Монологи сердца

Она взяла их осторожно, словно кто-то мог услышать. Завернула в полотенце – не от холода, а от чувства, что прячет не обувь, а часть чего-то хрупкого, только зарождающегося. Положила в сумку и на секунду замерла, будто прислушиваясь – не к звукам, а к себе.

И в этот момент в проёме двери показалась сонная фигура. Сын. В футболке и шортах, с мятой макушкой и припухшими глазами. Видимо, снова просидел за компьютером до рассвета.

– Мам… – протянул он, зевая. – А суп будет?

Она вздрогнула – не от страха, а от неожиданности. Сжала полотенце с балетками в руках, будто прятала доказательство бегства.

– Будет, – сказала спокойно. – Разогрей вчерашний. Там ещё остался.

– А ты куда? – он почесал затылок, всё ещё не до конца проснувшийся.

– В аптеку.

– А чего так рано?

– Лучше идти рано, – отрезала она, чуть улыбнувшись.

Он пожал плечами и потащился обратно, волоча тапки.

Когда шаги стихли, Клара опустилась на край кровати. Сумка стояла рядом, распахнутая, как будто ждала. Она посмотрела на свёрток в руках – балетки с блёстками, уже спрятанные в полотенце, как в кокон. И аккуратно положила их внутрь. Осторожно, как будто прятала не просто обувь, а первый, дрожащий шаг в неизвестное.

Сумка тихо захлопнулась. И в комнате снова стало спокойно. Но теперь – по-другому. В этой тишине уже что-то двигалось.

Клара встала у зеркала в прихожей. Поправила воротник. Провела рукой по волосам, пригладила выбившуюся прядь. Посмотрела себе в глаза. Неуверенность ещё там была. Но страха уже не было. Лишь тишина внутри, как накануне большого решения.

Сегодня – она будет делать что-то только для себя. Тихо. Без афиш. Так, чтобы никто не понял. Но это и было самое важное.

Она взяла сумку. Оглянулась – на секунду. Потом открыла дверь. И вышла.

Клара вошла в зал несмело, будто ступала не в танцевальную студию, а в чужой сон. Запах дерева, лёгкий свет, отражённый в зеркалах, мерцающий текстиль у стены – всё казалось одновременно уютным и опасным, как территория, на которую она вроде бы не имела права, но всё же рискнула войти.

Она сделала шаг – и замерла.

У зеркала стояла Нина. В чёрной майке и лосинах, с аккуратно собранными волосами, с лицом, которое светилось. Она смеялась, что-то рассказывала инструкторше, и двигалась легко, свободно – как будто всегда была здесь.

Клара уже собиралась шагнуть к ней… но вдруг увидела её.

Мария. В тёмных брюках и свободной кофточке, будто бы «на всякий случай». Стояла немного в стороне, скрестив руки на груди, как охранник собственной неуверенности. Губы поджаты. Взгляд – настороженный. Не осуждающий – скорее, прячущий растерянность.

Клара невольно ахнула – почти беззвучно, но достаточно, чтобы почувствовать, как внутри что-то сжалось и расправилось одновременно.

«Мария? Здесь?»

Никто ей не говорил. Ни намёка, ни полуслова. И именно поэтому это было… страшно. И странно. И в то же время – почему-то правильно. Как будто каждый из них пришёл не за другим, а за собой – но всё равно пересеклись.

Клара остановилась, не зная, куда себя деть. Её заметили не сразу.

– Клара?! – первой откликнулась Нина. Улыбка – настоящая. Радость – без пафоса. – Ты пришла!

Клара кивнула, чувствуя, как жар поднимается к щекам.

– Я… просто посмотреть.

– Ну, троица в полном составе, – пробурчала Мария, всё ещё стоя в своей закрытой позе. – Осталось только барабан и фанфары.

Клара моргнула, чуть наклонив голову.

– Мария, а ты… почему ты здесь?

Та фыркнула.

– А что? Думаешь, у вас с Ниной тут будут тайные сговоры, а я пирог резать? Слышу я прекрасно, как вы у меня в гостиной шушукались. "А если я попробую?" – "Просто приходи. Мы начнём с зеркала." – передразнила она, но без злобы.

– Я утром Нине позвонила. Говорю: что за танцы у меня под носом, а я вне игры? Ну и решила – приду. Посмотрю.

Мария расправила плечи, будто от этого всё сразу стало более разумным.

– Но только посмотреть. Потому что это, между нами, это полная чушь. А когда я зашла и увидела тут вот этих… девиц, у которых ноги, как у фламинго, – только убедилась. Не моё.

