Неизвестные

– И я узнаю, почему она это сделала, ты понял? Я все узнаю.

Хоть выдерживать этот взгляд было тяжело, младший из близнецов прошёл это испытание.

– Понял. И не ты, а мы! Мы всё узнаем, – твердо сказал он, не опуская взгляд.

Близнецы кивнули друг другу и продолжили обед.

Старший озирался по сторонам, внимательно подмечая все вокруг. В таком месте всегда надо быть начеку.

В столовой в три ряда стояли составленные вплотную парты, накрытые клетчатой клеенкой, которой по виду было лет сто. Но было и несколько небольших столов, за которыми можно было сесть только вдвоем, и такие места сразу занимали те, кто залетал в столовую первым, и не был лохом. Статус братьев позволял им наслаждаться уединением, пока большинство терлось боками за общими столами.

Близнецам, совершенно непохожим друг на друга, было по девять лет, когда они попали в детский дом. И им пришлось добиваться статуса, позволяющего занимать двухместные столы, в драках. Львиная доля досталась младшему, который был выше, крепче и сильнее. После того как из каждой передряги он вышел победителем, проверка на вшивость со стороны остальных ребят закончилась. Даже старшие дети, хотя в том здании, в котором они жили, самым старшим было по двенадцать, начали с уважением относиться к бесстрашному пацану, которого отличало то, что он не боялся драк, не боялся боли. Его так и стали называть – Бесстрашный. Второй близнец получил прозвище Главный. Всего один раз стоило его брату обронить с обидой сказанную фразу «ну да, ну да, ты ж у нас главный», как прозвище закрепилось.

Главный лишь однажды обратился к рукоприкладству. Он прекрасно понимал реальное положение дел и свои скудные шансы, но стерпеть оскорбление не смог.

– Ваша мамаша походу не выдержала жизни с такими сынками, потому и убила себя? – сказал как-то раз один недоумок. – Или она просто была шизанутой? Ну тогда, конечно, проще вены вскрыть… Или как там она себя порешила?

После этих слов в нос пацана врезался острый кулак Главного, который вложил в удар всю силу своего духа.

Потасовка была недолгой. Имевший глупость ляпнуть такое был в нокауте.

«Если еще раз пикнешь про нее хоть слово, я тебя прибью нахрен!» – сказал Главный, переступив через поверженного врага, чувствуя на себе взгляды присутствующих, и не обращая внимания на их перешептывания.

После того как к братьям перестали цепляться, их жизнь в детском доме стала вполне терпимой. И по рассказам старожилов они поняли, что о терпимой жизни в этом месте раньше и речи не шло.

Всего за пару дней до того, как близнецы попали в это учреждение, туда нагрянула милиция, чтобы положить конец ужасу, который там творился.

История про то, как в детский дом заявилась толпа ментов во главе с двухметровым верзилой с изуродованным лицом, стала легендой. Тогда в детдоме уволили половину сотрудников, некоторых даже арестовали. Детей старше двенадцати переселили в другое здание, некоторых воспитанников перевели в детские дома в другие города, а кого-то, как рассказывали воспитатели, усыновили хорошие люди, во что, к слову, мало кто верил.

Отстояв себя в драках и разборках, близнецы держались особняком, но изгоями не были. С кем-то общались, с кем-то нет, на кого-то им было плевать, кого-то они даже защищали. Например, Чокнутого – совсем мелкого пацана, который смотрел на всех как затравленный зверек. Бывало, смотрел так, что люди ни с того ни с сего спотыкались, проливали чай, роняли тарелки, врезались в стену и все в таком духе. Пару раз его поколотили отпетые мерзавцы, но после короткого разговора с Бесстрашным решили так больше не делать.

Или белобрысые брат с сестрой. Мальчика все звали Белый, а девочку прозвали Кудрявой, хотя подошло бы и слово Липучка. Она была словно приклеена к брату, ходила за ним, как его сиамский близнец.

Самая добрая из воспитателей – Вера Николаевна – позаботилась о том, чтобы во избежание истерик Кудрявой брат с сестрой жили отдельно в небольшой комнате, а не в общих спальнях для мальчиков и девочек.

