Прогулки по времени

Я перепугалась тогда. Зачем Марха так атаковала Жаворонка, – вроде бы конфликт завязался у неё со мной, да и тот на ровном месте?.. – и тут же полетели в него, как в живую мишень, удары врагов, один за другим, успевай только отражать, при нарастающей до максимальной скорости игры… И скляночка ему с зельем для исцелений накануне схватки… и амулет для защиты, – что-то подобное параллельно также и здесь происходило… в проекциях, в соответствующем оформлении.

И мчится горе-ученица при луне на коне, превышающем скорость ветра, то и дело перестраиваясь в полосах дороги, поспешно перекрывая за собой на ключ порталы и отпирая новые, – в Дайн-Кхиел, жизнью расплачиваться, в жертву замены себя предлагать за приговорённого заочно к казни. Волосы разметавшиеся – назад; покрывало с головы неизвестно где, в каких пространствах и временах, меж разных каналов портала слетело и у рельс на земле лежит; застёжка нагрудника защемилась не вовремя, не откроется – эх, ещё минус один доспех, но долго размышлять нет времени; выбираем другой поворот… да и на что эти мелочи теперь, – для казни хватит мне и власяницы…

…И вот лепится под ловкими руками горшечника, и уж вертится стремительно -ошеломлённый кувшин, пущенный на гончарный круг. И другие сосуды тут же вращаются, по своей орбите каждый… Настоящая схема планетного круга галактики. Гончар, как говорится, приделывает к кувшину ручку там, где ему вздумается.

Вспыхивают то здесь, то там, ходят по стенам белые сполохи, – развлекается Села-громовержец… А вот не разгуливай в ритуальном платье без защитных установок, не играй с огнём всуе! Чему твой жрец столько лет тебя учил кропотливо?!

А это… муравьиный храм! Ну как же иначе…

У них, выходит, тоже бывают праздники?..

Рука робко отламывает хлеб…

Атенгеноба.

– Как это звучит… как?! Сейчас умру…

Где прежде слышала я это?!.

Накрывает… – И – взрывной волной в темноту, головой на каменные плиты…

Меня крестили там, за хребтом, за перевалом… Я приняла его веру. Теперь имя мне – Мзекала. Теперь ведь больше не найдут, не вычислят, к себе обратно не притянут через времена и страны ни лукавая сестрица, ни всеведущий Элгур?..

Птичья благодать

«Элгур рассказывал, что я была найдена у святилища зимой, в канун праздника Огу…

Наступал поздний вечер среды. Эрдзие-Бе, замок Летающего по небу (правителя Цайн-Пхьеды Олхудзура, – у нас не принято обращаться к старшим в семье по имени, приходится изощряться в прозвищах) наполнялся тихой радостной суетой.

Пеклись пироги, варились каши, из погребов с довольной улыбкой вынимали заботливо заготовленные сыр, творог, сметану – и повсюду было масло, масло, горшки и кувшины со сбитым коровьим маслом… Мука, поджаренная на масле; молочная и кукурузная каши – с маслом; пирог, облитый маслом… А хмельного в такой праздник не полагалось, к превеликой радости той, что в доме – госпожи Тийны.

Сама же она, как хранительница очага, освятила всё угощение огнём, зачерпнула ложкой масла, трижды обвела ею над блюдом и выплеснула масло в огонь для витающих над очагом душ предков, торжественно читая заклинание: «Да останемся мы здоровыми, чтобы хранить масло для покровителя девиц Ога и встретить чистый год.» Затем явился жрец, и гордый Олхудзур со своим семейством слушал, как тот произносил благословение на скот и умолял богов даровать людям милость… И тут вдруг постучались в двери целой толпой сельчане и принесли меня! – Ну, а теперь лучше по порядку.

В лесу, над нашим селением, есть горный ключ с чистейшей кристальной водой. Неподалёку от этого источника находится местное святилище Тушоли. Марха, сестра моя, готова сама несколько раз в день подниматься вверх по горе, и всё это только для того, чтобы сталкиваться у родника с молодыми людьми, – с неким Мимой, например… и слушать комплименты, – и вот плетётся она потом домой с пустым кувшином, вызывая ворчание идущих навстречу от святилища женщин (кувшин-то пуст – примета скверная!), и возвращается к ручью снова и снова… но это между нами… я ничего не говорила! – Тому уж шестнадцать лет минуло на Огу, – горсточке местных девиц суждено было обнаружить в этих краях меня…

Стайка девушек ходила по дворам и собирала с хозяек праздничную дань – сыр, молоко и масло. Придя в дом, они запевали песни. Пар от тёплых губ мелкими струйками рвался к зимним звёздам…

– Эй, мама, прошу тебя, мама, выходи, мама, – звенел под небом голос первой красавицы села, кареглазой Совгат.

