Неизвестные

Дарья Иголка

Неизвестные

Человек становится просветленным,

не воображая образы света,

а осознавая тьму.

Карл Густав Юнг

Глава I. ТОГДА. Великан в музыкальной комнате

Декабрь 1991 года

Полковник Игорь Витальевич Богданов вышел из машины и сразу посмотрел в сторону, откуда доносился истошный женский крик. Девушка сидела на пятках, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив себя руками, и кричала охрипшим голосом. Голубое платье с мелкими белыми цветочками, на ногах домашние тапочки, на плечи наброшена милицейская дубленка. К ней подошли двое санитаров в белых халатах, надетых поверх пуховиков, и, подняв на ноги, повели к машине скорой помощи.

«Совсем еще девчонка, – подумал полковник. – Красивая. А теперь еще и несчастная. Одна из многих и многих несчастных. Не повезло».

– Игорь Витальевич…

Полковник повернул голову и посмотрел на следователя. Молодой парнишка дрожал. Игорь Витальевич догадывался, что дело было не только в холоде. Он знал, что это было второе место преступления в жизни следователя, чьего имени он пока не запомнил. Опять со смертельным исходом и снова с присутствием начальства, прибытие которого, как и в прошлый раз, стало для неопытного сотрудника полной неожиданностью. И если на то убийство полковник Богданов приехал уже после того, как тело жертвы погрузили в машину, то на этот раз он оказался на месте происшествия гораздо раньше.

Закрыв глаза, Игорь Витальевич отвернулся от толпы, продолжая чувствовать на себе пристальные взгляды собравшихся. Полковник к этому привык. Он знал, какое впечатление производил на людей своим высоким ростом, изуродованным шрамами лицом и властью начальника милиции города.

Полковник отрешенно вдыхал морозный воздух, выделяя из громкого шума менее заметные звуки: приглушенные голоса людей, шмыгающие носы и сухой кашель, работающий двигатель, завывание ветра, кружащая по ледяной земле позёмка и скрип снега под ботинками. На смену женскому крику пришел стонущий вой, глухой и сдавленный, а потом затих и он. Силы покинули несчастную. Или ей, наконец, что-то вкололи.

Игорь Витальевич открыл глаза и осмотрелся. Двор освещался фарами машин и фонариками в руках оперативников, которые не подпускали к самому месту происшествия собравшихся зевак.

В заледенелых окнах ничего нельзя было разглядеть, поэтому самые любопытные, или скорее просто нетрезвые жители, вышли на улицу, не побоявшись мороза в минус сорок и шквалистого ветра. В маленьком северном городе на краю земли редко случалось что-то интересное и из ряда вон выходящее.

Звенели хриплые голоса подвыпивших жителей двора и низкие басы нескольких оперативников.

– Да кто там? Ой-ё, Женька, что ль? Это что ж делается то?

– Женщина, отойдите. А лучше домой идите, допейте свою водку и спать ложитесь.

– Так если бы она была, солдатик, я б так и сделала.

– Идите, идите, не толпитесь здесь.

– Не командуй тут, я здесь живу, имею право! – это уже говорил не менее пьяный мужчина, завершив грозную речь смачным плевком в снег.

– А тебя заберем с собой, в камере полежишь, проспишься!

Полковник, не обращая особого внимания на эти разговоры, остановил взгляд на раскрытом настежь окне на последнем этаже панельной девятиэтажки. Занавеска бледно-зеленого цвета болталась снаружи, билась о желтые, облезлые стены дома, как крыло птицы, застрявшей в прутьях клетки. Свет в комнате горел как ни в чем не бывало, словно насмехаясь над тем, что чья-то жизнь погасла, а ему все равно.

Игорь Витальевич устало вздохнул и, прикрывая замерзшие щеки воротником дубленки, тяжелой и неспешной походкой направился туда, где столпились участковый, опера, криминалисты. Отдавая честь, они расступились перед начальством, как льдины перед ледоколом. Майор Сергей Васильев, главный криминалист в городе, отошел от тел, распластанных на побагровевшем снегу.

– Неужто по твоей части, Игорь? – стоя рядом, но не поворачиваясь к полковнику, сказал майор.

– Рассказывай.

