Полная версия
Она здесь. Он чувствовал – не видел, не слышал, а именно чувствовал кожей, как холодок сползает по позвоночнику, медленно, как девичий пальчик, проведённый по спине.
– Зельда?
Голос сорвался, стал хриплым, шершавым, будто он годами не пил воды.
Толпа колыхнулась – не просто двинулась, а зашевелилась, как живая плоть, открывая и закрывая просветы между телами.
Тень.Всего на жалкий миг ему показался чёрный силуэт, знакомая линия плеч, тот самый поворот головы.
Он рванул вперёд, сбивая прохожих.
Локоть врезался в бок какого-то мужчины, ладонь шлёпнулась о плечо девушки с стаканом кофе – напиток выплеснулся, обжигая пальцы, липкий, сладкий, как кровь.
Однако, в переулке было пусто.
Асфальт, покрытый трещинами, будто кожа старого трупа. Мусорные баки, прогнившие насквозь, источающие запах гниющей еды и чего-то ещё. Граффити на стенах – кривые буквы, рожицы, фаллические символы, нацарапанные чьей-то дрожащей рукой.
И нить. Чёрная, тонкая, едва заметная, лежащая на земле, как последний след её присутствия. Она истлевала.
Не просто исчезала – рассыпалась, превращаясь в пепел и чёрные хлопья, подхватываемые ветром.
Саша сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя кровавые полумесяцы.
«Опять…»
Где-то за спиной зазвенел колокольчик кофейни, засмеялась девушка, зашипела кофемашина.
Мир продолжал жить. А он стоял в переулке, чувствуя, как пепел оседает на его коже, прилипая, как песок после долгого дня на пляже.
Пусто. Сновапусто.
***
Бумага шелестела под пальцами, шершавая, выцветшая по краям, будто её тысячу раз складывали и разгибали. Фотография, казалось, прожила дольше, чем та, что на ней была запечатлена. Однако, это было недалеко от правды.
Зельда спала. Не просто лежала с закрытыми глазами – а провалилась в сон глубоко, безнадёжно, будто тонула в нём. Больничное одеяло, грубое, постиранное до серости, утягивало её, как саван. Светлые волосы – не просто растрёпанные, а спутанные, безжизненные, как паутина, прилипшая к бледной подушке. Ресницы – длинные, влажные, будто она плакала перед тем, как уснуть. Они бросали тени на щёки, прозрачные, как воск, с синеватыми прожилками под кожей.
Саша чувствовал её дыхание сквозь бумагу. Холодное и медленное. Неживое.
Он спрашивал.
Не просто показывал фото – а впихивал его в лица, вцеплялся в рукава, пригвождал взглядом, пока кожа на его собственных пальцах не немела от напряжения.
– Видели эту девушку?
Голос трескался, как пересохшая глина.
Бариста в кофейнях отводили глаза, пожимали плечами, притворялись, что заняты взбиванием молока или вытиранием уже чистых кружек. Их пальцы дрожали, когда они брали фото, будто боялись, что оно обожжёт.
Бездомные у вокзала бормотали что-то невнятное, жевали губами, пускали слюни на грязные бороды. Один старик с глазами, как мокрые пуговицы, попытался укусить уголок фотографии, будто надеялся высосать из неё тепло.
Девушки в студенческом квартале смеялись – резко, искусственно, как треск ломающегося стекла.
– Таких тут сотни!
Их губы блестели от помады, глаза сверкали пустотой, а пальцы с длинными ногтями щёлкали по фото, будто отталкивая что-то мёртвое.
Криминальные «авторитеты» смотрели долго. Александр бы сказал, слишком долго. Их глаза ползали по лицу Зельды, как мухи по гнилому мясу. Они вдыхали запах бумаги, щупали её кончиками толстых пальцев, задумчиво постукивали по столу золотыми кольцами.
Но в итоге качали головами. Медленно и тяжело, будто головы были наполнены свинцом. Тогда Саша очень хотел это устроить. Но уходил, ведь цель его заключалась в нахождении Зельды, а не в бессмысленном кровопролитии, коим он занимался все эти годы. Хотя, по крайней мере, и оно ему сейчас пришлось кстати.
Знакомств благодаря своему «хобби» он обрёл не мало.
Однако, несмотря на это, фотография всё возвращалась в его руки. Тёплая теперь. Грязная. Чужая.
И Зельда на ней казалась ещё бледнее, ещё мертвее, будто каждый взгляд высасывал из неё ещё каплю жизни.