– Еппой! – подхватывал хор её подруг, откликаясь эхом.

– Отпусти ты нас, нам некогда: у тысячи хозяев гости мы…

– Еппой!

– Посмотри в ящик, сунь руку в ушат…

– Еппой!

– О, мама, прошу тебя, мама, прощай, мама!

– Еппой!

– Пусть будет у тебя семь сыновей, и все семеро станут князьями.

– Еппой!

– Пусть будет у тебя три дочери, и все три станут княжнами.

– Еппой!

– Живи благополучно и носи постоянно рубашку из жёлтого шёлка.

– Еппой!

Обойдя село и повеселившись как следует, девушки решили напоследок сходить поклониться Тушоли и там уже поделить угощение между собой. У стен же святилища, в сугробе, непостижимым образом оказался живой младенец. Кроха с головой в золотистых кудряшках была закутана в белую накидку, подбитую лисьим мехом; на шее же младенца висел на шёлковом шнурке специальный мешочек, наполненный волчьими зубами и когтями.

Девушки подняли переполох, обегали с криками всю поляну, расколов пугающую тишину… Но ни души не было рядом; лишь на вершине дерева распростёрла свои крыла невероятной красоты и размеров птица, что была белее снега, и блистала она с высоты ярче, чем убор из тысячи алмазов… (По крайней мере, так утверждали очевидицы, а с их слов жрец, а ему сан лгать не позволяет.)

Олхудзур немедленно разослал гонцов по всем окрестным сёлам, пытаясь разыскать преступных и нерадивых родителей, посмевших оставить малое дитя в холодную пору на снегу… Поиски ничем не увенчались. За всю осень ни в одном ауле не закричал ни один младенец. Год был неурожайным во всех отношениях. Чахли поля и фруктовые деревья; скот не желал плодиться и умножаться; к тому же жителей округи десятками косила страшная болезнь к1иг.

Почти в каждом дворе резали чёрных кур, поливая их кровью все углы дома, пекли пироги и раздавали их соседям, чтобы задобрить Дашуа-Цу и Киги-нан – богов оспы.

– Киги-нан, дорогая наша, хорошая, – увещевал богиню жрец, совершая обход по дворам, – лучше тебе уйти отсюда. Оставь нас без несчастья, без ущерба кому бы то ни было, покинь нас с благим расположением. О Дашуа-Цу, Золотое Пламя, оспины свои милостиво от нас отошли, чтобы и к будущему году были мы в состоянии запастись для тебя кувшином масла… – заговаривал старый Элгур оспу, убалтывал, умасливал…

Масло, масло… потоки масла… целые реки масла! Маслом этим в течение месяца обмазывали беззащитное тельце найдёныша – ежедневно. И меня оспа не тронула, прошла стороной, не взглянула даже.

И нарекли тогда они меня на седьмой день – Мелх-Азни, девой солнца…

Невезучий Мима-чабан, тогда ещё мальчишка, чудом выстоял в битве с хворью, но она навсегда отметила рябинами его лицо, унеся обоих его братьев, Эсу и Кхаралга. И без того у бедолаги на левой щеке родимое пятно…

Иногда, секретничая с Мархой, я подсмеиваюсь над ним заочно, и тогда она мгновенно возмущается и начинает вдруг доказывать, что вот она, мол, подлинная дочь владетеля Цайн-Пхьеды, и знает себе цену, и может назвать восемь поколений своих предков, не то что некоторые с сомнительным происхождением, выпавшие неизвестно из чьего гнезда; а может быть, я вообще биеркат доцу йо1, приносящая несчастье, не зря же у меня косы рыжие; а то и алмазлесной, – проверить бы не мешало… – Марха расходится всё больше:

– Мы все знаем, кого подбросили к святилищу Тушоли, будто дикую веточку на праздник! В лесу сломали веточку, в лесу она росла!

Видит ли хоть Мима, куда стрела его летит? Сын беднейшей в округе вдовы Дахки, щеголяет в оборванном бешмете… Вид потешный, сам нескладный, зубы смотрят врозь… А тут – моя сестрёнка, идущая по жизни носом кверху… – и во сне никому бы не приснилось поставить их рядом. Что, если бы отец узнал?!..