– Падение с девятого этажа, не в сугроб, а на эту наледь. К нашему приезду оба уже были мертвы. Проверим, был ли мужчина пьян или под наркотой. – Сергей повернулся к полковнику в ожидании реакции, но не дождавшись, продолжил: – Если нет… Не знаю… Психом вроде не был. По крайней мере так сказал участковый.

Майор Васильев достал из внутреннего кармана пуховика красную пачку Bond, протянул полковнику, но тот, хоть и курил по сорок сигарет в день, отказался. Выпустив дым после первой затяжки, криминалист заговорил намного тише, чем до этого:

– Думаешь, здесь то же самое, что с Климовым?

«Не думаю, а знаю», – ответил сам себе полковник.

Последние несколько ночей Игорь Витальевич сидел в своем кабинете в главном управлении МВД, утопая в сигаретном дыму. Он предавался мрачным мыслям, пытаясь найти ответы, которые, казалось, намертво застряли в сугробе где-то в тундре. Узнав о происшествии на улице Лауреатов, полковник, не задумываясь, запрыгнул в свою черную Волгу и отправился на окраину города, чтобы увидеть все своими глазами.

На вопрос майора о Климове полковник устало прикрыл глаза, молча соглашаясь с догадками.

– Вот дерьмо! На этот раз ребенок, Игорь! Для нашего городишки, как гвоздь в крышку гроба. Загудят все.

– Их право.

– А с Климовым что?

– Ничего не помнит, говорит.

– Веришь ему?

– Да.

Наконец Игорь и Сергей посмотрели друг на друга. В этом коротком «да» был ответ на все вопросы майора. Значит, те немыслимые вещи, которые рассказал ему его друг, полковник Богданов, могут быть правдой? Сергей обреченно отвернулся, сплюнул в снег, затянулся сигаретой и отправил дым в черное небо, словно задавая ему вопрос: «Ну и зачем все это?»

Игорь Витальевич отошел от майора и встал с другой стороны от лежавших на снегу тел.

К Сергею подошел опер с сигаретой, зажатой в зубах. Руками в теплых варежках он придерживал одеяло, которым с ним поделились медики из скорой, когда он в свою очередь поделился верхней одеждой с девушкой, выскочившей на мороз в одном платье.

– Белка? – размышлял вслух опер. – На герыч не похоже. Может, какой-то новый лютый наркотик? Слышали про «белого китайца»1? И до нашей глуши добрался что ли? Как думаете?

– Краем уха успел услышать соседей. Все в шоке, – произнес второй опер, поравнявшись с остальными и бросив испуганный взгляд на полковника. – Говорят, что семья была образцовая, на загляденье. Девчонка вон красавица, молодая совсем, – он махнул головой в сторону притихшей девушки, сидящей в машине скорой помощи.

Дальнейший разговор оперов с майором Васильевым полковник не слышал, их голоса словно провалились на дно колодца. Он смотрел на тела, лежащие на снегу. Мужчина молодой, и тридцати, наверное, нет. Ноги вывернуты, вокруг разбитой головы снег, похожий на малиновый сорбет. Рядом ребенок, совсем кроха, может год от силы, в легком розовом комбинезончике с красным цветком на груди. Видимых повреждений нет, как будто спит. Игорь Витальевич, нахмурившись, бросил вопросительный взгляд на майора Васильева, но тот, закрыв глаза, закивал головой, подтверждая, что ребенок точно мертв.

Игорь внимательно смотрел на погибших. Вид мертвых тел давно уже не вызывал у него особых эмоций, он повидал их немало, в том числе и детских. Сначала на афганской войне, которая оставила на его теле и лице уродливые шрамы, а потом и на службе в милиции.

Полковник присел на корточки и посмотрел в мертвое лицо мужчины. «Что же с тобой случилось, парень, что ты взял ребенка и выбросился в окно? Что заставило тебя так поступить? Или кто?»

– Накройте их, что ли. А еще лучше, забирайте уже, – скомандовал он, поднимаясь на ноги.

Полковник повернул голову к машине скорой помощи, жестом показывая, куда именно нужно «забирать» тела, когда пронзительно взвизгнула пьяная женщина.

– Батюшки родные, – пролепетала она. – Ужас какой!

– Какого черта? – произнес Игорь Витальевич.

Он был на голову выше большинства людей, и с высоты своего роста увидел то, что было за их спинами.

– Ёпт… – выругался Сергей, когда люди расступились.

