку листовок.

– Смотри-ка сюда, – начал вдруг кривляться Кепка, взял листовку из стопки Микрофона и выставил перед ним, словно тот не видел, – Павел Зимин! Кажется, Маркович. Основатель группы «Пуаро», автор текстов и музыки. Паша «Зима», легенда!

– Куда твою легенду понесло? Сидел бы себе и снюхивал белые дороги с камина, – ухмыльнулся Микрофон, – людей бы не отвлекал.

– Это да… – вздохнул Кепка, – Как говорила моя бабка, унес куда-то блядский дух.

Молодые были правы, хоть и судили несколько упрощенно. Но откуда молочным поросяткам было знать, что блядский дух не спрашивает.

Не спрашивает, точно. Блядский дух не спрашивает, не терпит, не милосердствует. Блядский дух не превозносится, понизу стелет, носится над водой, бесчинствует, ищет свое и находит; блядский дух принюхивается, играет, отнимает и возвращает, чтобы вновь отнять; не мыслит, но чувствует, не раздражается, не радуется, не вопиет, но любопытствует, все покрывает, ни во что не верит, все переносит, всех переживет. Блядский дух никогда не перестанет, хотя и языки умолкнут, и знание упразднится.

***

В штабе волонтеров все так же шипели рации и наливался кофий. Моросил дождь, струи ползли по стеклам машин, люди мяли сырую землю сапогами из полиуретана. Штаб развернулся на опушке леса, в который, если верить журналистам, Зимин так неудачно занырнул на тихую охоту. Там же, в жирных колеях, осталась стоять его машина, все еще притягательный для взглядов черный «Лендкрузер двести». Запасные ключи нашлись в сумке жены, там можно было отыскать и не такое, но выдернуть «Крузак» сходу у них с тестем не удалось. Участковый, заметив старика за рулем, сам не зная зачем, навредничал, назвал машину «вещдоком». Из-за этого Михалычу пришлось покинуть лес пешком, а пешком ему было непросто. Ходил Михалыч с трудом, и к штабу волонтеров его подбросил знакомый бывший лесник.

Старшего же лейтенанта Беленького во всей этой ситуации интересовало только одно: сколько же им платят, студентам на джипах? Волонтеры в ответ только смеялись, из-за этого участковый воображал страшные суммы. В телевизионном репортаже об исчезновении Зимина, вышедшему на Колтунском телевидении ровно в тот момент, когда первая смена консервного завода пришла домой и уселась ужинать чем-то гороховым под экран (следовательно, в прайм-тайм), старший лейтенант успокаивал: «В произошедшем криминала нету, я Пашку знаю. Ведем поиск, все необходимые меры, так сказать… Найдется!». Подумав, участковый добавил: «Если медведи не мигрировали с того берега, обязательно найдем Павла… Марковича».

Медведи. Они и правда к нам заплывали, когда засушливыми сезонами горели леса на том берегу Волги. Вернее, сначала приплывали лоси, а уж вслед за кормовой базой – медведи. Старлей тут закладывал для себя шанс списать на хищников скелетированный труп, который могли вдруг обнаружить неугомонные грибники. Грибник грибника, как говорится. А вот по поводу их с Зиминым теплого знакомства участковый привирал. До его исчезновения они могли увидеться лишь однажды, когда Зимин пытался оформить охотничье ружье, но затем передумал, навсегда оставшись простым собирателем. Вернее, Зимин видел только закрытую дверь кабинета и табличку с фамилией, самого участкового он не застал. Если не забудем, расскажем об этом позже. Сейчас важно знать, что знакомы они не были. Поэтому, когда участковый Беленький говорил в эфире телеканала, что «Пашку» он знает, это он рапортовал начальству, а старшие лейтенанты они, знаешь, рапортуют начальству даже во сне, это у них самопроизвольно, как понос. Так вот рапортовал начальству по телевизору: неизвестных людей на вверенном ему участке нет, и все граждане, как дети в яслях у внимательного воспитателя. Что он, старший лейтенант Беленький, исправно несет службу, и участочек у него чистенький, без шприцов, с поножовщиной лишь по праздникам, что пора бы ему в связи с этим примерить обратно капитанские погоны, ведь не мальчик молодой.

