Юный служитель

Для Гэвина, который никогда прежде не видел на площади сразу несколько десятков людей, это зрелище было странным и ужасным. Эндрю Стратерс, старый солдат, стоял на внешней лестнице особняка и выкрикивал приказы примерно пятидесяти ткачам, многие из которых были скудно одеты, но все до единого вооружены пиками и шестами. Большинство из них были знакомы юному служителю, но их лица были для него новыми. Новые подступали ежесекундно. Из-за неуклюжих жестов люди ожесточались. Вокруг собрались сотни людей, некоторые кричали, некоторые грозили кулаками старому солдату, многие пытались вырвать своих родственников из опасности. Гэвин не мог видеть египтянку. Женщины и старики, борясь за то, чтобы завладеть его слухом, умоляли его разогнать вооружённый отряд. Он взбежал по лестнице городского дома, и в мгновение ока та превратилась в кафедру.

– Осмелюсь вмешаться, мистер Дишарт, – яростно сказал Стразерс.

– Эндрю Стразерс, – торжественно сказал Гэвин, – Во имя Господа Бога я приказываю тебе оставить меня в покое. Если ты этого не сделаешь, – яростно добавил он, – Я сброшу тебя с лестницы.

– Не слушай его, Эндрю, – кричал один, а другой подхватывал, – Он не может понять наши страдания – он ужинает в такой день.

Однако Стразерс дрогнул, и Гэвин бросил взгляд на вооружённых людей.

– Роб Доу, – сказал он, – Выходите вперёд Уильям Кармайкл, Томас Вамонд, Уильям Манн, Александр Хобарт, Хендерс Хаггарт.

То была паства старой шотландской церкви, и обнаружив, что священник не сводит с них глаз, они повиновались, все, кроме Роба Доу.

– Не обращай на него внимания, Роб, – сказал безбожник Круикшенкс, – Лучше играть в карты в аду, чем петь псалмы на небесах.

– Джозеф Круикшэнкс, – мрачно ответил Гэвин, – Там нет карт.

Затем Роб тоже подошел к подножию лестницы. Толпа расслышала гневное бормотание, и молодой Чарльз Юилл воскликнул:

– Проклятие, неужели Вы властвуете над нами в будние дни так же, как по День Седьмой?

– Сложите оружие, – приказал Гэвин всем шестерым.

Они посмотрели друг на друга. Хобарт сунул пику за спину.

– У меня нет оружия, – хитро сказал он.

– Позвольте мне хоть чуть-чуть, – умолял Доу, – И я обещаю двенадцать месяцев трезвости.

– О, Роб, Роб! – с горечью спросил служитель, – И это с тобой мы молились несколько часов назад?

Коса выпала из рук Роба.

– Назад за пики, – прорычал он своим товарищам, – А не то сам за них возьмусь.

– Да, оставьте их, – прошептал регент, – Но не уступайте!

Тогда священник, которого трясло от волнения, хотя он этого не понимал, протянул руки, призывая к тишине, и так внезапно, что это напугало людей на соседних улицах.

– Если он молится, нам конец, – воскликнул молодой Чарльз Юилл, но даже в тот час многие люди были без чулок.

– О, Ты, Господь Саваоф, – молился Гэвин, – Нынче ночью мы в Твоих руках. Это Твой народ, и они согрешили, но Ты милосердный Бог, а испытание для них слишком тяжело, вот и не ведают, что творят. К Тебе, Богу нашему, мы обращаемся за избавлением, ибо без Тебя мы погибнем.

Молитва юного служителя была слышна по всей площади, и на его «аминь» отозвались удары оружия.

– Если вы будете драться, – закричал Гэвин, посветлев, едва услышал стук железа о камни, – Ваших жён и детей могут застрелить прямо на улице. Эти солдаты пришли за дюжиной из вас, будет ли тебе польза, если они заберут сотню?

– О, послушайте его! – кричали многие женщины.

– Я выигрываю, – ответил мужчина, – Потому что я один из десятка. Что за египтянка?

– Вот.

Гэвин увидел, как толпа открылась, и из неё вышла цыганка, и, хотя ему стоило осудить её, он только моргнул, потому что её красота снова сразила его наповал. Она встала рядом с ним на лестнице, прежде чем тот успел вспомнить, что он священник.

– Как ты посмела, женщина? – вскрикнул он, но та швырнула в него рябиной.

– Будь я мужчиной, – воскликнула она, обращаясь к людям, – Я бы не позволила поймать себя в мышеловку.

