Момент Бабочки

– Ну да, а я про что говорю? – вскинулась женщина, готовая к обороне. – В две тысячи семнадцатом, я и говорю!

– А я спрашиваю, – гнул своё Марк, – про вашу поездку с дедом, папой и дядей! На машине, на море! – чеканил он. Раздражение вновь начало набухать колючим шариком в груди. – Меня тогда даже в планах не было!

– Ну? – не поняла претензии Наталья Николаевна. – Я и говорю!

– Ладно, – вздохнув, внук добавил ещё одну заметку, только на сей раз не стилусом, а при помощи двух небрежных свайпов по экранной клавиатуре. – Если честно, я не помню эту поездку. Когда теракт был. Расскажи.

Женщина замерла в попытке восстановить нить беседы, но не преуспела – внук окончательно запутал её. Печать уныния вперемешку с презрением к себе легла на изнурённое долгой жизнью лицо.

– Ты говорила, что мы ездили вчетвером, – помог внук. – Летали. В Турцию.

– Да ну! – отмахнулась женщина и невпопад ответила: – Давно уже никуда не ездила. Вот с тобой и ездили, наверное, в последний раз. Не помнишь что ли? Тогда ещё дружно все жили. Не воевали.

Марк поднял стилус и коротко зафиксировал результат проверки. К сожалению, бабушке становилось хуже – это факт. Грандиозное изобретение НТЦ вкупе с препаратами не помогало ей. В памяти закреплялась лишь незначительная часть новой информации, что скорее походило на погрешность, нежели на правило. Наталья Николаевна упорно продолжала черпать знания о прошлом из старого, повреждённого «хранилища», не задействуя восстановленную ткань.

Впрочем, признавать поражение было пока рано, и надежда на благоприятный исход всё-таки оставалась. Сегодня Марку показалось, будто движения бабушки обрели дополнительную уверенность и чёткость. Это наблюдение, конечно, предстояло сотню раз проверить и подтвердить, но уже сейчас оно служило внуку поводом для великой радости.

goto [-4]: «Пение чайки»

Для многих людей чарующий момент рождения идеи носит едва ли не мистический характер, что подтверждается обилием благообразных мифов и клише в массовой культуре, будь то знаменитый возглас Архимеда, приснопамятное яблоко Ньютона или сон профессора Менделеева. Научные открытия, генезис транснациональных корпораций и процесс создания гениальных произведений искусства всегда окутаны дымкой таинственности. Однако действительность, как водится, несколько прозаичнее. Если ты двадцать лет занимаешься основами химии, то откровение, посетившее тебя во сне, станет лишь забавным способом разрешения проблемы. Если среди твоих родственников имеются держатели так называемых старых денег, а сам ты обучаешься в престижном университете на перспективной технической специальности, куда доступ низшим классам попросту закрыт, – то шансы встать у истоков успешного хайтек-бизнеса резко повышаются. Если ты по восемь часов в день оттачиваешь игру на фортепиано, то обретение солидного музыкального навыка является отнюдь не подарком судьбы, а логичным следствием.

В случае с Марком дело обстояло схожим образом. При изучении его биографии доверчивый обыватель обязательно преувеличил бы значение обычного воскресного утра, когда на малопримечательного сотрудника НТЦ ниспало озарение. Вместе с тем предварительные старания: длительные и мучительные поиски, десятки проведённых тестов и сотни прочитанных исследований – наверняка не удостоились бы заслуженного внимания. Ведь так приятно верить, что повезти может любому – независимо от затраченных усилий. Словно вожделенная «эврика» тождественна выигрышу в лотерею. Это помогает обломовым оправдывать себя. Почему же они не покорили ни одной вершины, ничего не изобрели и ничему не научились? Просто не посчастливилось.

Погода в тот памятный день была гадкая, но она не помешала чете Матвеевых выйти на еженедельную предобеденную прогулку. Супруги стояли возле песочницы на детской площадке, вокруг вздымались блёклые высотки образца двадцатых годов. По открытым пространствам жилого квартала носился влажный петербургский ветер, а стальные тучи источали уныние. Длинные волнистые волосы Виктории, естественной рыжиной которых она очень гордилась, после каждого порыва накрывали овальное лицо, подобно мягкому чачвану. Женщине приходилось постоянно отводить их назад, к затылку, открывая слегка оттопыренные маленькие уши.