Главный ни раз видел, как эта девчонка начинала паниковать, стоило Белому куда-то подеваться. Ее губы и щеки дрожали, она начинала сильно щипать себя за руку, прям до синяков, и успокаивалась, только когда брат возвращался в ее поле зрения. Когда Главный узнал, что ей шесть лет, то не мог в это поверить. Девочка вела себя скорее как двухлетка. Белому пару раз пришлось побывать в потасовках из-за того, что иногда его сестру называли «отсталой».

Однажды и Главному удалось успокоить Кудрявую, когда та вжалась в стену возле двери в туалет в ожидании брата, отправившегося туда по естественной нужде.

– С ним ничего не случится, слышишь, – сказал Главный. – И с тобой тоже. Поняла? На конфету. – Он ловким движением руки выудил карамельку прямо из-за ее уха. – Я постою с тобой, покараулю, чтобы точно ничего не случилось. Меня ж непросто так называют Главный, да? – подмигнул он и просто встал рядом, глядя куда-то в сторону.

И Кудрявая перестала дрожать. Она смотрела на волшебника с конфетами, не отрываясь, пока не вернулся брат. После того случая Главный стал постоянно ловить на себе взгляд этой девочки, и каждый раз, когда их глаза встречались, он подмигивал ей и кивал. Обычно Кудрявая никак не реагировала на эти знаки, но потом стала делать то же самое в ответ.

«Только ко мне не прилипай», – думал Главный, но радовался тому, что смог успокоить девчонку со светлыми кудряшками, а заодно и облегчить жизнь ее брату.

Дожевывая последний кусок сосиски и внимательно разглядывая столовую и всех, кто в ней был, Главный сначала поймал в поле зрения брата с сестрой, как обычно подмигнул Кудрявой и кивнул, а потом увидел сидевшего с края стола Чокнутого. Сгорбившись, он смотрел в тарелку, гипнотизируя горошины. Когда зеленые шарики стали приподниматься в треснутой посуде, заметивший это Главный громко кашлянул. Шарики опустились обратно. Чокнутый посмотрел на Главного, который покачал головой и одними губами беззвучно сказал ему: «Нет! Я же говорил!» Чокнутый послушно опустил глаза в тарелку и начал делать с горошинами тоже, что и остальные – есть.

Главный положил вилку на стол, допивая отвратительно пахнущий, но вкусный облепиховый компот, взглянул на висевший на двери календарь за девяносто второй год с пятью грустными большеглазыми обезьянками, потом на брата, который жевал сосиску и занимался тем же самым, что и он – озирался по сторонам. Главный положил ему на тарелку свой кусок хлеба, за что получил полную благодарности широченную улыбку.

Когда они с братом встали из-за стола и двинулись вместе с остальной толпой, Бесстрашный шёпотом сказал:

– Давай еще раз письмо прочитаем, может, мы что-то пропустили.

– Мы ничего не могли пропустить. Сто раз читали.

– Но я хочу еще раз прочитать. Просто так.

Главный хотел огрызнуться, как делал всегда, когда слышал что-то глупое по его мнению, но вместо этого просто кивнул.

Бесстрашный говорил о письме их матери. Это была ее предсмертная записка. Исписанный неровным почерком через клетку с двух сторон лист, не очень аккуратно вырванный из тетради. Лист, который братья не отдали дядям милиционерам. Почему не отдали? Потому что мама в этом письме велела им этого не делать.

Близнецы оба знали его наизусть, но мало что понимали. Мама писала не о том, что произошло и почему, а о том, что произойдет. И все это было написано слишком сумбурно, словно писал сумасшедший, хотя, по сути, мама такой и была незадолго до того, как решила оставить своих сыновей, бросить их, убить себя.

Главный и Бесстрашный задумчиво смотрели в пол, и поэтому не заметили, как все дети остановились, из-за чего братья врезались в чьи-то спины. Очнувшись от своих раздумий, они увидели в дверном проеме Веру Николаевну.

– Дети, здравствуйте! – сказала она.

Хор детских голосов ответил на приветствие. Дети любили ее. От нее исходило материнское тепло, которого многие или не знали вовсе, или давно не чувствовали.

Вера Николаевна была моложе остальных воспитателей и намного красивее. Ее мягкий голос успокаивал, теплые руки, которыми она гладила детские волосы, а потом щеки, создавали так необходимое всем ощущение любви и безопасности.

Воспитательница оглядела детей. Первым ее взгляд упал на Чокнутого.

– Подойди сюда, мой хороший.

