Прогулки по времени

Зима убегала в горы. Первые капли света золотистыми сладкими слезинками просачивались сверху сквозь кроны. В вышине нежно, радостно и отчаянно воспели хвалу Солнцу Божьему весенние птицы. Скоро там, внизу, сёла начнут просыпаться к делам нового дня…

Издали послышался негромкий ритмичный перестук, будто деревянные шарики катились по камням… Я зачем-то обернулась назад – и удивлённо замерла: длинный тёмный силуэт – всадник на коне – спускался в ущелье по склону противоположной горы.

Но… тут ведь никто не должен находиться в этот час?! Жреческие ритуалы от века полагается проводить втайне, вдали от чужих любопытных взоров. – И, словно рыбку на крючке, рванул изнутри, перевернул, вспорол и открыл все мои внутренности страх…

«Куоьрам!!! Куоьрам!!!» – в полную мощность сигналила каждая клеточка моего тела.

Меня накрыла и сдавила волна безысходной тупой боли… И убежать-то невозможно. Стою, трепещу, глотаю прерывисто холодный воздух, растворяюсь в нём… – а с места двинуться не могу!

Вечерами, когда я чищу котёл для варки зелий или разбираю листья и коренья, старый жрец рассказывает мне древние легенды. Я не раз слышала из его уст предания о Крылатом духе – Тамаше-ерде.

Тамаш – высокий святой, который руководит нравственностью и поступками людей, словно нитью, ведущей сквозь лабиринт жизни. Однажды он придёт к народу, чтобы раскрыть людям тайны их судеб. Смертные обращаются к Тамашу в своих нуждах и страданиях. Болящие молят его о исцелении, ибо верят, что его милосердие и сила могут обрести для них облегчение и здоровье. Несчастные ищут его покровительства и помощи, ибо в его руках способность разрешить тяжкие проблемы и направить их по пути благополучия. Но случайная встреча с ним в горах может оказаться бедой для заблудившегося путника. Знакомство с высшей силой требует смирения и благоговения, ибо сущность её не поддаётся пониманию обычных смертных. Тамаш проявляет себя перед людьми в различных обликах. Является же он им либо в облике белого тура, символизирующего его божественное величие и непоколебимость, либо – крошечного человека, сидящего на миниатюрной лошади размером с новорождённого козлёнка, что указывает на его непостижимую мудрость и скромность. Однако если Тамаш на кого-нибудь сердится, его рост может внезапно увеличиться раз в пятнадцать, словно подчёркивая мощь его гнева…

Чёрная бурка то – или всё же крылья над плечами?! Конь представился мне вдруг большим, как горная боевая башня, как три чинары, поставленные друг на друга… То марево утреннего тумана окутывает конскую морду – или зловещий дым клубится из его ноздрей?! Сейчас вот-вот из его глаз посыплются огненные искры… Это меня так колотит дрожь – или уже дрожит земля?..

Вороной замер, будто каменное изваяние, а всадник… мне показалось, что он посмотрел в мою сторону! Лица его не различить было издали.

Резкий порыв пронизывающего ветра внезапно сорвал с куста стайку листьев и кинул их мне в лицо, они запутались и повисли в прядях распущенных волос… Дыхание перехватило. Я, вмиг покрывшись холодным потом, медленно попятилась назад, в лес, отступая шаг за шагом – всё пряталась, зарывалась в колючие заросли, пока не потеряла сознание и не провалилась в густую лиловую тьму…

В чувство привёл меня Циск. Как оказалось, я была уже в нескольких шагах от нашей лесной хижины. Встревоженный кот, найдя меня, простёртую на мху под соснами, вылизывал мне лицо тёплым языком, тыкался мокрым носом, громко мяукал и расталкивал меня лапами…

Я машинально подобрала охапку трав, рассыпавшуюся при падении, обхватила родного зверя за шею и кое-как с его помощью доползла до порога избушки… наткнувшись на пронзительный взгляд жреца!

Элгур сидел на истинге с вытканными магическими узорами – и грозно на меня смотрел:

– Где долго так ходила? Отчего до солнечных лучей задержалась? Что молчишь? Не говорила ни с кем, надеюсь?

Я несколько раз молча кивнула, не в силах вымолвить слова.

Жрец рывком вскочил на ноги, подхватывая свой тисовый посох, и быстро приблизился ко мне:

– Был там кто?! Чуял я сегодня, – неладное на путях затевается…

– Ах… – я обречённо опустила голову, – да, наверное, это он и был!

