Юный служитель

За восемь дней фигура Гэвина стала более узнаваемой в Трамсе, чем многие из тех, кто вырос в этом городе Он уже дважды бывал на кладбище, ибо священник по-настоящему знакомится со своей паствой только во время похорон. И хотя тот был невысок ростом, всё же отбрасывал длинную тень. Он был так поглощён своими обязанностями, по словам Джин, что, хотя он и подходил к двери, выходя из дома священника, он миновал кусты смородины, прежде чем она успела зашуршать. Он проносился по дворам и находил пути в неудобные дома. Если бы вы не посмотрели наверх, он бы уже был за углом. Его визиты утомляли его не меньше, чем его рвение на кафедре, с которой, по слухам, он, взмокший от пота, дотащился до ризницы, где Хендри Манн выжал его, как мокрую тряпку. Глухая дама, прославившаяся тем, что раздавала своё бельё, заставила его держать её слуховой рожок, пока не заглянула во все его щели, используя «Краткий катехизис» вместо фонаря. Джанет Дандас ответила на его стук, что терпеть его не может, но передумала, когда он сказал, что у неё красивый сад. Жёны, ожидавшие его визита, натирали для него полы, чистили для него прессы, надевали для него на своих детей носки с блёстками, натирали для него свои очаги до блеска и даже прибирались для него на чердаке, торжествуя над соседями, мимо чьих домов он проходил. Ибо Гэвин иногда по неосторожности совершал промахи, как, например, в тот раз, когда он дал повод милой старой Бетти Дэви с горечью сказать:

– Ой, мимо моей двери легко пройти, предпочитая людей попроще, но полагаю, и моя бы заинтересовала, будь у неё такая же латунная ручка.

Так прошли первые четыре недели, а затем подошла роковая ночь семнадцатого октября, а с ней и странная незнакомка. Семейное богослужение в доме священника подошло к концу, и Гэвин в беседе со своей матерью, ни разу не переступавшей иного порога, кроме церковного (хотя её активность дома была одним из чудес, ради которых Джин иногда уходила в тенаменты, чтобы объявить обю этом), когда полицейский Юдолевый подошёл к двери, «с повесткой для Роба Доу явиться к десяти часам ии того ждёт арест». Гэвин знал, что это значит, и сразу же отправился к Робу.

– Позвольте мне немного пообщаться с Вами, – умолял полицейский, – Потому что, пока Роб не послал меня с этим поручением, ни одна душа не заговорила со мной в тот день, – Да, милый, я говорил, но ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок не проронили бы мне ни слова.

– Давно хочу спросить Вас, – сказал Гэвин, когда они подходили к тенаментам, из которых в это время несло жареной картошкой, – Почему Вас недолюбливают?

– Потому что я полицейский. Я первый человек в Трамсе, которому этот самый народ платит жалованье кроной на неделю, вот и смотрит на меня как на опального человека, и в этом прав. Евангелие гласит, чтобы жена убоялась мужа, как и народ меня в мундире, хотя понимают, что я предпочёл бы придерживаться ткацкого станка, если бы у меня не было иного пути. Никто не испытывает стыда за моё положение, включая меня, но в этом городке нет места жалости.

– Вас должно утешать то, что Вы выполняете благое дело.

– Но нет. От меня больше вреда. Вот Чарльз Диксон, который утверждает, что сама моя форма возбуждает в нём такую грязь, что заставляет его разбивать окна, хотя до моего назначения он считался миролюбивым человеком. И что толку от их полицейского, когда они приходят в камеру после того, как я приложил к этому руку?

– Они говорят, что не придут?

– Говорят? Поймай их на словах! Они просто скинут меня в сточную канаву. Если бы они заговорили, я бы не стал жаловаться, потому что я от природы самый общительный человек в Трамсе.

– Однако Роб говорил с вами.

– Потому что он нуждался во мне. Таков был путь Роба, обращенный или не обращенный. Когда он бывал вдрызг пьян, он приказывал мне увидеть его в безопасном месте, но разве он

при мне переломится? Ну, нет.

