Юный служитель

– Жаль, что я не так высок, матушка, – вздохнул он.

– Ты не из тех, кого можно назвать высоким, – утешила Маргарет, – Но ты как раз такого роста, какой мне нравится.

Затем Гэвин появился во всём своём великолепии, а Маргарет плакала целый час. Она думала и обо мне так же хорошо, как и о Гэвине, и, как это случилось, я знаю, что и я в то же время думал о ней. Гэвин вёл в те дни дневник, я видел, и сравнивал со своим, я обнаружил это, когда он показывался своей матери в своих чёрных облачениях, когда я возвращался из Тиллидрума, куда ездил купить песочные часы для школы. И купленные были очень похожи на другие, те, что Маргарет использовала в Харви, и это всю дорогу домой занимало меня, как и новые мысли о ней. Это дело едва ли достойное упоминание, и всё же оно меня интересует.

Напряжённые дни последовали за призывом в Трамс, и Гэвин с трудом заставлял себя читать проповеди, в то время как ему всегда было что рассказать матери о ткацком городке, в который они собирались, или о том, что особняк или мебель, которая была перенесена в него, переданная ушедшим в отставку служителем. Маленькая комната, которая стала настолько родной, что казалась членом семьи, которого пришлось раздеть, а также многое из её содержимого было продано. Среди того, что было привезено в Трамс была маленькая тетрадка, в которой Маргарет пыталась втайне от Гэвина учиться грамоте, считая себя не слишком достойной особняка.

Однажды сын случайно обнаружил тетрадку, заполненную упражнениями по спряжению: «Я есть, ты есть, он есть» и тому подобным, многократно исписанную дрожащей рукой. Гэвин обнял мать, когда застал за этим занятием. Сейчас эта тетрадь в моем столе и останется у моей служанки после моей смерти.

– Гэвин, Гэвин, – много раз говорила Маргарет в те последние дни в Глазго, – подумать только, что всё это сбылось! Пусть последним словом, которое ты скажешь в доме, будет молитва благодарности, – прошептала она ему, когда они в последний раз взглянули на старый дом.

В пустой комнате, которую они называли домом, юный служитель и его мать опустились на колени, но, как оказалось произошло нечто, не обратившее их последнего слова к Богу.

– Гэвин, – прошептала Маргарет, когда он взял ее за руку, – Как полагаешь, этот чепец мне идёт?

Глава третья. Ночные дозорные

Первое, что поразило Маргарет в Трамсе, так это запах ручейников. Нынче городок больше не пахнет ручейниками, но запах его можно почувствовать даже сейчас, когда проезжаешь мимо старых домов, где в окошках до сих пор покачиваются занавески, как огромный маятник-призрак. Для меня это домашний запах, который я вдыхаю, но для Маргарет он был столь же дик, как и сами ткачи, которые смотрели на них с Гэвином в своих цветных ночных колпаках и вельветовых шортах, расшитых нитками. Юный служитель пытался выглядеть суровым и старым, но его взгляд выдавал лишь двадцать один год жизни.

– Посмотрите, матушка, на этот белый домик с зелёной крышей. Это и есть наш особняк.

Особняк стоял на возвышении, пристально вглядываясь в городок. Каждое заднее окно в тенаментах4 освещено им, поэтому задняя часть тенаментов всегда выглядит лучше передней. Первым стоял дом Джейми Дона, прожившего всю свою жизнь жалким холостяком, ожидая, что женщины сами сделают предложение, он держал хорьков, а ещё здесь повесился Битти, найдя новую верёвку среди бельевых, когда порвалась его первая, такова была решимость. Впереди Сандерс Гилрут открыто хвастался на холме (на той вершине в округе Ваймат, округа Кентербери, в прибрежье реки Дон5), что, заняв место в двух церквях, он может лечь в постель в Седьмой день и получить признание того, что побывал в той или иной церкви. (Гэвин быстро расправился с ним.) Для правоверных особняк старой шотландской церкви был семейной Библией, всегда открытой для них, но Битти говорил больше, чем он сам, когда он сказал:

– Чёрт побери этот особняк! Никогда не ругаюсь, но выглядит он осуждающе.