– Он?!

– Ну да… Тот самый.

– О ком ты? Отвечай же. Ты мне всё должна говорить!

– Тамаш-ерда меня заметил. Он и конь были с дуб высотою. Я не знаю, что делать. Пощади меня, судьбинушка моя горькая! – Теперь я умру, да?! – и расплакалась.

* * *

Элгур, хмурясь, обложил меня козьими шкурами, – дары сознательных жертвователей, – и проделал надо мною морщинистыми руками пассы воздушного массажа, снимая напасть.

– Несомненно, на той горе был именно Тамаш, – подтвердил он, – потому ты и сознание после встречи потеряла. Подобное случается нередко, когда братья-ерды ходят по земле среди людей… Да успокойся ты, не так уж всё плохо! Крылатый дух часто путешествует по чужим странам, особенно любит бывать в Хонкар-муохк; а теперь, выходит, вернулся он домой, следит за благополучием своего народа и посылает плодородие земле. Это обещает нам хороший приплод скота и обильный урожай. Теперь только ждать, как кто-нибудь из сельчан серьёзно разболеется и подарит нам за лечение барашка, – принесём его в жертву Тамашу-ерде! А потом будем по левой лопатке гадать… И, коль такое дело, то смотри, в последнее воскресенье года – Козлиный праздник, ничего не ешь тогда и не пей, – тогда можно считать, что Тамаш твои извинения принял.

Я постепенно приходила в себя, даже осталась в живых, но на весь тот день, да и на следующий сделалась непригодной для обучения волшебным наукам. Сознание сбилось, – сказалось слишком сильное потрясение от встречи с божеством, – и я никак не могла настроиться на нужную высоту…

Жрец только головой крутил, шепча отворот от сглаза, и усердно отпаивал меня горячим сладковатым отваром:

– Вот, выпей-ка ещё!.. Что это за разговор пошёл – больше не хочу?! А духовное увечье на откате ты получить хочешь?! В таком состоянии, как ты сейчас, к практике приближаться и думать нечего. – Тьфу, да хоть заново ей основы ставить начинай – опять дыхательный режим сломала, хлопает теперь хуже, чем в кузне дырявый мех!.. Ох, не дай Циу!  – похоже, все тринадцать лет ушли под хвост коту…

Кот – лёгкий на помине – тут же повёл ухом, высоко поднял вышеупомянутый хвост и прошёлся по хижине, неся его с достоинством, будто жреческое знамя, и с удовольствием позируя зрителям… Понял Циск, что снова без него не обойтись, приблизился на мой внутренний вопль о помощи, тугим кольцом свернулся у солнечного сплетения, возложил мохнатую лапу на мои ключицы, прикрыл глаза и загудел в низком регистре, промуркивая недуги. – Особые коты рождаются на свет не для чего иного, как для поддержки нашего священного сословия. Они своё дело знают хорошо…

– Вот же неблагодарное ремесло, – продолжал, расхаживая по хижине, Элгур, – кто бы знал, какой мне ценой каждый из этих новичков достаётся; а ничего не поделаешь – Огонь требует жертв. Самый ужасный возраст!.. Соберись наконец. Что за бремя мне выпало с тобой?!

Я самым неописуемым образом путала давно знакомые базовые заклинания, пропуская и смешивая целые куски, не воспринимала смысл простейших фраз… В конце концов жрец отчаялся:

– Ну, сейчас от тебя толку, я гляжу, никакого – садись прясть лучше, как раз ритм дыхания восстановишь, пусть бури на дно улягутся.

Он бросил к моим ногам мешок:

– С кота твоего линючего эвхантхашнемеренно клочьями по всем углам лежат. Вчера вот, тебя ко времени не дождавшись, сам собрал, – перепряди, всё польза будет.

– Как, опять за веретено?! – попыталась отговориться я. – Учитель, зима давно прошла…

– Э, весной поленишься – зимой намучаешься. Запомни: кто в тёплое время шерсть не сбережёт, тот в мороз простудит ноги!

Я осторожно сдвинула увесистого кота с нагретого им места, – тот изумился и подал недовольный голос, – нехотя выбралась из-под тяжёлых шкур и как можно медленнее направилась к веретену в угол хижины… Всё равно кхуллам предначертан – какой смысл всуе противиться?

