30 причин, чтобы не любить

Почему я именно об этом думаю? Она моего брата, оказывается, знает. Вот что интересно.

– Пройдемте? – мило улыбается хостес, которая все это время ждала нас, похотливых дикарей.

– Да, конечно, – Вован переключает на нее равнодушный взгляд и кивает, а потом склоняется ко мне и шепчет, посмеиваясь. – Че, влюбился?

– Для тебя спрашивал, – бурчу я, не в полный голос, но достаточно громко. Подсознательно, наверное, хочу, чтобы Римма Семеновна это услышала. Мне еще с ней работать. И как мистеру АСИ теперь гораздо чаще. Бля.

Хостес приводит нас в отдельную ВИП комнату за матовой стеклянной стеной, за которой вся мебель и посетители сливаются в единую массу разноцветных пятен. Здесь стоит небольшой овальный стол, максимум для восьмерых, но нас будет всего четверо, поэтому места предостаточно. На столе уже стоят бокалы и тарелки, какие-то закуски, цветы, ведерко с шампанским. Мне сразу хочется виски, самого горького.

– Располагайтесь с удобством. Возможно, у вас есть пожелания? Аперитив? – улыбается хостес и хлопает на меня наращенными ресницами кокетливо.

Они всегда все с нами заигрывают. Сюда вообще, кажется, приходят работать только ушлые девицы и лишь для того, чтобы зацепить какого-нибудь «папика» или его сынка. Мда, Римма Семеновна сюда точно не вписывается. И зачем ей это? Копит на что-то? Не думаю, что у нее настолько низкая зарплата, чтобы с голоду помирать.

– Спасибо, мы дождемся остальных, – отвечает за нас обоих брат.

Я хотел было виски попросить, но теперь передумал. На взгляд хостес отвечаю качанием головы. И она уходит.

Для нас с братом приготовлены два полукруглых кресла у стены. Еще два по краям: для папы и мамы.

– Откуда ты знаешь Римму Семеновну? – падая в кресло, что ближе к окну, спрашиваю я. Коробку с вагиной кладу под, чтобы поменьше палиться. Папа поймет, а перед мамой стремновато.

Вован садится рядом и тянется за салатом. Ест прямо из общей пиалы.

– В студенчестве тусили в одной компании, – из набитого рта кусок базилика валится обратно в салатницу. Мама бы его самого за такое в этот салат покрошила.

– У вас че-то было? – я приподнимаю бровь и зырю на брата во все глаза. Не хочу пропустить что-нибудь важное, деталь, которая покажет суть.

И он, действительно, как-то странно замолкает. Всего на пару секунд, но очень подозрительно. Взгляд пространный, не сфокусирован ни на одной точке, скорее, вглубь себя. Брат проглатывает то, что жевал.

– Ничего не было.

– Точно? – щурюсь, как Зефирка на Барха, когда уже знает, что он нашкодил, а он отпирается.

И снова заминка. Миллисекундная, но я ее улавливаю. Чувствую себя профайлером восьмидесятого уровня.

– Точно, – Вован кивает и запихивает в рот какую-то красную херь, то ли вяленый помидор, то ли чью-то печень. Выглядит омерзительно.

Я решаю не есть этот салат.

– Не верю. Че-то было, – хлопаю ладонью по подлокотнику и откидываюсь на спинку.

Брат разглядывает глиняные панно, которые разбавляют серые стены и тянутся от потолка до пола. Из них вырастают объемные растения. Стебли тесно переплетаются друг с другом. Бутоны расцветают в рандомном порядке.

– Да не было ничего, – Вован переводит взгляд в пиалу и пожимает плечами.

Проходит минута. Он жует. Я изучаю панно. Отмечаю для себя, что сделано талантливо. Как будто слепок с настоящего куста.

– Короче, на выпускном она предложила мне… лишить ее девственности.

– Воу! – я выпадаю песочком на дно стаканчика. Римма Семеновна? Могла такое предложить? – И ты отказался?!

