Другая жизнь

Александр Жарких

Другая жизнь

Чаще всего человек покидает этот мир навсегда. И как бы ни был хорош тот мир, который ждёт нас впереди, те ощущения, что испытали в этой жизни, больше мы не испытаем никогда. И хотя мы уходим отсюда безвозвратно, нити, которые связывают нас с живыми людьми, не рвутся.

Вольф Мессинг

«Какое дело мне, о чем собака лает?..» Немецкая пословица

1. Пёс

Как инфаркт, после которого не удалось умереть.

Как смех, который на самом деле – истерика.

Как неловкость после пошлого анекдота.

Как на прогулке с собакой поскользнулся на чьём-то говне и, не успев как следует насладиться оборотами нашего могучего и жгучего, ещё в полёте понимаешь, что в дополнение ко всему тебя уже начинает обрызгивать с ног до головы триумфально проезжающая мимо машина, потому что рядом с обочиной была глубокая лужа и долго посидеть в говне с открытым ртом не удастся.

Это – … кстати, вот только что было про собаку…Вот, про собаку я и хотел сказать. Собаки у меня не было, только хотел завести. Не поверите, но теперь я сам собака. Да, я – собака! Был человеком, а стал собакой! Как это случилось? – спрОсите. А вот, как об этом написано немножко выше…И будет написано немного ниже. (Хотя, куда уж там ниже?)

Некоторые, конечно, могут предъявить мне, что я и до этого был тем ещё кобелём. Однако в своё оправдание могу сказать лишь то, что на меня всегда правильно действовало перекидывание женской правой ноги на такую же красивую левую, и быстрое без остановки перекладывание сидящих напротив меня ног в обратную сторону. Наверное это действовало сексуальное облучение голыми женскими коленками на мой уязвимый мужской речевой аппарат, который в спокойном состоянии обычно внутренне наполнен грязными эвфемизмами, но, получив почти смертельную дозу такого облучения, мог выдавать только существительные, обильно обработанные ласкательно-уменьшительными суффиксами и гормонально приправленными предлогами, которые неизменно вели к убедительно-успокоительным глаголам, не терпящим никаких возражений.

Отличные женские ноги всегда подразумевают приключения и возможности. И многих приводят потом просто к родным коленям. Но не всегда. Бывает, что колени фыркают, уходят сами и всю красоту уносят с собой, даже не успев надеть колготки, которые в скатанном виде остаются лежать на постели обиженной серой мышкой. Студентом мне приходилось соблазнять и на спор и на скорость всех этих мышек.

Но это всё ощущения с воспоминаниями, или наоборот. А суть в том, что однажды я проснулся на улице от утреннего холода. И не пил, в общем-то, почти ничего накануне. Ну, так, может, самую малость по тихой грусти. И был в гостях, можно сказать… у приличной женщины, которая позвала меня на котлеты. И мы с ней исповедовали исключительно конфетно-букетный секс в вежливой форме. Так, вот, я проснулся, а понять ничего не могу…

Голова болит, руки болят, ноги. И болит, кажется, даже то, чего у меня раньше никогда не болело. То есть совесть. Нос, вообще, распух. Но я его не вижу: не могу сфокусировать зрение. Глаза смотрят в разные стороны под тупым углом друг к другу. Но, главное – не это. Главное – меня сводят с ума запахи. Много запахов. Взрыв запахов. Просто вонища какая-то! Пахнет всё и отовсюду. Бешено бьётся сердце, я задыхаюсь, словно зашёл в душный салон парфюмерного магазина накануне Восьмого марта.

Но дурманила меня не удушливая парфюмерия. В этом публичном салоне особенно сильно воняли люди и машины. Причём, машины стояли и воняли молча, а люди разговаривали где-то неподалёку. И те и другие воняли своими природными запахами: резины, бензина, масел, водочного перегара, мужского пота и других жизненно необходимых им жидкостей. И было понятно, что этих жидкостей им всем не хватает уже давно. И людям и машинам. Люди мучались отсутствием так не обходимых им природных жидкостей где-то совсем неподалёку. Но я их не видел, а слышал носом и ушами: это были мужчины. Запах мужского пота, своего и чужого, я знал хорошо по занятиям в спортзале, ну и по всяким другим занятиям тоже. Расстояние до разговаривавших между собой мужчин никак не удавалось определить, глаза не понимали, что видят, изображение никак не хотело собираться в картинку. Нет, вообще совсем не то хотел сказать: меня беспокоила ещё одна какая-то всепоглощающая боль, которую до этого я даже не мог себе представить.Болело сердце, голова, мысли, печень, кожа, болела съеденная накануне пища и выпитая жидкость тоже болела… И всё это чесалось.Постарался всё-таки сфокусировать зрение, напряг непонятно какие мышцы и… Лучше бы я этого не делал!