***
Двое суток.
Сорок восемь часов метаний и пустоты, проваливающейся сквозь пальцы, как песок из разорванного мешка. Два дня хриплых вопросов, отведённых взглядов, дверей, захлопывающихся перед носом. Два дня омерзительных запахов и отвратительных людей, которых к тому же, нельзя было просто так взять и грохнуть в переулке. И Саша не мог сказать, что такого желания у него не было.
И вот – случай. Слово, выпавшее из гнилых губ дилера, знакомого лишь тем, что когда-то он помогал Александру… прибрать за собой парочку тел, скажем так.
– «Нимфа», – прошипел он, облизывая потрескавшиеся губы, жёлтые от никотина.
Подпольный клуб «Арена».
Не просто место, а настоящая дыра. Чёрная, пульсирующая, как гнойник на теле города. Вход – только по приглашению, но к счастью, у Александра были нужные знакомства.
О, там продавали всё. От наркотиков, завёрнутых в детские рисунки, до людей, упакованных в кожаные ошейники. А на сцене…
– Говорят, она поёт так, что у людей кровь из ушей течёт, – шептал дилер.
Саша почти не дышал.
– Кто она?
– Хрен её знает. Маска, платье до пят, чёрное, как проглоченная ночь или наоборот красное. Голос – будто не отсюда. Говорят, учится где-то. Может, в университете.
Фотография в руке Саши зашелестела.
Зельда.Её лицо, бледное, как восковая маска, глаза, закрытые, будто навсегда, губы, приоткрытые в немом крике.
Он не знал. Не понимал почему.
Но что-то внутри скреблось, царапалось, кричало, что эта нимфа может привести его к его ангелу. И он сжал фото сильнее, пока края не впились в ладонь, оставляя кровавые отметины, ровные, как шрамы от ножевых порезов.
***
Аллея гудела, как растревоженный улей. Смех, обрывки разговоров, визг гитарных струн – всё сливалось в оглушительный гул, от которого звенело в ушах. Студенты толклись у киосков с кофе, пары цеплялись друг за друга, словно боясь, что их разлучит ветер. Музыкант в рваной кожанке выводил на аккордеоне что-то бодрое, но фальшивое, а под ногами хрустели обёртки от фастфуда и окурки.
Саша шёл сквозь эту толпу, вцепляясь взглядом в каждое лицо. Его пальцы сжимали потрёпанную фотографию так сильно, что картонка грозила рассыпаться. Где же ты?
И вдруг – запах.
Сначала едва уловимый, потом навязчивый, как наваждение. Корица – тёплая, сладкая, с горьковатым оттенком жжёного сахара. Мёд – густой, тягучий, словно стекающий по горлу. И что-то ещё… что-то мёртвое, прикрытое этой сладостью, как гниль под слоем лака.
Зельда.
Он рванул в сторону, сбивая плечом девушку с книжками. Её возмущённый крик потерялся в шуме, когда он влетел в переулок.
Тупик. Грязная стена, исписанная похабными граффити. Разбитые бутылки, блестящие на солнце, как осколки льда. Воздух здесь был гуще – пахло мочой, ржавчиной и чем-то кислым, будто кто-то забыл здесь кусок мяса.
– Эй, пацан, чё уставился?
Голос хриплый, пропитанный сигаретами и дешёвой водкой.
Саша медленно обернулся. Пятеро.
Один – тощий, с лицом, изъеденным прыщами, крутил в пальцах нож, и лезвие ловило свет, сверкая, как зуб хищника. Двое других – здоровые, с шеями, толще голов, – переглянулись и усмехнулись. На их руках татуировки – кривые кресты, пауки, чьи-то имена, зачёркнутые жирной линией.
– Эту девушку видели? – Саша поднял фото.
Тот, что с ножом, прищурился, потом растянул рот в ухмылке, обнажив жёлтые зубы.
– Ага, видел, – он шлёпнул губами, словно пробуя слово на вкус. – В гробу.
Прежде чем в душе Александра поднялась клокочущая ярость в ответ на небрежно брошенные слова, чужой нож блеснул, описывая в воздухе дугу. Саша бы не успел отпрыгнуть.
Но вдруг. Хруст.
Не просто звук – а волна, пронзившая воздух, будто кто-то раздавил под прессом сотню хрустальных бокалов, смешанных с треском рёбер.