Вован кидает в меня возмущенный взгляд.

– Конечно. Я же Инне верность хранил. Блядь. Знал бы тогда, разумеется… – он не договаривает, хотя никто не перебивает.

Я даже дышу осторожно, чтобы не сбить его откровенный настрой. Но брат молчит дальше. Еще минуту приходится изучать узоры на панно. Пока я сам не додумываюсь.

– Может, она до сих пор по тебе сохнет? Я разузнаю все про мужа. Вдруг подвинется, – я воодушевлен предстоящей миссией, но брат смотрит на меня так уничтожающе, что мне хочется свернуться в сингулярность.

– Не тро-гай чу-жие отношения, – цедит по слогам, разделяя мою тушу взглядом, как гильотиной. – И вообще, не надо меня ни с кем сводить. Я без тебя обойдусь.

Вован снова утыкается в салатницу. Ничего не жует, но желваки по щекам ходят. Я понимаю, что он по-настоящему разозлился, и вжимаюсь в другой бок кресла, подальше от него.

Очередную глупость сморозил. Сглатываю и закрываю глаза. В груди шипы опять распустили острые кончики во все органы. Дышать становится тяжело.

И это еще родители не пришли.

Часть 8

Глава 1

В комнату входит мама и сразу слепит нас россыпью бриллиантов, которыми вышит весь корпус алого платья. Она, как всегда, одета с иголочки. Специально переоделась для ужина. Мы с Вованом переглядываемся, потому что мама выглядит чересчур празднично. Даже для моего дня рождения. Оба понимаем, что она для папы постаралась. Кудри себе накрутила большими волнами, напялила ювелирный комплект из длинных сережек и колье, вместо обычной бесформенной сумки взяла клатч. Такой наряд – минимум на собственный юбилей. Или даже свадьбу.

– Диша, с днем рождения! – она раскрывает объятия, и я поднимаюсь ей навстречу. – Держи подарок.

Мама вручает мне какой-то конверт. Я очень надеюсь, что к моему двадцати одному году у нее, наконец, иссякла фантазия и она решила тупо подарить мне деньги. Раньше всегда изгалялась. Дарила странные подарки-впечатления, которые я, по ее мнению, обязан был хотя бы раз в жизни получить. Типа поучаствовать в иммерсивном спектакле про зомби. До сих пор в кошмарах снится.

Я боюсь открывать конверт. Не хочу портить себе хотя бы вечер. Денек и так не задался.

– Спасибо, мамуль, – обнимаю ее крепко и целую в щеку смачно. Соскучился. Мы целый месяц вживую не виделись, все только по видеосвязи. Я уже забыл невыносимо терпкий запах ее кипарисовых духов. Хочу продлить объятие, а мама меня отталкивает.

– Ну, Диш, макияж мне не сотри.

Конечно.

Мама переключается на брата. Он уже аккуратнее ее обнимает и не целует совсем.

– Воша, а ты что ему подарил? – садясь в левое боковое кресло, мама заглядывает через стол, как будто Вован прячет мой подарок.

Я удачно сунул коробку с вагиной под кресло. Маме так нагибаться будет лень.

– Тебе лучше не знать, – качает головой брат и смеется.

– Уже веселитесь? – в дверях появляется мощная фигура отца в синеватом костюме. Из нагрудного кармана торчит алый галстук, под цвет маминого платья. Оба готовились к встрече.

Он зачесывает назад и без того зализанные волосы и оглядывает стол, на котором ничего, кроме салата, пока не тронуто. С ним я вообще месяца три не виделся. Поэтому приглядываюсь. Как будто седины и морщин прибавилось. И торс стал шире, точнее, громаднее. Такое ощущение, что все свои постельные интрижки отец решил заменить спортзалом полностью. Весь в меня. Горжусь.

– Веселились, – цокает мама и кладет ладони на стол, – пока ты не пришел.