– Мария, – сказала Нина мягко, – мы ведь просто пробуем. Без формальностей.

– Пробуем, – кивнула та, уже менее колючая. – Только я – без блеска. В рабочем порядке. Чисто разведка.

В этот момент к ним подошла Лея – легко, с тёплой, настоящей улыбкой. Взгляд – открытый, безоценочный.

– Добро пожаловать. У нас сегодня день чудес, похоже. Вы все вовремя. Сегодня будет очень мягкое занятие. Просто движение, просто дыхание.

Она посмотрела на Клару чуть дольше, чем на остальных.

– Добро пожаловать. И добавила тише: – Здесь не спрашивают, зачем вы пришли. Здесь рады, что вы – пришли.

Клара кивнула. И впервые за день почувствовала, что может остаться.

Музыка началась тихо. Мягкий ритм, будто сердце училось биться по-новому.

Клара встала у стены. Не в центре. Так, чтобы не мешать. Лея показала первые движения – лёгкие, почти интуитивные. Клара повторила. Сначала неловко. Потом – чуть лучше. Нога скользнула, плечо повело, а потом она вдруг поняла – да, это тело. Её. И оно ещё может.

Мария стояла с краю, будто случайно оказалась в зале. Она делала всё формально: шаг – поворот – наклон. Но в каждом движении была неловкость, натянутость, будто танец проходил через броню. Она старалась не смотреть в зеркало, но взгляд всё равно соскальзывал – и каждый раз ловил Клару.

Клара двигалась не идеально, но искренне. Не красиво – но живо.

Мария сжала челюсть. Попробовала повторить резче, точнее. Но рука дрогнула. Нога сбилась. И всё внутри запульсировало раздражением: «Я не хуже. Я тоже могу. Просто давно не делала. Просто… просто…»

Нина стояла чуть впереди. Она уже знала музыку. Тело шло за ней. Линии были мягкими, движения – уверенными. Но она всё равно поворачивалась – смотрела на подруг, подбадривала взглядом, мягким кивком. Без слов говорила: "Я с вами."

Трое. Разные. И всё же – вместе. В какой-то момент они оказались рядом у зеркала. Нина – уверенная, но спокойная. Клара – сосредоточенная, чуть испуганная, но с блеском в глазах. Мария – скованная, но с напряжённым упорством, которое кричало: «не отстану!» даже если тело подводит.

Они смотрели на себя – и на других: молодых, гибких, сверкающих смехом и уверенностью, в которых не было ни капли стыда.

– Сравнивать – бессмысленно, – вдруг сказала Лея, подойдя ближе. – Каждая из вас – музыка. Просто с разным темпом. Она посмотрела в глаза Марии. Та отвела взгляд. Клара – наоборот – подняла подбородок чуть выше.

Музыка шла дальше. И с ней – движение. Неровное. Но своё. Музыка стихла, но никто сразу не разошёлся. Пространство в зале будто пропиталось чем-то невидимым – дыханием, шагами, взглядами, в которых больше не было страха.

Клара присела на лавку, вытирая лоб платком. Щёки горели, но не от стыда – от живости. Она посмотрела на свои руки, на ноги, ещё немного дрожащие, и вдруг поймала себя на мысли: «Я всё это сделала. Я… здесь.»

Неподалёку Мария поправляла кофту. Дышала глубоко, как будто пыталась вытолкнуть раздражение, что не всё получилось, и вдохнуть что-то новое. Она посмотрела на девушек, что до начала казались ей «слишком»: слишком молодые, слишком яркие, слишком… легкомысленные. А теперь одна из них подошла, подмигнула Марии:

– У вас классные руки! Вы так пластично двигались, прям как в кино.

Мария дернулась. Хотела что-то отрезать. Но не смогла. Только хмыкнула.

– Да ладно тебе. Я вообще-то думала, позорюсь тут.

– Позоритесь? Да вы тут больше драйва дали, чем половина нас. Респект!

Рядом другая – та, с хвостиком и золотыми кроссовками – подошла к Кларе:

– Вы очень крутая. Я так хотела, чтобы моя мама так решилась. Серьёзно.

Клара опустила глаза, но не от стеснения – от переполненности.

– Спасибо… – прошептала она. – Я не думала, что меня тут вообще заметят.

Нина стояла в углу, облокотившись на стену, и смотрела на своих подруг – не как на старых знакомых, а как на две новые вселенные, только начинающие светиться изнутри. Она улыбалась – без слёз, без надрыва, просто с тёплой, глубокой гордостью за них и за этот момент.