Элгур, искоса взглянув на меня, неожиданно решил «подсластить зелье»:

– Сегодня как раз про Тамаша-ерду ещё расскажу…

Размеренно крутится деревянное веретено… Циск в этом отношении сущий клад – всякую зиму исправно обеспечивает нас с Элгуром густой шерстью для к1арахиш и тёплых накидок… Успевай только за ним подметать.

– В мире, пронизанном таинственными силами и зыбкими сущностями, живут сокровенные дети всемогущего Дела, – начал повествование жрец. – В числе этих детей – благородные братья-ерды. Мудрейший Мятсели, величественный Амгали-ерда, всеславный Хало-ерда, грозный Молдз-ерда, нежный Саниба-ерда и добросердечный Тамаш-ерда – их имена отзываются в сердцах верных. Светлоликая Тушоли также произошла от непостижимого Дела; однако остальные дочери его ушли в тень и забыты временем. Старший из всех братьев – несравненный Мятсели. Он первым осмелился пройти сквозь мрак и покинул родное гнездо, возведя свой трон на венце горы Мат-лам. И это святое место стало вечной опорой для его последователей, где они возносят свои молитвы, совершают обряды и взывают к нему о помощи. Младший брат – Саниба-ерда, остался верен исходной обители, став её хранителем и стражем. Прочие братья-ерды, расположившиеся в разных землях, создали храмы, которые до сего дня стоят и наполняются благоговейным народом. В этих священных местах открывается божественная сила, и боги сливаются с природой. Вековечные предания о детях великого Дела раскрывают перед нами двери в мир магии, веры и вечных тайн. Эти братья-ерды, рождённые от небесного отца, нашли своё пристанище в мире, где священные обряды напоминают о них. Божества – источник надежды и опоры для верующих, нерушимое звено между человеком и духовной истиной, в котором они обрели свое место…

Меж тем я, убаюканная вращением веретена, начинаю потихоньку клевать носом над кошачьим даром; Элгур, упоённый собственным сказанием, этого пока не замечает…

– Тамаш-ерда и брат его, покровитель горных озёр Амгали-ерда, вначале обосновались на вершине Эрштхой. Однако позднее они переместились на Вдовью гору, возле галгайского аула Хьули. Там возвышается их святилище, в той пещере, что стала святым убежищем для душ, жаждущих осветить тёмные уголки будущего. А над входом прибит железный крест,и перед ним на каменном настиле в знак благодарности и почтения зажигают жертвенные свечи – символ света, что разгоняет мглу неопределённости. Свет их – не только факел, освещающий путь сквозь неизведанные времена, но и мост между земным и загробным миром. Под сводами пещеры поклонники могут установить эту мимолётную связь между человеком и небесами и общаться с Тамашем-ердой и Амгали-ердой. Жители того села поддерживают и передают предания о Тамаше-ерде и Амгали-ерде через поколения, укрепляя нити между прошлым, настоящим и будущим…

Циск снова перебрался ко мне, улёгся в ногах плотным меховым ковром и, видно, задался целью во что бы то ни стало перемурлыкать веретено… Теперь восстановить в памяти всю легенду я не смогу, ибо сама не поняла, как уснула. Глубокий вздох подхватил меня, словно пушинку, и унёс в неизведанные края.

В чудесном сне очутилась я посреди расцветающей долины. Золотой свет заливал землю, его лучистые брызги повисли в ясном небе, и воздух был наполнен чистотой и гармонией. Лёгкий ветер приносил ароматы весны, что менялись от мгновения к мгновению. Я чувствовала запах свежей зелени и благоухание цветущих деревьев, в которое вплетались нежные нотки душистых цветов. Мир вокруг меня казался прекрасным и бесконечным, и я знала, что здесь я обрету своё счастье и свою истинную душу.

Я стояла на берегу таинственной реки. Капли воды искрились, подобно драгоценным камням, на моих пальцах. Переливаясь, они волшебным образом творили умилительные звуки, от которых хотелось смеяться и плакать одновременно, и под них я пела от радости, – возможно, так мне был показан верхний мир?.. В тот неземной миг открывалось передо мною самое возвышенное и прекрасное из всего, что только можно представить.

