Разговор с внуком

Директор нашей школы, а он как раз вел историю, говорит мне после экзамена:

– Витя, откуда ты все так хорошо знаешь?

Отвечаю:

– Есть у дяди Вани книга одна…

– Какая? Ну-ка, принеси мне посмотреть.

Я принес. Он посмотрел и говорит:

– Витя, ты еще маленький, ты еще многого не поймешь, я тебе не советую, чтобы ты эту книгу держал, чтоб ее показывал. Не нужна тебе эта книга.

А я хоть и маленький, но запомнил, как мы ходили, кружили с мамой у тюрьмы. Потому я все понял, когда мне директор начал говорить, что «книга останется у него, а когда я подрасту – обращусь к нему, и он сразу мне ее отдаст». Понял, что книга уйдет с концами. Так он и забрал ее, а она была изумительная – с яркими иллюстрациями, с гравюрами, сильная книга.

«Здравствуйте, мои дорогие Коля, Маша, Витя и Русланочка!

Как провели время в Бобрике? Какие впечатления о жизни бобровцев?

Почему не уговорили Григория расстаться с Бобриком?

Ведь я ему давно говорил, что оставаться в таком положении ему нет никакого смысла.

Коля, если в моей корзине нет книг, то, значит, второе место.

Книги мой товарищ не посылал. Мой товарищ написал тебе, что, когда именно к тебе заедет, он не знает…

А я привыкаю к жизни на Дальнем Востоке. Тут уже полмесяца идут дожди.

Пишите. На обороте мое фото.

Целую всех.

Иван Безков, 25. VIII. 1930 г.»

Изучение «мовы»

Вернемся в Мариуполь. На дворе 1937 год. Мы с тобой говорили об учебе, о начальной школе, о том, как я перешел в новую школу в поселке Гуглино12.

Я помню 6-й класс, и я там был на доске почета. А потом построили школу в поселке Гуглино. Директором школы был ялтинский грек Збандут, историк по образованию. Его сын позже возглавлял знаменитую киностудию в Одессе. Наш класс был мозаикой характеров и национальностей. Кого только там со мной не было: русские, украинцы, поляки, греки, евреи…

Интересно, что у нас были украинская школа и русская школа в одном здании. Несколько классов. Вот, например, наш класс – русская школа, но мы обязаны были изучать украинский язык. Украинцы, в свою очередь, изучали русский язык и литературу. Никаких противоречий на этой почве не возникало.

Мы изучали не просто грамматику, а еще и украинскую литературу, читали украинских классиков: Тараса Шевченко, Ивана Франко, Михайло Коцюбинского, Лесю Украинку. Надо сказать, что я довольно быстро освоил «мову», причем так хорошо, что потом в полку, балуясь, перекладывал романсы Вертинского на украинский. Например, вот такое:

Де ви тепер? Хто вам цілує пальці?Куди пішов ваш китайчонок Лі?..Ви, здається, потім любили португальця,А може бути, з малайцем ви пішли.

Потом мне уже было даже смешно слушать, как некоторые русские преподаватели, пытаясь что-то объяснить, коверкали украинские слова. Особенно мне нравился мелодичный язык стихов Тараса Шевченко, украинского Кобзаря, народного песенника, аккомпанировавшего себе на кобзе – струнном щипковом музыкальном инструменте. Его певучие строчки легко ложатся на музыку. Вот почему многие стихи поэта стали народными песнями, к примеру «Завещание» («Заповiт»): «Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого, на Вкраїні милій», поэмы «Гайдамаки», «Катерина» и другие. Так вот, Сережа, эти стихи я запомнил на всю жизнь и до сих пор помню наизусть. Или знаменитое стихотворение еще одного, уже современного, украинского поэта – Павло Тычины, – которое мы учили в школе:

На майдані коло церквиРеволюція іде.– Хай чабан! – усі гукнули,– За отамана буде.Прощавайте, ждіте волі, —Гей, на коні, всі у путь!Закипіло, зашуміло —Тільки прапори цвітуть…13

Отсюда повсеместная страсть украинцев еще со времен Богдана Хмельницкого собираться на майданах – городских и сельских площадях. В центре Запорожской Сечи также лежал майдан, где собиралась рада – общая сходка, решавшая все дела вольного «рыцарства». Там казаки и проголосовали за объединение с Россией.

