Вспышки

В телефоне раздался громкий щелчок, и я в ярости кинулась прямо в подъезд, не разбирая ни количества ступеней пригласительного марша, ни нумерации квартир. Взлетев вихрем на второй этаж, я открыла знакомую серую дверь и ураганом промчалась на кухню, проклиная Ирку и ее предков до десятого колена, прах ее предков и гены ее потомков. В темноте гремел на всю квартиру воинственный храп Геры. Делать было нечего – снова Ирка надула меня с чувственным восторгом. Открыв в негодовании дверцу, я устремила испепеляющий взгляд в недра светящегося холодильника. Взору моему предстал скудный набор джентльмена: старая обветренная кость доисторического ящера и овощная смесь в банке, покрывшаяся заплесневелой коркой. Опешив от крамольной, побивающей все рекорды и достижения прошлого наглости со стороны Ирки, я вновь ощутила внутри своего сердца воинственный мятеж.

– Так вот шиш тебе с маслом, ушлая тварь! В магазин меня теперь поганой метлой не загонишь. Свои собственные бабки тратить на твою новосельную причуду! Не обломится, крыса! Знаю я тебя, крашеную бестию, ты потом ни рубля не вернешь ведь, ни копеечки чалой. Глазками будешь хлопать, как бабка в маразме! Не бывать моему униженному падению. Что подкинула мне, то и выгорит! Жрать тебе и твоим гостям суп с голой костью, пусть подавятся! Мне плевать!

И я поскребла по сусекам, нашла набор старых специй и твердую соль, пропитанную напластованием лет, и принялась с подлинным азартом графа Монте-Кристо за дело. Через час суп был готов, точнее, не суп, а бурда, чадившая сомнительным духом. Потирая мятежные руки и искренне удивляясь жеребячьему храпу Геры, я сладострастно приговаривала:

– Получи, фашист, гранату! Век будешь помнить свою мерзкую выходку с лучшей подругой. Больше не посмеешь в такой абсурд втянуть, в дремучую подлость! А этот идиот в спальне даже от вони заветренной костомары не проснулся! Небось, еще и сны видит о колбасном отделе, облизывается. Кот драный! Скажите тоже, сам от горшка два вершка, а храпит, как огромный бульдозер. Откуда только сила взялась? Не смотри, что мал, раскатываться громом мастак! Чудо, да и только! Как его только Ирка терпит? Наверное, это у них взаимное. И она змея подколодная, и он храпун голосистый. Два сапога пара! Муж и жена – одна сатана. Вот и серы вам в дом нагоню, нюхайте в четыре ноздри и любитесь! Даже тост вам подниму за исправную вентиляцию!

Поток малодушного сознания прервал очередной звонок Ирки. Вглядываясь в светящийся экран телефона, я кровожадно посмеивалась, томя любимую подругу ожиданием:

– Звони, звони, стерва. Суп от этого вкуснее не станет, магазин на районе выручку не сделает. Знаю я, что ты задумала. Мол, запаздываю, сиротина скорбная, выкрутись сама, милочка. Да вот кукиш тебе в рыло, я сама не лыком шита. Изучила твои повадки за долгие годы совместного прозябания! Меня не натянуть, не выпотрошить! Я тебе не индюшка невинная!

Выждав положенное количество звонков, я наконец с гордой миной приняла вызов. Сладкий вкус изысканный мести нарушил крик Ирки:

– Марусь, ну коня твоего за ногу, псину за косматую холку. Ты где?

– В смысле «где»? В кухне, где отбываю повинность. В былые времена подобные отношения назывались «рабовладельческий строй», а нынче ты возвела их в ранг добровольного служения. Суп уже сварила, тебя жду.

– Какой «суп»? Кого ждешь? Совсем ополоумела?

– Эй-эй, попридержи коней. Я здесь батрачу на благих началах, а меня же еще и попрекают. Совесть у тебя есть или продала в Дубаях за три копейки?