Оказалось, что промеж глаз у меня торчит и выдаётся далеко вперёд что-то большое, мохнатое, с чёрным набалдашником на конце. Ужосс! – Кто надел на меня эту дурацкую маску и зачем?..

Я попытался снять с лица эту штуку, но руки меня не слушались. Движения оказались неадекватными моим намерениям. Тогда я наклонил голову и посмотрел вниз, с усилием собирая глаза в правильном направлении: попробовал снова пошевелить рукой. Но руки-то и не было!.. Шевелилась какая-то тёмно-коричневая лапа с большими когтями, безвольно лежавшая на асфальте. Другая рука была точно такая же… Да, мы люди дикие и непонятные, но не до такой же степени! Такое я даже под стаканом не смог бы себе набредить… Вдруг повеселила мысль: хорошо, что хоть не копыта.

Вот тут меня будто ожгло и подбросило вверх, словно взрывной волной, как Майкла Макдауэла в фильме «О, счастливчик», когда он увидел живую свинью с человеческой головой – жертву чудовищных экспериментов по выведению породы сверхвыносливого человека в далёкие семидесятые годы. Но он-то увидел это внутри фильма, а я… Злокачественная догадка прожгла всё моё тронутое сумасшедшим волнением тело, с трудом приподнявшееся с асфальта. Это была догадка о том, что по всей вероятности никакой СНИЛС мне теперь не поможет… А кто поможет?..

Моя внезапная движуха, видимо, царапнула периферийное зрение стоявших на удалении двух людей в полицейской форме. Они повернулись, и я совершенно определённо услышал, как один сказал другому, показывая на меня:

– Еб…чий случай, смотри, какая псина здоровенная! И без ошейника… Потерялась или выгнал кто… На питбуля похожа.

– Так это и есть питбуль! – подтвердил другой, – Да, только чёрного окраса с голубыми глазами и большой какой-то слишком… Как говорила моя мама, вырос таким в результате неурядиц в семье.

– Ты пошути у меня ещё!.. И где участковый?

– У нас в отделе сказали: в отпуске.

– А кто поквартирный обход будет делать?.. И где этот, который труп обнаружил? Ну, который в шесть утра здесь с собакой гулял?

– Где-то был… с собакой… А поквартирник наши ребята уже бегают.

– Так, дождись следака и чтобы после обеда у меня в кабинете с докладом стоял!

– Есть, товарищ майор!

– И уберите наконец этого… питбуля!

«Погодите!.. Какой на хрен питбуль?.. Какая собака?.. Я не могу быть СОБАКОЙ! Мне ж сегодня на работу!..» – Подумал я тогда, по правде говоря, уже ощущая едкий собачий запах, как свой собственный. Зрение с трудом удавалось сфокусировать на этих двух мужчинах, как на источнике самых громких звуков. Я видел, как тот, который майор, сел в машину и уехал, а тот который с ним разговаривал, достал сигареты и закурил. Мне тоже сразу захотелось. Надо подойти и стрельнуть сигарету. Двинуться с места у меня получилось с большим трудом, ноги налились какой-то непонятной тяжестью и руки тоже… Господи, неужели я ползу? Голова тяжёлая – да, но ползать по асфальту на глазах у других людей мне ещё не приходилось.

«Да, нет же, я сейчас дойду до дома, залезу под душ, отмоюсь и не буду так вонять! Смою с себя всю эту дурацкую собачатину!..» – «Кстати, а где это я? Где мой дом?». – Осторожно поднимаюсь, чтобы не рассыпать образовавшуюся картинку.

