Дьявольские угодья

Гюрза не спорила. Цену колебаниям она только что поняла на собственной шкуре. Она рванула в указанном направлении, ноги подкашивались, рана на руке ныла, но инстинкт самосохранения гнал вперед. За спиной раздался яростный рев твари, и хриплое, сдавленное дыхание Павла. Она не оглядывалась. Добежать. Предупредить? Спастись? Помочь ему?Мысли путались, пронзаемые холодными иглами страха.

Она выскочила в центр деревни. Туда, откуда началось их расселение. И замерла, охваченная леденящим ужасом. Картина, открывшаяся перед ней, была чистейшим адом.

Из дверей изб, из-под крылец, из темных провалов между срубами выползали, выходили, вываливались существа. Они были разными, но все – кошмарными. Кто-то – как та тварь, что напала на нее и Павла – четвероногий гибрид волка и кабана. Кто-то сохранял подобие человеческого облика, но кожа была серой, землистой, как у пролежавшего в земле покойника, глаза – мутными, как у слепца, или горящими нездоровым желто-зеленым светом, движения – дергаными, нечеловечески быстрыми или, наоборот, замедленными, как у марионеток. Один, бывший, видимо, «гончаром», тащил за ногу что-то бесформенное, окровавленное – обрывки одежды напоминали знакомый свитер… Виталика? У другого, с лицом, сползающим, как расплавленный воск, из разорванного живота шевелились черные, жирные личинки размером с палец, шипя и извиваясь. В воздухе стоял невообразимый смрад – гниющей плоти, медной окалины, болотной тины и свежей, человеческой крови.

Она увидела, как Павел выкатился из прохода за теремом. Он отступал, отбиваясь от своей смертельно раненой, но не сдающейся преследовательницы. Его куртка была изодрана в клочья, на щеке – свежая царапина. Он заметил Гюрзу, застывшую в немом ужасе посреди дороги, и бросил быстрый, оценивающий взгляд на кишащую монстрами улицу. Его лицо, и без того каменное, стало похоже на погребальную маску.

– Студенты! – крикнул он хрипло, отбивая очередной удар когтистой лапы, уже ослабевший. Голос его ревел поверх воя и гула. —Вытаскивай кто есть! Бегите к воротам! – Он кивнул в сторону частокола, видневшегося в отдалении, за спиной Гюрзы. – Я продержусь! БЕГИ!

Гюрза увидела в его глазах не приказ, а отчаянную просьбу. И жертву. Он купит им время. Ценой своей жизни.

– Не подохни, Алпатов! – крикнула она ему в ответ, голос сорвался, но он был полон неожиданной для неё самой ярости. – Жди подкрепления!

Она развернулась и рванула обратно, к ближайшей избе, где должны были быть Ольга, Света и Олеся. Страх за собственную шкуру отступил перед яростной решимостью. Вытащить их. Всех. Или умереть, пытаясь.

***

Тишина в избе была звенящей, давящей, как перед ударом грома. Ольга сидела на краю нар, сжимая запястье. Боль под кожей, где были следы когтей беса, пылала теперь нестерпимо, как раскалённый гвоздь, вбиваемый в кость. Она чувствовала, как по деревне растекается волна чего-то древнего, тёмного, злого и невероятно голодного. «Метка» реагировала на это – пульсировала, тянула её… куда? К центру этого зла? К Анастасии? К терему? Она боялась этой силы внутри себя больше, чем внешнего кошмара.

Когда Гюрза ушла, она не смогла находиться в одиночестве. Какое-то смутное предчувствие заставило ее пойти в соседнюю избу, к другим девочкам.

Света и Олеся, сидевшие на соседних нарах, прижавшись друг к другу как перепуганные птенцы, вздрогнули одновременно. Олеся вскрикнула, прижав руки к ушам.

– Оль! Что это? Этот звон… он прямо в голове! Будто молотком стучат! И… и крики! – её голос дрожал.

– Тише, – прошептала Света, бледная как мел, но пытаясь успокоить подругу, гладя её по спине. – Может… может, это ветер?