Ночь у Марка выдалась трудная. Ему редко снились сны. Или он, как говорили специалисты, не умел их запоминать. Однако сегодня, вопреки обыкновению, грёзы оказались слишком яркими, чтобы развеяться при пробуждении. Причём странная склейка из эпизодов, объединённых общим сюжетом, занимала всё доступное пространство в голове и настойчиво просилась наружу. В итоге то ли погода настроила Марка на меланхолический лад, то ли молчание слишком затянулось, но он поддался-таки искушению разделить с женой творение своего подсознания.

– Сначала я находился в офисе, – вступил инженер-математик после короткой прелюдии. – Только стены и пол казались… Более свежими что ли.

В районе диафрагмы завибрировал гнусный моторчик, порождающий волны дискомфорта. Чувство тревоги обуяло Марка, хотя ничего постыдного вроде бы он сообщать не собирался.

– В окне видел кусочек неба. Ярко-голубое, ни облачка.

Супруга внимательно слушала. Её неоднородно-серые, похожие на текстуру мраморной плитки глаза наблюдали за сыном, который временно обрёл самостоятельность. А аналитическая часть рассудка между тем цепко выхватывала из мужнего рассказа важные детали.

– Перед собой я катил инвалидное кресло. На нём сидела бабушка, и меня, кстати, это совсем не удивляло.

До выхода в декретный отпуск Виктория занималась онейрологическими исследованиями. Этот раздел научной медицины, как известно, концентрировался на сновидениях и объединял специалистов в области неврологии, микробиологии мозга, психологии и психиатрии. Нет, жена, конечно, не являлась практикующим психологом или психотерапевтом, но про сны знала поистине много, а самое главное – умела их трактовать. Что, вероятно, и послужило для Марка причиной смятения.

– Может, мне не запомнилось начало, но в тот момент я откуда-то точно знал, что ходить она не могла из-за какой-то аварии. А нейродегенерация мешала восстановлению.

Онейрология, как и любая другая система упорядоченного знания, проделала огромный путь от повсеместного отрицания до вынужденного принятия накопленной фактологической базы; от фантастических перспектив первых открытий – до засушливого занудства теоретических основоположений. Вот только на заре своего существования она, подобно родственной сомнологии, была осквернена множественными домогательствами аферистов и проходимцев, из-за чего среднестатистический обыватель до сих пор воспринимал её со скепсисом.

Впрочем, аналогичному оскорбительному отношению ныне подвергались вообще все виды интеллектуальной деятельности, связанные с чем-то абстрактным и не поддающимся непосредственному практическому употреблению. Предшествующая эпоха бесконтрольного информационного блуда породила общество с рефлексом недоверия ко всему, что оно видит и слышит, а в особенности – к тому, чего не понимает. Иногда это недоверие, произрастающее на ниве агрессивного невежества, оборачивалось массовым противодействием и саботажем, а иногда, увы, насилием.

Марк не понаслышке знал, что такое современный луддизм. Более того, однажды ему предстояло лично столкнуться с самыми радикальными представителями данного движения.

…Что-то плотное и тяжёлое, словно таран для штурма средневековой крепости, врезалось в поясницу. Боль мощным электрическим разрядом поразила нервную систему, из надпочечников в кровь хлынул адреналин…

Непрошенный, взявшийся буквально из ниоткуда образ, будто клинок неуловимого ниндзя, вспорол ткань реальности. Марку потребовались все имеющиеся у него силы, чтобы удержаться и не соскользнуть во тьму помешательства. Прежде чем рана зарубцевалась, а пространство-время вновь обрело целостность и согласованность, инженер-математик успел заглянуть в жуткую бездну, полную беспорядочных событий, мест, имён и ассоциаций. Тех, что были. И тех, что будут.

Пока изолированная часть его личности, наблюдавшая за происходящим словно со стороны, сопротивлялась воздействию спонтанного эпифеномена, другая, живущая в материальном мире, как ни в чём не бывало продолжала повествование:

– Потом я открыл какую-то дверь, вкатил коляску внутрь и оказался в школьном кабинете.

– В школьном кабинете? – переспросила жена, удивившись.

– Да. В своём классном кабинете. Где учился.