Огляделся. Двор с какими-то очень высокими панельными домами был мне не знаком. Ладно, дорогу домой я как-нибудь потом найду… Мне бы с походкой разобраться. – Хотел выпрямить спину и встать на ноги – но, спина не выпрямлялась, и я по-прежнему стоял на четвереньках. Попробовал ещё раз – то же самое…

Поза, конечно, интересная. На улице – может, даже, неприличная. Пытаюсь улыбнуться от этого дурацкого конфуза. И тут у меня изо рта вываливается большой длинный язык. Собачий! И капает тягучая слюна… – Господи, неужели я и впрямь СОБАКА?.. Вернее ПЁС? И то, что у меня на носу – это и есть сам нос, огромный мохнатый, с чёрным набалдашником? Он же закрывает мне половину нижней полусферы обзора… Да, и ещё: раз я пёс, значит сзади должен быть хвост!.. Так, смотрим: хвоста, вроде, нет. – Значит, мне его уже купировали когда-то… Господи, что я говорю!.. То есть, извините, думаю…

И, потом, я хоть весь в чужой шерсти, но совершенно же голый! И стою на улице у всех на виду в двусмысленной позе. И у меня даже нет хвоста, чтобы прикрыть… Ну, вы понимаете, что.

А вон, и одежда моя валяется. И ботинки тоже. И мобильник из кармана вывалился. – Небольшая, креативно разбросанная куча. И выглядит как впечатление бомжа от витрины модного бутика. Но я-то не бомж. Подошёл и по-собачьи понюхал: да – моя. Кто же меня раздел-то? И зачем? Спросить бы кого…

– Эй!.. Товарищи!..

Или уже граждане?

В конце концов, собаку, которая сидела без хозяина и коротко лаяла у мобильного телефона и кучки мужской одежды заметили…

– Ты смотри! Она ещё и гавкает на нас. Вон там охранник из фитнес-центра стоит, крикни ему, чтобы отогнал собаку от вещдоков, труп, может быть криминальным… Да, и записи с камер, которые у них на улицу торчат, надо потом посмотреть, – это уже давал указания тот, который курил, подошедшему к нему помощнику в штатском.

– Да уберите же эту собаку!

«Я же пёс!.. Тьфу ты! Да нет, не может быть! Ну какой я пёс?.. Я ведь, совсем не помню своего пёсьего прошлого, зато прекрасно помню человеческое… Так, ну вот же мой телефон? Сейчас самое время позвонить… Кому?.. Кто мне поверит?..

«Ну вот, я уже уверенно вписываюсь в картину окружающего меня абсурда. Добротный сюр как цитата из какого-то фильма…» – мелькнуло в голове. И не похоже это на приступ белой горячки несмотря на обилие схожих деталей. Ощущение бреда усиливалось. Растление мозга какое-то! И очень напоминает внутренний туризм – ну это, когда крыша поехала. – Злился-то я прежде всего на себя: хрен с мочалкой знает, где так нагрешил. Нет, тот, который без мочалки, наверняка, тоже ничего не знает.

До этого жизнь у меня была вполне нормальная. Не собачья… Хотя по человеческим меркам…Я родился в Москве, учился там же. Выучившись непонятно на кого, работал – там же, в общем-то, непонятно кем. Вроде бы что-то делал на работе, говорили даже, что-то хорошее. Главное – на работу ходил и деньги получал. Родители своевременно одарили меня однокомнатной квартирой в Новой Москве, но тоже, район был такой – непонятно где, на самом деле. Много специфики. Из нового: хулиганов менты там тоже обычно принимали за людей.

Я любил родителей, по-своему любил, но они в это почему-то не верили. Я не любил своих соседей, и они в это верили, но это – чистой воды снобизм. Они были просто другие. Мои соседи, да. Время шло и сначала активно, а потом не очень, я начал искать женщину для дома, для семьи. Всё там же, в Москве и ближайшем Подмосковье. То есть, непонятно где и непонятно у кого. Поиски затянулись. Так и не женился. Может быть я боялся , что когда-нибудь мне скажут: «Дорогой, я беременна, скоро у нас будет серая жизнь, разрушенные мечты и много кредитов». Или просто не хотел, хотя, если бы ситуация совсем вышла из-под контроля, готов был. В общем, в связях состоял, но замечен не был.

Ещё были мечты разбогатеть. А у кого их не было? Хотя, бывали и моменты, когда совсем не хотелось жить, а умереть к чертям собачьим. Но, видимо, благодаря моей начитанности спасало понимание, что планировать непродолжение собственной жизни – это какое-то страшное извращение. А извращенцев я не любил. Или – это у меня самого было такое извращение от постоянного внутреннего страха. Перед своей «правильной» жизнью. Постоянно хотелось чего-то другого, яркого и запоминающегося.