Лея подошла к ней.

– Вижу, вы сегодня не только сами танцевали… но и зажгли ещё два сердца.

– Они сами. Я просто шла первой.

Мария в этот момент оглянулась. Увидела Нину. Их взгляды встретились. Мария ничего не сказала. Но не отвела глаза. И это было уже очень много.

Клара вдруг прошептала:

– Можно я… ещё минут десять посижу?

– Конечно, – улыбнулась Лея. – Это пространство теперь и твоё тоже.

Город уже проснулся – в окнах зажглись кухни, шуршали маршрутки, кто-то выгуливал собаку. А фонари всё ещё не погасли, будто решили остаться ненадолго – для тех женщин, которые только что вернулись к себе.

Они шли втроём. Клара – с румянцем и приподнятыми плечами. Мария – немного напряжённая, но уже не такая колючая. Нина – между ними, как молчаливое доказательство того, что перемены бывают настоящими.

– Я, конечно, была уверенна, что ноги у меня ещё ничего, – фыркнула Мария, – но теперь поняла, что надо их как-то уговорить больше не стонать.

– А я думала, что у меня всё сломается, – засмеялась Клара. – Но вроде бы ничего не отвалилось. Даже наоборот – как будто всё проснулось.

– Вы обе были шикарны, – сказала Нина. – Особенно в тот момент, когда забыли, кто и как на вас смотрит.

Они засмеялись. Уже по-настоящему, громко, с хрипотцой, как смеются те, кто давно не позволял себе звучать.

Проходя мимо витрины обувного, они остановились. В самом центре, освещённые как главные героини сцены, стояли туфли. Ярко-зелёные, почти кислотные, усыпанные блёстками. Острый нос, тонкий ремешок, каблук – не высокий, но вызывающий. Эти туфли не просились быть удобными. Они звали. Дерзко. Прямо. Почти как шепот: «А ты осмелишься?»

– Смотри, – Клара ткнула пальцем в витрину. – Вот если бы мне кто-нибудь сказал месяц назад, что я буду хотеть туфли на каблуке…

Нина улыбнулась:

– А сейчас?

Клара чуть вздохнула, но не отвела взгляда от туфель:

– Сейчас… я просто хочу.

К ним подошла Мария.

– А вот эти, чёрные. С глянцем. Ух. Как у киношных разведчиц.

– В тебе точно есть что-то от шпионки, – усмехнулась Нина.

Мария хмыкнула:

– Ну да. Только пока не ясно – с какой стороны.

Они пошли дальше, медленно, почти не торопясь. Переговариваясь вполголоса, обсуждали губные помады – у кого какая держится лучше, и можно ли сочетать сливовый с бронзовым.

Мимо прошёл мужчина. Бросил на них мимолётный взгляд.

Клара чуть смутилась и опустила глаза. Нина заметила, подмигнула:

– Что, взгляд поймала?

– Он просто смотрел в нашу сторону, – пробормотала Клара.

Мария усмехнулась, не сбавляя шага:

– В сторону женщин, которые умеют светиться.

Они дошли до перекрёстка. На секунду замерли, как будто никто не хотел говорить первым. Тишина между ними была не пустой, а наполненной.

Клара первой нарушила её:

– Мне не хочется домой.

– Знаю, – тихо кивнула Нина.

Мария вздохнула и сказала почти неуверенно:

– А мне… не хочется, чтобы это было разово.

Нина посмотрела на них обеих:

– Так и не будет. Если вы не позволите себе исчезнуть.

Они обнялись. Без пафоса. Просто – как женщины, которые знают, что быть рядом друг с другом – это тоже выбор и разошлись. Каждая – в свою сторону. Но шли они уже другими улицами. Даже если это были всё те же самые.

Клара открыла дверь так, будто боялась спугнуть то новое, что только-только появилось в ней самой. Ни один стул не скрипнул, ни один голос не окликнул её по имени. Дом дышал по-прежнему – телевизор шумел за стенкой, на столе валялись чьи-то носки, а на плите, как всегда, стояло что-то недоеденное. И всё было вроде бы так же.

Но в Кларе – нет.

Она аккуратно сняла пальто, разулась, и пряча в сумке свёрнутые в полотенце балетки, прошла мимо кухни, стараясь не встретиться взглядом с сыном. Он даже не заметил – слишком был занят собой. Это, пожалуй, даже облегчало задачу. Её никто ни о чём не спросил.