– О, дорогая, рад испортить тебе настроение, – папа не умеет улыбаться необаятельно. По-злодейски или по-доброму, всегда выходит харизматично. – Кстати, выглядишь потрясающе. Вижу, тоже по мне скучала.

Мы с Вованом переглядываемся и усмехаемся. А мама натягивается, как канат. Даже лицо становится тугим, как будто хотело бы расслабиться, да не дают.

– Вы без меня не начинали? – папа оглядывает стол и, нажав кнопку вызова официанта, переводит хитрый прищур на меня. – Димка! С днем рождения!

Я поднимаюсь, чтобы принять его объятие. Он крепко меня стискивает в своих ручищах. Ощущаю себя соломинкой. Чуть-чуть сильнее, и мой позвоночник бы хрустнул, но папа вовремя выпускает меня, а из кармана достает ключи. Они приятно позвякивают, качаясь.

– Подарок, – вручает мне связку.

Я гляжу на брелок – там изображена «БМВ ИКС 6», о которой я грезил с самого ее выхода на рынок. Пока не осознаю своего счастья, но мелкая моя душонка уже вибрирует в предвкушении.

– Мы с Вовкой заказали конфигурацию под тебя, – он подмигивает брату. Тот кивает.

– Вау! Спасибо, па! – сжав ключи в кулаке, я подпрыгиваю и снова кидаюсь его обнимать. Еле обхватываю широкую спину.

Столько счастья в штанах – порвутся. Вот это денек удался! Вся предыдущая херь, которая сегодня произошла, и вся будущая, которая еще произойдет, уже списаны. Все окупилось. Двадцать один год жизни того стоил.

Папа меня даже приподнимает, как маленького. В детстве он меня часто подкидывал и крутил. И вообще, любил на себе катать.

– Бляаа! Супер крутой подарок! Яхуу! – я оборачиваюсь на брата с мамой и свечу ключами.

Вован поздравляет, смеясь. Мама фыркает. Ей такие подарки кажутся примитивными. Ее прерогативой всегда было наше духовное развитие, а папа честно признался, что ставил перед собой единственную задачу – всем нас обеспечить. И мы с братом, в принципе, не жалуемся.

– Сам подарок в салоне еще. Надо забрать, – папа отодвигает правое кресло и садится, подтягивая брюки.

– Ваще не вопрос, – я кладу ключи в карман джинсов. – Готов хоть во Владивосток за ней ехать.

– Ты даже любовь собственных детей покупаешь, – язвит мама. Ее карие глаза загораются алой злостью. Или обидой, которая до сих пор не истлела.

Мы с Вованом моментально напрягаемся и переглядываемся.

– Вот такого мнения ты о наших сыновьях? – папа смотрит на нее с усмешкой, но исподлобья. – Тебя им тогда вообще не за что любить.

Мама покрывается красными пятнами гнева.

– Да мы вас обоих любим. За просто так, – вставляю я и примирительно вытягиваю руки в обе стороны, медленно их опуская, пытаюсь так снизить накал.

Не могу терпеть, когда маме больно. У нее все эмоции моментально отражаются на лице и в жестах. Буквально сочатся из пор. А папа, напротив, всегда выглядит бесчувственным кремнем, которого хер сдвинешь с точки, поэтому его обычно не жалко.

– Ваш отец не знает, что такое любить. Вот и не понимает, – фыркает мама.

Я вижу, как папа слегка морщит нос, но очень вовремя в комнату входит официантка. Вован смотрит на дверь с опаской, но расслабляется, когда там появляется не Римма Семеновна, а рыжая девчонка с афрокудрями. Она живо улыбается нам всем.

– Анечка, мы все в сборе, поэтому можете начинать нас угощать, – любезно говорит папа, прочитав имя на бейджике.