– Отец? – надменно переспрашивает Марха. – Ты хочешь сказать – мой отец?

– Я не имею права отрекаться от семьи после всего, чем я ей обязана, – отрешённым тоном произношу я.

Марха растерянно моргает… Ну, значит, сегодня один – ноль в мою пользу…

– Летающий по небу даже не разгневался бы на Миму, – победно продолжаю я. – От души посмеялся бы и наградил шутника как следует!

– Эй, Дикая Веточка, постой-ка… ты обиделась, похоже? – прищуривается дражайшая сестрица.

– О нет, что ты! Обижаются ведь только рабы.

Я спокойно отхожу, не оборачиваясь… Спиной чувствую, как она с открытым ртом глотает воздух. Знай наших! – Обожаю иногда словесно пикироваться с милой сестричкой, да и её это занятие развлекает не меньше.

Дети госпожи Бетты, первой жены Олхудзура, умершей задолго до момента моего появления в их гнезде, уже успели опериться.

Леча, воплощение небесной доброты и прекрасного благородства, сейчас охраняет со своим войском наши южные границы.

(Как долго я не приезжала домой… Я так по нему соскучилась! Не раздумывая, с радостью пожертвовала бы жизнью за любимого брата! Он настолько безупречен… пусть я и не кровная сестра, но всё бы отдала, чтобы хоть чуточку быть на него похожей!..)

Сестру его, нежную Седу, несколько лет назад выдали замуж, она сама уж дважды стала матерью…

Поскольку Тийна, новая элдзуд,вырастившая пасынков, мечтала наконец понянчить и своего малыша, а боги ей всё никак его не посылали, – уступив её уговорам, меня, бездомного птенчика, покинутого (или подкинутого?) под деревом в снегу, славный Олхудзур объявил своей названой дочерью.

Но я не продолжу род: мне суждено стать жрицей. Элгур убеждает меня, что это намного более завидный жребий, чем потерять душу, утонув в пелёнках и крынках до конца дней своих…

Мархе же, нашей самой младшенькой и балованной, довелось увидеть свет через год после моего появления.

– И опять девочка! – ворчал и пыхтел, должно быть по такому случаю владыка наш Олхудзур, сдвинув к переносице нависшие брови, – третья теперь у меня по счёту!!! И всего один наследник. Нет чтобы как у людей!

Та, что в доме, наверняка кротко отмалчивалась с виноватым видом, как всегда…

А у людей как раз встречаются ситуации гораздо сложнее! Кто у нас не знает Бошту-гончара из Комалхи? – У него четыре дочери, которых зовут – Яхита, Тойита, Сацита и… Ялита! Все соседи над этой семейкой подтрунивают, а девчонкам хоть плачь. Ну вот нет у них брата! Ни одного. И терпят, а что поделаешь!

(Я так, к слову: если вдруг что случится… – как же гончар пятую-то дочку назовёт?!)

Разумеется, я благодарна… признательна… – как же иначе? Я не запятнаю имя Олхудзура никаким низким поступком. Они с добродетельной Тийной покрыли меня своим крылом, выпестовали несмышлёную, и трёх лет от роду передали на обучение жрецу. Премудрый Элгур, чтобы добиться разрешения властителя забрать его воспитанницу к себе, просто из облачения выпрыгивал, на любые жертвы был готов, – утверждал, будто получил обо мне откровение свыше:

– Перелётные птицы улетали от нас – и оставили тебя нам в птичий праздник, в самый день Огу! Ты ведь не считаешь, что это случайно?! Мирами управляют боги, это они распоряжаются кхуллам. Сама Белая Птица, приносящая благодать земле, тебе покровительствует. Думаю, что именно её видели люди в тот день над тобой! Ты же не от этого мира, ты избранница, это я сразу понял. У тебя несомненные врождённые способности к тайному знанию. Породистый птенец и в гнезде петь начинает!

У других – восемь поколений предков в подземном мире, а в здешнем, солнечном – отец и мать, братья и сёстры, кров и очаг, и домашние хлопоты, и земные беды, и праздники, и детские игры на лугу, и скачки, и танцы, и взмахи ресниц, и улыбки у родника… А у меня – лишь белый снег кругом, да ясное небо с ослепительными крыльями над головой, да холодный ручей, мелодично плещущий у изголовья… Я не понимаю, кто я и что я, откуда вышла и куда приду, и зачем и на какой час сотворил Ты меня, великий Дел.