Кто бы мог подумать, что участковый Беленький тоже войдет однажды в лес и в лесу растворится. Ведь он не был похож на растворимого человека, наш без одной звезды капитан Беленький, однако это случилось. А все потому, что участковый устал. Он не был шахтером-забойщиком, чтобы физически изнемочь за трудовые годы. И не был детским врачом-онкологом, чтобы истончиться душевно. Однако страшно устал.

Участковый терпеть не мог лето, осень, не выделял и весну, одна лишь зима дарила ему спокойную службу. Зимою тишь да гладь: не звонит телефон, не стучат в окно, заполнишь пару бумаг – и гуляй. Даже висельников на участке нет, терпят до весны. Бывает, конечно, угорит кто-то в морозы, закрыв по пьяни печную заслонку раньше, чем она того заслуживает. Бери дерматиновую свою папочку и чеши, Беленький, проверяй. Но такие дела – это скучные будни, начальство от них не икает, начальство к ним привыкло, дела быстро подшиваются в архив. Совсем другое – пропавшие, особенно дети, тут раздраженное начальство звонит ежечасно и материт через слово. Будто участковый Беленький сам уволок ребят в неизвестное, когда те шли по дороге в художественную школу или играли за гаражами. Если бы исход получился плачевным, могли и уволить, просто как крайнего, тогда пришлось бы до скончания дней охранять заводской склад с консервами на улице Мичурина. Что, если подумать, не самое плохое, что может случиться с человеком. Расчистив сугробы, приятно уставший, стоишь себе, на губе сигаретка, и смотришь, как падающий снег уничтожает твою работу. Молчишь и ровно дышишь, а мироздание щекочет тебе лицо тающими снежинками. А там за снегом, что-то непременно есть там за снегом, в этом плотном русском холодце… Но подумать об этом, и о многом другом, участковый не успевал, его мысль была напрочь приморожена страхом перед полковником Жупановым. От этого всего Беленький устал и вошел в лес без душевного резерва, а этого мы делать не рекомендуем. Но это будет чуть позже.

А пока вот. Волонтеры Зимина не нашли, не получилось. Дрон упал, зацепившись за сосну, и перестал включаться, лишь подмигивал красным диодом. Такое не предскажешь, но доберман простудился: стал чихать, без конца облизывался, как кот, и не мог уже отыскать даже кружочек колбасы, не то, что Зимина. Волонтеры сообщили, что теперь поиски продолжит МЧС. Но тут же пошел слух, что торфяники на том берегу, дотлев, воспылали, а это значило, что у министерства появились дела и кроме.

Прочесывание волонтерами леса дало следующие результаты: ржавый складной нож с красной рукоятью, моток медной проволоки, сетчатая бейсболка футбольного клуба «Волжские кречеты» и початая пачка презервативов размера XXL. Жена не опознала из этой горки находок ничего, к чему Зимин мог бы иметь отношение. Разошлись грустные, и по пути из волонтерского штаба домой тесть озвучил основную свою версию: любимого зятя похитили капиталисты-эксплуататоры, а точнее, музыкальный продюсер Бляхер. Светлане такой ход мыслей был не близок, она склонялась к тому, что муж разыграл спектакль с исчезновением, а сам нарезал на юга, например, в их любимую Флоренцию. «По-блядски сбежал, – кусая губу, думала Светлана, – и явно не один, один не может, артист сраный». В пользу этой романтичной версии говорило отсутствие документов в машине, в кожаном чехле они обычно лежали в бардачке рядом с кучей старых бензиновых зажигалок.