Чокнутый, вжав голову в плечи, подошел к ней, и Вера Николаевна, положив руку ему на спину, приблизила его к себе.

Следом она позвала Белого и Кудрявую, которых обняла второй рукой. И только потом, внимательно посмотрев сначала в синие глаза Главного, а потом в голубые Бесстрашного, произнесла:

– Ну и вы идите за мной.

Трое шли рядом с воспитательницей, а близнецы двигались следом, переглядываясь друг с другом, безмолвно задавая вопросы и отвечая на них.

«Как думаешь, куда идем?»

«Без понятия».

Процессия приближалась к музыкальной комнате, именно там происходило знакомство детей с их будущими родителями, а это, по слухам, которые ходили в детском доме, не сулило детям старше младенческого возраста ничего хорошего.

Бесстрашный показал, как достает из живота кишки, мол сейчас нас всех пустят на органы. На это Главный покрутил пальцем у виска. Тогда младший разрезал ладонью пространство между ними. «А если нас разделят?» И старший, сжав челюсти, покачал головой. «Этому не бывать».

Перед дверями музыкальной комнаты все остановились, и Вера Николаевна произнесла своим убаюкивающим голосом:

– Сейчас ребята вы кое с кем познакомитесь. Это очень хороший человек, важный в нашем городе. Главный начальник милиции, который уже сделал для этого детского дома очень много хорошего. Игорь Витальевич с сочувствием отнесся к тому, что вам пришлось пережить. Он решил сделать для вас большое доброе дело, дать вам дом, дать вам семью. Вы понимаете?

Чокнутый смотрел на нее исподлобья, его ноздри стали раздуваться. Кудрявая сжимала футболку брата, в которого вцепилась со спины. Белый же от удивления открыл рот, а потом прошептал еле слышно: «Он действительно решил помочь».

Близнецы же одновременно сжали челюсти и кулаки.

«Этому не бывать, не бывать, не бывать, – повторял про себя Главный, прожигая взглядом дверь. – Мы сбежим, мы все сбежим. Знаем мы про это ваше «дать дом и семью»! Хрен вам всем!»

– Ну пойдемте, – сказала Вера Николаевна и открыла дверь в музыкальную комнату. – Пойдемте, пойдемте.

Все пятеро стояли, как вкопанные, как приросшие к полу хрупкие деревца. Воспитательнице пришлось подтолкнуть детей, чтобы они зашли в комнату.

За роялем в дальнем углу сидел мужчина. Маленький стульчик перед инструментом, казалось, вот-вот сломается под весом этого громилы. Локти мужчины упирались в крышку, закрывающую клавиши, ладони были сцеплены в замок, а большие пальцы приняли на себя всю тяжесть его головы, которая уткнулась в них переносицей.

На шум открывшейся двери он оторвал голову от ладоней и повернулся к вошедшим.

Тогда от удивления раскрыли рты и Главный с Бесстрашным. Близнецы переглянулись и еле заметно кивнули друг другу. Они видели этого человека впервые, но оба поняли, кто он.

«Придет великан со шрамами на лице и будет ждать вас там, где играет пианино. Не бойтесь его. Он вам поможет».

Первое предсказание из письма матери, которое братья знали наизусть, начинало сбываться.

Глава II. СЕЙЧАС. Пять имен и загогулина

9 января 2024 года

Слишком громкий пацанский смех в дверях школьного кабинета перебил музыку в наушниках Инги и заставил ее посмотреть на ребят.

Новенький зашел слишком уверенно. Так новички не должны заходить. Да еще и заставил всех заржать. Пацаны пожимали ему руку и хлопали по спине, кто-то даже устроил овации.

«Чё это вас так обрадовало? Прям рукоплещете!»

Инга сама была новенькой всего несколько месяцев назад и не особо преуспела в обретении друзей. Обычно, заходя в класс, она здоровалась с некоторыми из ребят, и, демонстративно поставив рюкзак на стул рядом с собой, садилась за последнюю парту первого ряда, прямо у окна. С некоторыми одноклассниками она более или менее общалась, но только в стенах школы. К себе Инга никого не приглашала, даже не допускала такой мысли. Ходить в гости тоже не хотела, гуляла редко и обычно одна. «Ну и чего тогда удивляться?» Инга пожала плечами в этом диалоге с самой собой, сделала звук в наушниках погромче и продолжила рисовать в скетчбуке.