У нападающего лопнули глаза. Сначала зрачки сузились в точку, потом расплылись, как чернильные кляксы, заполняя белки чёрной жижей. Склеры набухли, покраснели, а затем… взорвались. Стекловидная влага брызнула на Сашу, липкая, как белок сырого яйца, смешанная с гноем и крошечными червячками, которые зашевелились у него на щеке.
Его рот раскрылся – но не для крика.
Челюсть отвалилась с мокрым чмоком, повиснув на разорванных сухожилиях, а из горла хлынула чёрная, густая, как нефть, кровавая каша. Она бурлила, выбрасывая целые клубки червей – живых, извивающихся, с кольчатыми тельцами, покрытыми слизью. Они падали на асфальт, сворачивались в спирали, а потом поползли к Саше, оставляя за собой блестящие следы.
Он рухнул. Его тело сложилось пополам, как будто невидимые крюки впились в рёбра и стянули их в тугой узел. Кости трещали, ломаясь изнутри, а кожа вздувалась пузырями, наполненными мутной жидкостью.
А за ним – остальные. У одного вздулся живот – кожа натянулась, стала прозрачной, как пергамент, и сквозь неё зашевелилось что-то чёрное, с тысячами ножек. Потом живот лопнул – не с хлопком, а с мокрым бульканьем, и наружу вывалились не просто кишки.
Кишечник, раздутый, как змея, извивался, обвивая ноги, а из него выползали личинки – белые, с чёрными точками глаз, шевелящие челюстями.
Другой задохнулся. Его лёгкие вылезли сами, розовые, пульсирующие, облепившие его лицо, как мокрые тряпки. Он захрипел, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха втянул в себя кусок собственного лёгкого, и оно забило ему трахею, задушив окончательно.
И тогда… смех. Не просто звенящий.
Детский, но слишком высокий, слишком чистый, будто кто-то процарапал им стекло. Он раздался не из переулка – а изнутри Саши, будто что-то в его груди зашевелилось и заговорило.
– Зельда?
Саша обернулся, но в переулке уже никого не было. Только трупы.
И тишина, такая густая, что в ушах зазвенело, а в висках застучало, будто крошечные пальчики барабанили по черепу изнутри.
А где-то вдалеке гитара продолжала играть свою весёлую, фальшивую мелодию, словно ничего не произошло.
Примечания
– Ген COMT– ген, отвечающий за расщепление дофамина (гормона, связанного с мотивацией и удовольствием). Его мутации могут влиять на агрессию и тревожность.
– Ген MAOA– «ген воина». Контролирует уровень серотонина и дофамина. Дефекты связаны с импульсивным поведением.
– Ген SLC6A4– регулирует транспорт серотонина («гормона счастья»). Его нарушения связывают с депрессией.
– Аллель 5-HTTLPR– вариант гена SLC6A4. Короткая версия аллеля делает людей более уязвимыми к стрессу.
– CRISPR-Cas9– «молекулярные ножницы» для точечного изменения ДНК. Использует белок Cas9 и направляющую РНК.
– Гидовые РНК– «программы» для CRISPR, указывающие, где резать ДНК.
– 2′-O-метил– химическая модификация РНК, повышающая её стабильность.
– Серотониновый синдром– опасное состояние при избытке серотонина (дрожь, жар, спутанность сознания).
– фМРТ (функциональная МРТ)– метод визуализации активности мозга по кровотоку.
– Гистология кишечника– изучение тканей под микроскопом для поиска повреждений.
– Subject Delta– кодовое имя подопытного.
– Реакция на фенилаланин– фенилаланин это аминокислота, которую организм превращает в дофамин. Нарушения его метаболизма вызывают психические расстройства.
Парочка объяснений по теме, чтобы более ли менее объяснить, что за вопросы были заданы на конференции, и почему аспиратка, подошедшая в самом конце так испугалась (и да, причём тут митохондрии?).
1. Почему митохондрии важны?
Как уже говорилось в главе ранее, митохондрии – это «энергетические станции» клетки. У них есть собственная ДНК (мтДНК), которая контролирует выработку энергии (АТФ), влияет на нейропластичность (то есть, способность мозга меняться) и связана с инстинктами (те же страх и агрессия) через регуляцию кальция в нейронах.
Если их не учитывать, редактирование ядерной ДНК (как делала Амартия) может дать непредсказуемые эффекты: например, мыши начнут «чувствовать» то, чего не должны. Да здравствуют мышки шизофреники с коллективным разумом и заразной шизофренией.