Но в её голосе не было ни капли веры. Она тоже слышала. Слышала нарастающий гул, вой, тот самый протяжный, почти человеческий стон, который преследовал их с момента приезда, но теперь ставший громче, ближе, многоголосым, как хор проклятых.

Ольга встала. Головокружение от боли и внутреннего напряжения заставило её пошатнуться. Она подошла к маленькому оконцу, затянутому мутным бычьим пузырем, пытаясь что-то разглядеть в кромешной тьме.

Внезапно, раздался оглушительный удар. Что-то тяжёлое и живое ткнулось в стену снаружи. Брёвна затрещали под натиском. Затем – скрежет когтей по дереву, хриплое, прерывистое дыхание, булькающий, голодный рык.

– Что там? – Света вскочила, в ужасе отпрянув от стены к печи. Олеся вцепилась в неё, зажмурив глаза.

Дверь избы содрогнулась от мощного удара! Массивная доска треснула посередине с громким хрустом. Ещё удар! Щель стала шире, в неё хлынул холодный ночной воздух, несущий запахи гари и крови. В щели мелькнуло что-то – не глаз, а тускло мерцающая точка желто-зеленого света. Раздался протяжный, слюнявый вой, от которого кровь стыла в жилах.

– Они! – выдохнула Ольга, отступая от двери к центру избы, сердце бешено колотилось, пытаясь вырваться из груди. – Они пришли! За нами!

Страх парализовывал. Девочки стояли, прижавшись друг к другу возле печи, не в силах пошевелиться, глядя широкими от ужаса глазами, как дверь трещит под ударами неведомой силы снаружи. Каждый удар отдавался в их собственных костях. Ольга почувствовала, как «метка» на запястье вспыхнула жгучей болью. Внутри, в самой глубине её существа, что-то ответило на этот вызов. Не голос Алексея-Стража, а слепая, инстинктивная сила. Сила, которая вырвала её из когтей беса в тоннеле. Сила, которую она боялась больше всего на свете.

– Отойдите от двери! – крикнула она девушкам, голос сорвался на визгливую ноту. – Назад! К печи! Прячьтесь!

Света очнулась, рванув Олесю за руку. Они отпрянули к каменному выступу печи, забившись в самый угол, как раз в тот момент, когда дверь с грохотом, подобным взрыву, вылетела из косяков, разлетаясь щепками. В проеме, заливаемом отблесками адского зарева с улицы (в деревне пожар?), встала фигура. Невысокая, сгорбленная, с лицом, которое было похоже на лицо той самой «мастерицы» по ткачеству, но теперь кожа на скулах обвисла, стекала вниз, как расплавленный воск, обнажая мокрую, розоватую ткань под ней. Глаза съехались к переносице, сливаясь в одну большую, черную, мерцающую каплю посреди лба. Из полуоткрытого рта свисал длинный, тонкий, как у пиявки, язык. Существо держало в перепончатых руках тяжелый челнок для ткацкого станка, заточенный с одного конца до бритвенной остроты.

Оно шагнуло внутрь, его странные ступни шлёпали по деревянному полу. Желтая капля-глаз скользнула по Ольге, стоящей посередине избы, потом переползла на девушек, прижавшихся к печи. Раздалось булькающее, лишённое смысла бормотание. Оно подняло челнок-копьё.

Ольга почувствовала, как сила внутри неё закипает, рвётся наружу, требуя выхода. Она подняла руку, ту, где пылала «метка». Она не знала, как это работает. Она не хотела убивать. Она просто отчаянно хотела, чтобы это остановилось. Чтобы тварь исчезла. Чтобы защитить их! Чтобы всё это кончилось!

– Нет! – закричала она, не командуя, а умоляя – себя, эту дикую силу, неведомых богов. – Уйди! УЙДИ ОТ НАС!

Но ничего не произошло. Только пульсация «метки» стала невыносимой. Тварь сделала ещё шаг, её язык затрепетал, челнок занесён для броска в Свету. В этот момент снаружи, сквозь рёв и гул, пробился резкий, знакомый, хриплый крик:

– Все наружу! К воротам! Алпатов прикрывает!