Аня разливает нам вино по бокалам для затравки и уходит. А мы остаемся в этой раскаленной атмосфере. Мама все еще натянута, и по папе чувствуется, что вся его начальная легкость пропала без следа. Ухмылочку он всегда держит, чтобы вводить остальных в заблуждение, но на нас это уже не работает.

Глава 2

– Па, я же здесь по делу, – начинает Вован. И я благодарен ему, что он нашел повод сменить тему.

Мама, наоборот, недовольно косится на брата. Она ненавидит все папины дела.

– Слушаю, – папа откидывается вольготно в кресле, подперев подбородок рукой. Указательный палец впивается в ямочку на левой щеке. – У тебя есть время все выложить, пока мне не принесли стейк.

Вован усмехается и подтягивается к столу на локтях.

– В общем, мне надо еще миллионов десять на выход в регионы. На первом этапе.

Папа весь вздрагивает от смешка и мотает головой.

– А отчетность твоя кричит о том, что вам пора закрываться. Рекламные места пусты. Продаж ноль.

– Не ноль, – цедит брат.

– То, что есть, это все случайные ошибки чьих-то неразумных маркетологов. На этом далеко не уедешь.

– В регионы выйдем, дела в гору пойдут. Там конкуренция меньше.

– А что ты за бизнесмен такой, если конкуренцию не вывозишь? Она везде будет.

– Па, – Вован падает на спинку кресла. – Я же говорил, радио тебе – не ресторан, там непросто все…

Папа кривит левую часть лица.

– Мы договаривались на год. И ты обещал, что за год уже начнешь хоть что-то продавать. Пока ты только покупаешь рекламу. И кажется, неэффективно.

– Да, но…

– Мы договорились, сынок, – папа впивает в него два маленьких зрачка, как пики. – За год нет результата – ты идешь работать на меня. Я тебя научу, как бизнес вести. В этой вашей академии ничему не учат, все только балуются.

Упрек направляет на меня.

А я че? А я ниче… С меня еще не спрашивали. Наследником папа всегда старшего брата считал. Мне дозволено было херней страдать и искать свой путь. Поэтому мама меня под себя и подмяла. И сейчас бесится на папины слова.

– Это ты считаешь баловством все, что не приносит миллионы. Но многие живут скромнее, зато счастливо, – она отворачивается демонстративно и пьет из бокала. Уже второй опустошает.

– Не бойся, и тебя, раздолбая с бесполезным дипломом, пристроим, – подмигивает мне папа, специально ее игнорируя.

Меня это предложение тоже не радует. Вована хотя бы морально готовили, он и то не хочет. А я тем более от этого далек. Фотомоделью лучше буду. Правда, решаю об этом пока не сообщать, они ведь с братом расхохочутся. И увожу глаза от папы. Пока учусь, я в безопасности.

– Не надо их себе в рабство загонять. Пусть сами выбирают, – вступается мама.

Мы с Вованом оба смотрим на нее, как на ангела-хранителя, с благодарностью.

– Пусть, – папа смахивает что-то с ворота пиджака и поправляет платочек в кармашке. – Только тогда, пожалуйста, без моих инвестиций. Я устал ваше убыточное разгильдяйство спонсировать.

Он поднимает на брата невозмутимый взгляд.

– Если так уверен в своем проекте, ищи спонсоров.

– Па! – Вован слегка подпрыгивает на месте. – Да бля! Ты не можешь меня так обломать.

– Могу, – выдерживает короткую, но натужную паузу. Это она для нас натужная, а ему вполне комфортно. Никакого напряжения в теле. Даже лицо расслаблено. – Я больше могу. Ограничу тебе лимит по карте. Поживи на зарплату обычного работяги. Посмотрим, сколько ты сам и твое радио продержится без моих постоянных вливаний.

Мы с мамой переглядываемся. Я читаю в ее глазах: «Вот видишь! Видишь, какой он подонок, твой ненаглядный папочка!». Она до сих пор не может простить, что он не отдал ей ночной клуб в собственность, а оставил ее наемным директором. Чтобы манипулировать, когда вздумается, была уверена мама. По факту она владеет и распоряжается клубом свободно, но теперь я понимаю, что по папиному велению может потерять все в одночасье. И мне становится не по себе.