А она и не собиралась ничего объяснять.

В комнате Клара присела на край кровати, сбросила футболку, и только тогда позволила себе улыбнуться. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Просто потому, что сегодня она сделала что-то только для себя.

Тем временем Мария, зайдя в свою квартиру, будто нарочно громыхнула дверью, как сигнал: «Я – дома. Не трогать. Но замечать!» Тапки полетели в одну сторону, сумка – в другую, всё по привычному маршруту.

И всё же, что-то в её движениях было другое. Невыносимо хочется сохранить лицо – но тело уже знает: что-то пошло трещиной.

Она остановилась у зеркала, посмотрела на себя.

– Чудо в перьях, – пробурчала. Повернулась боком, попробовала выпрямить спину – и неожиданно поймала в зеркале женщину, у которой ещё может получиться.

Не снимая пальто, включила музыку в телефоне – похожую на ту, под которую двигались в зале. Сделала шаг. Потянулась. Руку вверх. Плечо. Неловко. Механично. Но не остановилась. И в этом было больше честности, чем в её острых фразах.

А Нина, в отличие от них, вернулась домой как в гнездо, где уже давно обжила новое "я". Дома было тихо. Никто не ждал, и в этом не было ни капли горечи.

Она поставила чайник, достала свою любимую чашку с трещинкой сбоку и насыпала чай – не торопясь. Всё было по ритуалу. Не от скуки. А от внутренней радости, которую не хотелось расплескать.

Села у окна, прижала ладони к горячей чашке. На улице фонари. Где-то смех. Прохожие. А здесь – тишина, в которой ей не одиноко.

Она улыбнулась.

И, будто по команде, в ту же секунду Клара в своей комнате откинулась на спинку кровати, прикрыв глаза с таким же выражением на лице.

Мария, делая движение бёдрами перед зеркалом, вдруг тихо, почти беззвучно, хмыкнула – и это тоже была улыбка. Сдавленная. Но всё-таки.

Они были в разных квартирах. С разными окнами. С разными судьбами. Но этой ночью каждая из них легла спать с ощущением, что она чуть-чуть сместила свою жизнь. Не резко. Но в сторону себя.

7 глава. Важное событие

Зал дышал зеркалами. В этот вечер он казался особенно тёплым – не от температуры, а от того, как женщины входили не с тревогой, не с сомнением, а с лёгкой, почти детской радостью: «Я здесь. Мне – можно».

Нина зашла первой. Как всегда – чуть раньше всех, с расправленными плечами, прямой спиной и блеском в глазах. Уверенность была не показной, а внутренней – той, что приходит, когда перестаёшь бояться своей силы.

Клара – следом. Уже не в тени, не на цыпочках, но и не напоказ. В руках – новый блокнот. Чистый. С обложкой, которую она долго выбирала. Она бы не призналась, но купила его нарочно: «Вдруг пригодится».

Мария вошла последней. Серьги – как знаки отличия. На лице – выражение «мне всё равно, просто мимо проходила». Но внутри… она была вся готова – чувствовать. Только бы никто не догадался.

Занятие началось. Лёгкая разминка, пара новых связок. Лея двигалась мягко, как будто не вела, а вплетала каждую в общую ткань движения. Всё шло ровно. До момента, когда она вдруг остановилась.

Подошла ближе к центру. Сделала паузу. В зале сразу стало тише – не из вежливости, а от предчувствия. Как будто сейчас будет сказано нечто важное. Не про корпус. Не про технику. А про них.

– Девочки. Женщины. Богини, – начала Лея с лёгкой улыбкой. – У нас есть новость. И я знаю, она встряхнёт. Всех. Но это хорошее встряхивание.

Она замолчала. Все замерли. Словно в эту секунду каждая решила: если это действительно про меня – я не отступлю.

– Через месяц в нашей студии пройдёт вечер. Маленький праздник. Открытый показ. Мы не называем его конкурсом – это скорее сцена любви к себе, – сказала Лея, обводя взглядом зал.

Повисло молчание. Чистое, звонкое. Кто-то завозился. Кто-то рассмеялся – с облегчением, с волнением, как после признания. А кто-то просто замер – как от удара током, неожиданного и точного.

– Участвовать не обязательно. Никто никого не тянет. Но если у вас появится желание – вы можете выступить. Сольно. В паре. В группе. Мы подготовим костюмы. Музыку. Свет. Но главное – создадим пространство, где не страшно быть собой. Где можно выйти и не прятаться. Где честность – это не слабость, а свобода.