– Ня! Ня! – вдруг воскликнул Максик, потерявший что-то из «куличного» снаряжения.

Виктория присела, извлекла из-под песка пластмассовую формочку и, отряхнув, потребовала:

– Дай! Скажи: «Дай!»

– Ня! – сердито вскрикнул мальчик.

Губы Марка тронула улыбка. Его, в отличие от супруги, забавлял этот устойчивый лексический сбой, сохранявшийся несмотря на стремительное развитие сыновнего словарного запаса. Односложным возгласом «Ня!» малыш обозначал два противоположных, взаимоисключающих действия, как будто глаголы «дать» и «взять» были для него эквивалентны. Разница крылась, пожалуй, только в интонации: когда Максик желал получить какую-то вещь, он использовал звонкое и настойчивое восклицание, а когда делился чем-либо, в ход шёл более мягкий и протяжный вариант.

– Дай! – совершила ещё одну попытку жена, не оставлявшая надежд исправить речевую ошибку сына. Формочку она по-прежнему сжимала в ладони как будущую награду.

– Ня-а-а! – малыш начал нервничать, детское личико исказилось в гневе.

Вика чаяла повторить успех, ведь однажды ей удалось вытянуть из него этот злосчастный глагол в повелительном наклонении. Возле той же песочницы, в такое же пасмурное утро… Вроде бы на прошлой неделе? Или на позапрошлой? Увы, но последние дни походили друг на друга как близнецы: морось, ветер, тучи. Честно говоря, Марк вообще не помнил, когда над Петербургом показывалось солнце.

– Да отстань ты от него, – заступился он за сына.

– Ладно, – покорилась супруга. – На.

– Ня, – нежно повторил за мамой малыш, хватая формочку.

– Так вот, – вернулся Марк к описанию сна. – В кабинете были люди. Они начали по очереди оборачиваться и удивляться моему приходу. Выглядело это так тупо. Знаешь, как дешёвый монтаж. Камера последовательно выхватывает лица, и пока объектив не сфокусировался на очередном актёре, тот должен оставаться неподвижен. Как…

– И кто там был? – прервала его жена, заставляя сосредоточиться на фабуле. – В кабинете.

– Много кто. Все, с кем я более или менее общался. Коллеги, друзья детства, однокурсники. Правда… – Марк вдруг замялся, – был ещё один чувак. Я его… Не помню. У него ещё бледный шрам на скуле был.

– На какой?

– Э-э. На левой, кажется.

– Хорошо. Что дальше случилось, помнишь?

Положение, в котором он оказался, нравилось Марку всё меньше. Из-за интенсивных вибраций моторчика в районе диафрагмы желудок болезненно съёжился, щеки горели, несмотря на холодные прикосновения ветра. В груди затрепетал крохотный огонёк недовольства и злости на супругу. За её реакцию. Слишком отстранённую. Слишком профессиональную. Лишённую всякого сочувствия и тепла. Ограниченную. Будто он разговаривал не с живым человеком, а с пулом ассоциативных нейрослепков на конкретную личность.

– Да. Они начали аплодировать. Сначала вяло, а потом… Стало громко, как на стадионе каком-то. Это меня и разбудило, кстати. Только я помню ещё ощущение странное. Типа… Типа, я могу, наконец-то, расслабиться. Типа, я победил.

– Победил, – задумчиво повторила Виктория. – А кого победил, можешь сформулировать?

– Смерть! – раздражённо дёрнул плечом Марк и резко опустился на корточки, давая понять, что разговор окончен: теперь он займётся сыном.

Семья Матвеевых обитала чуть севернее Большой Невки, в путинском жилом комплексе, воздвигнутом в смутную годину, когда застройка носила точечный и хаотичный характер. Просторная евротрёшка досталась им, можно сказать, в наследство от родителей Марка, хотя и не бесплатно. Приобретённая на этапе строительства, она потом много лет стояла без дела, потому что неожиданная гибель одного из владельцев разрушила не только планы на жизнь отдельно взятой ячейки общества, но и саму жизнь, саму ячейку общества. Впоследствии квартира трижды подвергалась простенькому ремонту и длительное время сдавалась в аренду, пока единственный сын первых собственников не выкупил долю матери. Офицерская вдова покинула родину задолго до этого события и уже не нуждалась в жилье, что располагалось на территории проклинаемой ею страны.