Вован пыхтит и вглядывается в папу разъяренно, но ничего сказать не может. Я сглатываю, а плечи сами опускаются. И сердце под их тяжестью тоже.

Официантка снова очень кстати появляется в комнате, уже с подносом в руках. Подает маме – что-то с красной рыбой, а папе – жирный стейк. Следом заходит другая и ставит перед братом суп с яйцом, а передо мной – любимые телячьи щечки под ягодным соусом. Если бы с первого раза знал, что это такое, никогда бы не попробовал, но как-то Даша, директор, подсунула мне деликатес и лишь после пояснила, что я ел. Вкус перебил любое отвращение. Захожу теперь сюда только ради этих щечек.

– Аня, виски принесите, пожалуйста, – я, наконец, решаюсь попросить.

Девчонка кивает кудрями и пропадает за матовой дверцей. Вторая за ней прошмыгивает тенью.

– Давайте не о делах. У нас все-таки семейный ужин, – папа смотрит на маму через стол, не поднимая головы, как будто опять исподлобья, но без реальной злобы.

Она хмыкает и пьет вино. Но, чуть не поперхнувшись, восклицает воодушевленно.

– Мм, Диша расскажи про свою девушку.

Все взгляды пересекаются на мне. Бля. Я же знал, что у мамы язык бескостный. Надо было Вовану сразу все рассказать. Сейчас подумает еще…

– Хм. Любопытно. Это мисс АСИ которая? – протягивает Вован и, склонив голову, смотрит на меня вопросительно. Помимо удивления там что-то очень острое, укор или обида.

– Мисс АСИ? – вытягивается в лице мама, уже поднеся бокал к губам, но не касаясь его.

– Нет, мисс АСИ – это другая, – я вынужденно отвечаю. Снова накатывает вина. – А это… дочка ректора…

– С двумя мутишь? – кладя один локоть на спинку кресла, усмехается брат. И меня оскорбляет эта усмешка.

Хочется возмутиться, но вместо этого бурчу, как маленький.

– Да не мучу я ни с кем.

При маме ему толком и не объяснить.

– А че так? – на лице Вована расстилается хлесткая ухмылка. – Парней пока не завели, и у тебя не встает?

Он смеется, без веселья. Каждый смешок отзывается во мне резью.

– Воша! – вскрикивает мама, и брат затихает.

Они смотрят друг другу в глаза несколько секунд. Мама часто дышит, поднимая россыпь бриллиантов вместе с грудью. Они красиво переливаются на свету. Вован вздыхает один раз глубоко и опускает взгляд. По щекам опять пробегают желваки. Папа только брови поднимает.

– Диша молодец, – говорит мама. – Живет дальше. И тебе, Воша, надо. У вас вся жизнь еще впереди.

– Да мам, не так все! – я смотрю на брата извинительно, но не могу поймать его взгляд. – Да я просто…

– Влюбился! И это замечательно, – мама озаряется улыбкой, а потом переводит воодушевленные глаза на брата и сразу меркнет. Только после вздоха продолжает. – Всякое бывает, но… Зачем тратить себя на старые обиды?

– Лучше как ты, постоянно глотать новые? – Вован поднимает лицо и ухмыляется, хотя больше похоже, что корчится от боли.

У мамы на открытой шее натягиваются жилки, видно, что она как раз хочет сглотнуть, но сама себе не дает.

В глазах, как в телевизоре, мелькают картинки воспоминаний. Я их вижу, эти сценки из своего детства: ругань, слезы, истерики, которые сменяются при каждом моргании. Веки ее дрожат. Мне становится обидно за маму. И за себя. И за брата.

– Тон смени, с матерью разговариваешь, – папин голос звучит твердо и громко. Нас всех оглушает, даже когда он говорит спокойно.