Юдолевый – прозванный так из-за жалкого ропота: «Сия юдоль никого не ждёт!» – во время своих меланхолических обходов вздыхал, будто собирался заплакать, и Гэвин сменил тему.

– Вахта солдат всё ещё продолжается? – спросил он.

– Так и есть, но я в ней не участвую. Я псам делаю обход у подножия холмов, а те дежурят у старой ветряной мельницы.

Большинство огней в Трамсе уже погасли, и на мельнице потух свет, когда послышались шаги.

– Вы отчаянные персонажи, – воскликнул полицейский, но не получил ответа. Он изменил свою тактику.

– Ничего страшного для того времени года, – вскрикнул он. Ответа не последовало.

– Но я бы не удивился, – крикнул он, – Хотя с утра у нас был дождь. Ответа не последовало.

– Конечно, можно дать мне слово из-за двери. Есть нарушение закона, но я не знаю, кто ты.

– Ты поклянёшься этим? – хрипло спросил кто-то.

– Клянусь, Питер.

Юдолевый напрасно попробовал ещё шесть реплик.

– Да, – сказал он священнику, – Вот что значит быть популярным человеком. А теперь мне нужно повернуть назад, потому что те самые люди, к которым не позволили мне присоединиться, будут первыми, кто пожалуется, если я выйду за пределы поля.

Гэвин нашел Доу на Шетландском островке10 в деревушке с мазанками, жильцы которых можно в любое субботнее утро купались в протекавшем неподалёку ручье. Сын Роба Мик спал у двери, но оживился, когда его растрясли.

– Отец выгнал меня, – объяснил он, – Потому что пьян и боится проклясть меня. Так и не проклял! – гордо добавил Мик, – А с Седьмого дня уже несколько дней минуло. Послушайте его за ткацким станком. Он держит ноги на педалях, чтобы не сорваться на выпивку.

Гэвин вошёл. Ткацкий станок и два табурета, один на четырёх ножках, а другой на трёх заменял буфет – вот и вся лучшая мебель Роба. На стене висел бритвенный строп11. Камин потушен, но обугленное с одного конца полено в нём показывало, что дом всё же обогрет. Подкинув в камин дров, Гэвин сунул туда ещё полено шесть футов12 весом. По мере того, как полено горело, он задвигал его дальше в камин, заставляя огонь каждый раз вспыхивать с новой силой ударяя по тлеющим поленьям, раздувшись мехами. Увидев священника, Роб вздохнул с облегчением и оставил свой ткацкий станок. Он ткал уже семь часов подряд, стиснув зубы, а взгляд его пылал от пламени.

– Я не струсил, – объяснял потом маленький Майк соседям, – Я пошёл за служителем. Он хороший человек. Он не обзывал моего отца. Наоборот, сказал: «Ты храбрый парень, Роб!», и взял моего отца за руку. Отца трясло с перепоя, и, тот ответил: «Мистер Дишарт, если позволите мне выпивать время от времени, я буду держаться, но я не смогу оставаться трезвым, даже если будет что выпить». Да, мой отец был готов на всё, ради одного дня в месяц, и оказал: «Если я умру внезапно, то с вероятностью 30 к 1 попаду в рай, так что стоит попробовать». Но мистер Дишарт и слышать об этом не хотел и закричал: «Нет, клянусь Богом, – закричал он, – Мы будем бороться с дьяволом, пока не задушим его», – и они с моим отцом опустились на колени. Священник долго молился, пока мой отец не сказал, что его жажда утолена, но предупредил, что если внезапно вспыхнет в нём, по дороге домой. «Нет, клянусь Богом, – вскрикнул он, – Мы будем бороться с дьяволом, пока не задушим его, и они с моим отцом упали на колени». Служитель долго молился, пока мой отец не сказал, что его пристрастие к выпивке прошло. «Но, – добавил он, – Внезапно у меня вспыхивает желание согрешить». «Тогда приходите ко мне немедленно, – уверил мистер Дишарт.» Но мой отец ответил: «Нет, потому что меня по дороге могут затащить в трактир, как на аркане, но я пошлю парня». Вы видели, как мой отец отчитывал священника? Тот хотел дать ему два фунта, и, как молил отец: «Боже, помоги мне, лучше я свалюсь в плотину, чем позволю греху овладеть мной, но на случай, если он меня достанет! И если бы я умер пьяным, мне было бы очень приятно узнать, что у вас есть средства похоронить меня достойно безо всякой помощи бедняков». Поначалу священник не хотел принимать это, но всё же принял, едва увидел насколько серьёзен был мой отец. Да, он благородный человек. После того, как он вышел, мой отец заставил меня выучить имена апостолов из Шестопсалмия от Луки, велев мне «Пропустить Варфоломея», потому что, по его словам, «он сделал немного, пусть вместо него будет Гэвин Дишарт».