Обычно она рисовала все, на что падал взгляд. Выводя черным карандашом карикатуру на Альберта Эйнштейна, портрет которого висел на стене, Инга старалась переключиться с новенького на что-то другое. Хотя это было трудно. Новичок оказался еще и ее соседом по лестничной площадке. Мать с двумя сыновьями переехала недели две назад, как раз перед Новым годом. Одному из пацанов было лет тринадцать, а другому, значит, лет пятнадцать-шестнадцать, раз он оказался с Ингой в одном классе.

После новогодних каникул все трое вышли из своих квартир в одно время и зашли вместе в лифт. У Инги так и играла в голове песенка, которую мама напевала ей в детстве: «Один серый, другой белый, два веселых гуся». Старший брат был блондином с копной густых волос, а младший – аккуратно подстриженным и темноволосым.

В лифте Инга надела наушники и стала листать в телефоне список любимых треков Яндекс Музыки, а было их больше тысячи в десятках плейлистов. И музыка, любовь к которой Инге привил старший брат ее матери, была самая разная. От ее любимой певицы Лады Летовой до «Carmina Burana» Карла Орфа2. В первый учебный день третьей четверти выбор пал на старый зарубежный рок – нетипично для современной девочки подростка, как думала Инга и гордилась этим.

Дорога до школы занимала три-четыре песни. После «Fear of the Dark»3 заиграла «Riders of the Storm»4, идеально подходящая окружающему пейзажу звуками грозы и дождя.

Южная ростовская зима представляла собой снег с дождем, а чаще просто дождь, слякоть и грязь. Влажный воздух, в котором смешались ароматы сырой земли и мокрого асфальта, выхлопов из машин, духов, кофе и выпечки из расплодившихся как грибы после дождя пекарен. Голые деревья, сизое небо, затянутое пеленой, серые, голубые, грифельные оттенки вокруг. Инга любила промозглость, мурашки по коже, грязь на ботинках. В этом она тоже видела нетипичность, и ей это нравилось.

Одноклассники Инги продолжали шуметь, когда она отложила карандаш и посмотрела в окно.

«Почему у пацанов такие громкие голоса? Некоторые постоянно орут. Рычат, как львы, или скорее гудят, как слоны. Чё за дурь?»

Голоса у большинства парней уже сломались, но порой в низкие взрослые звуки забавно вклинивались высокие, как будто детство не хотело уходить, даже несмотря на то, что некоторым подросткам уже стоило задумываться о бритье своих нелепых усов.

К девятому классу девочки уже перестали выглядеть старше пацанов. Парни стали выше большинства девчонок, и даже Инга с ее метром восемьдесят наконец не была самой высокой в классе, что ей никогда не нравилось. Когда она перешла в новую школу после восьмого класса, то с облегчением обнаружила, что не выглядит переростком среди одноклассников.

«Слишком высокая, слишком худая, слишком зубастая», – думала Инга про себя. «Ты так похожа на Джейн Биркин5 в юности. Красавица…» Так сказала мама. Что еще за Джейн Биркин, задалась тогда вопросом Инга и полезла в интернет. Сходство с актрисой, которая поначалу показалась действительно красивой, определенно было. Тощая фигура, плоская грудь, большой рот с крупными зубами, цвет глаз непонятный: сравнение закончилось тем, что Инга стала считать уродиной не только себя, но и Джейн Биркин.

Подперев щеку левой рукой, она смотрела в окно. Кабинет физики в школе номер двадцать два находился на четвертом этаже. Окна выходили на Театральный проспект и улицу Пушкинскую, парковую, одну из красивейших в городе.

Кружил мелкий снег, быстро превращающийся в грязные капли на асфальте. Люди, укутавшись в теплую одежду, брели по своим делам. Туда-сюда по Театральному проспекту мчались машины и маршрутные такси. Все походило на отлаженный механизм, запущенный чьей-то рукой. Инга представляла, что весь мир – это один гигантский макет с домиками, улочками, машинками и фигурками человечков. И кто-то регулярно меняет батарейки в этой конструкции, нажимает на кнопки, чтобы все двигалось. Чтобы и она, Инга, двигалась. Двигалась по траектории, которую для нее определил создатель конструкции. Когда фигурка человечка изнашивалась, ее убирали и заменяли другой. Но иногда из макета чья та рука вырывала с корнем и новые, неизношенные фигурки, которым еще жить и жить.