– Мы тоже, – ответили некоторые.

– Что вы за женщины, – воскликнула египтянка, повернувшись пылающим лицом к сёстрам по природе, – Если позволяете подбивать ваших мужчин к тюрьме, пока дерзкий фронт приведёт их в безопасное место? Вы хотите остаться без мужей и рабов?

– Расходитесь, я приказываю! – воскликнул Гэвин, – Эта падшая женщина подстрекает вас к бунту.

– Вы только послушайте этого человечка, – возразила египтянка.

Любопытно знать, что даже в этот тревожный момент Гэвин вздрогнул, потому что та намекнула на его невысокий рост.

– У неё лицо хулигана, – вскрикнул парень, – И речи её злы.

– Мужчины и женщины Трамса, – ответила она, – Понимаете, что я желаю вам счастья той службой, которую я вам оказала. Что тебе сказали, что приедут солдаты?

– Это была ты! Это была ты!

– Да, и я пробежал милю сообщить новости. Послушайте, что, а я скажу Вам, служитель.

– У неё лживый язык, – воскликнул Гэвин, – Не слушайте эту нахалку.

– То, что я должна сказать, – не унималась та, – Так же верно, как и то, что я уже говорила, и насколько это правдиво, вы знаете. Вы задаетесь вопросом, как солдаты остановились у таверны на холме, а не пошли на город. Вот причина. Они согласились маршем северных шотландце на площади, если подадут сигнал тревоги, но, если так будет, они разобьются на части и окружат город, чтобы вы не могли выбраться. Вот чем они сейчас занимаются!

Крики усилились, и многие мужчины схватились за брошенное оружие.

– Не верьте ей, – воскликнул Гэвин, – Откуда бродячая цыганка может знать всё это?

– Да, откуда Вы знаете? – требовали некоторые.

– Достаточно того, что я знаю, – ответила египтянка, – И, служитель, я знаю, что капитан солдат уверен, что схватит всех вас, кто разыскивается, если не сделаете хоть что-нибудь.

– Что такое?

– Если вы разбежитесь в разные стороны, заблудитесь, но если вы будете придерживаться единого пути, сможете форсировать дорогу в край, где легче рассеяться. Это то, что он скрывал от тебя.

– Тогда это то, что мы будем делать.

– Это то, чего вы не сделаете, – страстно сказал Гэвин, – Истина не в этой злой женщине.

Но едва он заговорил, как понял, что поразительные новости достигли площади. Ропот поднялся по краям толпы и с шумом морской волны покатился по направлению к особняку. Отряд солдат шёл по Кресту с севера.

– Есть кое-что с восточной части города, – последовало сообщение, – Схватили Сандерса Вебстера, и старый Чарльз Юилл всё отрицает.

– Вот видишь! – сказала цыганка, торжествующе глядя на Гэвина.

– Сложить оружие, – крикнул Гэвин, но его власть над людьми исчезла.

– Египтянка говорит правду, – кричали они, – Не обращайте внимания на священника.

Гэвин попытался схватить цыганку за плечи, но она проскользнула мимо него вниз по лестнице и закричала:

– Следуй за мной! – побежала вокруг особняка и спустилась по мосту.

– Женщина! – крикнул он ей вслед, но та лишь презрительно замахала руками. Люди последовали за ней, многие из мужчин все ещё сжимали оружие, но колебались. Через минуту после того, как Гэвин увидел мерцание перстня на пальце циганки, когда та замахала руками, они с Доу остались на площади одни.

– Какая ужасная, – сказал Роб, – Я видел, как она смеётся.

Гэвин скрипнул зубами.

– Роб Доу, – медленно произнес он, – Если бы я не служил Христу, я бы задушил её. Вы видели, как она меня унизила?

Глава шестая. В которой солдаты встречаются с амазонками Трамса

Доу стыдливо посмотрел на священника и двинулся на площадь.

– Куда ты идёшь, Роб?

– Чтобы привести себя в порядок. Я готов сделать что-нибудь, чтобы Вы увидели, что в Трамсе есть человек, который больше верит Вам, чем этой капризной девушке.

– И только один, Роб. Но я не знаю, хотят ли они тебя арестовать.

– Да, я приложил руку к тому, чтобы привязать полисмена к…

– Я не хочу ничего об этом слышать, – быстро сказал Гэвин.

– Тогда я спрячусь?

– Я не позволю этого делать. Это было бы неправильно.

Полдюжины беглецов пролетели мимо особняка и без единого крика скрылись из виду. Последовал совсем тяжелый топот ног, и на северной стороне площади внезапно появилась дюжина солдат с несколькими полицейскими и двумя пленными.