У лестницы в подъезд стоял босой мальчишка лет пяти в одних белых трусах, с рассеченной губой и засохшей кровью под носом и на подбородке. Его худые ноги немного провалились в снег, тонкие руки висели по швам, грудь вздымалась от частого дыхания, а глаза лихорадочно блестели.

Выплюнув сигарету, опер в одеяле рывком стянул его с себя и в два прыжка оказался возле мальчика. Накинув на него одеяло, он взял ребенка на руки.

Девушка в голубом платье еле слышно произнесла слово «сынок» и попыталась встать, протягивая руки к ребенку, но ее ноги сразу подкосились, и она упала. Пока ее поднимали санитары, несчастная мать стонала и выла, как раненый зверь.

Ребенок брыкался и выворачивался в руках оперативника, не кричал, а рычал, все время пытаясь повернуть голову в одну сторону, туда, куда ему было нужно.

Взгляд полковника сфокусировался на этом маленьком существе.

«Вот так и выглядит убитая невинность ребенка», – подумал он. Но вместо сострадания Игорь Витальевич ощутил особенное предвкушение. Так чувствует себя золотоискатель, нашедший среди ила золотую пыль. Полковник повернулся туда, куда так рьяно пытался смотреть мальчик, и обомлел.

В это мгновение свет в окнах домов погас, автомобильные фары и лучи фонариков тоже. Двор погрузился во мрак, пугающий и властный.

– Божечки… – прошептал кто-то.

«Не может быть», – подумал полковник Богданов. Ни кромешная тьма, ни ругань людей не волновали его. Разве такие мелочи могут иметь значение, когда, выбившись из сил, находишь бесценный клад?

Когда через мгновение фонари сотрудников и фары машин снова осветили двор, Игорь Витальевич увидел, как босоногого малыша, завернутого в одеяло, прижимал к груди ошарашенный опер, а мать мальчика, раскинув руки, обмякла в руках санитара. Но полковнику было некогда думать о них. Действовать предстояло быстро. О том, что открылось ему, остальные собравшиеся на месте разыгравшейся трагедии не должны были узнать.

***

Ноябрь 1991 года

Сунув в руки сестре, которую называл исключительно Малявкой, старого плюшевого медведя, мальчик велел ей ложиться в кровать.

В тот день ему снова пришлось укладывать сестру спать под ругань родителей за стеной. Он просто сидел с ней рядом и корчил забавные рожицы, потому что не знал, что еще сделать. Рассказывать сказки под этот ор было бесполезно. «Аленький цветочек» однажды был испорчен громкими оскорблениями отца в адрес матери. Портить остальные сказки не хотелось.

– Татик… – Малявка протянула к брату свою маленькую ладошку.

И Татик, а сестра называла его исключительно так, хотя ему самому не нравилось это глупое и детское прозвище, взял ее за руку.

«Татик… Какая-то ерунда, – думал он. – Вот Белый, другое дело».

В школе его так стал называть единственный друг и сосед по парте, а потом и остальные подхватили. Все дело было в очень светлых волосах, таких Белый не видел ни у кого из своих знакомых. Разве что у сестры.

Малявка смотрела на брата во все глаза, даже не думая засыпать.

«Понимаю. Как тут уснешь, – подумал он и посмотрел на хлипкую дверь в их детской комнате. – Плохо дело. Надо что-то придумать».

«Что-то придумать» стало его постоянным девизом. По пути в школу Белый строил планы, как бы туда не пойти. Но пока план обрастал деталями и подробностями, крыльцо школы приближалось и приближалось, и Белый, огорченный своей нерешительностью, с досадой заходил в здание. Учился он хорошо. Екатерина Геннадьевна постоянно говорила: «Климов, ты можешь учиться на пятерки. Тебе и стараться не надо, всего лишь не лениться».

«Ничего вы не понимаете. Я не ленюсь, просто не хочу тратить на это время, у меня есть дела поважнее», – думал Белый.

И в школе, и по дороге домой он продолжал фантазировать. Белый рисовал себе сюжеты про побег из дома. В своих мечтах он представлял, как пробирается на корабль, который плывет в теплые края, как можно дальше от этого места, где только холод и снег, постоянно нет солнца, есть противная школа и вечно кричащие друг на друга мама с папой. Больше года назад, как только он пошел во второй класс, жизнь резко испортилась. Мама с папой стали постоянно ругаться, а младшая сестра молчала так невыносимо, что он готов был поколотить ее, лишь бы она выдавила из себя хоть какие-то звуки, пусть даже это будет противный плач.