Друзья? – Друзей было мало. Как-то коротко теперь стали дружить люди. Подружат, подружат, поездят с тобой на шашлыки, на модные тусовки, приучат к себе, налайкают в чатах всякого, а потом незаметно исчезают. Общение в соцсетях, наверное, потому так и стало популярно, что его можно в любой момент оборвать. Причём, иногда на самом интересном месте. Такое общение сродни асфальту на наших улицах – все им пользуются, широко, ровно, плоско и ненадолго, так, сходить прогуляться немножко. Теперь-то я знаю, что жизнь тоже можно в любой момент прервать. И тоже – на самом интересном месте.

Иногда, мне даже казалось, что я жил не по своей воле, а больше по желанию родственников. Им всегда что-то от меня было нужно. Даже, когда мне самому это совсем не было нужно…Нужно было, чтобы я закончил школу, а потом и Универ. Хотя школа у меня была такая, что никакую теорию Дарвина там преподавать было не нужно. Межвидовая борьба и происхождение от обезьян были совершенно очевидны. Универ тоже скорее удивлял, чем радовал. От всего этого во мне накапливалась какая-то латентная истерика протеста и появлялось депрессия, от которой хотелось запереться дома. Но депрессия – это когда хочется домой, а ты уже дома. В итоге мне уже не хотелось менять мир, и даже не хотелось построить какой-то свой, основанный на понимании между людьми, альтруизме, доброте, юморе и взаимовыручке. «Как же хорошо, что я вырос. И мне уже не надо вставать в школу в восемь утра» – думал я, вставая на работу в семь утра и боясь опоздать. Накопились по жизни уже и некоторые плохие воспоминания, но память, как у всех, старалась стереть их, чтобы потом не оцарапаться обо что-то страшное.

Я не любил толстых, и не хотел видеть себя таким в зеркале. Поэтому, чтобы не покупать новое, иногда приходилось ходить в спортзал. Но разглядывание тамошних интересных женских форм мне тоже быстро надоедало, тем более, что некоторые из этих женских форм отнюдь не возражали против разглядывания их в моей домашней обстановке. Ну и слюна никогда не лилась у меня от этих форм по асфальту ручьём. Обходилось как-то всё без обещаний поездок на заморские курорты и одевания в дорогое, а также без покупок слишком золотого.

Я не любил петрушку, кинзу, чеснок и когда мясо пыталось застревать в зубах. Стоматологов я тоже не любил, но не потому, что больно, а потому что дорого. Не любил, когда люди не знали ни одного иностранного языка. Или, наоборот, слишком хорошо знали русский «специальный», успев где-то постигнуть всю его ароматную глубину и непредвзятость. Я называл таких «приматами», за то, что в общении они совершенно не могли обойтись без мата. Временами я любил водку и её суррогаты, но коньяк и виски любил всё-таки больше, потребляя их по-всякому: в медленном и быстром исполнении. Суббота обычно проходила у меня хорошо, пока я не понимал, что это уже и не суббота, а воскресенье. Опохмеляться тоже приходилось и медленно, и быстро, в зависимости от ситуации. Дома утром кофе готовил сам в модной кофеварке. Но он почти всегда получался так себе, среднего рода. А иногда это действительно были пять минут горячего счастья и можно было снова собираться жить дальше. Поэтому я любил хорошие книги и не любил плохие фильмы. Сам иногда порывался что-нибудь написать.

Дома я удерживал своё внимание на обычных вещах: на телевизоре, когда в нём шевелился наш незатейливый футбол, или какой-нибудь американский блокбастер пытался поразить меня спецэффектами, на еде, когда мне её кто-нибудь вкусно готовил, на сексе, если он был. Но деньги и женщины с трудом удерживались в моих руках. Женщин я называл «организмами», а деньги «бабками». А самих бабок называл старухами. Так почему-то привязалось к моему языку. Когда я по телефону небрежно хвастал перед кем-нибудь из приятелей, то получалось примерно следующее: «Привет. Слушай, ко тут мне вчера такой организм из Воронежа заехал! Фигуристая девочка! Переписывались в «Одноклассниках», а тут бац, и сама приехала…». Но когда этот приятель торопился называть эту девочку ёб…ной чернильницей, я всегда активно протестовал.