2. Почему аспирантка не слабо так испугалась после доклада?
Её насторожило не просто упущение, а его странная системность. Амартия исключила мтДНК из отчётов, хотя обычно её проверяют (это стандарт).
В её записях были намёки на «Subject Delta» – возможно, она намеренно создавала существ с изменённым метаболизмом сознания. Если говорить проще, это как если бы инженер собрал робота, но «забыл» рассказать, что встроил в него альтернативный источник питания, делающий его автономным.
3. Итак, хорошо. Но зачем Амартия всё это делает, собственно?
Её цель – не просто корректировка поведения. Она пыталась: создать гибридный разум (то есть, мышки с «человеческими» паттернами мышления (отсюда их «шёпот» и осознанный взгляд)), обойти эволюцию (митохондрии – древние структуры, связанные с базовыми инстинктами. Их игнорирование означает попытку отключить «животное» в сознании).
4. В чём проблема?
А в том, что без мтДНК-контроля существа могут страдать от энергетических сбоев, развить неестественные формы сознания (например, коллективный разум). Этот эксперимент, в принципе (прошу прощения за тавтологию, дорогие читатели), нарушает три принципа биоэтики.
Во-первых, это непредсказуемость. Митохондрии могут мутировать спонтанно, превращая «послушных» мышей в опасных носителей.
Во-вторых, сокрытие данных. Амартия не показала полную картину, что ставит под сомнение её результаты.
И в-третьих, так называемая «Игра в Бога». Изменение таких консервативных систем, как мтДНК, – это шаг к созданию искусственной формы жизни, а не редактированию существующей.
Глава V. Непонимание
Арена встретила её гулом, похожим на предсмертный хрип. Воздух висел плотной пеленой, пропитанный смесью дешёвого парфюма, перегара и чего-то сладковато-гнилостного – то ли от закусок не первой свежести, то ли от разлагающихся тушек самих посетителей. Стены, покрытые слоями старой краски и граффити, впитывали годами крики, стоны, смех, превращая их в липкую плёнку, которая цеплялась за кожу, как паутина.
Амартия двигалась между столиками, её чёрное платье, тяжёлое, как саван, шуршало по полу, цепляясь за трещины в старом паркете. Маска, холодная и гладкая, будто выточенная из кости, прилипла к лицу, оставляя на коже ощущение чужого прикосновения.
Она знала, что он здесь. Где-то в этой толпе, среди ртов, раскрытых в немом восторге, глаз, закатившихся от кайфа, рук, тянущихся к ней, как к последнему спасению.
Сцена ждала. Чёрная, липкая, как дно забытого колодца, освещённая красными прожекторами, которые бросали на стены отблески, похожие на запёкшуюся кровь. Амартия взошла. Тишина упала мгновенно, тяжёлая, давящая, как подушка на лице умирающего.
И тогда – голос. Не звук, а волна, разрывающая барабанные перепонки, проникающая под кожу, вползающая в мозг, выгрызающая мысль за мыслью. Она пела. Зал замер, парализованный, обезумевший. Кто-то упал, забился в конвульсиях, кто-то купался в своей эйфории. А кто-то захлёбывался в своих слюнях в перемешку с кровью. Отвратительно.
Но Амартия не видела этого. Она видела только его. Тот мальчик. Он стоял в последнем ряду, сжимающего фотографию, смотрящего на неё сквозь толпу, сквозь тьму, сквозь время. Импульс прошёл по её телу, резкий, жгучий, как удар ножа под рёбра. Пение усилилось, став оружием, пыткой, исповедью.
Она пела. Пела так, как не могла петь в детстве, ведь мать постоянно затыкала ей рот и порола за непосоушания.
О, тогда холодная кочерга казалась особенно обжигающей и болезненной.
Однако, нечто живое, сумасшедшее и неожиданное, где-то внутри груди, обжигало её ещё сильнее.
Тогда маленькую девочку останавливали нитки, вшитые в её губы, и страх перед жителями деревни. Но что более всего – это был жгучий стыд перед матушкой.
А ведь Зельда правда верила, что являлась демоническим отродьем.
В это время Амартия на сцене начинает петь громче. Интенсивнее. Яростнее, вкладывая все свои эмоции и боль в песнь. Будто бы желая удавить свои воспоминания и слабости, а вместе с этим, всех присутствующих в зале.