Чувствуя себя таким же старым, как он иногда пытался выглядеть, Гэвин повернул к дому. Маргарет уже слышала его. Можете быть уверены, она узнавала его по шагам. Я думаю, что по шагам мы отличаемся не хуже, чем по лицам. Мои книжные полки сделаны слепым мастером, узнававшим по шагам почти всех, кто проходил мимо его окна. Тем не менее он признался мне, что не может сказать, чем мои шаги отличались от других; и я считаю, что это, хотя и отвергая его хвастовство, что он мог отличить шаг служителя от шага врача, и даже разгадать, к какой конфессии принадлежал служитель.

Иногда я спрашивал себя, каким было бы будущее Гэвина, если бы он в ту ночь уехал прямо домой от Доу. Он, несомненно, увидел бы египтянку ещё до рассвета, но она не напала бы на него, как ведьма. Осмелюсь сказать, что есть много влюблённых, которых никогда бы не потянуло друг к другу, если бы они встретились впервые, как, скажем, во второй раз. Но такие мечты беспочвенны. Гэвин встретил Сандерса Вебстера, ловца кротов13, но мысль о Каддамском лесе убедила того вернуться домой.

Гэвин направился к Каддамскому лесу, потому что Сандерс сказал ему, что там обитают дикари – цыганская семья, которая днём угрожала фермерам, а ночью дьявольски плясала. Юный служитель знал, что их считают великанами и что мало кто осмелился бы встретиться с ними в полночь в одиночку, но он чувствовал себя готовым к подвигу и намеревался строго их отчитать.

Старик Сандерс, который жил со своей сестрой-няней на опушке леса, сопровождал его, и какое-то время оба молчали. Но Сандерсу было что сказать.

– Вы когда-нибудь были в Спиттале, мистер Дишарт? – спросил он.

– Дом лорда Ринтула на вершине долины Куарити? Нет.

– Ты когда-нибудь видел лорда?

– Нет.

– Или о молодой пассии старого лорда? Я видел.

– И как она?

– Вы, конечно, знаете, что старый Ринтул собирается жениться на молодой особе. Она не столь знатна, но они скоро поженятся, так что можно сказать, становится знатной. Да, впечатляюще. Точно.

– Велика ли разница в возрасте?

– Почти как между старым Питером Спенсом и его женой, когда ему было шестнадцать, она играла на свалке на улице, пока её мужчина ждал, когда она приготовит ему кашу. Да, это не подходит простому народу, но, конечно, графы могут понравиться им. Ринтул так любит эту леди, что, ещё когда та училась в школе в Эдинбурге, написал ей о подобном дне. Кайтерин Крамми рассказала мне об этом, и она говорит, что, если привыкнуть, писать письма так же легко, как снимать шкуру с крота. Я не знаю, о чём они могут писать так много, но я хочу сказать, что он поделится с ней своими взглядами на чартистскую агитацию и болезнь картофеля, а она пишет ему о романтических пейзажах Эдинбурга и проповедях великих проповедников, которых она слушает. Однако, у этих господ, Сал, нет религии, о которой можно было бы говорить, потому что это члены англиканской церкви. Ты не спросишь, что сказала мне её светлость?