Собак я не боялся, дворовых иногда подкармливал, но в доме никогда не держал. Сам чувствовал себя иногда последней собакой и скотиной, а иногда даже деревом у подъезда в состоянии подпития. Детей и других домашних животных так и не завёл. Наверное, мне пока хватало «организмов». А было уже за далеко двадцать, совсем близко к тридцати… Вот у соседа по лестничной клетке была собака, достаточно милая молодая боксёрка, но мне её было жалко. Сосед был такой, что совсем не собирался завязывать с матом и бороться вместе со мной за культуру речи. Поэтому его собака думала, что «бл…ть» – это такая команда. После неё она всегда садилась, поджимала хвост, и виновато опускала голову. Впрочем мне было жаль эту собаку отнюдь не из-за того, что её частенько крыли матом, а из-за того, что у всех собак имелся один недостаток – они почему-то верили людям.

В общем, я был почти счастлив, не замечая этого. Будучи здоровым и во многом правильным городским человеком, который бумажки бросал только в урну, ел бутерброды с колбасой, и был каждое утро денежно напуган, но к вечеру обычно успокаивался, пообщавшись с такими же, как сам, которые жили только на основании собственного СНИЛС и некоторых других почти предпенсионных документов.

Я искренне ненавидел городской транспорт вообще и метро в частности, за то, что это далеко, глубоко и неправильно, особенно когда приходилось всё время стоять в вагоне, периодически цепляясь за потные поручни из нержавейки. И хотя в своё время была возможность сэкономить на собственное средство передвижения, пересилило пристрастие к удовольствиям. Не слишком сомнительным, но и не слишком бесспорным. Покуривал иногда травку и спайсы, погуливал с женщинами, у которых после утренней давки в транспорте остатки помады оставались на губах и стрелки не размазывались по лицу, а после этого ещё и оставалось желание примерять голову нового мужчины к своей подушке.

Иногда я даже чувствовал себя честным и порядочным человеком. А что? Не привлекался, не судился и никому особенно не завидовал. И мне пока нравилось жить в образе шалопая и повесы. А тут такое!.. За что?.. Ну подшутил я один раз над собакой, решив приколоться, стоя в небольшой очереди в пункте выдачи Озон. В ногах у всех, кто стоял в очереди, нервно тёрлась небольшая декоративная собачка. Я вдруг и сказал красивой девушке, у которой в руках был поводок: «Скажите, вы её здесь, на Озоне заказывали, да?» Девушка обернулась и тоже схохмила, улыбнувшись мне: «Да, здесь. Но я присматриваюсь пока. Наверное, возврат сделаю…» Жаль, приятное знакомство так и не состоялось. Получив что-то из косметики, девушка потом быстро ушла вместе с собачкой, так и не дождавшись меня.

– СОБАКА! СОБАКА! СОБАКА ты сутулая! – Почему сутулая? Господи, да разве этот вопрос меня в такой момент должен был волновать?.. Наверное, я был в том же состоянии, что и молодая учительница русского языка,однажды прыгнувшая с парашютом. Она была потрясена, удивлена, крайне обескуражена, но вслух кричала по-другому.

И тут меня в первый раз пронзила дурацкая мысль о том, что, может быть, кто-то Верхний, ближе к самому Верховному, там, где-то на недостижимом для простого смертного небесном Верху, распорядился прекратить моё человеческое существование, посчитав его в корне ошибочным, нелепым и не оправданным ни с какой точки зрения, одновременно, предоставив мне возможность оправдаться в некоей собачьей жизни. Такая игра в предложенные обстоятельства. Или это не игра вовсе?..

Кто знает? Может быть… Но уж очень всё это не было похоже на сон. Хотя, можно попытаться ещё раз проснуться… Только одна богохульная мысль: почему так неожиданно? И один ли я такой, с кем случилась такая х…йня, которая кое-где называется метаморфозой?

Тем временем, улица жила своей жизнью. Жизнью маленькой деревни большого города. И появление здесь чужака не могло пройти незамеченным. Неизбежный интерес проявили обе стороны моего внутреннего конфликта.

В поле недоверчивого зрения и моего нового обоняния появились две новые персоны. С одной стороны ко мне уже приближался охранник близлежащего фитнес-центра с резиновой дубинкой и очевидными дубино-резиновыми намерениями. А с другой стороны – видимо, дежуривший на этой территории, дворовый пёс довольно больших размеров – с явным любопытством наблюдавший со стороны за непонятно откуда взявшейся собачьей личностью.

И я понял: вот он, момент истины. Момент моего выбора!