Здешние дворы, благодаря соседству с водой и обилию отходов, каковые накапливались по причине неизбывной халатности коммунальщиков, – служили Меккой для местных чаек. Крылатые горлопаны кружили над головой, словно стервятники пустыни над тушей умирающего верблюда, цокали когтями по мусорным контейнерам и орали, орали, орали. Во всяком случае Марк постоянно отвлекался на их мерзкие вопли. Порой он даже на собственных мыслях не мог сосредоточиться.

– О, – отвлёкся от лепки куличиков Максик, когда очередной крик, как шарик под стеклом пинбол-машины, заметался меж домов. – Хэ!

– Да, – пояснил папа. – Чайка. Это – чайка.

Он попробовал спародировать голос синантропной птицы, но получилось что-то среднее между визгом дикого кабана и утиного кряканья. Виктория, прикрыв рот рукой, беззлобно посмеялась, сын с недоумением воззрился на отца, а пернатые после непродолжительной паузы загалдели по новой.

И тут произошло то, что простодушные обыватели назвали бы прямым вмешательством Бога, ответом Вселенной на запрос мятущегося ума или чудом рождения Идеи.

– Дяй, – указал Максик на лежавшую в противоположном углу песочницы лопатку. Но тотчас вернулся к старому паттерну: – Ня!

Родители озадаченно переглянулись.

Озарение к Марку пришло далеко не сразу. Однако факт остаётся фактом: вырваться из паутины технологических проблем, куда угодила «Хрустальная бабочка», в итоге помог именно этот возглас Максима Матвеева. Точнее – звуки, оному возгласу предшествовавшие.

Стадия II: «Гусеница»

goto [1]: «Допрос»

Двое сотрудников службы безопасности, мужчина и женщина, ждали в переговорной комнате «Питермарицбург», чьё название из-за сложности произношения обычно никто не озвучивал целиком, ограничиваясь напрашивающимся сокращением из первых пяти букв. Это помещение, формой похожее на арбузную дольку, не шло ни в какое сравнение с прекрасным «Кейптауном» или огромным «Йоханнесбургом». Но и оно не было лишено уникальных черт, которые придавали ему статус местной достопримечательности.

Всю внутреннюю поверхность дугообразной стены-корки занимала живописная панорама. Её неспешное вращение против часовой стрелки создавало у Марка ощущение, будто он находится внутри сферы, парящей в пятидесяти метрах над землёй. Под ногами раскинулся невысокий, по современным меркам, городок, что рос вширь и заполнял собой низменность. Горизонт загораживали волны зелёных холмов, но выбранный ракурс и яркое солнце не позволяли рассмотреть их досконально. Издали массивы экзотической растительности почти не отличались от хвойных древостоев родного края, и потому Африка в представленном пейзаже угадывалась не сразу. Следовало напрячь зрение, чтобы приметить важные детали. Например, знаменитая ратуша Питермарицбурга – крупнейшее кирпичное здание южного полушария – терялась среди архитектурных нагромождений разных форм и размеров. Невзрачные коттеджи в центре или нищие лачуги на окраинах как-то не бросались в глаза. Однако наибольшей внимательности требовало обнаружение очевиднейшего факта – автомобили по здешним дорогам двигались не по привычной любому россиянину правой стороне, а по левой, как в Британии, Индии, Австралии, Японии и… ЮАР.

Марк замер в дверях и без удовольствия, с холодком в голосе поздоровался с безопасниками:

– Здрасьте.

– Добрый вечер! – тёплой улыбкой отреагировала на его появление женщина.

Вход располагался ближе к левому краю дуги. Справа имелся узкий простенок, откуда на прибывшего смотрел, пожалуй, самый известный индиец в истории. Болезненно худой, он замер на барельефе со своим неизменно добрым выражением лица и поднятой в приветствии ладонью. Благодаря его присутствию в этой переговорке, сотрудники НТЦ в ответ на вопрос, где состоится встреча, нередко говорили: «В гостях у Ганди». Или просто: «У Ганди».