– И что же?

– Ну, видишь ли, там был танцевальный вечер, и Кэтрин Крамми подвела меня к окну, где я мог встать на цветочный горшок и смотреть, как эти твари кружатся в танце, как пьяные. Более того, она указала на леди, которая должна была стать моей женой, и я просто уставился на неё, потому что подумал: «Наслаждайся, Сандерс, и там, где есть лорды и леди, не трать ни минуты на полковников, благородных мисс и тому подобное, как на грязь». Да, но из-за того, что я моргал, глядя на пламя свечей, я потерял её из виду, пока кто-то не сказал мне: «Ну что, приятель, а кто самая красивая дама в комнате?» Мистер Дишарт, это была её светлость. Она была похожа на звезду.

– А что сделал ты?

– Во-первых, опрокинул цветочный горшок, но потом пришёл в себя и сказал с вежливой ухмылкой: «Я думаю, Ваша светлость, что Вы прекрасны. «Да ты и сам недурён, Сандерс!» – заметила она, – «Да, что уж там!» – она радостно рассмеялась, похлопала меня веером и спросила, – «Почему ты считаешь меня прекрасной?» – Я не отрицаю, но я подумал немного, снова взглянул на других танцоров, и сказал, немного лукаво: «У других леди, – сказал я, – Такие маленькие ножки!»

Тут Сандерс остановился и с сомнением взглянул на Гэвина.

– Я не могу решить, – сказал он, – Понравилось ли ей это, потому что она похлопала по моим костяшкам пальцев своим веером, что я чуть не упал. Да, я рассказал об этом с Таммасом Хаггартом, и тот бросил «Кокетка!». Что скажете на это, мистер Дишарт?

Гэвину удалось убежать, от ответа, потому что тут их пути разошлись. Однако диких бродяг так и не нашёл. Дети прихоти, невероятной силы на открытом воздухе, но обречённые на быстрое увядание в жарком городском климате, они ушли из Каддамского леса, не оставив после себя ничего, кроме чёрной метки, выжженной их кострами на земле. Так они клеймили землю во многих графствах до тех пор, пока в однажды дух блуждания снова не обрушился на них, и они покинули свои очаги с такими же малыми угрызениями совести, как птица покидает своё гнездо.

Гэвин шёл быстро и теперь молча стоял в лесу, держа шляпу в руке. В лунном свете трава казалась покрытой инеем. Большинство буков уже стояли голыми, но побеги, сгрудившиеся вокруг них, как дети подле материнских юбок, по-прежнему сохранили свои красные и коричневые листья. Среди сосен эти листья были неуместны, как свадебное платье на похоронах. Гэвин стоял на траве, но в поле зрения оставался лишь поросли вереска, ракитника и черники. Там, где буки, разрастаясь, поднимали землю, их корни расползались во все стороны, скользкие и похожие на обнажившиеся кости. На обугленной земле внезапно появилась белка и с сомнением посмотрела на Гэвина, чтобы убедиться, не растёт ли он оттуда, а затем скользнула вверх по дереву, где и уселась, наблюдая за ним, забыв укрыться в тени. Каддамский лес оставался неподвижным. Через долгие промежутки времени издали доносился стук топора по дереву. Гэвин остался один-одинёшенек, совершенно беззащитным для вторжения.

Тайна леса при лунном свете взволновала юного служителя. Его взгляд остановился на сияющих корнях, и он вспомнил, что ему рассказывали о легенде про могучий Каддамский лес, что когда-то на его опушку выбежала прекраснейшая девушка, задыхаясь от испуга, потому что её преследовал злодей, а едва подошёл поближе, та немного отбежала в лес, а он преследовал её, и та всё бежала, а он всё преследовал, пока оба не заблудились окончательно- нынче кости её преследователя покоятся под буком, но и сейчас ещё тёплой ночью можно услышать в лесу пение леди, ставшей весёлым духом, но душа плачет, когда дует сильный ветер, потому что вспоминает, как была смертной и искала выход из леса.