– Марусечка, что с тобой происходит? Ты хорошо себя чувствуешь? Я уже давно дома, а тебя и в помине нет. Герка проснулся, на меня зенки таращит. Гости скоро придут, а на столе шаром покати.

Сбивчивую скороговорку Иры внезапно прервал горловой всхрап из соседней комнаты. После пары продолжительных причмокиваний заскрипели пружины, последовало кряхтение, и неведомое тело вновь погрузилось в омут рокочущих фанфар. Словно и не человек там спал, за перегородкой, а хищное животное, задравшее зайца.

Мозг озарился догадкой, вспыхнул просветлением. До меня вдруг отчетливо дошло, что я в чужой квартире уже тусуюсь часа полтора. Перепутала, вероятно, секцию дома. И спит там вовсе не Гера, а чужой мужик. Я быстро выключила плиту и тихонечко, на цыпочках, как незримый эльф, выпорхнула их квартиры. Легкости моей поступи в этот момент позавидовали бы даже прима-балерины Большого театра. До подруги я все же дошла, следуя ее четким указаниям по телефону. Мы еще долго втроем смеялись над нелепой ситуацией. За час мы успели сварганить легкие закуски, настрогать бутербродов, поставить мясо и картофель в духовку. Застолье было спасено. Хозяин квартиры разошелся в очередной раз, втайне гордясь воспоминаниями о первом удачном ораторском искусстве. Подняв первую рюмку за столом, Гера вдруг раскатился дробным смехом. Он схватился за край стола и произнес неожиданный тост, сверкая хитрыми глазками и лукаво подмигивая собравшимся гостям:

– Нет, вы только на миг представьте себе эмоции того мужика, когда он проснется, отольет и забредет ненароком на собственную кухню чайник поставить. А там его приветствует кастрюля свежесваренного супа собственной персоной! Сущий сюрреализм, товарищи! Так выпьем же за то, чтобы и в нашей жизни случались подобные чудеса, неизменно привлекающие нас в собственный дом. Новый дом, новая кастрюля борща, новая страница истории! Ведь как говаривал старина Сенека (а он был далеко не дурак, надо заметить, недаром в горячей ванне не просто отдал концы, а обрызгал предварительно кипятком рабов своих): «Новизна восхищает часто больше, чем величие».

Новый год

Давно хочу признаться, да все как-то совестно. С каждым годом стирается ощущение праздника. То самое светлое ощущение, которое заставляло замирать в предчувствии чудес. Помню, держишь шарик стеклянный на детской ладошке, приближаешь близко-близко к глазам, и кажется, что внутри этой сияющей игрушки спрятана целая галактика, цивилизация, тайный мир, полный приключений и смыслов. Иногда даже мечталось, что и правда под гладкой поверхностью что-то шумит, пляшет, ликует, хранит свои секреты для посвященных в мистерию участников бала вселенского значения. Да уж, поистине раньше Новый год был чем-то волшебным. Да что там раньше, даже два года назад предвкушение чего-то нового, подготовка, поздравления, приятная суета. Все эти обыденные, но такие милые сердцу мелочи грели и наполняли счастьем. И что же сейчас? Песья доля, блошиный дерматит! Сегодня тридцатое декабря – это полная растерянность и желание проспать, как мудрый медведь в берлоге, всю новогоднюю ночь, забыться, притвориться, что ее попросту не было. Сосать лапу с безмятежным храпом и ждать ликующей весны. Все больше хочу вспомнить, как делать себя счастливой. Как уметь снова чувствовать, наслаждаться, парить. Стукнул сорокет, и истаяли чары бытия как прошлогодний снег. Детей нет, смысл этого бесовского ритуала тоже погас, растворился в сонном равнодушии.