И сейчас мы втроем синхронно переводим на него глаза. Вован не осмеливается дерзить, хотя я вижу, что у него подгорает.

– Никто и ничего тебя глотать не заставляет, – папа смотрит всегда убежденно и убедительно. – Мама просит тебя жить дальше, а не мусолить прошлое, которое не изменить.

– Да кто мусолит? – Вован широко разводит руками, я едва успеваю увернуться. – Пусть живет себе дальше! Хоть с десятью одновременно, блядь, трахается. Я запрещаю, что ли?

– Воша! – стукнув ладонью по столу, вопит мама. Голос совсем истончается. Она переводит испуганный и в то же время негодующий взгляд с меня на брата, иногда задевая папу.

Я закрываю лицо руками. Стыдно. Больно. Мерзко. Вся спящая во мне с шестнадцати лет тошнота снова пробуждается. Начинает бурлить и шевелиться. Отравляет опять. Скорей бы уже принесли виски.

Глава 3

– Почему ты его защищаешь, ма? Мы с тобой в одной шкуре, а они – в другой, – Вован давит обиженно.

Открыв глаза, я утыкаюсь в мамино лицо. Оно злое, растерянное и страдальческое. По нему видно, как может выражаться сердечная боль. Она кладет руку на грудь и старается дышать ровнее, а получается судорожно.

– Я никого из вас не защищаю. Вы мне одинаково дороги. И мне невыносимо смотреть, как вы ненавидите друг друга.

– А нам, на вас с папой, выносимо?

Тут я с братом согласен, но не мне им за это предъявлять. Только у Вована в нашей семье совесть чиста. Только ему и дозволено корить нас за все грехи. Мама с папой переглядываются – тоже это понимают.

– Вот, Сергей, пожинай, что посеял, – она допивает остатки вина, почти половину бокала, залпом. Раньше мама обращалась к нему «Сережа» или «отец», на крайний случай, по фамилии. И даже Киров звучало как-то роднее и ближе, чем это официальное «Сергей».

Папа держит стальное хладнокровие. Ни единая морщинка на его бородатом лице не шевелится.

– Мама права, это я во всем виноват, – говорит он, тяжело вздыхая, и заглядывает в глаза по очереди мне и брату. Я опускаю свои, потому что это не так. Перед мамой он виноват, а в том, что я гондон, вряд ли. – Так что, вместо того, чтобы друг друга ненавидеть, ненавидьте меня. Хоть к какому-то согласию наша семья, наконец, придет.

И звучит это без всякой иронии. Я даже вижу в его бесцветно серых глазах оттенки сожаления. Мы с мамой в шоке, а Вован смеется.

– Прекрасно! Как быстро все разрешилось, – он кладет локти на стол и окунается лицом в ладони. Только рот между ними виден, точнее, оскал как у Джокера. – Давайте, блядь, сделаем вид, что никакой хуйни не было. И будем жить дальше, будто мы нормальная семья.

Брат пожимает плечами и раскидывает ладони, поворачивая голову от папы к маме и обратно. Похож на Макконахи в меме из «Настоящего детектива». И они оба глядят на него, как на сумасшедшего, в ожидании какой-нибудь неадекватной реакции. Я боюсь взрыва и заранее вжимаюсь в кресло.

– Никто никому не изменял, никто никого не предавал. Это же так легко! Знать, что твой отец – ублюдок, и брат – весь в него, а мать первого ненавидит до скрежета зубов, а во втором души не чает. Все абсолютно нормально!

– Ты где все уважение растерял, засранец? – папа вскакивает, нагибается через стол и хватает Вована за шкирку. Я пытаюсь отодвинуться, но сам же себе не даю, вцепившись в подлокотники. Все происходит за одну секунду. Никто даже пискнуть не успевает.

Мне мерещится, что у брата от страха волосы дыбом встали, включая брови. Он поднимает ладони, как будто сдается. Мама замирает в полуприседе.