Кстати, и «Золотого теленка» Ильфа и Петрова я прочитал на украинском языке. А дело было так: выхожу из дома – сосед сидит на лавочке, читает какую-то книгу и заразительно хохочет. Я говорю: «Можно ее тоже почитать?» – «Я прочитаю, дам тебе». И я ее прочел от корки до корки всего за ночь!

С пятого класса мы, кроме «мовы», также стали изучать немецкий язык – язык Гете, Шиллера, Гейне, язык великой культуры и техники, а также классиков социализма – Маркса и Энгельса. Советские школы стали в этом смысле преемницами дореволюционных гимназий. У меня была своя книга для чтения по немецкому языку Deutsch Lesebuch с построчным словарем и объяснениями. Помню первую книжку на немецком о Спартаке, герое восстания рабов в древнем Риме. Знание немецкого языка не раз пригодилось мне, когда я служил в Германии.

Мама хорошо владела французским языком. С тетей Анютой они иногда говорили между собой на нем. Но меня этому языку мама не учила, отнекивалась – куда тебе, это тебе ни к чему. Позже я понял: она просто опасалась, чтобы на меня не пало подозрение в непролетарском происхождении.

Учитель болгарин

Годы моей учебы в Мариуполе совпали с периодом так называемых сталинских репрессий. У нас любят по этому поводу говорить – аресты, аресты, аресты. Этот демонизированный образ «проклятой сталинской эпохи» усиленно навязывается общественному сознанию вот уже более полувека. А что, разве сегодня нет арестов? Разве не выбиваются в изоляторах показания на людей, попавших в жернова судебной системы? Разве больше не пишут доносы и кляузы?

Я вовсе не отрицаю, что репрессии, точнее их всплеск в 1937–1938 годах, были, но надо разобраться: что же такое – политические репрессии? Были ли они только «сталинскими» и только «политическими»? Можно с разных позиций смотреть на всю сталинскую эпоху. Но через это, через чисто эмоциональные оценки прошлого, мы ни на шаг не приближаемся к понимаю, что происходило тогда в нашей стране на самом деле.

Вот в Мариуполе до войны, казалось бы, все должно быть сразу известно всем – город относительно небольшой, все на виду. Если бы у нас аресты и репрессии носили массовый характер, то мы бы знали – у такого-то отца взяли, у того взяли, у того… А тут сегодня начинают нам говорить о том, что арестовано было «полстраны»…

Таких арестов на моей памяти было не так уж много: три или четыре человека были арестованы за все время. К примеру, был арестован директор завода Ильича Николай Радин – известный в городе человек, заметная фигура. Это при нем завод добился небывалых результатов – был установлен мировой рекорд по выплавке стали, который осуществил легендарный сталевар Макар Мазай. Тогда же из ильичевской стали были сделаны непобедимые танки Т-34. Радина направили на стажировку в Германию на металлургическое предприятие и получили данные, что там его якобы завербовали. Такие, по крайней мере, ходили слухи по городу. Он приехал, а его тут же в «кутузочку». Потом выяснилось, что органам НКВД удалось сфабриковать против него «дело», а санкцию на арест подписал нарком НКВД СССР Николай Ежов. Вот один известный мне случай. И второй случай, потрясший меня глубоко, – арест моего классного руководителя. Об этом и будет мой рассказ.

В школе, где я учился, очень большое внимание уделяли внеклассной работе. А внеклассная работа – это различные кружки. Особенно нам запомнился наш классный руководитель, ведший литературный кружок. Он был коммунист, болгарин, моряк. С самой простой русской фамилией – Васильев [13]. По его словам, в селе, откуда он родом, – Гирсовке, болгарской колонии в Приазовье, – половина сельчан взяли эту фамилию, чтобы избежать преследований турок.

После революции он работал школьным учителем истории и литературы. В глазах у меня его грубо высеченное загорелое лицо с глубокими складками и в то же время красивое. Неимоверной силы был этот человек с мощными руками борца. Идет он однажды на работу, а два здоровых с виду мужика пытаются убрать валун, мешавший проезду. Спрашивает: «Ребята, чем занимаетесь?», они ему: «Да вот никак каменюку не можем отнести». «А ну, посторонитесь, дайте мне попробовать», – сказал им Васильев. Учитель подошел, поднял этот валун, как перышко, и отнес в сторону. Мои одноклассники – свидетели этой необычной сцены. С той поры мы крепко зауважали Васильева.