Это был голос Гюрзы. Ольга, Света и Олеся вздрогнули, как от удара током. Даже тварь на мгновение замерла, её капля-глаз метнулась к дверному проёму. Этот крик стал спасительным толчком. Ольга рванулась к девушкам, отталкивая их от печи к разрушенному дверному проёму.

– Бежим! За мной!

Они выскочили из избы в кромешный ад. Воздух был пропитан гарью, смрадом и криками. Гюрза, окровавленная, с диким взглядом, схватила Ольгу за руку. Из распахнутой двери, тварь, словно вышла из оцепенения и шагнула вслед за ними.

– Бежим за остальными и к воротам! Еще есть шанс…

Глава 12

Лера открыла глаза. Снаружи что-то происходило. И к ней кто-то стучался. Кровь отхлынула от лица. Весь её мелкий, личный кошмар был мгновенно сметён реальным, физическим ужасом, стоящим за дверью. Она услышала шорох. Прямо за дверью её избы. Не ветер. Не скрип дерева. Чьё-то тяжёлое, хриплое дыхание. И тихий, скребущий звук – будто когти осторожно водят по дереву двери, изучая её. Искали щель. Искали вход.

Она вжалась в нары, затаив дыхание, сердце колотилось так, что, казалось, его слышно на улице. Слёзы страха текли по щекам, но она боялась даже всхлипнуть. Скребущий звук усилился. Что-то тяжёлое, очень тяжёлое, ткнулось в дверь. Дерево затрещало. Ещё удар! Дверь дрогнула в косяках. Лера вскрикнула, не в силах сдержаться. Звук её голоса, казалось, подстегнул существо снаружи. Удар был сильнее. Доска треснула. В щели мелькнул тусклый желто-зелёный свет.

Лера сорвалась с нар. Бежать! Куда? В избе одна дверь. Одно крошечное окно, заколоченное ставнем. Паника, чистая и неконтролируемая, охватила её. Она металась по избе, спотыкаясь в темноте, натыкаясь на стол, на лавки. Ещё удар! Дверь прогнулась внутрь. Лера, рыдая, забилась в самый дальний угол, за печь, нащупывая руками холодные камни. Она сжалась в комок, закрыла глаза, зажала уши, пытаясь отгородиться от мира. Но звук следующего удара, и дикого, торжествующего рыка за дверью, пронзил её насквозь. Она знала – дверь не выдержит. И тогда… Тогда придёт оно.

***

Дрозд проснулся от крика. Не своего. От чужого, дикого, полного нечеловеческой боли крика, прорвавшегося сквозь гул колокола в голове и нарастающий рёв снаружи. Он мгновенно вскочил с нар, его тело, несмотря на сон, было напряжено, как тетива. В темноте он услышал сдавленные всхлипы.

– Виталик?

– К-Костя… – голос Виталика дрожал, прерывался. – Что… что это? Там… кричат… Как будто… режут…

Дрозд не ответил. Он подошёл к крошечному оконцу. Через мутный пузырь было видно зарево пожара и мелькающие тени – слишком большие, слишком быстрые, двигающиеся не по-человечески. Он почувствовал знакомое холодное спокойствие, как перед боем на татами. Только враг был неизвестен.

– Одевайся. Быстро. – Его голос был низким, ровным, но не оставлял места для возражений. – Берём только самое необходимое. Документы. Телефоны – не работают, но вдруг. Идём к другим.

– К-куда? Там же… – Виталик, дрожа, натягивал свитер.

– К Ольге и Гюрзе. Вместе шансов больше. Быстро!

Они едва успели натянуть куртки, когда в стену их избы гулко ткнулось что-то тяжёлое. Брёвна затрещали. Затем – скрежет когтей по дереву, прямо под окном. Хриплое, булькающее дыхание. Виталик вскрикнул.