А люди, самые обычные люди, к которым вроде уже всей душой притерлась и смирилась с их удручающими недостатками, словно сатанеют в ожидании сего события мирового масштаба. Сразу становятся и генералами, убеленными сединами, и гениальными полководцами, и балеринами с отменной растяжкой. Иначе ведь как дотянуться до люстры, покрытой годовой пылью? Никак! Вот и тянут батманы до скрежета зубовного. Как же я ненавижу новогоднюю уборку! Сколько ругани и скандалов, сколько разбитых сердец и разведенных партнеров! Сколько пенделей и лещей разлетается в предновогодней суете, сколько вскриков и проклятий доносится из открытых окон! Так и я в этом году решила слегка прибраться в последний день старого года. Чисто символически прибраться, не генералить до кровавых мозолей. Время ведь бесценно, как ни крути. Лучше по набережной пройтись, освещенной новогодним сиянием, да поразмыслить над уходящими, тающими часами. Да где там! Юрка мой словно восстал из ада в ответ на подобную дерзость. Обычно это тихий, спокойный, уступчивый парень. А здесь словно с цепи сорвался. Сначала я не учуяла подвоха, когда деликатно попросила его быстренько помыть полы, пока я схожу за продуктами в ближайший магазин. Вернулась домой, открываю входную дверь и вижу такую композицию а-ля натюрель. Юра в позе каракатицы с хроническим радикулитом надраивает кафель. Надраивает с остервенением и надрывом, как истинный герой трагедии Шекспира. Ну, думаю, пусть побредует по тихой грусти, недолго бравурному маршу греметь, скоро сдуется. Сама тихо проскользнула на кухню и делаю вид, что ничего не замечаю, ничего не слышу, никому не скажу. Слилась с безмолвной шторой, изображаю из себя незримого духа. А сама молюсь, чтобы Юрка не подвязал меня к своей спонтанной придури. Да не тут-то было! Дальше только хуже! Закусив удила с пеной на устах, мой парень ввязался в генералку, как боевой конь на плацу. Срывался, бесновался, бил копытом, меня готовить не пускал, пока все не перемоет. Мало того, злился и брюзжал, почему мне все равно. Уж лучше бы мы праздновали с кучей говна вместо елки, но вместе над этим смеялись, чем в чистоте, но нервные, напряженные и ненавидящие друг друга как заклятые враги.

С родственниками – вообще гиблое дело, полный швах. Отношения с близкими у меня в обычные дни вполне хорошие и теплые, но любая попытка встретить Новый год с ними превращается либо в тоску зеленую, когда тянет повеситься на ближайшей гирлянде, либо в малобюджетную драму, либо в нелепую голливудскую комедию. Родители почти всю ночь наяривают телевизионные концерты, яростно комментируя законсервированных годами звезд отечественной эстрады. Ведь что нужно нашему народу? Скажем честно и дружно, в большинстве своем, нужно два притопа – три прихлопа с примитивным текстом и простыми двумя нотами. Чтобы не думать особо и отвлечься от серых будней. Тем более на новогодних огоньках, где под рюмашку все сойдет. Старые шлягеры вперемешку с какими-то фриками-мутантами, беснующимися из-года в год на прибыльных шабашах. Лапа моет лапу, хвост притерся к хвосту. Бесстыдное хрючево, поросячий блуд. Ведь свинья – она и в Африке свинья, хоть леденец будет во рту сосать – арию от нее не жди. Так надоели эти слащавые морды певцов, вся эта одиозная мафия прихлебателей. Сброд этот портит настроение визгом и треском, приводит в полнейшее уныние. Даже Жан-Поль Сартр в гробу перевернулся и десять раз пожалел, что написал «Тошноту» раньше срока, не дождался основной музы.

Торжество пламенной дичи внезапно нарушает дядя, который два года не пил и вдруг развязал Гордиев узел. Еще до боя курантов он с победоносным хлюпаньем падает мордой в салат. Именно мордой, а не лицом, ибо рожа его вполне заурядна в трезвом виде, но с каждым опрокинутым бокалом приобретает дикую разнузданность. Супруга его, пронюхав удобный момент, тут же ловким движением натягивает на себя шубу и ровно за тридцать минут до полуночи драпает с подругами за город, подальше от опротивевшего суженого-в салат мордой ряженого. Про детей и племянников вообще молчу: прыгают бодрыми козликами, кидаются мандаринами и всегда мимо цели, норовят подсунуть бенгальский огонь зазевавшемуся гостю за шиворот. Даже хомяк и тот пострадал во имя новогодней суеты и был премирован наперстком коньяка прямо в зубы. Не знаю, что за проклятие именно этой ночи, но проверено неоднократно – нет счастья, нет гармонии и нет спокойствия в этой вакханалии тотального безумия.