Это был особенный преподаватель – сейчас таких почти нет. Он не учил нас в той форме, как это принято: он рассказывал, показывал, предлагал нам думать самим, спорить, задавать вопросы, понимать закономерности. Он не внушал, не вдалбливал, а приглашал нас самим созреть до правильного ответа. При этом Васильев обладал феноменальной памятью. Вот он приходит, начитает вести с нами разговор на отвлеченную тему, но не просто так, а с какой-то определенной воспитательной целью. И вдруг говорит: «Так, ребята, минутку, а ведь у нас сегодня диктант, все приготовились?» Начинает диктовать из головы, никаких записей у него не было. Закончив диктант, произносит: «А теперь прошу проверить», и все, что надиктовал нам на память, слово в слово снова повторяет вслух! Васильев старался привить своим ученикам вкус к настоящей литературе, благодаря ему мы втянулись в изучение истории, стараясь критически воспринимать информацию, рассматривать прошлое с разных точек зрения.

Затем он уехал на педагогическую переподготовку в Сталино, нынешний Донецк, и неожиданно пропал. Длительное время никто ничего не знал о его дальнейшей судьбе. Весть о том, что его посадили в тюрьму как «иностранного шпиона», с быстротой молнии облетела всю школу.

Лично для меня арест этого благородного человека стал настоящим шоком, осознанием собственного бессилия перед несправедливостью, царящей в мире. Я никогда не верил, что он мог быть шпионом и предателем Родины. Не верили этому и мои одноклассники.

Я не умел все это объяснить и не пытался теоретизировать, но ломка была болезненной: первой моей мыслью было, что мы никогда больше его не увидим. Так, собственно, и произошло…

О моем ощущении того времени

Откровения о культе личности Сталина, прозвучавшие на закрытом ХХ съезде партии, у современников вызвали оторопь. Текст не публиковался, его только зачитывали, сначала на партсобраниях, потом и на общих собраниях трудовых коллективов, конспектировали (открыто он был опубликован в Советском Союзе лишь 33 года спустя, когда никого уже не интересовал). Доклад Хрущева подрывал веру в правоту того дела, которому миллионы советских людей и мои родители искренне посвятили свою жизнь. В то же время, по их словам, самыми счастливыми, несмотря на все трудности, выпавшие на долю нашей семьи, были годы после Гражданской войны.

Для меня же самыми счастливыми были 4–5 предвоенных лет. Ты, наверное, спросишь: «Почему?» Во-первых, потому что мы тогда были молоды – впереди была целая жизнь. Во-вторых, действительно в эти годы все как-то наладилось. В-третьих, потом была страшная война, а затем тяжелое послевоенное время. На этом контрасте предвоенные годы порождали лишь самые светлые воспоминания.

Конечно, мы были стопроцентно советскими людьми и верили в социализм. Но в своей вере мы не были слепы и замечали все недостатки. Если по-настоящему окунуться в то время, то осознаешь, что в нем сошлись великая вера в наш строй, наш народ, партию с ее генеральными секретарями и другими руководителями и выработанные этой же верой чудовищные проявления предательства, пренебрежения товариществом, братством, карьеризм и «стукачество».

В конце 50-х годов, уже после XX съезда партии, развенчавшего Сталина, возник такой анекдот: «Малыш подходит к матери и спрашивает:

– Мама, Ленин хороший?

– Хороший, – отвечает мать.

– А Сталин?

– Плохой.

– А Берия?

– Тоже плохой.

– А Хрущев хороший?

– Чего ты привязался – хороший-плохой, плохой-хороший? Помрет – узнаем».

Это я говорю о том, как быстро менялось отношение к истории, к историческим фигурам уже на моем веку.