Сестра… Стоило Белому вспомнить о ней, как все его радостные мысли про побег растворялись, как пар над кастрюлей супа. Что делать с Малявкой? Оставлять одной в этом кошмаре как-то не по-мужски. Он ведь старший брат. Он должен ее защищать. Но и с собой брать не вариант. Она слишком маленькая. Да еще и дурочка.

Он всегда был невысокого мнения об умственных способностях своей сестры. Малявка не разговаривала лет до четырех. Ее даже к врачу водили. И доктор помог. Девочка начала говорить, точнее сначала петь. Ля-ля-ля и ту-ту-ту стали превращаться в слова, и первым таким словом стал «Татик». Малявка так обратилась к брату, и называла его Татиком довольно долго, пока не стала разговаривать получше. Но после нескольких затрещин от отца сестра как будто вернулась на пару лет назад. Она не пела, говорила в основном «да», «нет», «мама», а брата снова стала называть Татиком.

«Тупеет Малявка», – думал он. Но «Татик» было лучше, чем «эй» от отца и грустное «сынок» от мамы. Сам же себя мальчик называл Белым, даже думать стал о себе именно так. Собственное имя стало ему противно. Если он слышал его дома, то обычно это означало «жди беды». И Белый чувствовал, что настоящая большая беда не за горами, что-то очень плохое должно вот-вот случиться. Что-то похуже того, что уже творилось в их семье.

Белый постоянно боялся, терпел, придумывал, как сделаться незаметным, или что еще такого соврать, чтобы папа отстал от него или не приставал к сестренке. Но вот придумать что-то такое, чтобы папа отстал и от мамы, никак не выходило. Брать огонь на себя, спасая маму, значит подвергать опасности сестру. Ну и себя, конечно. Как ни крути, за себя он тоже боялся. Видимо, не такой уж он и смелый. Конечно, третий класс, это не девятый какой-нибудь. Он еще не такой умный и сильный, не такой взрослый.

Малявка сильнее сжала его руку, и Белый повернулся к ней. Он тут же скорчил глупую рожицу с высунутым языком, но сестра и не подумала улыбнуться. Белый чуть не прикусил язык, когда в квартире громко хлопнула входная дверь.

Кто-то ушел? Кто-то пришел? Сердце Белого забарабанило, и, казалось, переместилось из груди в горло. В такие моменты он чувствовал себя слабым и беззащитным олененком, как Бэмби из мультика.

Он аккуратно взял со стола будильник. Маленькая стрелка была на букве «Х». Белый уже знал, что это цифра десять. Поднеся указательный палец к губам, брат приказал сестре помалкивать. Он залез на второй ярус их кровати, и, сжав кулаки, уставился в потолок широко раскрытыми глазами.

– Только ни звука, – прошептал Белый, и через мгновение дверь их комнаты приоткрылась.

Он зажмурился, пытаясь дышать как можно тише. «Вот бы научиться видеть с закрытыми глазами, – думал Белый, стараясь не поддаваться страху. – Или видеть то, что происходит за спиной, а может и то, что происходит в соседней комнате». Нет… Он не хотел видеть, что происходит там, когда ругаются мама с папой. Определенно не хотел.

В комнату вместе с отцом зашёл и его противный приятель, который привязался к нему и никак не хотел оставлять в покое. Сладковато тошнотворный запах спиртного и горький аромат сигарет. Вот каким был этот новый приятель папы – пьянчуга и куряга. С появлением этого вонючки все и началось. Папа никогда не обижал маму, и тем более не обижал своих детей. Все было хорошо, пока не возник этот его приятель, который никак не хотел уходить. Из-за него все беды! Но проблема в том, что дружок этот невидимый. Как же его победить то? Как выгнать того, кого не видно?

Когда дверь открылась, в комнате стало тягостно, тяжело, почти что больно. Белый был готов ко всему. Если сестра начнет хныкать, он тут же спрыгнет, чтобы успокоить ее. Он скажет папе, что все нормально, что он уложит ее спать, и через какую-то секундочку она затихнет. Если же отец подойдет к нему, Белый притворится спящим. Если папа начнет о чем-то его спрашивать, дергать за плечо, стянет с кровати, как было пару дней назад, тогда он… Он не знал, что сделает. Ему стало дико страшно, в глазах появились слезы. Белый собрал всю свою волю в кулак, чтобы не заплакать. Если слезы увидит папа, то это будет конец.