– Ой, простите, пожалуйста, – от двери доносится тонкий голосок официантки.

Мы все поворачиваем головы на звук. В ее руках дрожит поднос с бутылкой и стаканами под виски. Кажется, время застывает. Я встаю и подхожу за своим заказом. Передав мне бутылку, Аня мигом скрывается за дверью. Приличия блюсти я не вижу смысла, поэтому пью из горла.

Папа отпускает брата, поправляет пиджак, резко одергивая его вниз, и садится как ни в чем не бывало. Снова принимается за стейк, не поднимая лица, и медленно жует.

– Сынок, и мне подлей.

Я ставлю поднос на стол и наполняю один бокал до краев. От нервов перелил. Хотя у папы, кажется, такой настрой, что он может все это выпить одним глотком.

– Спасибо.

Мама выпрямляется, жмурясь. Руку держит на груди. Вован тоже не садится. Обида перекашивает его лицо. Взгляд пилит меня ненавистью. Она никак не угаснет, скорее, наоборот, только крепнет. Раньше в глазах брата я всегда находил понимание и защиту. Он был моей опорой, особенно если весь мир вокруг рушился, когда родители ругались. Он единственный, в ком я был уверен, последний, кто меня не бросит. Раньше, до шестнадцати лет. Но я до сих пор не хочу верить, что как раньше уже никогда не будет. Я все еще ищу в нем ту опору и то понимание.

– Вот его, любимчика своего, – глядя на папу, Вован тычет в меня пальцем, – в преемники себе и готовь. Я с удовольствием посмотрю, как он за пару лет похерит все то, что ты создавал всю жизнь.

Брат обегает всех взглядом, словно леской проходит, разрубая нас на куски, как в фильме «Пункт назначения – 2». И папа меня глазами следом полосует. Он с этим безусловно согласен. И даже мама не сомневается, что так оно и будет, что ничего толкового из меня вырасти не могло. Да я и сам в этом убежден. Поэтому и не рыпаюсь.

– Суперсемейка, блядь, – выплевывает Вован и уходит из комнаты.

Мама жмурится опять на глубоком вдохе, который слышно застревает в ее груди и проявляется всхлипыванием. А папа, как только закрывается дверь, заливает виски в глотку, сразу половину стакана. И сперва полощет рот, лишь после проглатывает. Корчится носом, выдыхает в ладонь и закусывает кусочком с сырной тарелки.

– Дима, не смей своему брату никак помогать, – папа никогда не грозит пальцем, ему достаточно голоса и взгляда.

Я все еще гляжу на дверь, в которой только что исчезла фигура Вована, как будто ушла в туман, в неизвестность, пропала, как призрак. Там за матовым стеклом, кажется, потусторонний мир.

– Раз такой самостоятельный, пусть докажет, – добавляет папа, видя, как мама мотает головой. – И ты, Настя, ему не помогай, иначе клуб больше не увидишь. И все твои фестивали тоже потеряют спонсора.

Жестко. Вован сильно его рассердил. Мы с мамой даже переглянуться боимся. Каждый уперся в одну точку и затих.

– Ну и подонок же ты, – фырчит она, поднимаясь. – Ладно я, но родными детьми так манипулировать. Даже от тебя такого не ожидала.

Хватает недопитую бутылку вина и тоже покидает комнату. Я жалобно смотрю ей вслед. Мама не оборачивается и никак не прощается, словно меня и не было.

– Это всего лишь метод воспитания, – отвечает папа, когда дверь закрывается.

Знаю, что это не мне, поэтому ничего не говорю. Мы долго сидим в липком молчании, пока он уничтожает стейк. А меня и от виски тошнит – ничего уже не хочется.

Глава 4

Все-таки никакая «БМВ» сегодняшнюю херь не окупит. Настроение скатилось под плинтус и прячется там, не знаю в ожидании чего. Лучше как будто уже не будет.