– Хватай, – в отчаянии крикнул священник, – Беги!

Когда солдаты достигли особняка, в котором заперли своих пленников, Доу прокрался на восток, а Гэвин бежал по склону вниз.

– Они дерутся, – сказали ему, – они дерутся на холме, чужаки стреляют, один человек убит!

Но это было преувеличением.

Лощина, хоть и короткая, очень крутая. С одной стороны, от неё живая изгородь, от которой отваливается земля, а с другой – холм. Гэвин достиг площади и увидел солдат, марширующих по мосту, охраняемом небольшим отрядом полицейских. Перед ними отступали вооруженные ткачи. Сотня или больше женщин стояли на пригорке, кричали и жестикулировали. Гэвин присоединился к ним, призывая их не бросать камни, которые те начали собирать.

Вооружённые люди ворвались в толпу, бросили оружие и побежали обратно в городской дом. Здесь они чуть не столкнулись с солдатами на площади, которые снова погнали их в бой. Оказавшись на грани зажатия между двумя силами, некоторые пролезли через изгородь, где их тут же схватили полицейские. Другие стремились подняться на холм, а затем сбежать в деревню. За ними потянулись полицейские. Мужчины были слишком напуганы, чтобы драться, но женщина схватила полицейского за талию и швырнула его головой вперёд в толпу солдат.

Один из них крикнул:

– Пожар! – но капитан вторил:

– Нет!

Затем женщины забросали их камнями. Они стояли на своём и защищали отступление напуганных мужчин.

Кто бросил первый камень, неизвестно, но считается, что это была египтянка. Служащих охраны отозвали, и всем приказали идти вниз по мосту. Таким образом, ткачи, которым не удалось спастись сразу же, были вытеснены перед ними и вскоре зажали между двумя телами солдат, коих сразу схватили. Но через пару минут посыпался густой дождь из камней и комьев земли.

Гэвину впоследствии всегда было больно вспоминать эту сцену, но не столько из-за дождя камней, сколько из-за полёта в ней одной расселины. Он наблюдал, как красивый молодой капитан Холливелл ехал со своими людьми, также восхищаясь их хладнокровием. Эта хладнокровие возмутило цыганку, которая дважды бросила в Холливелла камень и промахнулась. Он ехал, презрительно улыбаясь.

– Ох, если б я только сразу бросить! – простонала египтянка.

Затем увидела рядом с собой служителя, и в такт часам произошло нечто, что невозможно объяснить. На данный момент Гэвин был настолько потерян в страданиях из-за возможных последствий ночного беспорядка, что забыл, где он находится. Внезапно красивое лицо египтянки приблизилось к его лицу, и цыганка сжала его руку, шёпотом указав на офицера:

– Ударь его!

Гэвин швырнул ком земли и ударил Холливелла по голове.

Я говорю, что не могу этого объяснить. Я рассказываю, что произошло, и с благодарностью добавляю, что только египтянка была свидетелем сего деяния. Полагаю, Гэвин швырнул дивизию прежде, чем успел остановить свою руку. Затем он съёжился от ужаса.

– Женщина! – снова вскрикнул он.

– Ты милый, – отозвалась та и исчезла.

К тому времени, когда Гэвин снова начал дышать свободно, камера была забита заключёнными, а Закон о беспорядках был прочитан с лестницы в городском доме. До сих пор помнят, что барон-залогодержатель, на которого возложена эта обязанность, не продвинулся дальше, чем «Виктория, милостью Божией», когда из его рук вырвали газету.