Белка соскользнула с ели и исчезла. Удары топора прекратились. Ничего подобного не было видно. Ветер, гнездящийся на деревьях, кружил вокруг множеством голосов, которые никогда не поднимались выше шёпота и часто были лишь эхом вздоха.

Гэвин слышал ранее о легенде Каддамского леса, где дева-красавица вечно бродит, ожидая того, кто настолько чист, что сможет её увидеть. В этих поисках будет бродить по вершинам деревьев лишь при свете луны и однажды ночью он услышит её пение. Юный служитель глубоко вздохнул, наступив ногой на ломкую ветку. Потом опомнившись, он наклонился, чтобы поднять свой посох. Но он не поднял его, потому едва он сомкнул над ним пальцы, как раздалось пение леди.

Возможно с минуту Гэвин стоял неподвижно, как нарушитель. Затем он побежал на пение, которое, казалось, исходило от Ветреного холма с прямой дороги в Каддамский лес, которую крестьяне используют летом, но в конце года возвращаются к листве и лужам. На Ветреном холме либо нет ветра, либо он так силён, что несётся сквозь решето, как армия, входит с воплем ужаса и убегает с насмешливым воем. Луна пересекала проспект. Но Гэвин видел только певицу.

Она всё ещё оставалась в пятидесяти ярдах от него, иногда радостно пела и снова позволяла своему телу слегка раскачиваться, когда она поднималась, танцуя, вверх по Ветренному холму. Вскоре она оказалась в нескольких футах от юного служителя, для которого пение, за исключением тех случаев, когда оно фальшиво, было подозрительным, а танец – уловкой дьявола. Его рука гневно вытянулась, и он намеревался вынести приговор этой женщине.

Но та прошла, не осознавая его присутствия, а он молчал и не двигался. Хотя на самом деле она была среднего роста, в глазах Гэвина казалась маленькой, в то время как он всегда чувствовал себя высоким и полным, за исключением тех случаев, когда он смотрел вниз. Изящество её покачивающейся фигуры было для него в новинку. Только когда она проходила, он увидел в ней мерцание цвета, цыганскую фею, плохо одетую, обнажившую босые ноги из-под короткой зелёной юбки, а из чёрных волос небрежно торчала гроздь ягод рябины. Её лицо было бледным. А поступь источала красоту ангела. Гэвин замялся.

Тем не менее, она продолжала танцевать, но была очень осязаема, потому что, когда подошла к мутной воде и пошлёпала по ней ногами, вскинув руки и танцуя ещё распутнее, чем раньше. Бриллиант на её пальце выстрелил огненной нитью над прудом Несомненно, порождение дьявола.

Гэвин выскочил на большак, и незнакомка, услышав его, обернулась. Он пытался сурово вскрикнуть:

– Женщина! – но потерял дар речи, ибо теперь она заметила его, засмеялась и поманила, передёрнув плечами, а он погрозил ей кулаком. Она споткнулась, но чаще оборачивалась, и, насмехаясь, манила, а он забыл и о своём достоинстве и своей кафедре и вообще обо всём, побежал за ней. Он преследовал её вверх до Виндигула, и хорошо, что регента поблизости не было. Девушка подошла к выходу на проспект и, поцеловав Гэвину руку, снова сверкнув при этом своим перстнем, исчезла.

Единственной мыслью священника было найти её, но тщетно. Возможно, она пересекала холм по пути в Трамс, а может, она всё ещё смеялась над ним из-за дерева. По прошествии большего, чем он думал количества времени, Гэвин осознал, что его ботинки хлюпают, а на брюках заметны полосы грязи. И он прекратил поиски, в ярости заторопившись домой.