Дверь содрогнулась от удара! Не такой мощный, как у других, но явно нечеловеческий. Дрозд схватил с печи чугунную сковородку – тяжёлую, неудобную, но лучше, чем ничего. Он встал перед дверью, толкая Виталика за спину вглубь избы.

– Отойди к печи. Держись.

Ещё удар! Дверь треснула. В щели блеснул желто-зелёный глаз. Существо за дверью взвыло. Дрозд сжал ручку сковороды. Его лицо было каменным.

Внезапно снаружи раздался яростный крик и звон разбитого стекла где-то рядом. Существо за дверью взревело, но уже не в их сторону. Послышались быстрые шаги, отбегающие от их избы. Кто-то отвлёк его.

– Сейчас! – Дрозд рванул дверь на себя. Она не была заперта. Он выглянул наружу. Мимо их крыльца, спотыкаясь и ругаясь, бежал Султан, окровавленный, без одной кроссовки. За ним, прыгая через груду хвороста, гналось низкое, покрытое слизью существо со щупальцами вместо рук. Султан заметил парня и закричал:

– Дрозд! Ну помогай, мать твою! – заорал он хрипло.

Костя не раздумывал. Он прыгнул с крыльца, размахнулся тяжелой сковородой и всадил её со всей силы в бок существа, бегущего за Султаном. Раздался глухой стук и чавкающий звук. Существо завизжало, споткнулось. Султан, пользуясь моментом, схватил толстую палку и врезал ему по щупальцам. Существо отпрянуло, шипя.

– Виталик! Выходи! Беги к воротам! – крикнул Дрозд, не выпуская из виду тварь, которая оправлялась от удара. Султан подхватил под руку выскочившего, бледного как смерть Виталика, у которого на щеке зияла глубокая царапина – видимо, от летевших щепок.

– Бежим! – прохрипел Султан. – Гюрза кричала… к воротам!

Они бросились прочь, Дрозд, прикрывая отход, держал тварь на расстоянии тяжёлой сковородкой. Существо, однако, потеряло к ним интерес, увлекшись чем-то другим в темноте. Они увидели группу у следующей избы – Гюрзу, Ольгу, Свету и Олесю.

– Сюда! – крикнула Гюрза. – Леру видели?

***

Они сбежались к массивным деревянным воротам, скованным почерневшими от времени железными полосами. Засов – брус толщиной в руку – казался непреодолимым препятствием. За воротами – чернота леса, манящая и пугающая одновременно.

– Вместе! – скомандовал Дрозд, упираясь плечом в створку. – На раз-два! Рывком!

Султан, Гюрза, Дрозд изо всех сил налегли на древесину. Ольга, Света, Олеся, Виталик – помогали, как могли, отчаянно толкая холодные, шершавые доски. Ворота дрогнули, заскрипели, но не поддались. Засов был слишком крепок, петли заржавели.

– Не выйдет! – закричал Султан, оглядываясь через плечо. Лицо его было искажено болью и яростью. – Они идут! ВСЕ!

Из тьмы между избами, из горящих проемов, из-под земли, казалось, выползали десятки кошмарных существ. Они шли, бежали на четвереньках, ползли – сплошная волна гниющей плоти, клыков, когтей и немой ненависти. Впереди этой волны, неспешно, словно совершая променад по собственным владениям, шли трое монахов в рваных рясах. Их лица были бесстрастны, как маски. В центре – старший, с кривым ножом в руке, на лезвии которого ещё виднелись бурые, не смытые пятна крови Кирилла Ивановича. Со стороны болот, разрезая вой ветра и гул колокола, нарастал сливающийся воедино волчий вой – Гончие Чернобога были уже у частокола.

Ольга почувствовала, как "метка"на запястье вспыхнула ослепительной, белой болью. Она вскрикнула, схватившись за руку. Сила рвалась наружу, как дикий зверь из клетки. Она боялась её. Боялась потерять контроль. Боялась, что убьёт не только их, но и всех вокруг. Но другого выхода не было. Над ними нависла стена из клыков и когтей. Она увидела жёлтые глаза старшего монаха, устремлённые на неё. В них читалось холодное любопытство и.. ожидание.