Когда здесь происходит волнующее событие, мы месяцами мусолим его, потому я и смог записать всю целиком историю той памятной ночи в Трамсе. Могу подтвердить, что доктор, плечи которого часто выглядели так, как будто они попали под ливень табачного пепла, принёс мне эту новость в здание школы, и теперь, пересекая поля, я обнаружил, что её основатель Вастер Ланни, и обнаружил почтальона Бирса, рассказавшего эту историю так же быстро, как рыболов отпустил бы леску. Я знаю, о первой женщине на Мэриуэлле, которая услышала рог и сразу разбудила своего мужа, который первым услышал его в Денхеде и тенааментах тем, что они тут же сказали и сделали. Я услышал из уст Дите Деучара любопытную историю о том, как он мирно спал во время беспорядков и просыпался утром, как обычно, привязанный к своему ткацкому станку, а также его заявление о том, что такой неудачи достаточно, чтобы поколебать веру человека в Бога. У полиции была информация, которая позволяла им идти прямо к домам разыскиваемых ткачей, но иногда они приводили не того человека, поскольку те из людей, которые не сбежали из города, поменяли дома на ночь – уловка, которая пригодилась им больше, чем вся их суета на холме. Сын старого Юилла сбежал, закопавшись в торфянике, а Снекки Хобарт, притворившись мешком с картошкой. Меньше повезло Сандерсу Вебстеру, уже упомянутому кротолову. Сандерс действительно не виноват. Он даже не был в Трамсе в ночь восстания против производителей, но, думая, что вспышка болезни останется безнаказанной, он хотел примазаться к её славе. Поэтому он хвастался тем, что является зачинщиком, пока многие не поверили ему, в том числе и власти. Его хвастовство разрушало его. Его бросили в свинарник и арестовали на девять месяцев. Об остальных арестах мне не нужно беспокоиться, поскольку они не имеют никакого отношения к истории юного священника.

Пока Гэвин оставался с семьями, чьи кормильцы теперь находились в камере, которая обычно была забита в ясные ночи и пуста до конца года, шериф и Холливелл находились в круглой комнате особняка не в лучшем настроении. Они говорили громко, и некоторые из их слов проникали в камеру внизу.

– Всё это претерпело фиаско, – сказал шериф, – Из-за того, что мы не смогли застать их врасплох. Да ведь три четверти взятых нужно будет освободить, а мы позволили самым ужасным обидчикам ускользнуть из наших рук.

– Что ж, – ответил Холливелл, одетый в плотный плащ, – Я привел сюда ваших полицейских, и это всё, что я взялся сделать.

– Вы привезли их, но за счёт того, что запугали деревню. Я бы хотел, чтобы мы приехали без тебя.

– Ерунда! Мои люди продвигались, как призраки. Могла ли ваша полиция спуститься сегодня вечером в одиночку?

– Да, потому что он был бы заброшен. Ваши солдаты, скажу вам, сделали зло. Женщина, которая, как признают многие из наших заключённых, принесла известие о нашем прибытии, должно быть, узнала от одного из ваших мужчин, либо видела их марш.

– Мужчины не знали своего назначения. Правда, она могла видеть нас, несмотря на наши меры предосторожности, но вы забываете, что она сказала им, как мы должны действовать в случае, если нас заметят. Вот что меня смущает.

– Да, и я тоже, потому что это был секрет между нами и лордом Ринтулом, а не полудюжиной других.

– Что ж, найди женщину, и мы получим объяснение. Если она все ещё в городе, ей не сбежать, потому что мои люди повсюду.

– Её видели десять минут назад.

– Тогда она наша. Я говорю, Риах, на твоём месте я бы освободил всех своих пленников и вместо этого увез бы их жён. Я видел только спины мужчин Трамса, но, честное слово, я чуть не сбежал от женщин. Привет! Я считаю, что один из ваших полицейских поймал нашу фурию в одиночку.

Итак, Холливелл воскликнул, услышав чей-то крик: «Вот негодяй!» Но не египтянку втолкнули в круглую комнату. Это был Джон Данвуди, очень лукавый. Наверное, даже в Трамсе не было более хитрого человека, чем Данвуди. Его религиозные взгляды были такими же, как у Крукшенкса, но он регулярно ходил в церковь «на всякий случай для безопасности, если там всё-таки есть Бог, какая бы сторона ни ошибалась».

– Этот человек, – объяснил полицейский, – Поднял тревогу. Он признаёт, что был в Тиллидруме незадолго до нашего отъезда.

– Ваше имя, мой дорогой? – потребовал шериф.

– Это Джон Данвуди, – осторожно ответил жестянщик.

– Но так ли это?

– Я не говорю, что не так.

– Вы были сегодня вечером в Тиллиедруме?

– Вроде, да.

– Вроде?

– Я не уверен.

– Почему?

– Потому что я хитрый.

– В камеру его! – закричал Холливелл, теряя терпение.

– Предоставьте его мне, – сказал шериф, – Я понимаю, что это за человек. Итак, Данвуди, что ты делал в Тиллидруме?

– Я нанимал парня на место секретаря, – ответил Данвуди, падая в сеть шерифа.

– Что ты сам?

– Я не хочу быть жестянщиком, чтобы торговать.

– А Вы, простой жестянщик, смеете указывать мне, что адвокат хотел взять вашего сына в свой кабинет? Будьте осторожны, Данвуди.