На следующий день тянет только свернуться калачиком в кровати и послать всех к чертовой бабушке. Но тут новая беда! Приехали мои друзья из очередной поездки в Питер. И началось: парадная, шаверма, греча с курой, поребрик, херебрик и прочее претенциозное слововоблудие. Не подумайте, что я ною, но каждая наша гулянка неизбежно заканчивается ссорой, потому что: «Ой, знала бы ты, какие они там интеллигенты, как там красиво, не то, что тут, в нашем задрипанном Мухосранске. Они бы с нами на одном поле срать не сели, да никогда не покажут. Белая кость!», – и так далее, и тому подобное. И каждый раз, выкатывая глаза в избытке алкоголической истомы, со вздохом кручинятся: «Ой, а там, а вот там. Питер… Питер… Дааа, мы в Питере были… Питер…». Да драный свитер! Всю душу изъели своим надрывным, раболепным восторгом.

Наконец наступает долгожданный второй день нового года. Юрка уехал в командировку, я в парящей нирване возлегаю на диване. Мысли мои бродят бесцельно и спокойно, как легкий ветерок над поверхностью озера. Понятно, никого уже не жду, выдыхаю с облегчением заслуженного ветерана после войны. И тут звонок в дверь. Открываю – на пороге соседка с двумя тортиками и бутылкой шампанского. Она улыбается в состоянии легкого подшофе и невнятно лепечет: «Это самое, ик, пардоньте, пожалуйста. Я так устала от своего мужа. Заел паразит! По бабам сбегался, козел беспутный! Сил нет уже! Давай отмечать! Зальем грусть-кручину». Я в шоке, не знаю, что ответить, но она уже бодро вломилась в дверь, налегая грудью на мою слабину, водрузилась со скрипом на диван и начала рассказывать все тончайшие подробности своей семейной жизни, не гнушаясь даже интимных. В итоге вечер прошел за обсуждением ее проблем насущных и поеданием тортиков. Зажор случился знатный, продолжительный. С тех пор каждый раз, когда слышу звонок в дверь, съеживаюсь, тихо затаиваюсь и думаю: «Только бы не она!». Привила мне синдром самозванца в собственном доме.

На следующий день вечером пришла с работы без сил. Планировала выспаться за всю испытанную боль, а тут компания под окнами выпивает, со всеми соответствующими звуками. Я вдруг остервенела. Нервы прорвались с треском и сдали, и я в отчаянии постучала шваброй в окно. Это помогло ровно на две минуты. Дальше пьяный ор стал нарастать с усиленной мощью и раскатистыми серенадами. Мартовские коты, зуб даю, не столь талантливы в своем творчестве. Терпела я, терпела, да делать нечего – надо готовиться ко сну. Время близится к глубокой ночи. Голова квадратная и раскалывается от перипетий судьбы, перед глазами сонный дурман. Накрутила себя до такой степени, что, ударив в очередной раз кулаком по окну, разбила стекло. Я в шоке, буяны на улице остолбенели в уважительном почтении. Но угрозу тут же осознали – дело ведь нешуточное. С женщиной в гневе куражиться – дело гиблое, неблагодарное. Все моментально ретировались, словно растворились в ночном беспамятстве. Осколками порезала руку. Сижу на кухне, забинтовываю рану, а за окном тишина. Сна нет ни в одном глазу, попала на деньги за окно, а можно было просто вызвать милицию. Неадекватная, однако, что тут скажешь. С Новым годом, дорогие друзья!