Может быть, меня на самом деле и нет в этом мире, и я лишь снюсь всем – и себе самой тоже?..

– Женский ум хвоста лягушачьего короче. Опять закрыла сознание и мечтает о каких-то пустяках! – раздражается и стучит посохом об пол достопочтенный служитель Циу. – Сколько раз втолковывал уже: уважаема всеми будешь, люди чистой назовут тебя, святой. Я не вечно по этой земле буду ходить, сама пойми! Сойду в бухара доьние, – и кому я ведовство и дар свой передам, если не тебе? Не стыдно ль только о своей пользе думать? Да как это можно – оставить весь край без знахаря?! Не старайся для себя одной, как мотыга! Я и сам в молодости был глуп – целых два года сопротивлялся духам, когда они меня избрали, всё не мог принять блага своего… Ничего, все мы через это однажды проходим, перетерпишь и ты… Чем быстрее покоришься, тем больше приобретёшь. Всё равно кхуллампредначертан – какой смысл всуе противиться?

* * *

В самом деле, далеко не каждой такой завидный жребий выпадает: сделаться луар, а в конце концов – преемницей жреца!.. Нет выше призвания на земле. Это честь большая, и ответственность не менее велика. И в моей жизни также есть радости.

Вот, например, я прохожу знахарскую практику, – всё чаще согбенный годами и немощами Элгур посылает меня вместо себя в сёла, чтобы разрушать порчу, исцелять джони ладзар, отсаливать сглаз, раскапывать х1олмач,окуривать над младенческой колыбелью, и тому подобное. Наше ремесло увлекательно, а кроме того, приносит большую пользу людям! Я много разных вещей теперь умею – стала разбираться в травах, благовониях, амулетах, и вполне успешно лечу панариций, гнойные раны, помутнение рассудка и горячку. На всякий недуг есть своё верное средство. Как-нибудь при случае подробнее расскажу…

Выполняя мелкие поручения жреца – я нет-нет да и задержусь, чтобы подольше поболтать о всякой всячине с Нецей, Деши или Масар… Так у меня в окрестностях постепенно появилось несколько знакомых. Каждой из них ведь интересно с моей помощью приоткрыть краешек волшебной завесы и тайком заглянуть в сокровенное:

– А правда ли, что ты можешь обращаться в кошку?

– А в собаку?

– А в муху?!

А это ещё кто?! Вот не было печали, принесла их нелёгкая! – Невероятные нахалы, Шала и Шола… и когда только подойти они к нам успели, подкрались внезапно, будто хищники в засаде. Эти близнецы – редкостные наглецы!

– А ещё говорят, что, когда ты ищешь травы для своих зелий, то ночью бегаешь по горам нагая, задом наперёд…

(«Не повредился ли умом дерзкий юнец?..»)

А вот и второй не унимается!

– Скажи, а ты ходишь туда вместе со своим жрецом или одна?

(«Что?!»)

Девушки на миг застывают в немом ужасе, воззрившись на шутников, и тут же разбегаются, погибая от стыда… – Вот и пообщалась с народом! Грубые, неотёсанные люди никогда не ценят доброго отношения к ним…

Рука моя инстинктивно ищет у пояса рукоятку маленького кинжала:

– Позор вашим родителям! Если сейчас же не раскаетесь – мне ничего не стоит сжечь на медленном огне волчье сухожилие на ваше имя.

Не дав невежам опомниться, сзади, из-за кустов, раздаётся угрожающее шипение, а затем и рычание. – Это Циск опять нашёл меня по следу и ясно напоминает присутствующим о ценности хороших манер… Близнецов-храбрецов как будто ветром сдувает.

Я молча разворачиваюсь и ухожу обратно в лес. Внутри всё кипит, но порча – слишком опасное оружие, чтобы направлять её на своих же односельчан. Теорию я из уроков Элгура назубок помню, а вот на практике ещё ни разу не рискнула чёрные знания применить…

Повсюду в лесной мазанке, под потолком и на полу, сушатся охапки трав, собранные мною летом для зелий… Слёзы подступают к горлу… Я молча падаю ничком, зарываюсь лицом в травяные снопы, сворачиваюсь в комочек и застываю без звука, пытаясь раздышать боль… Некому это рассказать. Брат Леча теперь далеко, ну, а наставник… о, он-то, конечно, выйдет из себя; ему ничего не стоит прочесть на Шалу с Шолой парочку специальных заклинаний… да только я, похоже, сама этого не желаю! Странно, но факт: жаль мне этих людей становится почему-то. Не хватает должного бесстрастия и твёрдости! А ведь посвящение состоится уже через год…

Чья-то мохнатая лапа осторожно, но настойчиво царапает моё колено… – я разворачиваюсь и с улыбкой раскрываю объятия. Так напоминает о себе мой беспокойный Циск.