– Ну что ж, тогда этот парень очень образован, а у меня есть ещё, и именно так писатель должен был взять его и сделать из него джентльмена.

– Я узнал от соседей, – пояснил полицейский, – Что это отчасти правда, но что заставляет нас подозревать его, так это то, что он оставил парня в Тиллиедруме, и всё же, когда он вернулся домой, первый человек, которого он увидел у камина, и был тот парень. Парень убежал домой, и причина этого явно заключалась в том, что он слышал о наших приготовлениях и хотел встревожить город.

– Кажется, в этом что-то есть, Данвуди, – сказал шериф, – И если Вы не можете объяснить этого, я должен держать вас под стражей.

– Я выложу всё начистоту, – ответил Данвуди, видя, что в этом вопросе правда лучше, – Парень был категорически против того, чтобы его сделали джентльменом, и когда он увидел, какую жизнь ему придётся вести, с чистыми руками, чистыми штанами и без пятен на бриджах, его сердце воспротивилось благородству ещё сильнее, чем когда-либо, и он убежал домой. Да, я разозлился, когда увидел его у камина, но он сказал мне: «Как бы ты хотел сам стать джентльменом, отец?» – и это так подействовало на меня, что я решил дать ему шанс.

Другой заключенный, Дэйв Лэндолинадс, столкнулся с Данвуди.

– Джон Данвуди невиновен, как и я сам, – сказал Дэйв, – А я совершенно невиновен. Тревогу забила не Джин, а египтянка. Вот что я вам скажу, шериф, если это сделает меня невиновным, я представлю вам египтянку такой, какой я её видел, и Вам будет легче её поймать.

– Вы честный человек, – сказал шериф.

– Пусть меня выпорют, – радушно прорычал Холливелл.

– Для чего ей, вмешиваться в чужие дела? – справедливо продолжал Дэйв, – Девчонка не из Трамса, и потому говорю: «Пусть закон покарает её».

– Ты послушаешь такую сволочь, Риах? – спросил Холливелл.

– Безусловно. Говори, Лэндолинадс.

– Ну, значит, я был на мельнице ночью.

– Видели всё?

– Я случайно оказался на ветряной мельнице с другим человеком, – продолжил Дэйв, избегая вопроса офицера.

– Как его звали? – потребовал Холливелл.

– Это была та египтянка, о которой мне следовало Вам рассказать, – сказал Дэйв, глядя на шерифа.

– Ах, да, Вы рассказываете сказки только о женщинах, – сказал Холливелл.

– Странные женщины, – поправил Дэйв, – Ну, мы были там, и, может быть, было около двух часов ночи, и мы разговаривали (но о законных вещах), когда услышали, как кто-то бежит по дороге. Я выглянул в щель в двери и увидел, что это была египетская девушка, которую я никогда раньше не видел. Она заметила свет в окне и закричала: «Эй, вы, чурбаны на мельнице, сюда идут солдаты!» Я упал в обморок, но другой мужчина открыл дверь, и она снова закричала: «Пришёл хозяин; скорее, а то тебя заберут». Тогда другой мужчина схватил шляпу и убежал, но я не был таким проворным.

– Сначала надо было подняться, – предложил офицер.

– Сал, это меня обнаружила та девица и, ай, тут же выхватила у меня рог.

– Чёрт возьми, – воскликнула она, – Собери весь городок. Но этого, шериф, я не сделала. Нет, я уважаю закон.

– Другими словами, – сказал Холливелл, – Ты тоже убежал, предоставив цыганке самой трубить в рог.

– Я не стану отрицать, но то, что я сделал ноги моими друзьями, но не она протрубила в рог. Я это знаю, потому что оглянулся и увидел, что она пытается этого не делать, но она не могла, она не знала пути.

– Тогда кто его взорвал?

– Полагаю, первый мужчина, которого она встретила. Мы предполагаем, что рог должен был быть сигналом, кроме Юдолевого. Он полицейский, поэтому мы держали его подальше от него.

– Это всё, что известно о цыганке?

– Да, потому что я побежал прямо к себе на чердак, и там ваши люди взяли меня. Могу я теперь уйти, шериф?

– Нет, не можете. Опишите эту цыганку.

– У неё в волосах была гроздь рябины, и, кажется, на ней была зелёная жилетка и красная шаль. У неё очень необычное лицо. Я не могу точно описать его, потому что оно в одну секунду переменилось от содрогания до торжества. Да, её лицо изменилось так же быстро, как перелистывается книжная страница. А вот и Юдолевый подтвердит.