Но ничего не произошло, дверь закрылась. С той стороны послышались удаляющиеся шаги и отцовское бурчание. Он что-то говорил то ли сам себе, то ли своему вонючему невидимому дружку.

Прерывисто, из-за кома в горле, Белый тихонько выдохнул, но заговорить не решался. Когда входная дверь снова хлопнула, он понял, что они с сестрой остались одни.

– Спишь? – шепотом спросил он.

– Ы-ы.

– Хочешь сказку? Давай про Нильса?

– Ы-ы, – ответила Малявка, но тут же издала другие звуки. – А-га.

– А зачем про Нильса, да? Сегодня будет Золушка!

Он понял, что сестренка улыбнулась, когда та очень бодренько снова произнесла «а-га».

Закончив сказку, Белый аккуратно, не создавая лишнего шума, спустился по лесенке со своей кровати. Он пригляделся к сестре. Веки не дрожат, дыхание ровное, светлые кудри рассыпаны на подушке, как лучики солнца, из приоткрытых губ выходит теплый воздух, маленькие пальчики держат за лапку посеревшего мишку.

«Уснула», – с облегчением подумал Белый. Минус одно беспокойство в его неспокойной жизни. Теперь можно было выйти из комнаты на разведку, не переживая, что Малявка направится за ним, как хвостик.

Свет Белый включать не стал, похвалив себя за смелость. Вот какой он храбрец, не боится темноты. Да и чего ее бояться? В темноте не видно грязи, не видно бутылок, не видно злых папиных и грустных маминых глаз. А при свете видно всё. И бывает очень страшно и очень больно, и некуда спрятаться. Спрятаться можно было только в темноте.

Белый недолго постоял в зале, затем тихонько подошел к двери родительской спальни, и хоть он разумом понимал, что ни отца, ни матери нет, он заглянул в комнату со смешанными чувствами. Это был страх застать в комнате отца и надежда, хрупкая, еле уловимая надежда, увидеть в комнате маму. Одну… Подойти к ней и обнять, прижаться, вдохнуть ее теплый запах, запустить пальцы в ее темные кудри, почувствовать себя спокойным и счастливым. Мама никогда не отталкивала его, когда он хотел обниматься. Она прижимала его к себе и говорила «ты мой беленький», когда гладила сына по его светлым волосам. А потом брала его лицо в ладони, смотрела в глаза и говорила «ты мой серенький», потому что глаза у него были серые.

В последнее время он боялся подходить к маме, чтобы ее обнять. Ей нужно было что-то решать с папиным дружком, с этим «пьянчугой и курягой», какие уж тут телячьи нежности.

В комнате родителей было пусто и как-то гнетуще, даже не хотелось переступать через порог, чего Белый решил и не делать. На секунду он решил зайти на кухню, взять что-нибудь съесть, но знал, что вряд ли найдет там что-то вкусное. На самом деле он валился с ног от усталости, сон подкрадывался к нему еще в детской, но тогда любопытство взяло вверх и подняло его с кровати. Теперь же он мечтал о сне, как о каком-то чуде. Кошмары ему не снились, только приключения. В этих живописных сновидениях не было страха, неприятных запахов и звуков, только яркие краски, корабли и самолеты, волшебники, феи и великаны, необычные звери и далекие края.

Почти бегом Белый направился в детскую, мечтая наконец уронить голову на подушку, укрыться одеялом и заснуть, когда услышал за окном на улице пронзительный женский крик.

– Гееенаааа!!! Неееет!

Он вздрогнул и пригнул голову, как будто получил подзатыльник, к которым уже привык.

Белый стоял посреди комнаты, боясь пошевелиться.

Это кричала мама? Ее голос. Гена… Имя папы… Папа обидел маму… Папа сделал что-то плохое?… Нет! Это его друг, его противный друг!

Ужасные мысли закружились в детской голове, и по щекам все-таки потекли слезы. Как же он устал! Как же он устал бояться!

– Татик…

Писклявый голос сестры выдернул его из мыслей, где стали выстраиваться планы по спасению мамы.