Накатили мрачные воспоминания, как раз когда заиграла «Child in time»6. Инга только успела с тоской вздохнуть, как беспроводной наушник был грубо извлечен из ее правого уха. Снова «чья-то рука» влезла в жизнь без предупреждения.

– Я сказала убрать телефоны. Ты, Ильинская, не исключение.

Классный руководитель – тучная женщина преклонного возраста с короткой стрижкой жидких светлых волос – нависла над Ингой как гора.

– А твой я, пожалуй, заберу от греха подальше.

Инга только успела открыть рот, чтобы возразить, как Светлана Ивановна, нагло взяв телефон с парты, громко продолжила:

– Турбин, пересядь сюда. Эту парту предоставим завучу. Она сегодня придет на наш урок «Разговоры о важном».

Инга захлопнула рот и с округлившимися от ярости глазами смотрела то на учителя, то на новенького, который громко, явно не менее недовольный чем Инга, отодвинул стул от последней парты среднего ряда.

– И с возвращением тебя, Кирилл. Надеюсь, за время отсутствия ты поумнел.

Стоило ей отвернуться, Кирилл показал средний палец громадной спине классного руководителя и приземлился на стул рядом с Ингой.

Светлана Ивановна, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пошла к своему столу, когда из конфискованного ею телефона раздался звук уведомления, а потом еще один, и еще.

«Кто это написывает, черт побери? Мама? Егор?»

Егором звали маминого старшего брата, хотя он всегда был для нее больше, чем брат. Егор заменил Кире родителей, которых рано не стало, был ее лучшим другом, помощником, спасителем. Без него Кира бы не справилась ни с чем. Инга никогда не называл Егора дядей, только по имени. Если сообщения присылает он, значит с мамой что-то случилось. Чего-то подобного Инга ожидала уже давно, учитывая мамины проблемы.

Она смотрела, как учительница со знанием дела выключает телефон, и уже хотела хоть как-то выразить протест вопиющему произволу, когда в класс модельной походкой вошла завуч.

– Здравствуйте, дети! – поприветствовала она школьников, которые лениво и неохотно начали вставать со своих мест. – Светлана Ивановна, – учителю достался снисходительный кивок.

– Софья Владимировна, здравствуйте! – голос учителя стал заискивающе высоким.

– Спасибо, можете садиться. Прошу, начинайте урок, не обращайте на меня внимания.

Цокая шпильками, словно демонстрируя на подиуме свой стильный брючный костюм необычного оттенка зеленого цвета, Софья Владимировна прошла в конец класса. По дороге взглянув на рисунок в скетчбуке Инги и улыбнувшись сама себе, она села за парту, которую незадолго до этого освободил Кирилл.

Внутри Инги закипал гнев. Как же она ненавидела такое наглое вторжение в свое пространство. В голове прокручивались сценарии отмщения за свое попранное достоинство. Вот сейчас, наплевав на всё и всех, она встанет, подойдет к мерзкой училке, посмотрит на нее сверху вниз полным ненависти взглядом, возьмет с учительского стола свой телефон и скажет: «Если вы еще хоть раз посмеете так обращаться со мной, я… Я…»

Дальше путаница. «Что я? Вас убью? Плюну в вашу толстую рожу? Не-не, хрень полная. Лучше так. Если вы еще хоть раз посмеете так обращаться со мной, то пожалеете».

– Да не парься ты так. Светка всегда была сволочью.

Шёпот справа вырвал Ингу из ее мыслей? Она устремила яростный взгляд на соседа. Соседа по лестничной площадке, а теперь еще и по парте. Голубые, как ясное небо, глаза улыбались, а светлые волосы были как лучи солнца на этом небе. И грубость, сказанная парнем, звучала не зло, а смешно, особенно из-за пляшущих на носу веснушек. Злиться на этого добряка тут же перехотелось.

«Только вот не надо подлизываться. Ну ладно. Не такой уж ты и новенький, значит. Просто «отсутствовал». Где-то. Почему-то. Интересно, где и почему. Значит, ты всех тут знаешь. Хорошо. Звездный заход под овации прощается».

После того как туман гнева рассеялся, Инга стала слышать слова учителя.

– Прежде чем мы начнем урок на тему выбора профессии и вариантов, куда пойти учиться после девятого класса, я напоминаю… – Светлана Ивановна начала что-то искать на своем столе.