Нина почувствовала, как у неё пересохло в горле – не от страха, а от предвкушения. Клара сглотнула, не отрывая взгляда от пола. А Мария дёрнула плечом – резко, как будто стряхнула что-то со спины.

– Вот и всё, – сказала Лея тише, возвращаясь к центру. – Танцуем дальше. А кто захочет – подойдёт ко мне позже. Или… просто посмотрит в зеркало. И поймёт.

Музыка снова заиграла – та же, но теперь звучала иначе. Потому что вопрос уже прозвучал. И каждая знала: ей придётся на него ответить. Пусть не сейчас. Пусть даже не вслух. Но – честно.

Урок закончился, но никто не спешил уходить. Женщины задерживались у зеркал – как будто отражения не отпускали. Кто-то делал фото. Кто-то – поправлял волосы. Кто-то стоял, не двигаясь, и смотрел в стекло как в окно, за которым, возможно, начиналась другая жизнь.

"А вдруг… я тоже смогу?"

Нина вытирала шею полотенцем, лицо её горело от вдохновения.

– Это… это же гениально, – прошептала она Кларе. – Показ. Сцена. Свет. Живое дыхание!

Клара сжала в пальцах резинку от волос.

– Я не знаю… Это красиво. Но это же… сцена. Публика. Люди.

– Не сцена, – поправила Нина. – Свобода. Просто под светом. Наконец – не прятаться.

Сзади раздался голос Марии:

– Вот только драмы не хватало. Теперь ещё и представление.

Она взяла сумку с лавки, резко закинула на плечо, как броню.

– Мы сюда пришли двигаться, а не корону примерять.

– А ты боишься? – спросила Нина спокойно. Без нажима.

Мария фыркнула.

– Я? Я вообще сюда случайно хожу. Просто ноги размять.

– Но всё же ходишь, – заметила Клара. Тихо. – А теперь есть шанс показать, что не зря. Хоть самой себе.

Мария задержалась у зеркала. Посмотрела на себя – не прямо, а как бы краем глаза, будто боялась встретиться с кем-то, кто жил в отражении.

– Ну не знаю. Я в этом возрасте уже показываю только паспорт в аптеке.

Нина усмехнулась, но с теплом:

– Если ты передумаешь – я с тобой в пару хоть завтра.

– А я с вами – только если с дым-машиной и занавеской перед лицом, – буркнула Мария. Но уже не так резко.

Они рассмеялись. Все трое. Смех прозвучал легко – но в нём дрогнуло. В каждой. Потому что за шуткой прятался вопрос: а вдруг… действительно?

На улицу они вышли не так, как обычно. Медленно. Словно у каждой теперь за плечами была не просто сумка – а сцена, на которую нужно решиться выйти.

Нина шла первая. Глаза светились. Она уже знала – пойдёт. И, возможно, поведёт за собой. Клара – колебалась. Но внутри появилось «а вдруг». Мария шла последней. И, хотя хмыкала и ерничала, рука её крепче сжимала лямку сумки, а взгляд то и дело возвращался к той самой мысли, которая начинала ей мешать спать.

Дом встретил Клару привычной прохладой и запахом ужина, который кто-то не доел. На кухне – кастрюли. В гостиной – муж в носках и с пультом в руке. Всё, как всегда. Никто не заметил, что в её глазах появилось нечто новое.

Она разулась, молча сняла пальто, прошла в спальню. Тихо. Чтоб не привлечь внимания. Закрыла за собой дверь. Встала у зеркала.

Смотрела. Долго. На себя – в свитере, с тенью под глазами, с шеей, которую раньше старалась прятать.

"Сцена… ну вот ещё. Ты? Клара? Куда тебе. У тебя ужин не доварен, а ты про софиты мечтаешь."

Мысль – как щелчок. Привычная. Знакомая. Но сегодня… она не вызвала покорности. Сегодня внутри что-то возразило.

Клара медленно открыла ящик. Достала балетки. Те самые – с блёстками. Те, что должны были лежать и ждать «никогда». Села на край кровати. Поставила их у ног. Обувь стояла, как молчаливый вопрос.

"А вдруг?.."

Она встала. Надела их. Подошла к зеркалу. Медленно. Почти на цыпочках. Сделала шаг. Повернулась. Развела руки. И вдруг – заплакала. Не всхлипом. Не бурей. Просто – слёзы. Как отпечаток чего-то очень хрупкого и важного.