«Что же, мать была права. Вот только демонической тварью была не милая и послушная Зельда. Монстром стала я. Но кто знает, возможно, достанься той бедной девочке чуть больше нормальной жизни, то быть может, она бы не явилась кошмаром во плоти»
Амартия вспомнила. Прошлое. Зельду. Ту, которой уже не было. Ту, которую он искал. Хлопок. Где-то в отдалении. Выстрел? Дверь? Разорвавшееся сердце? Чувство схлынуло, оставив после себя пустоту, холод, лёгкость.
Амартия слегка отступилась, и ослабила напор. Её голос стал немного тише и мелодичнее.
Девушка словно вынырнула из воды. Она огляделась, и, только увидев в углу зала едва знакомый силуэт, смогла в полной мере осознать.
Ха, Зенон и в правду нашёл её. Сначала тогда, в кофейне, а теперь и здесь.
И ведь пойдёт дальше, мелкий упрямец.
Чёрт. Нужно было стараться сильнее в переулке. Возможно, надо было создать парочку эффектных фонтанов или и вовсе водопадов? Хотя, казалось бы, она и так устроила представление на славу.
Но видимо, Зенону этого не хватило. А как ещё объяснить то, что он последовал за ней аж до сюда. И как он вообще смог добыть пропуск? Сюда же стекались уроды высшего класса со всего города. Без баснословной суммы денег или знакомств в определённых кругах, сюда было не попасть.
«Или, – девушка сощурила глаза. – Этот мальчишка не так прост? Хотя, чего уж там, теперь уже парнишка.»
Да уж, этого ей ещё не хватало. Да как он не понимает, Зельда у-м-е-р-л-а, а Амартия – совсем другой человек. Жестокий. Хладнокровный. Она же ему такое шоу показала, должно было дойти. Нет, хорошо, он точно сдастся, рано или поздно.
В конце-концов, Амартия считает, что родственные души – это оковы, которые она непременно снимет, как и те бесполезные нитки на её губах ранее.
И снимет она эту мешающуюся хрень любым способом.
Она ненавидела рамки. Ненавидела оковы, и тех, кто пытался её в них заковать.
Именно поэтому она раз за разом восходит на Арену, давая волю буре внутри её тела. Лишь здесь её дети, и она сама находят покой. Лишь здесь она – богиня, творящая ужас и красоту из крови и тьмы.
Да. Лишь там она может забыть, что когда-то была Зельдой.
Но сегодня даже арена не принесла покоя. Зенон убежал, едва услышав её пение, и правильно сделал.
Ещё до сна они нашли друг друга. Но уже после пробуждения, они должны были сделать это вновь, чтобы снова снять чары смерти.
Но пока они не сделали этого, пение каждого из них смертельно для другого.
Должно быть, сейчас на Зеноне с необузданным треском начали прорастать цветы.
Но стоит ему оказаться вне зоны слышимости, как они перестанут расти. Если ему повезёт, цветы даже не затронут жизненно важных органов и не будут мешаться на видных местах.
И Амартия не хочет признаваться самой себе, но ей в правду интересно, какие цветы на нём проросли.
Но ещё больше она не хочет признавать, что рьяно желает увидеть, какие бутоны распустятся на ней самой, стоит мальчишке из её детства запеть.
***Телефон зажужжал в кармане, словно оса, застрявшая в ловушке. Эд вытащил его, пальцы скользнули по запотевшему стеклу – на экране всплыло сообщение: «Нимфа. 21:00. Арена. Чёрный зал». Сердце сжалось, будто кто-то запустил в грудь ледяную иглу.
Толпа у сцены кипела, как смола в котле. Тела, липкие от пота и дешёвого алкоголя, сливались в единый организм, дышащий в такт басам. Воздух был густым, сладковато-гнилым – пахло перегаром, дешёвыми духами и чем-то ещё, но парень не разобрал, чем именно. Но это стало не важно, когда он увидел её.
О, это была истинная Нимфа.
Чёрное платье, струящееся, как атлас. Маска – гладкая, безликая, будто вырезанная из ночи. Туфли – острые, на высоких шпильках. Глаза… Чёрные? Красные? Он не мог понять. Они менялись, будто в них горели угли, то тлея, то вспыхивая.
И тут, она запела.
Голос её прорастал в ушах, как корни ядовитого растения, обвивал горло, проникал в лёгкие, в мозг. Саша почувствовал, как под кожей зашевелилось что-то. Сначала – лёгкий зуд. Потом – боль, острая, жгучая. Он взглянул на свои руки.