– Ольга! – Гюрза рванула её за рукав. – Твоя очередь! Твоя магия! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!

Отчаяние, страх за друзей, ярость против этого кошмара – всё смешалось. Ольга зажмурилась. Вспомнила тоннель между мирами. Вспомнила Алексея. "Ты отмечена. Твоя миссия – помешать Охоте."Время прятаться прошло. Она вдохнула, вбирая в себя смрадный воздух, наполненный смертью. Она не хотела убивать. Она хотела спасти. Защитить. Остановить этот ужас. Очистить!

Она подняла руки – обе, не только с «меткой». Не к воротам. К надвигающейся орде и к монахам во главе её. Она сконцентрировалась не на разрушении, а на свете. На том ослепительном, чистом свете, что был в тоннеле. На силе защиты. Она представила его как щит, как ослепляющую вспышку, как волну, отбрасывающую тьму. Она вложила в этот образ всю свою волю, весь страх, всю отчаянную надежду.

– НЕТ! – крикнула она, и в крике было не отчаяние, а приказ. Приказ миру, приказ силе внутри неё, приказ самой себе.

Из её ладоней, из груди, из самой её сути вырвался не сгусток, а вспышка. Не волна, а ослепительная, стремительно расширяющаяся сфера бело-золотого света. Она вспыхнула, как крошечное солнце, рожденное в кромешной тьме ада. Свет был не просто ярким – он был живым, пульсирующим, наполненным невероятной, очищающей силой, которая обжигала не плоть, а саму тьму.

Он ударил по первой шеренге чудовищ. Существа взвыли от невыносимой чуждостии жжения этого света. Он не сжигал их плоть мгновенно, а заставлял её дымиться, пузыриться, как воск перед огнём. Монстры корчились, отступали, закрывая свои мерцающие глаза, их хитиновые панцири трескались с сухим треском, шерсть тлела. Волна хаоса остановилась, смешалась, потеряла напор. Свет достиг монахов. Старший вскрикнул – первый раз живой человеческий (или почти человеческий) звук, полный невыразимого ужаса и боли. Он уронил нож, схватившись руками за лицо. Его ряса задымилась. Желтолицый и великан отпрянули, как от удара током, их бесстрастные маски исказились гримасами агонии, они зашипели, закрываясь руками.

Но главный удар света был направлен не на них. Он пронесся над головами, над всей деревней, и ударил… в высокое окно терема Анастасии. В окно, затянутое нерушимой, мерцающей в лунном свете паутиной.

В окне, на миг, проступил силуэт. Женский, изящный, с гордо поднятой головой. Свет ударил прямо в неё. Раздался звук лопнувшего стекла и тут же смешался с пронзительным, нечеловеческим криком. Окно не разбилось – оно растворилосьна мгновение в ослепительном сиянии. Силуэт внутри корчился, заслоняясь руками от невыносимой чистоты света. Она отшатнулась вглубь терема, исчезая из поля зрения. Свет погас так же внезапно, как и вспыхнул, оставив после себя слепящие пятна в глазах и звон в ушах.

Ольга рухнула на колени, потом навзничь, в холодную грязь. Она не чувствовала ничего, кроме огненной боли во всём теле и полного, высасывающего душу истощения. Тёмная струйка крови вытекла из её носа, ещё одна – из уголка рта. Мир поплыл, затем погрузился в темноту. Последнее, что она ощутила – сильные руки, подхватывающие её под мышки и колени. Дрозд.

– Ворота! – прохрипел Дрозд, первый пришедший в себя, держа на руках безжизненное тело Ольги. Его голос был хриплым, но невероятно твёрдым. – Теперь! РЫВКОМ! ВСЕ ВМЕСТЕ!

Они снова, с отчаянной силой, бросились на створки. Дерево, ослабленное временем, а может, тронутое краем ослепительной энергии Ольги, на этот раз поддалось. Раздался оглушительный треск, засов согнулся, петли взвыли от напряжения, и одна створка ворот с грохотом откинулась наружу, открывая чёрный, бесконечно желанный зев леса.