Волонтеры свернули лагерь и спешно уехали в другой район. Там пропали бабушка с внучкой. Было шестое августа. С этого момента Зимина искал только участковый Беленький.

2. Обшарпанная звезда

За неделю до было. Мы крутились возле дома Зимина, а это по адресу: переулок Опаленной юности, дом семь. Тесть жил по соседству в девятом. Если вдруг взять и сдуру начать обозревать это место при помощи дрона, то участки покажутся похожими на дубль-кость из домино: четыре строения по углам участков, в центре каждого – по дому. Тесть пришел к Зимину рано утром, часов в десять. Интересное словцо народ состряпал, «тесть», уж никак не хуже «тещи». Вот тесть пришел и крикнул Зимина из прихожей, может быть, несколько раз крикнул. Зимин, без сомнений, еще спал. Такс Бром, который всегда ночевал с хозяином на кровати, как только выпутался из-под одеяла, с лаем понесся вниз по лестнице и там затих, узнав Михалыча. Надо сказать, Зимин обычно закрывал входную, а тут, видно, перебрав хересу, забыл, вот тесть и вошел без препятствий. Зимин надел халат, шелковый такой, с сюжетной вышивкой «Петушиный бой» на спине, чей-то подарок из Аргентины, и спустился на первый этаж. Тесть сидел за столом в гостиной и гладил собаку.

– Доброе утро, – сказал Зимин. Михалыч не ответил, он никогда не здоровался, но не поздороваться с ним в ответ было нельзя, старик затаил бы обиду и весь оставшийся день ходил бы вредный. После лестницы у Зимина застучал в висках вчерашний херес.

– Выпущу пса, ссать хочет, – предложил Михалыч.

Зимин одобрил, свернул в туалет и уже оттуда услышал, как хлопнула входная дверь. Михалыч увел собаку на лужайку. Открыв кран, Зимин ждал, пока котел нагреет воду. Умывание студеной водой показало бы его решительность, волю к пробуждению, но Зимин ждал тепленькую. Последнее время у него появилась дурная привычка замирать у зеркала по утрам. В эту неоправданно долгую паузу Зимин решал, из чего бы составить грядущий день. Долго стоял, мы успевали заподозрить сердечный приступ. В итоге ему становилось ясно, что с такой надоевшей рожей никаких планов быть не может. После умывания Зимин долго накручивал кольца, которые всегда снимал на ночь. Пять колец из белого золота, а шестое, любимое, – с настоящим бриллиантом, ей-богу не врем.

Затем Зимин одновременно чистил зубы и справлял малую нужду, нагревая сидушку унитаза, как приучил его один уролог в ту пору, когда пациент еще слушал врачей. Когда же Зимин в первый раз последовал совету, то сразу вспомнил, что воины Чингиз-хана тоже писали сидя, и сам Чингиз-хан, без сомнений. Этот факт Зимина подбадривал, заменив медицинскую причину его женской позы на культурологическую. И вот, восседая на унитазе, Зимин все смотрел на весы, которые хрупко лежали возле стиральной машины. А весы смотрели на Зимина. Однако взвеситься он опять не решился, потому как эти цифры мучали бы его по крайней мере до ужина.

По молодости худой, как греческий мальчик, за последние годы Зимин растолстел. До поры он ничуть не страдал от этого, но вот однажды, это было в гостях у каких-то Светланиных друзей, прогрессивных москвичей, закопченных в солярии… В общем, в такой неуютной обстановке Зимин провел рукой по затылку, обнаружил там складочку и очень испугался. Но после нескольких проваленных диет, попытки похудеть Зимин бросил. Складочки, а их было уже две, больше не пугали его. Одним прекрасным утром он с удивительным облегчением сделал открытие: ему все равно, как он выглядит. И жене Светлане тоже все равно, как он выглядит. Эти два тезиса и определили облик Зимина на момент исчезновения.