Ближайший путь от холма к особняку проходил через пару полей, и юный служитель быстро спустился по ним. Трамс, красный при дневном свете, был серым и неподвижным, как кладбище. Он мельком рассмотрел несколько безлюдных улиц. К югу ярко светил сторожевой свет, но другого не было видно. Так показалось Гэвину, а потом внезапно он потерял способность двигаться. Он услышал рог. Прозвучавший трижды, рог трижды ударил его в самое сердце. Он посмотрел ещё раз и увидел тень, крадущуюся вдоль тенаментов, затем ещё одну, затем полдюжины. Он вспомнил слова мистера Карфрэ: «Если вы когда-нибудь услышите этот рог, умоляю вас поспешить на площадь», и уже через минуту он достиг тенаментов.

Теперь он снова увидел цыганку. Она пробежала мимо него, а за ней – полдюжины мужчин, вооружённых посохами и пиками. Сначала Гэвин подумал, что те гонятся за ней, но люди следовали за ней, как за вожаком. Глаза цыганки сияли, когда та помахала руками следующим за ней на площади.

– Солдаты, солдаты! – был всеобщий крик.

– Кто эта женщина? – спросил Гэвин, схватив напуганного старика.

– Проклятая египтянка, – ответил мужчина, – Она подстрекает моего парня к борьбе.

– Благослови её Господь, – воскликнул его сын, – За то, что предупредила нас о приближении солдат. Приложите ухо к земле, мистер Дишарт, и Вы услышите шум их ног.

Молодой человек бросился на площадь, забыв о своей униформе. Гэвин последовал за ним. Когда он повернул к школьному окну, забил городской барабан, окна распахнулись, и угрюмые мужчины выбегали из тесноты, где женщины кричали и пытались их удержать. У подножия Винда Гэвин прошёл мимо Сандерса Вебстера.

– Мистер Дишарт, – воскликнул ловец кротов, – Уже видели египтянку? Убейте меня, если это не её лёгкая поступь.

Но Гэвин его не слышал.

Глава пятая. Воинственная глава, завершающаяся пренебрежением священника к женщинам

– Мистер Дишарт!

Джин вцепилась в Гэвина на Береговой улочке. Её волосы развивались, а пальто застегнуто лишь наполовину.

– О, мистер Дишарт, посмотрите на хозяйку! Я не смогла удержать её в особняке.

Гэвин увидел рядом с собой мать, дрожащую, с непокрытой головой.

– Как я могла усидеть сложа руки, Гэвин, когда город полон женщин и детей? О, Гэвин, что я могу для них сделать? Этой ночью они пострадают больше всего.

Взяв Маргарет за руку, Гэвин понял, что она чувствует людей лучше, чем он.

– Но Вам стоит пойти домой, матушка, – сказал он, – И предоставьте мне исполнить свой долг. Я сам уведу Вас, если не пойдёшь с Джин. Будь с ней осторожнее, Джин.

– Да, я могу, – ответила Джин и заплакала, – Мистер Дишарт, – воскликнула она, – Если они заберут моего отца, то пусть заберут и мою мать.

Обе женщины вернулись в особняк, где Джин от нечего делать разожгла камин, и вскипятила чайник, а Маргарет в тоске бродила из комнаты в комнату.

Почти обнаженные мужчины пробегали мимо Гэвина, пытаясь убежать из Трамса к полям, по которым он спустился. Когда он кричал им, они только бежали быстрее. Ткачи Тиллилоса, которых он пытался остановить, жестоко ударил его и помчались на площадь. На Береговой улочке которая в один момент была заполнена людьми, а в следующий – опустела, священник наткнулся на старого Чарльза Юилла.

– Возьми меня и добро пожаловать, – крикнул Юилл, приняв Гэвина за врага. Его пиджак был надет только в один рукав, а ноги босы.

– Я, мистер Дишарт. Солдаты уже на площади, Юилл?

– Они будут там через минуту.

Этот человек был настолько слаб, что Гэвину пришлось его удержать.