– Бежим! – Гюрза схватила под руку обессиленную Свету. Султан, кряхтя от боли, подхватил под плечо почти обморочного Виталика. Олеся бросилась вперед. Дрозд с Ольгой на руках шел последним, обернувшись, его взгляд сканировал отступающих, ослеплённых и дезориентированных чудовищ.

Они вывалились за ворота, в холодную, пахнущую прелью, хвоей и свободой темень леса. За спиной, из охваченной хаосом деревни, донесся новый, яростный рев – это опомнились монахи, гончие, вся пробужденная нечисть. Охота не закончилась. Она только начиналась.

Но у них появился шанс. В лесу, полном своих неизвестных ужасов, но пока – вне стен этого рукотворного ада. Они бежали, спотыкаясь о корни, проваливаясь в холодную грязь, унося с собой запах крови, страха, дыма и слабый, угасающий отблеск чуда, рожденного отчаянием. Ольга, без сознания на руках у Дрозда, ничего не чувствовала. Лишь «метка» на её запястье, скрытая рукавом, теперь не пылала. Она была ледяной. Как предчувствие новой, неведомой цены за спасение.

***

Тьма. Не просто отсутствие света, а плотная, вязкая субстанция, заливавшая глазницы, проникающая в самое нутро. Анастасия Вячеславовна стояла посреди своего терема, пальцы впились в резной стол так, что побелели костяшки. Боль была нестерпимой, огненной – будто раскаленные иглы вонзились в то, что раньше было глазами. Вспышка. Эта проклятая девчонка с её меткой Белобога. Чистый, ослепляющий свет, выжегший хрусталики, спаливший нервы. Теперь только чернота, пронизанная фосфорными пятнами-призраками, оставшимися от взрыва. И холод. Ледяной, проникающий до костей. Не от ран, а от унижения. И ярости.

Вокруг стоял тяжкий, порочный запах горелой плоти, смешанный с ароматом сушеных трав и древней пыли. Шрамы. Вечные шрамы теперь с ней навсегда. Она услышала шаркающие шаги, булькающее дыхание, шепот теней, проникающий сквозь стены сруба. Они пришли. Её верные слуги д. Те, кто не сгорел в очистительном пламени.

– Матушка… – прошипел голос, похожий на скрежет камня по камню. Старший из монахов. Его ряса пахла гарью и запекшейся кровью. – Жива… Жива Матушка?

– Жива, – Анастасия выдохнула слово сквозь сжатые зубы. Голос её, обычно мелодичный, был хриплым, разбитым. Боль выворачивала внутренности. Она протянула руку, пальцы дрожали. Монах схватил её, его ладонь была шершавой, холодной, как могильная плита. – Глаза… их больше нет. Сила… этой мерзавки больше, чем я ожидала. Белобог сделал свой ход раньше.

– Убьем их! – зарычал другой голос, низкий, как гул подземелья. Великан. Его ручища сжимали древко топора, обугленное по краю. – Всех! Выпотрошим! На корм Гончим!

Анастасия резко дернула руку монаха.

– Нет! – её крик сорвался в шипящий шепот. – Глупцы. Они ушли… в лес. Туда куда и должны были. Дальше дело за Гончими. – Она заставила себя выпрямиться, игнорируя накатившую волну тошноты от боли. Новая реальность открывалась ей – не глазами, а кожей, слухом, темным звериным чутьем, что всегда дремало под человеческой оболочкой. Она чувствовала вибрацию пола от их шагов, запах их страха и гнили, пульсацию их чужеродных сердец. Лес за частоколом шелестел миллионами листьев, шуршал лапами по валежнику, пел ветром в ветвях – целая симфония теней и угроз. Она услышала далекий, сбивчивый бег. Их бег. – Бегут к старой просеке… как крысы. Всё идет так, как должно.

Она отпустила руку монаха и сделала шаг вперед, нащупывая пространство. Тьма была не врагом, а новой кожей.