Там предо мною, держа за повод коня, стоял чудный Тамаш-ерда – тонкий, стройный, гибкий, – лоза виноградная! – и улыбался краешками очей, словно знал всю тайну моего существования, и в этих очах, узких, словно миндаль, мерцали весёлые искорки; он наклонился ко мне и на небесном наречии спросил, знаю ли я, для чего была дана мне эта жизнь…

Но поговорить с ердой я не успела. Помешали нам истошные вопли местных жителей, внезапно атаковавших домишко жреца:

– Беда, беда на нас пришла, уважаемый Элгур, несчастье великое и стыд невиданный! Растворим мы с горя все ворота настежь…

Я подскочила от резких звуков, спросонья захлопала глазами, инстинктивным движением поправляя сползший с головы платок. Глиняное пряслице покатилось по земляному полу…  Точно перепадёт мне теперь от наставника на орехи… Хороша же ученица – уснула за работой!..

В ногах сонный кот потянулся, деловито шлёпнул меня по щиколотке лапой и протестующе заворчал. «Пора давно усвоить, что главный здесь я, – говорил, казалось, хитрый круглый его глаз, – а всё остальное – суета!»

– Что там у вас стряслось? – Элгур предстал перед просителями сдержанный и строгий, в белоснежном одеянии, с родовым посохом в руках.

– В замке Эрдзие-Бе нынче гости…

– И кто же? – осведомился жрец, приподняв кустистую бровь.

– К Летающему по небу из Шедалы кунак приехал.

– Так. – Жаворонок, значит,птаха весенняя!..

– …А когда владыка наш Олхудзур друга угощал, прокрались откуда-то подлые воры, – чтоб на семь поколений их предков проклятье Дела пало! – изловчились и под шумок коня со двора свели…

– Олхудзурова, выходит, коня свели?

– Эх, если бы! Куда хуже! Конь тот гостя был, друга его пховского!!! От веку мы такого срама не видали! Даже духи пещер соблюдают законы гостеприимства!! Ведь на нас на всех теперь подумают!!! Помоги, всем миром тебя просим!

Элгур с трудом скрыл усмешку. Он любил и умел производить впечатление на простолюдинов. Жреца в народе чтили, и, когда тот проходил по сёлам, каждый стремился зазвать его к себе, поскольку считалось, что он приводит в дом счастье.

– Элгур, старец премудрый, – как ты у нас человек знающий, поворожи да нам скажи: где искать-то теперь коня?»

Явление Матери вод и обретение клятвенной сестры

«Коня со двора Олхудзура похитили, как выяснилось впоследствии, не без участия моей «дальновидной» сестрички…

И вот как всё это происходило.

Утренний лес дышал весной. Очнувшись наконец от зимнего морока, природа открывала людям свои объятия. Играя в воздухе, у окна с криком носились друг за другом ласточки. Я с улыбкой наблюдала за ними: кажется, они твёрдо вознамерились свить гнездо под нашей крышей… Циск всю ночь пропадал где-то в чаще, завывая там, как неупокоенная душа, – а к рассвету как ни в чём ни бывало вернулся, вылизался и с чувством выполненного долга улёгся в углу. Пол в избушке с утра снова был покрыт клочьями шерсти: кот отчаянно линял… (ох, опять за ним надо бы подмести!)

Тихо напевая, я занималась обычной уборкой и мелкой стряпнёй в отсутствие наставника, который исполнял в святилище тайные ритуалы, – как с вечера ушёл, так до сих пор и не возвращался… И тут в наш лесной домик вбежала запыхавшаяся и взволнованная юная служанка и вручила мне пергаментный свиток с посланием от сестрицы. За мною срочно присылали из замка Эрдзие-Бе!

Девчушка дышала, как загнанная лошадь. Я протянула ей медный к1умаг1 с водой, чтобы ополоснуть руки и лицо, а она… выпила его весь одним глотком! Тут взгляды наши встретились, и она начала медленно заливаться краской:

– Благодарю тебя, госпожа… я не стою такой доброты…

– Не стоит такой благодарности… – отмахнулась я, – вот, держи, – но второй кумганчик тут же постигла участь первого, и, рассмеявшись, я наполнила уже третий:

– Послушай… зачем ты всю дорогу волчьей рысью мчалась? Может, тебя сармаки преследуют? Или ты раньше срока в нижний мир попасть стремишься?

– О нет! Гурметцу сохрани! – в широко расставленных тёмных её глазах плеснулся страх.– Просто мне княжна Марха приказала немедленно идти к тебе с письмом и возвратиться с ответом как можно скорее!

– Значит, ты сестре моей служишь?

– Вот уж полгода, как меня взяли в замок.

– Как имя-то тебе, чудо?