– Будь мужчиной, Чарльз. Тебе нечего бояться. Солдаты пришли не за тобой. Если понадобится, могу поклясться, что у вас не хватило сил, даже если бы у вас была воля, присоединиться к бунту ткачей.

– Ради всего святого, мистер Дишарт, – воскликнул Юилл, стуча руками по пальто Гэвина, – Не клянусь в этом. Мой приятель был в самые гуще бунты, а если он там, то дом для бедняков зияет для нас с Кити, потому что я не могу выткать и половину в неделю. Если есть заказ от кого-либо на имя Юилл, клянусь, точно, клянусь, я отчаянный, клянусь, я очень силён, несмотря на то, что выгляжу нелепо, и если, когда меня схватят, моя храбрость ослабнет, клянусь, служитель, клянусь перед Вами в признании своей вины на Библии.

Когда Юилл заговорил, послышалась резкая барабанная дробь.

– Солдаты! – Гэвин отпустил старика, который поспешил сдаться.

– Это не странники, – сказала женщина, – Это народ, собирается на площади. В Трамсе Седьмой день омоется кровью.

– Роб Доу, – крикнул Гэвин, когда Доу пролетел мимо с косой в руке, – Оставь косу.

– К чёрту религию! – возразил тот яростно, – Она всё портит.

– Положи косу, я приказываю.

Роб в нерешительности остановился, затем бросил косу, но её стук по камням был невыносим.

– А вот и нет! – крикнул он и, так и не бросив косы, побежал на площадь.

Верхнее окно на Береговой улице открылось, и доктор Маккуин высунул голову. Он курил как обычно.

– Мистер Дишарт, – сказал он, – Вам лучше сразу же вернуться домой, так разумнее или ещё лучше уходить отсюда. Нынче вечером с народом ничего не поделать.

– Я могу прекратить их драку.

– Вы только взбудоражите кровную вражду между ними и Вами.

– Послушайте его, мистер Дишарт, – кричали некоторые женщины.

– Вам лучше прислушаться к нему, – крикнул мужчина.

– Я не брошу свою паству! – ответил Гэвин.

– Итак, послушайте мой рецепт, – ответил доктор, – Выгоните эту цыганку из города до того, как прибудут солдаты. Она подбивает мужчин, чисто дьявол.

– Она принесла новости, иначе нас бы пристрелили в наших постелях, – кричали некоторые.

– Кто-нибудь знает, кто она? – потребовал ответа Гэвин, но все покачали головами. Египтянку, как её называли, никогда раньше в этих краях не видели.

– Кто-нибудь ещё видел солдат? – спросил он, – Может, тревога ложная.

– Некоторые видели их в последние несколько минут, – ответил врач, – Они пришли из Тиллидрума и наступали на нас с юга, но, когда услышали, что мы подняли тревогу, остановились на вершине холма, недалеко от хозяйства подростка. Вам было бы спокойнее, если бы закурили.

– Покажите мне эту женщину, – строго сказал Гэвин тем, кто слушал. Затем поток людей вынес его на площадь.

Площадь мало изменилась даже в наши дни предпринимательства, когда Тиллилос превратился в Ньютон-банк14, а Крафт-Хед-Крофт-Террас обзавелась эмалированными табличками для тех, кто не торопится и забывает свой адрес, а потому каждый раз, когда пишет письмо, бежит в конец улицы и смотрит вверх. Камни, на которых сидели торговки маслом, исчезли, а вместе с ними и глиняные стены и внешняя лестница. Исчезла и лестница городского особняка, с вершины которой барабанщик еженедельно по Дне Седьмом режет слух деревенским жителям, к скандалу всех, кто знал, что в этот день правильнее всего держаться за шторками, но из самого особняка, круглого и красного цвета, выезд на юг по-прежнему затруднён. Где бы улицы ни пересекались с площадью, в центре их стоит дом, и поэтому сердце Трамса – это площадь, на которой внезапно оказывается незнакомец, сразу задаваясь вопросом, как выбраться, а после, как попал внутрь.