Потому что ей очень хотелось. И очень боялось. И всё это – впервые – было о ней самой.

"Я не знаю, смогу ли… Но я больше не хочу только смотреть, как другие идут вперёд."

А в это время – совсем в другой квартире – Мария с шумом бросила сумку у входа и резко дёрнула шнур от торшера. Свет вспыхнул, оголив всё без прикрас: пыль на подоконнике, чай в кружке со вчерашнего вечера, зеркало у шкафа – в полный рост.

Она прошла мимо, не глядя. Но на третьем шаге остановилась. Повернулась. Взглянула.

– Ну, – сказала себе. – Ну что? Живёшь. Ходишь. Никто не умер. Никто не восхитился.

Тишина ответила отсутствием аплодисментов. И это – разозлило.

Мария включила музыку. Ту самую – из зала. Танцевальную. С намёком. Тело тут же напряглось, будто под боевой марш. Сделала шаг в сторону. Поворот. Руку вверх. Споткнулась. Сбилась. Замерла.

– Гребаная сцена, – прошипела она. – Гребаные каблуки. Гребаная драма.

Выключила музыку. Комната сразу наполнилась той самой тишиной, от которой нет укрытия.

Мария стояла перед зеркалом. Смотрела не на женщину – на доказательство времени. На отражение, которое не врёт.

"Ты боишься сцены не потому, что свет. А потому, что там не спрячешься. Там видно – насколько ты одна. Насколько ты хочешь, чтобы тебя просто… увидели."

Она подошла ближе. Вгляделась в глаза.

– Ты не злишься на Нину. Ты злишься, что ты – не она. Ты не колешь Клару. Ты боишься, что она первая прыгнет, а ты так и останешься внизу. Ты не против сцены. Ты против того, что тебя могут не позвать.

Мария села на край кровати. Молча. Сняла серьги. Смотрела в пол. Долго.

"Если я пойду… Это будет война. Но хоть не против себя."

Поздний вечер. За окнами – один и тот же город, один и тот же холодный воздух. Но внутри – три женщины. Разные. Каждая – в своей тишине, перед своим зеркалом, перед своим выбором.

У Нины телефон загорелся, когда она уже лежала под пледом, с книгой на коленях. Сообщение было от Леи:

«Ты не должна быть лучшей. Ты должна быть собой. А этого – уже достаточно.»

Нина улыбнулась. Не потому что сомневалась. А потому что было приятно – когда тебя видят целиком. Она набрала в ответ:

«Я иду. Спасибо, что первая увидела.»

У Клары экран вспыхнул в тот момент, когда она складывала балетки обратно в ящик. Не отказывалась – просто боялась, что кто-то узнает. Что подумают. Что засмеются. Сообщение глянуло ей в душу:

«Ты не опоздала. Ты пришла – вовремя. Твоя сцена ждёт тебя.»

Клара сжала телефон. Потом положила на экран ладонь – осторожно, будто боялась потерять эти слова. Она не ответила. Только прошептала в пустоту:

– Может быть… да.

У Марии телефон зажужжал, когда она в третий раз подошла к зеркалу и уже устала – не от мыслей, а от самой себя. Сообщение было коротким, без прикрас:

«Вы можете не верить в себя. Пока. Я – верю. Пока – за вас.»

Она не села. Не улыбнулась. Не заплакала. Просто стояла. Смотрела. И не выключала экран. Минуту. Две. А потом положила телефон на тумбочку и легла. В полной тишине. С открытыми глазами.

В это воскресное утро они собрались не чтобы тырндеть, не чтобы жаловаться на спины, соседей и стиральные машины. Они пришли просто побыть собой – в, возможно, лучшем обществе на земле: в обществе женщин, которые когда-то почти забыли, какие они живые. На столе стоял чайник, в чашках парила ромашка, в вазочке – малиновое варенье. Они не говорили много. Только движения: кто-то поправил шарф, кто-то выровнял помятую салфетку, кто-то чуть дольше держал кружку в ладонях. В этой тишине чувствовалось больше, чем в любом заявлении.

Именно в это утро они решили: они пойдут. На конкурс, на сцену, в свет, в глупость, в свободу – всё сразу. Не было ни тостов, ни речей. Только тёплый чай, лёгкий вздох – как будто кто-то невидимый снял с их плеч старое, тяжёлое «не положено». Решение не прозвучало вслух. Но оно чётко проступало через пар над чашками, в мимолётном взгляде на малиновое варенье, в лёгком смехе, который родился сам. Они просто встали. И уже не разошлись.