– Слушайте! – её голос окреп, обрёл ледяную власть. – Старший! Возьми Гончих. Ведущих. Пусть идут по горячему следу. Гнать. Гнать, как дичь. К болоту. Туда, где спит наш Владыка. – Она перевела дыхание и продолжила. – Там их взять в кольцо. И пусть Гончие сделают своё дело. Принесут жертву. Надеюсь, вам не надо напоминать, кто из них должен пролить кровь на жертвенник? Если кто-то из них сдохнет раньше, то силами нашего владыки, его тело само найдет путь. Но чем больше живых придут к жертвеннику, тем лучше.

– А девчонка? Та… что метку носит? – спросил монах, его шепот был полон алчущей злобы. – Она опасна, Матушка. Свет…

– Опасна? – Анастасия усмехнулась, и звук был похож на ломающиеся сучья. – Она израсходовала себя. Как фонарь без масла. Теперь она – тряпка. Тяжелая ноша для них. Пусть тащат. Пусть видят, как их надежда гаснет. – Она повернула незрячее лицо в сторону, откуда чуяла остаточное тепло паники, смешанное с запахом гнили. Не из леса. Изнутри деревни. – А ты, Великан. Иди к нему. Охраняй вход.

Она замолчала, впитывая страх и покорность слуг. Но в самой глубине, под слоем ярости и боли, копошилось что-то иное. Старое. Обида, выжженная в веках. Образ мужчины в грубой холщовой рубахе, с глазами, полными ужаса и… предательства. Послушник. Тот, кто не понял. И предал. Отрекся от всего. И земля запомнила. Она чувствовала его страх в человеке, что должен был завершить ритуал.

Хорошо. Его час придет. Когда одиннадцать жертв будут собраны у Камня. Когда земля сбросит последнюю старую кожу.

– Матушка… – прервал её мысли шепот Старшего монаха. – А… та? Другая? Которая осталась? В избе за печью? Мы… нашли.

Анастасия замерла. Лера. Тихая, затравленная, с глазами вечного испуга. Та, что пахла особой сладостью – сладостью сломленной воли, глубокой, неосознанной болью, делающей душу… податливой.

– Приведите её ко мне, – приказала Анастасия, и в голосе её появилась новая нота. Не ярость. Холодное любопытство. Предвкушение. – Живую. Целую. Она пригодится. Её страх нам на руку.

Слуги зашаркали, выполняя приказ. Анастасия осталась одна посреди оплавленного величия терема. Тьма сжималась, обволакивая, становясь частью её. Она подняла обожженную руку к лицу, коснулась шрамов на веках. Боль все ещё пылала, но теперь она была знаком. Знаком перехода. Человеческое зрение было иллюзией. Теперь она видела истину – паутину страха, тянущуюся от каждого существа в лесу, от каждого дрожащего листа, от самой земли, пронизанной древними силами. Она видела бег дичи – яркие, дрожащие искры паники на фоне огромной, дышащей тьмы леса. И видела тёмный, холодный комок страха в избе, где пряталась Лера. Этот комок был… многообещающим.

Прошло время, измеряемое лишь учащенным стуком её собственного сердца и далеким, нарастающим воем Гончих, отправившихся в погоню. Наконец, дверь скрипнула. Послышались тяжелые шаги, сопение, а затем – тихий, прерывистый всхлип.

– Поставьте её здесь, – Анастасия указала пальцем в пустоту перед собой. – И оставьте нас.

Шарканье, бульканье – слуги удалились, закрыв дверь. Анастасия ощутила слабое тепло, исходящее от маленькой, сжавшейся фигурки. Запах слёз, пота, грязи и чистого, неразбавленного ужаса. Он был… восхитителен. Гуще медовухи, крепче самогона из темных кореньев.

– Дитя… – прошептала Анастасия, делая шаг вперед. Её голос старался звучать мягко, но хрипотца боли искажала его. – Милое дитя… Не бойся. Видишь? Я тоже… пострадала. От них. От тех, кто бросил тебя одну в темноте. На растерзание.