Когда он вышел наконец в гостинную, Михалыч вовсю варил кофе в гейзерной кофеварке. Такс Бром сидел на диване и, кажется, присноравливался опять спать.

– Светка не звонила? – спросил тогда тесть. Михалыч почему-то чувствовал вину за то, что его дочь не очень хочет жить с Зиминым. Совершенно напрасно, потому что от постоянного их сожительства Света могла бы однажды и полоснуть Зимина кухонным, допустим, ножом. Зимин был невыносим. Или, не будем судить однобоко, Зимин мог бы придушить Светика гипоаллергенной подушкой – страсть между ними с годами только крепла. По молодости эту особенность их совместной жизни было трудно заметить из-за кочевой жизни рок-музыканта. Тесть же был, что называется, старой формации, из тех, что спят с женой в одной постели, пока кому-то из них не станет в этой постели просторнее.

Старик нравился Зимину, они ладили. Тесть всегда, особо не вникая в суть, торопился принять сторону зятя, если становился свидетелем споров в молодой семье. Зимин же, в свою очередь, как мог прикрывал старика от тещи, когда это было актуально. К тому же Михалыч ценил настоящее кино, что для Зимина было крайне важно. Мы помним, как после просмотра «Рублева» они, набрав в себя вина обильно, шумно спорили, оправдано ли было губить на съемках несчастную лошаденку, сброшенную со стены Суздальского кремля. Старик считал такое недопустимым, называл режиссера нервной сукой. Зимин же громко смеялся и разливал красное сухое, доставая взамен порожних бутылок новые, как фокусник, откуда-то из-за спины.

Зять и тесть жили как отец с сыном, любо дорого посмотреть. За одним забором на одном участке земли, который Зимин купил лет двадцать назад. Паша «Зима» тут родился, вот и прикупил по случаю за счет денежных излишек в особо сытый год. Ты случайно не ходил с Зиминым в одну школу? Мало ли. Приятно, знаешь, прикатить в родные места знаменитым и немножко богатым, сердце стучит не меньше, чем на сцене в «Олимпийском». Купил да уехал. Участок сильно зарос к тому времени, когда Зимины наконец собрались построить тут два дома. Расчищали бульдозером. Организацией стройки занимались жена с тестем, и немного теща. Зимин в те времена гастролировал или лежал в наркологических клиниках.

Один дом был построен для молодых, другой – для ее родителей. Прекрасный общий сад и никаких тебе грядок. Туи, пихты, гравийные дорожки, фонари и легкомысленные лавочки а-ля Петергоф. Вон там тихо текла Волга, а вот тут шумел, шумит и шуметь будет замечательный сказочный лес, в котором Зимин первого августа… ну ты знаешь. Один дом пустовал, пока десять лет назад Паша не приехал сюда, как думал, на недельку. Это случилось после того громкого скандала, той омерзительной драки с басистом и последующего распада группы. Теща умерла этой зимой, как мы уже говорили, и тесть остался в одиночестве. Честно говоря, да простит нас Алия Вагизовна, после ее смерти Михалыч помолодел и меньше стал сутулиться. Бонусом у него открылся поэтический дар, и старик с юношеским волнением читал стихи Зимину, видимо, полагая того экспертом. Зимин был великодушен.

– Светка не звонила?

– Не звонила Светка, – равнодушно произнес Зимин и уселся рядом с собакой на диван. Закурил сигаретку с рыжим фильтром. Кубинские сигариллы с нежным ореховым вкусом закончились накануне, их можно было купить только в областном центре. Зимин лениво тискал Брома: мял его прохладные хрустящие уши, быстро чесал бока – пес не любил такие нежности, порыкивал, внимания ему и без того хватало. Вот Михалыч, тот гладил как нужно: не торопился, проходил ладонью от ушей до хвоста ответственно и скучно. Утренний Бром уютно пах овсяным печеньем. Тесть демонстративно убирал со стола пустые бутылки, но молчал. Сложив их в ведро, он создал из пакета мусорный шар и ловко завязал.