Первые стихи, в которых я изобразил себя стариком

Сегодня мы немного поговорим о стихах. Меня всегда занимала поэтическая форма. Вот если ты возьмешь стихи Пушкина, Лермонтова или Блока и попытаешься передать их содержание своими словами, то увидишь, как вдруг исчезнет то, что составляет суть поэтического слова, – живая человеческая душа. Яркая строка завораживает, заставляет подчиниться эмоциональному напору, передающемуся от стихотворения к стихотворению, его ритму. Такой отклик в душе другого человека, читателя, и есть главное условие поэзии. А слова, сказанные в другом порядке, не производят никакого впечатления…

Мне неизменно приходят на ум мои вызывающие сегодня улыбку детские стихи. Первое стихотворение я сочинил еще в шестом, может, седьмом классе. Я помню до сих пор то, что я тогда написал. Произошло это на занятиях в нашем школьном литературном кружке. Васильев как-то предложил нам:

– Ребят, попытайтесь написать стихи. Я вам тему не даю, пишите все, что вам в голову взбредет, но в стихотворной форме!

Мы переглядывались и смущенно улыбались, не понимая, что кроется за этим заданием. Однако потом зашевелились, заскрипели металлическими перьями. А немного погодя, проверив наши работы, учитель сказал:

– Ну что ж, дети, результаты этого творческого эксперимента оказались очень интересными. Попробуем их вместе разобрать. Вот, например, что написал Витя Климов. Витя, ты ученик седьмого класса, а уже вспоминаешь «юности дни».

И он вслух прочел мое стихотворение:

На окне в бледном свете луныпламя свечки горело так тихо и робко.И, глядя на него,вспомнил юности дни,когда бегал, шутил,походил всем на пробку.В бурном море людскомменя били, топтали,но затопчут – уйдут,и я вновь подниму свою голову так,чтобы все увидали.А теперь я старик:сбили меня, изогнули.Посмотрел он кругом, головою поник,пламя гордое свечки задули…

Все засмеялись, зашумели. Я тоже засмеялся, так как на слух мои стихи мне показались смешными, но затем резко покраснел от смущения.

Когда шум в классе немного стих, Васильев произнес:

– Вы напрасно смеетесь. Витя чувствует музыкальный ритм стиха, подобрал очень интересные образы и сравнения. Конечно, есть несоответствие между образом несчастного старика и реальным возрастом автора. Это и вызывает ваш смех. Но как раз в силу открытости миру личность поэта легко устанавливает контакты между разными мирами и временами. Например, Пушкин в юности тоже воображал себя стариком. Так что пробуй, твори и дальше, Виктор. Первый раз не получится, пробуй второй, не получится в девятнадцатый, не бойся двадцатого и тридцатого. Больше работай над языком, над формой и содержанием. Этот дар тебе не помешает в жизни.

Мы провели таким образом разбор наших стихов, идя от содержания к форме, в которой это содержание выражено, то есть путем практического усвоения образного языка. Васильев еще успел нам рассказать, что такое ямб и хорей, и познакомил с трехсложными размерами – дактилем, амфибрахием, анапестом. Только мы втянулись, так благодарны ему были, и его вдруг арестовывают. Ты уже знаешь об этой истории…

Я не знаю, кто из моих бывших однокашников по кружку стал настоящим, большим поэтом или литератором, – я тоже им не стал. Прогноз Васильева относительно меня отчасти сбылся: поэтические способности, начитанность, умение владеть словом, как оказалось, ценились не менее, чем ратные подвиги.

Стихи и творчество сближали меня с самыми разными людьми на новой, более высокой, чем бытовая, основе. Когда в кругу семьи или за дружеским столом я начинал читать свои стихи, то замечал, как становилось теплее, уютнее, как у людей распахивались души навстречу друг другу.

Клуб «Юный моряк»

Пожалуй, нет на свете мальчишек, которые не мечтали бы о море, необитаемых островах, штормах и приключениях. А в Мариуполе, где мы жили, море было под рукой, были моряки и летние пионерские лагеря, разбросанные по всему побережью, где в том числе учили морскому делу. Тогда же, в 30-х годах, были учреждены значки «Юный моряк» и «Моряк». Сдача норм на эти значки являлась первой ступенью в системе подготовки пионеров и школьников, проводимой под руководством организаций Осоавиахима14. Но дело это было сугубо добровольным.

Воспитание – это терапевтический процесс. Это не то, что вы можете навязать детям. Вы можете только предложить с той или иной степенью настойчивости, но все-таки это должно быть совместное предприятие между детьми и взрослыми. Так примерно было у нас. Никто нас не давил коммунистической идеологией, не преследовал тех, кто не мыслил в унисон.

Вот нас – ребят, девочек, пионеров и школьников – однажды летом собрали в такой лагерь:

– Ребята, а как вы смотрите на то, если мы организуем у себя клуб «Юный моряк»?