Завидный аппетит

Лена Курочкина, сколько она себя помнила, всегда любила вкусно поесть. Родилась она здоровой малышкой, с крепкими легкими и пронзительным криком. Но стоило оглушенным родителям поднести к ее рту бутылочку со смесью – Лена тут же затихала с выражением блаженства в глазах. Требовала еду она всегда и повсюду, с самого первого момента появления на свет. Не спасала ни соска-пустышка, ни погремушки, звонко звенящие над прожорливым младенцем. Лена и желание поесть были неразлучны. Первым делом она съела красоту своей матери, словно уже в чреве являла собой ненасытный эмбрион, высасывающий все соки из тела беременной женщины. Хрупкое и воздушное создание до родов, с идеальным цветом кожи и спокойными нервами куда-то испарилось. Вместо нее явилась миру измученная тень с запавшими глазницами, лопнувшими сосудами, набрякшими венами. Мать исхудала до крайности и посерела от бессонных ночей и непрекращающегося крика ребенка, постоянно требующего кормления. Лена просто выжрала прелесть и здоровье своей первой кормилицы, высосала ее груди до основания и с победоносным видом уставилась на отца. Он тоже недолго пребывал в сытом блаженстве. Дочь росла, требовала новых порций еды, холодильник пустел. Последний таракан и тот повесился в пустом кармане отца. Но чадо было ненасытно и настойчиво. Если просьбы ее не удовлетворялись, то Лена сжимала в пухлом кулачке ближайшие предметы и кидалась ими, а со временем, скажу больше, начала побивать всех членов семьи. Сил порой просто не хватало, тем более терпения. Это был какой-то сатаненок в подгузнике. Бесконечные кормления превратили будни родителей в дни сурка. Нервы и финансы были обесточены поразительным аппетитом растущего дитяти. Однажды отец не выдержал и плотно запеленал беснующееся чадо, а в рот воткнул кляп. Спасло положение это ровно на десять минут. Лена с яростью сжевала кляп и разразилась поистине дьявольским ором, словно возопили все трубы иерихонские. Такова была наша Леночка! Съела она и весь скотный двор бабушек и дедушек, съела и чудом сохранившийся урожай на приусадебном участке, съела и сладкие подарки первых неосведомленных ухажеров. Немного позже, познав всю глубинную силу природного дара Лены, пылкие воздыхатели испарялись в тумане избавления.

В возрасте семнадцати лет родители отправили прожорливое создание учиться в столицу, и наконец-то выдохнули с облегчением. Они вознесли пламенную хвалу Всевышнему и сели спокойно ужинать, не опасаясь за украденную котлету с тарелки в момент зазевавшихся чувств. Леночка, конечно, совершала раз в две недели набеги домой, выедала накопленный провиант, тащила нагруженные продуктами сумки в поезд и общежитие, но все это было лишь искрой мировой революции, испытанной родителями прежде. Отец с облегчением махал рукой вслед уходящему поезду и тихо приговаривал стоящей рядом супруге:

– Все, Сонечка, можешь выдыхать. Саранча уже пробежала.

Сумок хватало ровно на два дня. Деньги заканчивались уже к выходным. Опустошив запасы всех ближайших соседей, Лена глубоко задумалась. В животе урчало, разбитый желудок требовал привычного ритуального жертвоприношения. Поглядывая с вожделением на костлявые ключицы соседки по комнате и представляя свежее заливное, Леночка побивала себя по рукам за крамольные мысли. Но думы думами, а действовать как-то надо. Не помирать же с голодухи в конце концов. Ситуацию неожиданно разрядил однокурсник Петр, тайно питавший нежные чувства к Лене. Он искренне восхищался здоровым аппетитом одногруппницы и ее алчным блеском в глазах. Наивный Петр, не обладавший широтой познания в области психологии женского пола, мыслил весьма тривиально:

– Ишь, как глаза на меня таращит. Сущая бестия, фемка с фатальным огоньком! Так и норовит съесть. Сразу видно, баба-секси, ненасытная, готова кувыркаться до утра без передыху!