Бодро вошёл Юдолевый.

– Это местный полицейский, – пояснил офицер Тиллидрума, – Мы искали его повсюду и нашли его только сейчас.

– Где ты был? – гневно спросил шериф.

– Какие честные люди в такой час, – ответил Юдолевый, – В своей постели.

– Как ты посмел игнорировать свой долг в такое время?

– Это долгая история, – приятно ответил полицейский, предвкушая наконец разговор.

– Ответь мне, одним словом.

– Смирись! – крайне удрученно воскликнул полицейский, – Такое невозможно. Тебе тоже придется меня допросить. Это мой долг.

– Я отведу тебя в тюрьму Тиллиедрама, чтобы допросить нынче же ночью, если не признаешься. Почему не поторопился к нам на помощь?

– Как смерть, я никогда не знал, что ты здесь. Я был на Руде во время обхода, когда услышал шум на площади и подумал, что здесь один сброд, а все добрые люди в своих постелях. Я подошёл к своей кровати, и меня не было, когда ваши люди схватили меня.

– Мы должны разобраться в этом перед отъездом. А пока вы будете проводником для моих искателей. Стоп! Вы что-нибудь знаете об этой египтянке?

– Какой египтянке? С гроздью рябины в волосах?

– Именно. Видел?

– Что у меня есть. Её ведь ничто не тревожит? Как бы то ни было, я бы сказал, что она этого не делала, потому что более простого, откровенного создания и невозможно придумать.

– Неважно, зачем она мне нужна. Когда Вы её видели?

– Где-то около двух часов, – елейно начал Юдолевый, – Когда я был в Руде, да, ни слова, прежде чем я услышал волнение на площади. Я стоял посреди дороги, гадая, как распахивается дверь мельницы, когда она подошла ко мне.

– Прекрасная ночь для этого времени года, – говорю я ей, потому что никто, кроме священника, не разговаривал со мной за день.

– Очень хорошая ночь, – очень откровенно отозвалась она, хотя дышала тяжело, как от бега.

– Ты из полиции? – спросила она.

– Да, – ответил я, – А ты кто?

– Я всего лишь маленькая цыганка, – вымолвила она.

– А что это у тебя в руке? – спрашиваю.

– Это рог, который я нашла в лесу, – объяснила она, – Но заржавленный и негодный.

Я посмеялся над её невежеством и сказал:

– Я ручаюсь, что могу обвинить её.

– Я не верю тебе, – говорит она.

– Дай-ка мне его, – говорю я, и та отдала его мне, и я делаю несколько прекрасных звуков. Да, видите ли, она не знала, что с ним делать. «Большое спасибо», – говорит она и убегает, даже не подумав вернуть мне рожок.

– Спасибо! Вы очень любезны, – вымолвила она и убежала, даже не позаботившись забрать рог.

– Ты невероятный идиот! – крикнул шериф. – Так это вы подняли тревогу?

– Чем я так рассердил тебя? – недоумевал честный Юдолевый.

– Убирайтесь с глаз моих, сэр! – взревел шериф.

Но капитан засмеялся.

– Мне нравится твой мужественный полицейский, чёрт возьми, – сказал он, – Эй, услужливый друг, давай послушаем, как тебя поразила эта цыганка. Как она была одета?

– Выглядела ничего, но не Бог весть, – сухо ответил Юдолевый.

– Не понимаю.

– Я имею в виду, что она была хорошенькой, но не на высоте.

– Что это за чертовщина?

– Ну, он вкусный и коренастый, но ему нужно поправиться.

– На каком языке ты говоришь, загадки загадываешь?

– Я говорю, что она от природы была хорошенькой, а не разодетой с иголочки.

– Ой, уходи, – крикнул Холливелл, после чего Юдолевый надменно спустился по лестнице, заявив, что шериф был неразумным человеком и странным капитаном, не понимающим английского языка.

– Могу я теперь гадать, шериф? – с надеждой спросил Лэндолинадс.

– Отведите этого парня обратно в камеру, – коротко приказал Риах, – И что бы вы ни делали, постарайтесь захватить эту женщину. Холливелл, я пойду искать её сам. Чёрт возьми, над чем ты смеёшься?

– Над тем, как эта лисица выскользнула из твоих пальцев.

– Не совсем то, сэр, не совсем то. Она всё ещё в Трамсе, и я клянусь, что заберу её до перерыва. Проследи, Холливелл, чтобы, если её приведут сюда в мое отсутствие, она не выскользнула у тебя между пальцами.