– А как?

– Давайте начнем изучать морскую азбуку, а потом и другие морские предметы.

Мы с радостью согласились, к тому же всем нам было интересно хоть на время почувствовать себя настоящими морскими волками. Всем участники сборов «Юный моряк» выдали тельняшки, как моряки называют эту фуфайку – тельник.

Утро у нас в лагере начиналось с общего построения. Происходило это примерно так. Кличет меня начальник лагеря и говорит:

– Товарищ вахтенный начальник?

– Есть! – стремглав бегу к нему, на ходу поправляя тельняшку.

– Через две минуты свистать большой сбор!

– Есть через две свистать сбор!

Громко свищу в дудку – ко мне из всех палаток и домиков устремляются десятки босоногих загорелых ребят. Сперва мы шли на завтрак в столовую, а затем под руководством специалистов с увлечением знакомились с военно-морским делом, готовились к сдаче норм, купались в море, загорали, играли в мяч, как самые обычные дети, вечером пели песни у костра. С другой стороны, школа юных моряков стала для меня, мальчишки, первым испытанием характера, закалила, дала полезные знания и практические навыки, которые пригодились в дальнейшей жизни.

А тогда – в далеком 1936 году – я мечтал получить заветный значок «Юный моряк». В нем было, кажется, восемь или девять норм. По первой норме требовалось, чтобы юный моряк знал и мог указать морские, речные границы, моря, каналы и главные реки. По второй норме юный моряк должен был рассказать о морских кораблях, их назначении и вооружении, по третьей – уметь разбираться в компасе, и так далее. Уже через месяц у меня как от зубов отскакивала информация, что крейсер имеет меньшее водоизмещение, чем линкор, большую скорость, что броня у него не такая толстая, а его основное назначение нести дозорную и разведочную службу и охранять свои торговые суда на морских путях. Готовясь стать юными моряками, мы изучали устройство морского компаса (с ударением на второй слог, как говорят моряки), чтобы иметь понятие, как корабль находит верный путь у берегов и в открытом море. Учились определять координаты судна – широту и долготу.

Но особенно мне была по душе морская азбука – семафор, которая применяется в качестве средства связи между кораблями на близких расстояниях. При помощи двух флажков сигнальщик передает знаки, которые при хорошей, ясной погоде можно разобрать на дистанции до двух миль. Например, сигнальщик поднял руки в стороны. Это означает букву «Т». Если правая рука поднята вверх, а левая опущена вниз – букву «И», и т. д. Передав весь текст, надо было послать сигнал окончания передачи: для этого буква «И» передается несколько раз подряд, то правой рукой, то левой. В качестве средства сигнализации у моряков используются и сами флаги. Одному флагу или целому сочетанию присваивается определенное значение. Эти слова и фразы собраны в своды сигналов: одно-, двух- и трехфлажные. В нашем лагере «Юных моряков» мы должны были уметь принимать и передавать семафором не менее тридцати знаков в минуту. Так это понравилось, все увлеклись. Весь лагерь ходил и друг другу семафорил.

Кроме того, каждый юный моряк должен был уметь вязать нехитрые морские узлы: прямой, брам-шкотовый, беседочный, рифовый. Во время летних каникул мы также сдавали нормы по плаванию и гребле на шлюпке. Все это давалось мне довольно легко. Плавать к тому времени я уже умел и проплыл пятьдесят метров без особых усилий.

Последним, и самым серьезным, этапом испытаний выдался однодневный шлюпочный поход. К участию в походе допустили только тех, кто успешно сдал основные нормы. Руководил походом опытный инструктор, имевший право управления шлюпкой на веслах и под парусом. Он договорился с рыболовецким совхозом, который выделил нам парусные лодки. И вот вечером у костра он объявил нам: «Все, завтра выходим в море!» Как же мы были счастливы, Сережа! Мы идем в море как самые настоящие моряки!