Оставшийся фрагмент стены занимала тонкая интерактивная панель с огромной диагональю и запредельно чувствительным сенсором – незаменимый инструмент для коллективного творчества дизайнеров, чертёжников, художников. Правда, сейчас в центре затемнённой доски проступало нечто чуждое и даже страшное. Какая-то схема. Паутина из тонких серых линий, соединяющих то ли мелкие картинки, то ли фотографии. Подобно удочке рыбака, она вытянула из глубин прошлого приятные воспоминания об одной вузовской дисциплине, и на пару секунд податливый ум Марка охотно вернулся в прохладную аудиторию, в окна которой никогда не заглядывало солнце. Преподаватель, выдающийся специалист по кибербезопасности, по-прежнему находился там и на примере примитивных инцидентов пытался донести до юных неофитов, как при помощи анализа графов ведут расследования корпорации и банки.

– Матвеев Марк Максимович? – уточнила женщина и, дождавшись утвердительного кивка, указала на свободный стул. – Проходите. Присаживайтесь, пожалуйста.

Тот безропотно подчинился. Руки легли на круглый столик, а сам он превратился в слух. Безопасники, прежде чем продолжить, поскрипели ножками стульев об пол и разместились на одинаковом расстоянии от Марка. Только математик мог узреть в их взаимном расположении красоту: если от каждого человека провести линию к центру столешницы, образуются три равных по площади круговых сектора с дугой сто двадцать градусов. Идеально.

– Меня зовут Мария. Моего коллегу – Леонид. Сейчас я кратко введу вас в курс дела, а затем Леонид задаст вам несколько вопросов. Хорошо?

– Угу.

– Замечательно, – склонила голову Мария.

Короткие светлые волосы, отсутствие косметики и бижутерии делали её похожей на молодого мужчину, по прихоти природы лишённого растительности на лице.

– Мы ведём внутреннее расследование по делу о промышленном шпионаже, которое, вполне вероятно, – она подняла указательный палец, – в будущем будет квалифицировано как государственная измена.

– О… ке-ей, – с трудом выдавил оцепеневший от такого поворота Марк. – А я тут при чём?

В горле пересохло, и он почувствовал лёгкие вибрации в районе диафрагмы. Желудок вдруг похолодел, словно внутри материализовалась горсть маленьких ледышек.

– Расследование наше, скажем так, касается неприятного инцидента с прессой, из-за которого ваш проект, – многозначительная пауза подействовала как пощёчина, – оказался в том плачевном положении, в котором оказался.

Хороший удар. Хлёсткий. Прямо в болевую точку. Марка аж перекосило.

Собственная биография вызывала у него всепоглощающую обиду на несправедливость мира. Тысячи часов, посвящённые «Хрустальной бабочке», годы трудов и стараний в один момент обернулись пшиком. И почему? Господи, как же он презирал и ненавидел дремучее, ведомое скудоумными пастухами общество, которое по причине неискоренимой тяги к мракобесию погубило перспективную технологию. Как же ему хотелось забыть случившееся! Вот бы, кстати, инвертировать действие их изобретения, чтобы последовательность событий, составлявших его нелепое существование, исчезла навсегда. Чтобы она оказалась стёрта, перезаписана, будто помеченная на удаление область памяти жёсткого диска.

– Готовы продолжать? – спросила Мария.

– Угу, – буркнул Марк, пытаясь убедить себя в отсутствии поводов для раздражения и страха.

Мирозданию, Фортуне или кто там насылает на него несчастья, судя по всему, недоставало развлечений. Мало было отправить избитого неудачника в больницу, мало было ударить по проекту залпом законодательных актов, так ещё следствие какое-то!

– Замечательно, – женщина посмотрела на соседа и бодро кивнула.

В отличие от неё, Леонид выглядел устрашающе, по-военному: крепкий мужчина лет сорока с блестящей лысиной и образцовой, как у клишированного викинга, русой бородой. Его взор, уверенный и твёрдый, ввинчивался в душу, будто штопор в винную пробку. Поэтому Марку стало не по себе, когда напарник Марии, не отводя свинцовых глаз, потянулся к лацкану пиджака. Участник проекта «Хрустальная бабочка» зажмурился на мгновение. В его воображении вспыхнули разом сотни аналогичных эпизодов из игр и фильмов, когда трусливый антагонист оказался, наконец, пойман бравым парнем. А Леонид между тем извлёк из внутреннего кармана не пистолет, не нож, а всего лишь блокнот и ручку.

Чёрт подери! Настоящий бумажный блокнот и шариковую ручку! Этот тип определённо жил в другом мире. Может, у него и шпага на поясе висит?