– Чегарди…

Загорелое личико со вздёрнутым носом и громадные очи на пол-лица, – нежные, как распускающиеся в поле тюльпаны… Ей всего лет десять. Совсем ещё ребёнок…

Марха, демонстрируя своё превосходство над слугами, не знает меры. Вот что сложного было отправить девчонку в столь дальний путь на арбе?.. Будешь людям говорить «бук!», они заставят тебя произнести «квак»!

Я принялась за чтение письма. Чегарди, прикрыв глаза густыми ресницами, сползла по стене, опустилась на войлочный коврик и так замерла, приходя в себя…

Из угла выбрался и с величавым видом прошёлся по хижине котище. Он приблизился к девочке, придирчиво её обнюхал – и тут же улёгся, свернувшись кольцом вокруг её ног. Она же, не открывая глаз, заулыбалась и принялась наощупь гладить его мех:

– Цици-цици…

Огромный Циск, в состоянии совершенного блаженства, переворачивался с боку на бок, подставляя под ласку тугое мохнатое брюшко, и удовлетворённо урчал…

* * *

Суть душераздирающего послания от Мархи, приводить здесь полный текст которого нет никакой нужды, заключалась в неотложном требовании прийти с нею повидаться и помочь ценным советом, – иначе она не будет ни есть, ни пить, ни мыться, пока не увидит в своём доме «родненькую спасительницу несчастной малышки, которой больше некому излить огненный плач сердца о своей потерянной судьбе!» – Именно так, ни больше ни меньше. Вот Марха знает, как, когда, кому и что сказать, чтобы успешно вить из всех верёвки и любой ценой добиваться своего…

Подробно расспросив Чегарди о новостях из замка и сопоставив её ответы с тем, что говорилось в письме, мне удалось выяснить – неуклюжий Мима со своими простецкими выходками внезапно попал в опалу. Иная шутка – начало ссоры. На очередном свидании чабан умудрился произнести нечто, уколовшее самолюбие Мархи (а ведь перед нею же, скорее всего, и пытался блеснуть!) Теперь сестра, назло ему, уже с неделю не показывается у родника, отправляя за водой своих служанок (что, право, и давно следовало сделать, – в народе мало-помалу расползлась молва, будто Олхудзур с дочерью родной обращается хуже, нежели с рабыней, – каждый день с утра до вечера гоняет мученицу в гору с кувшином, подумать только!..)

Повадился кувшин наш по воду ходить, не остаться б ему там на берегу… У несчастной малышки, кажется, вместо головы тыква выросла на плечах! Издержки переходного возраста… да уж, и знатных барышень они не минуют. Ну можно ли так бросать тень на семью?!

Зато, сложив с себя тягостную обязанность водоноса, Марха начала подрисовывать брови ольховой краской и принялась менять наряды по несколько раз в день, то загадочно мелькая в окне, то блуждая в одиночестве по замковому саду. Прислуга в Эрдзие-Бе – народ всё чувствительный и красноречивый, имеющий притом многочисленную родню; и теперь все окрестные сёла обсуждают выходные платья и украшения младшей княжны, причём подробности каждый прибавляет и от себя!

Местные кумушки сделали вывод, что Марху, по всему видать, вскоре будут сватать (не зря же ведь модное приданое демонстрируется напоказ всей округе?!), и с возросшим любопытством принялись следить за событиями. Непрерывно кто-нибудь крутился возле замковых стен, высматривая интересные мелочи. Конюхов и стражу засыпали целым ворохом вопросов, стоило им высунуть нос за ворота…

(Смешные люди, – прежде моего посвящения Летающий по небу точно не планирует что-либо менять в участи младшенькой! Милая крошка спокойно может ещё как минимум год доигрывать в игрушки…)

На незадачливого Миму людям больно теперь смотреть: парня шатает при ходьбе; пастушок побледнел и иссох от переживаний, как сушёная рыба; за неделю от него остались лишь уши, по которым и узнают его соседи, исправно оповещающие бедолагу об известиях из замка, – а также о различных домыслах по поводу известий и о вариантах толкований этих домыслов. (Всё это делается ими из самого чистого сочувствия, не иначе!)