Пушистый котик, которого я обрела однажды в снежную бурю… ох, видно, сильно была расстроена в ту ночь мать метелей, Дарц-нан! Той ночью под праздник Ниджой, высокорогий Ниджой, джухаргиш – ребята-ряженые в шубах наизнанку, в войлочных масках с рогами и с вымазанными сажей лицами, – подбросили котёнка под дверь нашей с Элгуром избушки и с весёлым хохотом умчались.

Мой первый новогодний гость и самый мой дорогой подарок за всю жизнь, – просто бесценный, молодцы эти ряженые! – У малыша была сломана лапка, порвано ушко, глазки гноились, бедняжка буквально погибал от паразитов… Жрец покосился исподлобья, походил вокруг, понаблюдал – и разрешил оставить зверька с нами.

Я с Циском ни за что и никогда не расстанусь. Мы неразделимы. И во всех моих обрядах он участвует со мною вместе.

– Циск, маленький мой…

(Удивительно крупный для кота… Выходила, выкормила с рожка, будто новорождённого, а он окреп – и как начал расти, точно опара!)

Горячий шершавый язык слизывает слезинку со щеки. Циск трётся о меня своей круглой головой, – я дразню его сухим стебельком…

– Послушай-ка! Ты не зря мне послан. Это – кхуллам, как говорит наш жрец. Ведь ты совсем как я – сирота… приёмыш… ночной найдёныш… У нас один с тобою путь. Иди сюда. Мы не будем плакать. Давай вместе помурчим, дружок мой котуся? Уж как я тебя за ушком почешу…

Янтарный глаз прижмуривается от удовольствия. Огромный котище мягко сталкивает меня обратно в травы, ставит обе лапы мне на шею и плечи и начинает разминать… Это именно то, что мне сейчас нужно. Под тёплое мурлыканье я словно вся до костей прокипятилась в душистом отваре… Ну и создание – и детёныш мой, и утешитель, и телохранитель в одном лице! Этого вполне достаточно для счастья. Другим приходится хуже, не правда ли, Циск?..

А впрочем – поглядим, что ещё ожидает нас там впереди на дороге…»

О том, как встретился мне Тамаш-ерда

«На дороге бедного сельского жителя всегда подстерегает множество неприятных сюрпризов от духов. Если в урочный час направить свой взор во мглу, можно узнать тёмные тайны природы – те, что обыденный глаз так легко упускает. По горам, лесам, рекам и оврагам шествуют во мраке призрачные сонмы – невидимые хранители земли, и кромешная тьма оживает их песней и шорохом, просто кишит ими. Смельчаки, что не боятся глубоких лесов, не раз становились свидетелями загадочных сцен. Кто-то из них утверждает, что видел, как духи разводили костры на дорогах и готовили себе на них еду, приглашая путника разделить с ними трапезу и беседу. Иногда можно заметить, как они уезжают верхом, а потом исчезают, светясь в темноте и оставив на дороге загадочные следы. Поэтому крайне опасно ходить одному по ночам: не ровен час, угодишь в их обиталище – боьхачу кхета, и как раз наступишь на джинна! Хуже ничего нет для человека, чем наткнуться случайно на войну или свадьбу духов: их боевой танец навсегда вынесет сердце из привычного ритма, и незримые руки раскачают ваш разум, как лодку на бурной реке. Заманят они странника в весёлом танце подальше от дома и швырнут в овраг, в ущелье, и тогда непременно сойдёт с ума тот несчастный (как случилось с сыном сапожника Сонтаэлой), и скорее всего умрёт…

Эти рассказы о встречах с духами и их странных обычаях передаются из поколения в поколение. Многие наивные молодые люди пренебрегают этими предостережениями, полагая, что это всего лишь старые легенды и сказки. Но мудрые знают, что в этих историях заключена истина. Мир намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Не случайно опытные люди советуют воздержаться от мало-мальски серьёзных начинаний и трудов после того, как солнце спрячется за горизонтом. А несмышлёным детям и молодым женщинам и подавно лучше оставаться за порогом в эти загадочные часы! Ну, а если природная любознательность всё же тянет вас к неведомому – пусть вашими спутниками в ночи станут х1ейкалаш, защитные средства, – скажем, жаркий уголёк, кусочек хлеба, пшеничные или кукурузные зёрна; на худой конец подойдёт и какой-нибудь острый предмет…