Пришлось забежать в детскую и успокоить сестру. Все то время, что он что-то ей рассказывал, какую-то мешанину из разных сказок, мыслями Белый был далеко. Пытаясь не плакать, он внимательно смотрел на кудряшки светлых волос сестры, таких же светлых, как у него, только кудрявым он не был. Мама с темными кудрями. Мама… Воображение стало рисовать страшные картины. Да, ему было очень страшно, но нужно было что-то делать. Надо одеться и выйти из дома, а что еще остается? Как же страшно! Там ночь, темно и холодно, но там же мама. Но там же и папа… И его приятель… У папы злые глаза…

«Надо что-то придумать».

Малявка не засыпала, и это и злило Белого, и заставляло бояться еще больше. Чтобы не произошло дальше, лучше бы ей спать, спать в этой темноте и ни о чем не знать.

А потом раздался звонок в дверь.

То, что происходило дальше, напоминало Белому мультфильм, который идет с помехами. Ничего не понятно, изображение прерывается, звук шипит. Во всем этом ворохе машин, домов и людей ему запомнился один высоченный дядя со страшными шрамами на лице. Когда он появился, остальные взрослые притихли. На секундочку Белый испугался, решив, что это какой-то монстр, и именно он куда-то забрал родителей. Этот дядя присел перед ним на корточки, посмотрел прямо в глаза и сказал: «Я постараюсь тебе помочь, приятель. Обещаю». И тогда страх пропал. В глазах этого страшного с виду мужчины, таких же серых, как у него, не было зла. В этом Белый к своим девяти годам уже начал что-то понимать.

Когда странный мультик с помехами закончился, пришла реальность. На второй день после того, как они с сестрой оказались в детском доме, им рассказали, что мамы больше нет, она умерла. Из-за этого папа теперь в тюрьме. А потом одна с виду добрая женщина сказала, что нет и отца, что его «замучила совесть», и он «наложил на себя руки».

Когда Белый это узнал, все мысли в его голове, яркие и светлые, вдруг разом потеряли цвет. Красочные мечты о приключениях ушли. Их место заняли серое непонимание и черный страх. Еще недавно он мечтал о том, чтобы все стало как раньше, чтобы папа с мамой больше не ругались, улыбались, чтобы Малявка не боялась. И что теперь? Родителей нет, сестра не говорит ни слова, они в детском доме вместе с десятками других детей, и, непонятно, почему это все произошло с ними, и, главное, и это было страшнее всего, совершенно неизвестно, что будет с ними дальше.

***

Март 1992 года

В детдомовской столовой стоял привычный для обеденного времени шум. Ложки и вилки стучали о тарелки, а граненые стаканы с компотом становились на клеенку, которой были застелены столы. Детские голоса звучали приглушенно. Совсем не нарушать правила «когда я ем, я глух и нем» никогда не удавалось.

– Слышь, чё? Знаешь, что я только что понял?

Близнецы по привычке сидели одни за маленьким столиком на двоих человек.

– Чё? – спросил брата Главный.

– Повезло тем, у кого вообще нет родителей, кто и не знал их никогда, кто сразу сюда попал.

– Что за бред?

– Какой такой бред? – возмутился Бесстрашный. – Ты только послушай эти истории – родители алкаши, наркоманы, дебилы всякие. У Чокнутого батя с малой сестрой выбросился из окна, у мамы типа сердце не выдержало, и она тоже того. А у этих белобрысых батя маму убил, а потом в тюрьме и себя прикончил. Пацан еще вроде как соображает, а его сестра кудрявая, кажется, ку-ку.

– Тут все ку-ку, включая взрослых, не заметил? Надо думать, что делать. Надо…

– Я не закончил! – дерзко задрав голову, произнес младший из братьев.

Младшим он был формально. Шесть минут не такой уж большой срок, чтобы уступать первенство, тем не менее появившемуся раньше близнецу удалось стать главным в их маленькой команде.

– И? – не особо скрывая отсутствие интереса Главный начал накалывать на зубцы вилки консервированные горошины, лежавшие рядом с сосиской.

– Так вот тем, кто не знал своих родителей, повезло. Они не видели этого всего. Сам знаешь чего. Убийства там всякие. И эти… Как его… Самоубийства…

Бесстрашный взглянул осторожно на брата.

– Я рад, что знал маму, – медленно, четко выговаривая каждый слог, сказал Главный.

Сначала он смотрел в упор на горошины в тарелке, а потом поднял глаза и уже в упор посмотрел на брата, словно хотел прожечь в нем дыру своим взглядом.