Прочтя письмо, я спрятала его в хуаск, где лежали деревянный гребень, шёлковые цветные нитки, иглы и напёрсток, и задумалась. Делать нечего, – пора, кажется, и в самом деле выручать нашу капризную красотку…

Вслед за письмом я уложила туда же узелок с толокном, затем взяла расписной глиняный кувшинчик с водой, заткнутый восковой пробкой и маленькую дуьтару: всё веселее странствовать будет…

У Чегарди при виде свирели глазёнки засияли радостью:

– А я умею петь, госпожа, и столько песен знаю! – похвалилась она и тут же принялась напевать на неизвестном наречии, прихлопывая руками в такт. Мелодия была приятна и легко запоминалась, но слова песнопения, как ни странно, оказались вовсе мне не знакомы.

– Это что, какое-нибудь редкое заклинание? – удивилась я. Мне впервые довелось такое слышать.

Смех Чегарди, зазвенев, рассыпался в воздухе, – и тотчас сами отозвались в такт медные колокольчики белого жреческого знамени, стоявшего в углу:

– Вот это да, разве ты ни разу не слыхала, госпожа? Это же песни Жаворонка нашего серебряного!

Я отрицательно покачала головой.

– Да как же нет?.. – настаивала Чегарди. – Весь край наш распевает их, – каждую весну он нас радует. Хочешь, я тебе ещё напою? Ты непременно тогда вспомнишь! Послушай… Вот я думаю… – с серьёзным видом начала было Чегарди, уютно устроившаяся в углу на коврике, но умолкла и поспешно вскочила, испуганно косясь на дверь. Ямочки на её щеках растаяли.

– Да, песни те хороши, – послышался от дверей знакомый голос, – но в пути чтобы пели только священное!

Меня так и подбросило на месте:

– С миром приход твой, учитель!

На пороге стоял, опираясь на посох, Элгур и, слегка улыбаясь, созерцал нас. Была у моего наставника такая особенность – беззвучно возникать там, где его в эту минуту не ожидали… Иногда можно даже было подумать, будто он внезапно материализуется из воздуха!

(Постойте-ка! – что значит «… в пути»? – Это как… он понял уже, что я собираюсь куда-то идти?! Ничего-то от него не скроешь! Я даже ему ещё не успела рассказать!..)

– Из какого ты очага? – обратился он тем временем к девочке.

– Я из селенья Коротах… дочь Элхи-каменотёса, – робко ответила та, вся трепеща перед священной особой жреца.

Отец Чегарди, в те времена, славился в наших окрестностях как искусный умелец и неутомимый труженик. Его руки творили чудеса из камня – посуду, корыта, величественные статуи богов для святилищ. А уж детвора округи видела в нём почти волшебника – он умел создавать из камня даже детские игрушки! А во время затяжных дождей и при паводках, когда горные речки, набрав силу, бурлили и неслись, передвигая камни, с корнями вырывая прибрежные деревья, он становился незаменимым спасителем местных жителей. Мастерство Элхи превращало речные булыжники в прочные мосты, ведущие через бурные потоки. Сотни крестьян благодаря ему могли безопасно пересекать горные реки, направляясь из своих сёл на противоположный склон горы к сенокосам и пастбищам, несмотря на природные невзгоды.

– Блажен перед небом тот, кто мост построит! Он при жизни заслужил быть принятым в йелцамани, – отозвался жрец, одобрительно кивая и ставя в угол многогранный посох, испещрённый, как и древко знамени, бесчисленными симметричными зарубками – согласно числу принесённых жертв. Он сложил с плеч увесистый мешок и снова скользнул по нам взглядом через плечо. Выглядел Элгур чем-то озабоченным.

– Наставник… вот мне из замка сестра пишет…

Пожалуй, отпроситься в неурочный час будет непросто. – По раз и навсегда установленному учителем порядку, мне позволялось погостить дома у родных лишь неделю зимой и три недели летом, всё же остальное время посвящалось занятиям: чтобы не расслабляться в безделии и не отвыкать от знания, – так он всегда это объяснял.

Элгур обернулся и чуть насмешливо оглядел меня с ног до головы так, как будто впервые в жизни встретил. Посланница сестры потупилась и спрятала руки под фартук.

– Что, на поболтушки собрались подружки? – старый жрец просверлил нас обеих насквозь острым взглядом. – Делать, на мой взгляд, тебе там особенно нечего, – как всегда, протреплетесь целую неделю о колечках да о парнишках, как будто не наговорились ещё за прошлый раз! Хотя… – вдруг задумчиво произнёс он, – всё ж и тебе полезно иногда понаблюдать со стороны, как маются у себя в миру непосвящённые! Окунёшься в их суету поглубже – быстро надоест, так и вернёшься быстрее. Хорошая лягушка в своём болоте живёт…