У меня есть кинжал, я всегда ношу его с собой. Это память от старшего брата, Лечи, в семье мы зовём его Авлирг, потому что милосерднее его нет человека на этом свете… Когда он уезжал со своей дружиной на границу, я до света тайком прибежала из лесов к воротам прощаться, в надежде выпросить на память что-нибудь из тех вещей, которых касались его руки. И он подарил мне свой детский кинжал, а я восторженно целовала рукоять…

– Я тебе даю вечную клятву оруженосца, Авлирг, – лепетала я. Он улыбнулся и широкой ладонью растрепал мои рыжие локоны, выбившиеся на лоб:

– Прячь получше руно своё под платком, большой ведь уже, «оруженосец»!

Брат такой же кудрявый, как я, только темноволосый… так, и что с того, что я приёмыш?!

Лезвие кинжала тонко и поёт под ветром, и так легко срезать им травы для будущих зелий в зыбкий предрассветный час… Ведь у нас, знахарей, всё наоборот, – мы должны держаться поближе к духам, не зря нас повсюду называют «джонишца тайна нах»; над нами довлеет власть иных законов. Наши ритуалы как раз и проводятся в ночное время, когда простой народ спит и не мешает избранным протягивать незримые ниточки между землёй и небожителями…

Ранним утром я поднималась в гору, возвращалась со сбора трав в нашу с Элгуром лесную избушку, прижимая к груди очередную охапку растений. Босые ступни привычно тонули в леденящей росе, и вились распущенные огненные косы поверх заговорённой рубашки из крапивного холста, которую я выткала сама под бдительным руководством жреца… – о, жгучие эти стебли! Пальцы доныне помнят их жестокость и коварство… С восьми лет учил меня искусству крапивного плетения Элгур:

– Терпи, приучайся, отсекай чувства, умерщвляй плоть, – посмеивался он. – Страдание рождает силу и очищает чувства. Духи любят стойких. Времени за тобой не так много остаётся, ты должна все глубины успеть освоить, пока ещё есть кому тебя просветить! Вот у нас в Майсте отродясь не было непосвящённых женщин, – всех с малолетства наставляли на путь…

И следил, не спуская глаз, наблюдал пристально за каждым моим движением из-под лохматых седых бровей.

Тонкой стрункой пондура натягивалась душа, сердце мысленно сплетало цепи заклинаний, а руки – крапивные нити… И, чуть отвлечёшься, заглядишься в сторону, упустив вдруг внутреннюю собранность, напряжение молитвенного мига, – соскользнёт мимо петля, путая судьбоносный узор, – раз! – и свистит внезапно вишнёвая розга по неловким пальцам…

Даже не знаю теперь, что тогда отдавалось в душе больнее – крапивные ожоги, карающие молнии розги или нарочитый, рассчитанный холод во взглядах и интонациях наставника. Он намеренно отдалял от меня всякий повод к выражению чувств, ограждал от громких звуков, зрелищ, прикосновений, вообще от любого яркого переживания, всплеска страстей, каменным ножом резал прямо и ровно, калёным железом выжигал из сердца мирское, тёплое, человеческое, – в цепких своих когтях направлял курс полёта, вёл, не выпуская, напрямую к намеченной цели. Избраннице духов предстояло научиться отодвигать земные линии на второй план, в пользу священного…

…Я, забыв о быстротечном времени, стояла и любовалась завораживающей картиной весенней жизни: вереница лесных муравьёв торопливо сновала, кружа по гигантскому, тронутому утренними лучами могучему буку и по очереди прикладываясь к полузастывшей лужице смолы вдоль длинной и широкой трещины на стволе дерева.

Чуткие усики погружались в смолу и тут же вынимались, покрытые капельками янтарного клея. Тонкие цепкие лапки тоже были выпачканы смолой, но неутомимые маленькие подвижники были полны решимости и трудились в поте лица. Выстроившись в цепочку, от муравья к муравью, они заботливо передавали друг другу смоляные комочки – словно крохотные частички солнца, прогревающего землю. Каждый из них был полностью поглощён делом, и двигались они так быстро, что казалось, будто изящное тельце одного муравья перетекает в другого. Из-под заскорузлой коры уже начали пробиваться первые зелёные побеги…