– Ты бы лучше трубку курил, там хоть табак, а не бумага. Тебе в магазин не нужно? – тесть подобрался к главному, держа мусорный кулек в руке. После этого он принялся заунывно и долго рассказывать, как сломалась его машина, старенькая «Витара»: трамблер, стратер, что-то там пыльник… Зимин был равнодушен к устройству автомобиля, его машины всегда заводились.

– Сгоняем. Трубку лучше тебе, Михалыч. Тебе очень пойдет трубка, просто молодой Есенин, – Зимин вспомнил стихи про поля и рощи, которые читал ему Михалыч, кажется, позавчера. Там была до неприличия вторичная строка про «хохот журавлей».

– Да, Есенин покуривал… А я даже в молодости ни-ни, не нравилось, представляешь? – отреагировал тесть, и было заметно, что сравнение с поэтом ему польстило.

– Не могу представить, – Зимин взял со стола пепельницу.

Тесть крякнул и позвенел бутылками:

– Ты это, Павел… не разгоняйся. Не получилось бы как в прошлый раз.

Зимин кивнул и резко отвернулся к окну, как человек, давно покаявшийся в своих грехах, но оскорбленный небрежным напоминаем об этом. В прошлый раз и правда получилось не очень. В начале лета Паше Зиме пришлось полежать немного в местной больничке, в палате для испытавших на себе силу белой горячки. Об этом даже писали в газете «Колтунский листок». Жена рассказывала, ему там надевали смирительную рубаху, но может, привирала для яркости, потому что Зимин ничего из этого не помнил. Не может же такого быть, чтобы настолько необычное с ним происходило, а в памяти совсем ничего не осталось?

Родственники неловко молчали. Михалыч успел пожалеть, что завел этот разговор. Наконец Бром всех выручил – по своему обыкновению залаял на кипящий кофе, и этим расшевелил мужчин. Они молча напились и, взбодрившись, поехали в магазин вдвоем, не считая собаки.

Бром сидел в машине на заднем и лапками подтягивал себя до уровня обзора, такое было вредно для его позвоночника. Люди, коты, собаки и медлительные шумные трактора злили Брома, он рычал и бил кожаное сиденье хвостом, как плетью.

Чтобы попасть в магазин, нужно было проехать через весь коттеджный поселок, выскочить на федеральную трассу, подняться в горку, свернуть налево, там взять правее, после фиолетовой, как заячья почка, цистерны снова налево, через мостик небольшой, а там уж, мимо не проедешь, – красный магазин. Зимин вел «Крузак» по-кавказски лихо, от него шарахались. Тесть кутался в свитер, в котором он ходил и в зной, и в снег, боялся простудиться. Зять этого скорее не замечал, чем из вредности, он опустил окно и, облокотившись на дверь, курил туда и стряхивал пепел. Погода чуть улучшилась, дождь перестал, и осторожно выглядывало солнце. Зимин включил на магнитоле какой-то пульсирующий электронный трек и прибавил громкость до неприятного. У тестя от этого зачесались волосатые уши. Старик морщился, но терпеливо сносил ущерб из-за того, что в доме задел зятя своими нотациями о пьянстве.

Когда проезжали мимо старой заправки, Михалыч заметил, что местная проститутка, как обычно, расхаживает из стороны в сторону на привычном месте, обеспечивая своему бизнесу необходимый маркетинг. Проститутка трудилась пятидневками по восемь часов, строго соблюдая трудовой кодекс, а рядом в белом «шевроле» ее караулил какой-то мужчина. Михалычу не хотелось в это верить, но похоже, это был ее муж. Этот муж между делом замерял какой-то хреновиной скорость машин, водители которых пренебрегали его барышней. Зарабатывая со штрафов за превышение, в убытке он никогда не оставался – словом, издалека было видно, что это безнадежное говно, а не человек.