Вот мы и подошли к кульминации повествования. Поставив паруса «бабочкой», мы шли на лодке вдоль восточного побережья Азовского моря. Наш инструктор сидел на руле и зорко смотрел вперед. Погода вначале была хорошая, дул попутный ветер. Затем облака сбились в кучу, подула «низовка» – так называют здесь юго-западный ветер (названий ветров на Азовском море было всегда много: трамонтана, низовка, гирловой, сгонный, левант и другие, более редкие, названия которых я уже позабыл…). Нельзя сказать, что он был особенно сильным, но море Азовское хоть и мелкое, но сердитое: быстро поднялась большая волна, появились пенные барашки, вода захлестывала суденышко. Когда лодка накренилась на бок, мы с товарищами по команде инструктора стали срочно спускать парус, чтобы избежать переворачивания. Тут в борт с силой ударила волна, часть рангоута, к которой крепился парус, покачнулась и врезала по головам, да так сильно, что мы чуть не улетели в море. Увидав это, один наш приятель совсем было пал духом, начал отчаянно семафорить на берег оставшимся в лагере: «СПАСАЙТЕ! УПОТАЕМ!» Не утопаем – «употаем».

Приняли там наш сигнал бедствия и передают в ответ: «УСПОКОЙТЕСЬ, ЭТО СКОРО ПРОЙДЕТ», потому что знали, что долго так не будет.

Так оно и произошло – мы благополучно пристали к берегу. Чуть позже нам вручили заветные значки «Юных моряков». На торжественной церемонии начальник лагеря говорил, что в Военно-морской флот страна посылает своих лучших патриотов, что юные моряки вырастут и встанут в их ряды, что мы достойная смена нашим краснофлотцам…

Но моя душа была уже накрепко невидимыми морскими узелками связана с небом, с авиацией.

«Сталь» – спортивное общество металлургов Юга

Футбол – тоже отличная школа характеров.

Футбол закаляет волю и нервы не только повышенной эмоциональностью победных мгновений, но и горечью неудач, упорством к победе и, главное, – умением чувствовать себя частью большой команды. Ведь на поле не только ты один с мячом, а еще десять твоих боевых товарищей, без которых победа невозможна.

Футбол в Мариуполь завезли англичане, родоначальники этой игры. Пока корабли грузились добротным донбасским антрацитом в порту, английские моряки проводили футбольные встречи на арендованном ими велодроме. Эту игру темпераментные южане сразу же полюбили. Играли в нее и при царе, и во время Гражданской войны, и после, когда футбол стал массовой игрой. При крупных мариупольских предприятиях стали образовываться свои футбольные команды. Мне запомнился 1934 год. В чемпионате города, который проходил в течение месяца, с июня по июль, победителем стала команда порта, вторыми – ильичевцы, третьими – спортсмены из какого-то треста, чье название не отложилось в моей памяти. К 1936 году в городе были построены стадионы завода им. Ильича, спортобщества «Сталь», строился стадион «Азовстали».

Самый ближайший к нашему поселку Гуглино был стадион завода Ильича. Туда на все матчи мы бежали вдоль железнодорожной насыпи. И по окончании матча так же бежали назад. Можно сказать, что у нас был такой своеобразный мальчишеский ритуал.

Тогда же команда города дебютировала в официальном всесоюзном турнире. Первый розыгрыш Кубка СССР. К нашему величайшему сожалению, «Сталь» проиграла с разгромным счетом 0:5 динамовцам Кривого Рога. Это был черный день, день общегородского траура…

Но я несколько отклонился от своего рассказа. Там же, на стадионе, мы записались в коллектив спортивного общества «Металлург Юга». Приняли нас и на все различные мероприятия (массовки, парады, открытие спортивных состязаний) нам выдавали гимнастерки, маячки и спортивные трусы с эмблемой общества. Тогда и городские власти, и общественные структуры были заинтересованы в физическом воспитании молодежи, чтоб ребята не шлялись где попало и с кем попало, а занимались спортом.

Сам я играть в командный футбол стал благодаря случаю. Стояли теплые погожие дни весны. У нас в школе проводились соревнования по футболу между старшими классами. Играли тряпичным мячом – кожаных тогда и в помине не было. Я сидел на скамье и следил за игрой. Меня еще не принимали в игру по возрасту. Команда, за которую я болел, проигрывала 2:1 технически более сильному сопернику. Перед перерывом началась очередная атака противника. Вдруг полузащитник команды, за которую я болел, упал на траву, схватившись за колено. Когда игрок покинул поле, едва сдерживая слезы, ко мне подбежали ребята. Они знали, что я занимался спортом и пытался играть в дворовой футбол.