Не думал – не гадал наш Петруччо, что нравится Лене в нем вовсе не томная выразительность очей и не огненные речи в момент легкого подпития. Отнюдь нет, Лену в нем привлекала исключительно мясная холка. Был Петр мужчиной откормленным, с тройным подбородочком, с намечавшимся выпуклым брюшком. Холка его так и манила замечтавшуюся поборницу чревоугодия. Глядя на нее, Лена представляла сочную буженину и искренне умилялась. Глаза ее в этот момент подергивались лаком. Петр даже не догадывался о сомнительных фантазиях дамы сердца. Может, это и к лучшему. Войдя в комнату, кавалер провозгласил, нервно суетясь:

– Привет, девчонки. Может, поужинаем вместе, а то я совсем поизносился. Стипендия еще не скоро, а пожрать тянет. Угостите соседа по старой дружбе.

Лена злобно фыркнула в сторону обнаглевшего пищевого конкурента.

– Шел бы ты лесом. Сами голодные вторые сутки. Если хочешь нашей смерти – на, режь, подлец, а еды тебе не видать, как своих ушей. Даже если была бы – не отдали бы своего во веки вечные. Бились бы до последней капли крови за драгоценные харчи.

– А ты меня поцелуй, а я тебе ужин приготовлю. Я ведь знаешь каков? Могу из говна пулю сделать! Пальчики оближешь!

Ленка с подозрением покосилась на соседа. Осознав, что тот вовсе не шутит и не играет чувствами, обмякла в предвкушении праздника.

– Ну, если не врешь, как сивый мерин, быть посему. Принесешь ужин – рассчитаюсь строго по букве закона.

Петр проскользнул ужом за дверь. Вскоре из соседней комнаты раздалось озорное шкворчание жареной картошки, и пошел дивный аромат, напомнивший о тех временах, когда человечество пребывало в неге непознанного знания. Петька вернулся гордым фатом, залихватски закинув конец фартука на сгиб локтя. В руках его находилась раскаленная сковорода с манной небесной, источавшей благоуханный пар.

– Ну, что я вам говорил? Почти шеф-повар! Представляю вам новое блюдо в духе маститых «Мишленов» – жареная картоха с маринованными опятами. Снискало сие блюдо великую славу среди гурманов всего мира! Наслаждайтесь и трепещите перед моим высшим даром возрождать кулинарное искусство в юдоли голодной скорби!

Картошка была съедена молниеносно, повар получил обещанную награду со щедрыми чаевыми, ибо это была любовь с первого взгляда. Через три дня съестные запасы Петра иссякли, внезапно вспыхнувшее чувство со стороны Лены тоже погасло. Петька осознал опасность ускользающей красоты и начал виртуозно красть продукты в ближайшем магазине, дабы подкинуть дровишек в затухающий огонь страсти. Так Лена довольно длительное время наслаждалась нежнейшим зефиром, кольцами копченой колбасы, свежеиспеченными булочками, надежно спрятанными в карманах внутри широкой куртки Петра. С каждым новым днем и съеденным куском любовь Лены разгоралась все ярче. Петр из рядового мамкиного сынка превратился в ее глазах в героя авантюрного романа, принца на упитанном коне. На том самом коне, из которого позже сделали «Московскую колбасу», поражающую богатством вкуса. Закончился роман молниеносно, так же, как и начался. Хозяин магазина, обескураженный ежемесячными недоимками, поначалу списывал утраты на зазевавшихся кассиров. Когда те стали массово увольняться из-за вопиющей несправедливости, он наконец-то поставил камеру. Петр спалился. Любовь ушла, помидоры завяли. Леночка вновь осталась наедине с пустым холодильником. Все хорошее когда-нибудь заканчивается, как гласит народная мудрость. Даже мороженое, если его не слизать незамедлительно, имеет коварную привычку таять. Леночка так и не отнесла Петру сухари, она съела их сама с легкомысленным хрустом.