Из-под кожи, будто из разорванной земли, пробивались ростки. Тонкие, пока зелёные, липкие от его же крови. Они ползли вверх по рукам, обвивая запястья, впиваясь в плоть.
Он понял, что происходит и побежал. Двери захлопнулись за ним, отрезав песню, одним рубящим движением, как топором. Тишина оглушила. Александр стоял, дрожа, сжимая кулаки, чувствуя, как растения под кожей медленно сникают, лишённые подпитки.
Это была она. Это точно был его ангел.И её пение вновь чуть не убило его.
Парень рванул к чёрному входу, туда, где артисты уходили после выступлений. Но её не было. Только запах – слабый, едва уловимый – её духов, смешанных с чем-то металлическим, кровяным. И слегка заметный аромат корицы.
Дома его вырвало. Жёлчью, лепестками странных цветов, и кровью.
Медленно, но он осознавал случившееся. И это знание тисками давило на черепную коробку, переворачивало внутренности вместе с образовавшимися ростками.
И, казалось, где-то в темноте слышался детский мелодичный голосок.
«Глупенький! А я ведь говорила тебе не идти за мной!»
***Дни сливались в недели. Александр искал её везде: в переулках, где они когда-то встречались, в кафе, где она, кажется, любила сидеть, в парках и скверах около университетов. Но её не было.
Нет, на самом деле, он раз за разом видел её. Вот только происходило это в царстве Морфея, ни где иначе.
Красные глаза в профиль. Голос, который прорастал в его сны, как те самые растения. Он просыпался в холодном поту, с ощущением, что кто-то только что отпустил его горло.
В конце концов он связался с ним – с тем самым парнем из университета, сыном врача, который когда-то помог им в детстве. Тот согласился.
***Кампус был переполнен. Как никак, разгар дня. Толпы студентов спешили на пары, а кто-то наоборот с пар, или же на обед, перекус, чай или что-то ещё.
В это время университет напоминал некое подобие муравейника, однако Саша упрямо шёл по учебным коридорам, чувствуя, как что-то тянет его вперёд.
И вдруг – запах. Тот самый. И едва заметная чёрная нить промелькнула прямо перед глазами.
Парень резко обернулся, и увидел её.
Без маски. Без сцены. Без всего этого театра. Это была просто она.
И он мгновенно, схватил её за руку, словно испугавшись, что она снова испариться перед ним как дым. Да, точно. Ведь тогда около кофейни так и случилось. Так как же ей удалось так мгновенно исчезнуть у него под носом?
Кожа на запястье девушки была холодной, как мрамор, но под ней – горело. Парень слегка ослабил хватку, боясь навредить.
Незнакомка резко обернулась. Их глаза встретились – алый рубин и тёмный изумруд.
– Всё-таки, нашёл, – прошептала она.
И в её голосе не было ни злости, ни насмешки. Только вселенская усталость.
И было в нём что-то ещё. Что-то такое, что заставило его сердце сжаться.
***Утро начиналось с ритуала: холодный душ, вода, острая, как лезвия, стекала по коже, смывая остатки ночных кошмаров. Университет ждал. Корпус с выцветшими стенами, пропитанными запахом старой бумаги, дешёвого кофе и скрытого отчаяния. Лекционные залы, где воздух стоял тяжёлый, словно пропитанный потом сотен студентов, вынужденных глотать знания, как горькое лекарство.
Она входила в аудиторию – и взгляды тут же прилипали к ней, как мухи к липкой ленте. Одни – с любопытством, другие – с опаской. Коллеги-преподаватели кивали, фальшиво улыбались. Они чувствовали что-то в ней. Что-то не то.
– Амартия, ты сегодня на семинар? – спрашивала рыжеволосая ассистентка, её голос дрожал, будто она боялась, что вместо ответа её собеседница её сожрёт.
– Вероятно, да.
– Мы в восемь идём в «Корицу», присоединяйся.
Она кивала, уже зная, что не придёт. И вот, когда она выходила из корпуса, тень накрыла её. Знакомая нить слишком поздно промелькнула перед взглядом.
– Зельда?
Голос Саши пробился сквозь шум толпы, как штырь сквозь кожу. Его пальцы впились в её запястье – горячие, дрожащие, и вполне реальные. Тихо устало выдохнув, она медленно повернулась.
– Я спешу.
– Поговори со мной.
В её глазах мелькнуло что-то – раздражение? Усталость? – но она лишь сомкнула веки. И тут же оглянулась, беря себя в руки.