– Каплан Татьяна Олеговна, ранее Матвеева, а в девичестве Сазонова, приходится вам матерью?

Вопрос сбил Марка с панталыку: какое отношение к происходящему имеет его родительница? Господи, да что тут вообще творится?

– Э-э. Ну да.

Взгляд Леонида не ослабевал ни на секунду – подобно острому сверлу вкручивался в нутро допрашиваемого. В том, что это был именно допрос, сомневаться уже не приходилось. Причём, забегая вперёд, допрос далеко не последний.

– Где она сейчас находится?

Марк нервно пожевал губами, сглотнул кислую слюну, облепившую язык, и опустил глаза. Красная иконка на наручных часах навязчиво мигала, символизируя об отсутствии подключения к сети. «Глушат что ли? – подивился он. – А нафига?»

Данное обстоятельство, вопреки собственным ожиданиям, не напугало его пуще прежнего, а наоборот, слегка позабавило и придало уверенности. На время страх перед суровым викингом отступил, и оживившийся Марк с ноткой иронии ответил:

– Где-то между Германией и Турцией.

Разумеется, находившийся вне контекста Леонид не оценил остроумие инженера-математика и не понял, сколь замысловатой и филигранной оказалась игра слов в короткой фразе. Во-первых, нынешний муж Татьяны Олеговны носил фамилию, которая независимо возникла в тюркских и европейских языках. Во-вторых, он был этническим турком, родившимся в Германии. А в-третьих, вот прямо сейчас, в текущую минуту, о чём сверившийся с часами Марк знал доподлинно, интернациональная бездетная семья возвращалась домой во Франкфурт после длительной ежегодной зимовки в Измире, где они некогда и познакомились.

Впрочем, недолго «лепидоптерологу» выпало радоваться да восхищаться собственной изобретательностью. Последовавшим вопросом Леонид опять выбил почву у него из-под ног:

– То есть они совершают перелёт после длительного пребывания в Турции, верно?

Новообретённое воодушевление от надуманного интеллектуального превосходства тотчас улетучилось. Понятное дело, служба безопасности не зря ест свой хлеб, но столь подробные сведения у них откуда? Что ещё им известно?

– Верно, – теперь голос разработчика «Хрустальной бабочки» звучал приглушённо.

Он поник и скукожился, не в силах более сопротивляться зрительному натиску Леонида. Уставился на однотонную поверхность стола так, словно там вот-вот должны были проступить инструкции по выходу из опасной ситуации.

– Когда вы с Татьяной Олеговной встречались лично в последний раз?

Марк нырнул в тёмное болото памяти, забурлившее, заурчавшее как огромный недовольный зверь, но не обнаружил там ничего связанного с матерью. Кроме вязкой, сковывающей движения черноты. Это всеобъемлющее, тотальное отсутствие воспоминаний изумило и напугало его. Однако где-то в глубине беспросветной мглы вдруг мелькнул уголок эпизода, похороненного за ворохом дел и событий. Марк узнал его.

– Двадцать лет назад, – произнёс он. И после недолгого раздумья добавил: – Точнее, двадцать два года. Почти.

Леонид и бровью не повёл.

– То есть личных встреч после её отъезда из страны не происходило? – он между делом вновь продемонстрировал свою осведомлённость.

– Да, – допрашиваемый испытал сильнейший укол стыда, хотя никто его не осуждал. – Получается так.

– Передавали ли вы ей какие-нибудь материальные предметы и носители информации через третьих лиц или посредством служб доставки?

Тут до Марка начало доходить. Его подозревают! Из-за матери! Сразу иными красками заиграли слова Марии о возможной переквалификации дела. Госизмена? Неужели правдивы слухи, что помимо слива в прессу произошла ещё утечка интеллектуальной собственности? Куда? Кому?

– Нет! Не передавал! Только созванивались! – разнервничался инженер-математик и поспешно добавил: – Строго через разрешённое ПО! Без VPN!

– Спасибо за уточнение.

В голове кипело от лихорадочных попыток найти выход. Нужно ли ему искать адвоката? Что вообще делают люди в подобных случаях?

– Опишите, пожалуйста, при каких обстоятельствах произошло ваше расставание. И попытайтесь вспомнить в деталях.