Когда закончилась первая любовь, Лена открыла для себя новую вселенную одноразовых свиданий. Ходила она на встречи с потенциальными кавалерами исключительно ради того, чтобы пожрать от пуза. Она не была динамо-тарелочницей в привычном понимании этого слова. Просто любила сытно поесть в соответствующих заведениях. Подружки не всегда могут составить компанию на подобном дорогостоящем мероприятии, да и деньжат у студенток обычно с гулькин нос. А тут каждый раз новый благодетель: что ни вечер, то развлечение и благословенный зажор. Лена считала, что весьма любопытно наблюдать за мужчинами от стадии знакомства с меню до вопроса об оплате. Многие наивно полагали перед рандеву, что девушка может быть сыта салатиком и соком… Но не такова была Леночка! Сначала она с вежливой миной предлагала до заказа блюд раздельный счет. Почти все жертвы пиршества по-джентльменски делали широкий жест с пламенным отрицанием подобного оскорбительного предложения. Они пафосно декламировали: «Заказывай, я плачу. Что я, не мужик что ли, а тряпка позорная? Оставь свои западные наклонности, чай, не в Европе». А потом, по мере озвучивания заказа официанту, на лицах опрометчивых добытчиков мамонта вырисовывалось сначала недоверие, после удивление, потом испуг, а в финале – отчаяние. При расчете Лена опять же коварно предлагала заплатить за себя. Но заднюю никто не включал, галантная совесть не позволяла. Первое слово, как известно, дороже второго, а мужчины редко грешат признанием собственной слабости. Кавалеры выжимали из себя имитацию обиды, в глубине души проклиная обжору, били пяткой в грудь, что, мол, «Я обеднею что ли, за даму сердца заплатить, за обычный провиант, за банальный антрекот?», но тихо страдали. После сытного ужина пара вальяжно прогуливалась при свете фонарей. При расставании Лена всегда просила очередного кормильца набирать ее в любое удобное время, но почти никто не перезванивал, а если и появлялся, то неизменно жаловался на полную неспособность выйти на свидание из-за зубной боли, радикулита, смерти кота. Леночка не волновалась и не тосковала по этому поводу. Кто знает, что мужчин в городе бесконечно много, тот всегда вооружен. Тарелочницы в целом действуют словно мастера иллюзий: они создают видимость интереса на первом свидании. Вы словно становитесь жертвой энергетического вампира и попадаете в лабиринт гендерных и социальных ролей. Освоив эту хитроумную схему, Лена премило годами потрошила одноразовых поклонников. А они все несли ей ритуальные жертвоприношения, словно ненасытному божеству чревоугодия. Все лики кавалеров были однотипны в испуганной оторопи, мелькали стройными рядами павших мучеников. И когда Лена очередной раз попала по приглашению в сияющий ресторан, то, инстинктивно оценивая высокую платежеспособность спутника (а глаз у нее был заточен остро как бритва), уверенным жирным пальчиком бодро выбрала белые трюфели, мраморную говядину, белужью икру, омлет с лобстером, рыбу фугу. Полирнула она сие великолепие шоколадным пудингом «Фаберже». Съела Леночка всю быстро и с довольным урчанием, в глубине души опасаясь за сердечный ритм партнера по столу. Тот же оставался подозрительно бодр и спокоен, с любопытством наблюдая за разгулом ненасытности. Вечер закончился без сюрпризов. Кавалер расплатился без вздоха и упрека, вежливо проводил еле передвигавшуюся Елену до дома. Интимные поползновения также не были замечены в тот знаковый вечер. Надо отметить, что даже привыкшая к обильному зажору Леночка не вполне рассчитала свои силы в потоке экзотического хоровода блюд. Ее душила тяжесть в желудке, в животе что-то странно бурлило и напевало арии басом. Наскоро распростившись с кулинарным филантропом, Лена рухнула на диван и не могла подняться до самого утра. Даже сон был прерывистый, насыщенный кошмарами и химерами. Такого прежде за Леночкой не водилось.