Когда Кирилл фыркнул и закатил глаза, Инга решила, что он тоже понятия не имеет, куда пойдет учиться после девятого класса. Как и она. Оглянув бегло одноклассников, Инга сделала вывод, что таких бесцельно существующих большинство. У нее самой была оконченная художественная школа за плечами, любовь к музыке и полное отсутствие цели в жизни. И вот что с этим всем делать? Черт его знает!

– Да, вот, – учитель нашла, что искала. – У меня здесь было напоминание, что завтра последний день, когда можно принести «Письмо солдату». Давно не писали. О сборе гумпомощи всю информацию напишу в родительский чат.

Инга не особо вникала в суть войны, которая шла уже почти два года, но письма писала регулярно. Ей достаточно было просто представить солдата, который его прочитает, чтобы правильные слова пришли и легли на бумагу. «Солдат ни в чем не виноват», – говорила она себе.

Своей точки зрения на тему происходящих событий у Инги не было, но она оценила позицию Егора, хотя и не приняла ее полностью. «Это геополитика. Геополитические интересы нашей Родины, а другой Родины у нас нет. Всё. А по поводу недовольных хорошо сказал старина Фрейд: «Когда человек ругает власть, это крик не о несправедливости власти, этот крик – история его несостоявшейся жизни».

Кто такой Фрейд Инга узнала в интернете, правда позиция психиатра, жившего сто лет назад, не вызывала доверия. «За сто лет мир изменился, дядя!»

Минут через пять монотонную речь учителя прервала Софья Владимировна.

– Светлана Ивановна, прошу прощения, а журнал девятого «А» у вас? Я ж обещала особо отличившимся поставить две пятерки за доклады по истории, одну во второй четверти, другую – в третьей. Пока не забыла.

Инга посмотрела на профиль завуча и по совместительству учителя истории и в который раз обратила внимание, что испытывает невольную симпатию по отношению к этой женщине. Красивая, умная, уверенная в себе, и еще довольно молодая. Сколько ей? Лет тридцать? Тридцать пять?

Софья Владимировна повернулась и посмотрела на Ингу, широко улыбнувшись. Инга была одной из отличившихся учениц, заслуживших две отличных оценки за проделанную работу. Софья Владимировна очень хвалила ее за доклад про оккультизм и охоту на ведьм.

– Так, – ответила завучу Светлана Ивановна и начала перебирать тетради и учебники на своем столе. – Ох. К сожалению, нет. Оставила его в учительской. Может…

– Попросите кого-нибудь принести его, пожалуйста, – перебила ее Софья Владимировна и снова повернулась к Инге.

Светлана Ивановна, похоже, поняла этот жест буквально.

– Ильинская, сходи ка в учительскую, только быстро, и принеси журнал.

Инга была только рада выйти из класса, но исполнять указание учителя «быстро» она не собиралась. Проходя мимо учительского стола, Инга бросила взгляд на свой телефон, но Светлана Ивановна тут же положила его в специально предназначенную для этого коробку.

Инга скривилась, покачав головой, и вышла из кабинета. Она, не спеша, спускалась на второй этаж, где находилась учительская, подумывая, как бы еще продлить свое отсутствие на уроке. Можно, например, зайти в туалет, постоять там немного, посмотрев в окно, выходившее во двор, подумать о чем-нибудь. Вот кто действительно отправлял ей сообщения, когда мерзкая училка забрала телефон? Вариантов было немного: мама, Егор, спам. И первые два не сулили ничего хорошего.

Зайдя в туалет, Инга сначала посмотрелась в зеркало, как обычно не обрадовавшись тому, что там увидела, а потом прошла к окну, но даже не успела посмотреть в него. Она сразу заметила, что в крайней кабинке, той что находилась как раз возле окна, кто-то был, сидел прямо на полу. Через широкую щель под дверцей было видно тонкое запястье с белой манжетой рубашки.

– Эй… – негромко произнесла Инга. – Эй! – повторила она чуть громче.

Мгновение на размышление: зайти в соседнюю кабинку, забраться на унитаз и посмотреть, что творится в крайней, или просто открыть дверь. Инга не успела решить до конца, как рука сама потянулась и дернула за ручку. Дверца кабинки была не заперта.

Инга попятилась назад, а затем резко бросилась прочь из туалета.

Выскочив за дверь, она тут же налетела на кого-то.