2. Они

Я выбрал… кого вы думаете? Ну, конечно, собак. Скорее из чувства соответствия своему новому образу уличного кобеля и любопытства, чем из страха полной невозможности оправдаться за свой непрезентабельный вид перед резино-дубиновым охранником. А охранник, увидев в поле своего зрения сразу двух больших собак, остановился и задумчиво потеребил все свои резиновые изделия, включая некоторые извилины в голове, и решил, что ему лучше сейчас не связываться с этими нечеловеческими существами.

Понимал ли я, что делаю? Думаю, да! Хотел какой-то иной жизни – ну вот, получите, распишитесь… Только вот что непонятно: каким разумом принималось это решение. Ещё человеческим? Или уже собачьим? Сие осталось неизвестным…

Подойдя ко мне на близкое расстояние, дворовый пёс сначала внимательно посмотрел прямо в глаза. Затем, видимо, считав с них всю необходимую для него информацию, обнюхал меня всего, не исключая и заднюю часть моего собачьего достоинства. Я напрягся, и ждал, что же будет дальше…

После короткой процедуры знакомства мне кивнули собачьей головой куда-то в сторону. И мои, не совсем ещё собачьи, мозги поняли, что нужно будет идти за новым знакомым, куда бы он меня ни привёл. Очень скоро оказалось, что такие же, как он дворняги, жили под ближайшим мостом через железнодорожные пути, куда я и был сопровождён своим четвероногим спутником в целости и сохранности и даже в некой первой свежести.

Так началась моя другая жизнь.

Наверное, сначала мне было просто интересно. Или я решил поиграть «в собаку», в тайне надеясь, что это «недоразумение» скоро закончится, и ко мне вернётся моя привычная человеческая жизнь. Нет, квадробером я никогда не был… И почему-то особого страха я не чувствовал. Да, было много ощущений. И совсем мало пониманий, требующих многих объяснений для того, чтобы начать доверять этим новым чудовищным ощущениям. Но кто сказал, что мы находимся в нормальности? Ну кто бы мне тогда сказал, что завтра у меня нет, вчера проёб…но, а сегодня имеем то, что есть.

К растворённому в ушах гулу присоединилось сдержанное удивление от того, что я вижу траву и деревья так, как это видит перепивший херши дальтоник, будто это инопланетные растения из фантастических фильмов. Всё, что в человеческой жизни для меня было зелёным, стало теперь серо-голубым! И жёлтого тоже было до хрена. Это во-первых. Во-вторых, меня слегка покачивало из стороны в сторону при каждом шаге. Было ясно, что я умею ходить пока только вперёд. И хорошо, что у меня явно ощущались четыре точки опоры. При двух – я бы точно упал.

Мой провожатый тоскливо озирался на мои судорожные попытки передвигаться по-собачьи и, наконец, не выдержав, издал какой-то глубокий гортанный звук.

– Торопит, наверное, – подумал я и попытался что-то ответить. К своему удивлению, я понял, что тоже издал какой-то гортанный звук. Причём не на выдохе, а на вдохе! Звук был сильный и глубокий. – Вот это да!

Провожатый насторожился и замер. Он не понял, что я «сказал». Честно говоря, я и сам не понял. Но уже следующими моими звуками, а также движениями головы и ушей, он, видимо, остался вполне удовлетворён. На удивление быстро я осваивался в своём новом собачьем образе, так и не успев опохмелиться или опомниться.

– Господи! Кто я?.. Если собака, то почему у меня не отключилось человеческое сознание?.. Если человек, то почему я нахожусь внутри собаки и могу понимать, что они «говорят»?– Чё это со мной? Прямо какое-то булгаковское «собачье сердце», только вывернутое наизнанку. Ну, Булгаков, удружил! Привет Воланду!..

Или, может быть, чей-то собачий разум по обмену с моим оказался сейчас где-то в моём человеческом теле и буквально «сходит с ума» уже в какой-нибудь психушке, пытаясь притворно лаять человеческим голосом. Может быть, мы с этой собакой просто оказались в какой-то момент этой случайно текущей жизни рядом, будучи спящими в полной отключке, и сознание вернулось не в те головы внезапно проснувшихся?.. А может быть, я всегда был собакой?.. Бегал у кого-то щеночком, грыз обувь и закусывал деревянными стульями. А потом вырос и стал цитировать Ницше… Да ну, бред. Или мне просто отшибло память?.. Может, я только воображаю, что когда-то был человеком?..