Особняк возвышался над городом с северо-восточной стороны, и до него можно добраться по широкой прямой дороге, которая через мгновение после того, как покинете Трамс, приведёт прямо к дому священника. Дорога настолько неровная, что, чтобы донести до дома священника кувшин с водой, не расплескав его, нужно быть в высшей степени искусным в чём-то одном из этого. Запряжённая телега, подпрыгивала, пойманной в сачок форелью. Напротив проёма в садовой ограде дома священника, где уже давно собирались поставить ворота, в ярде друг от друга лежали два валуна, приготовленные на зиму, когда тропу затапливало жёлтой водой, и это был единственный мост к дамбе, по которой священник ходил в церковь.

Когда Маргарет вошла в особняк, ведомая под руку Гэвином, это был отмытый добела домик из пяти комнат с чердаком, в котором размещалась спальня священника на случай приезда гостей, как во время недели Поста. Домик огораживал сад за высокими стенами, а крыша, выходящая на юг, была устлана мхом, который сиял на солнце дюжиной оттенков зелёного и жёлтого. Три пихты охраняли дом от западных ветров, но порывы с севера часто срывали крутые поля и проносились через поместье, хлопая сразу во все двери. Бук, растущий с восточной стороны, склонился над крышей, как будто сплетничал с колодцем во дворе. Сад был южнее и был полон кустов крыжовника и смородины. Там располагалась летняя скамья, где вскоре должны были произойти странные вещи.

Маргарет даже не сняла чепец, разглядывая особняк, и не разглядела всех станков. Гостиная и кухня находились внизу, а среди трёх комнат наверху кабинет был настолько мал, что предшественник Гэвина мог прикасаться к стенам, не меняя положения. В каждой комнате, кроме комнаты Маргарет, были кровати с длинными крышками, которые закрывались, как ставнями, но одна находилась в центре или сравнительно открыто, с резьбой по дереву, вроде надгробного орнамента. Если бы в доме водились дети, то им бы нравилось, прислонив доски закрытой кровати к комоду, играть на них, скатываясь как с горы.

Но в особняке уже много лет не было детей. Тот, по чьим стопам Гэвину предстояло пройти тернистый путь, овдовел через три месяца после женитьбы. Он был скупым человеком, когда приехал в Трамс, но и таким великодушным, когда уезжал, что я, зная, что во всём мире есть добро, благодаря милым душам, которых я встретил в этом уголке, всё же не могу надеяться, что многие так же близки к Богу, как он. Самое радостное в мире – это то, что немногие из нас опускаются до самого дна, самое печальное то, что, обладая такими способностями, мы редко поднимаемся выше. Из тех, кто заметно выделяется среди своих товарищей, я знал очень немногих: разве что мистера Карфрэ да пару-тройку дам.

Гэвин увидел лишь очень хрупкого старенького священника, уже пошатывающегося при походке, словно его ноги ударялись о камни. Завтра он собирался отбыть на родину, но зашёл в особняк, чтобы пожелать своему преемнику помощи Божьей. Незнакомец показался Маргарет столь грозными, что та наблюдала за ним лишь из окна.

– Никогда не забывайте о Боге, мистер Дишарт, – говорил старик в гостиной. Затем добавил, как будто просил слишком многого, – Пусть ты никогда не отвернёшься от Него, как я частенько в Ваши годы.

Когда этот престарелый служитель с прекрасным лицом, которое Бог даёт всем, кто любит Его и следует Его заповедям, рассказывал о своей молодости, он с тоской оглядывал выцветшую гостиную.

– Это похоже на сон, – сказал он, – Когда я в первый раз вошёл в эту комнату, у меня возникла мысль, что я срублю вишню, которая загораживает свет, но, похоже, она меня переживёт, а я так и состарился в поисках топора. Кажется, только вчера я был юным служителем, мистер Дишарт, а завтра и Вы состаритесь и будете наставлять своего преемника на прощанье, – и он перевёл взгляд на взволнованное лицо Гэвина, – Насколько Вы молоды, мистер Дишарт?

– Мне почти двадцать один год.

– Двадцать один! Ах, дорогой сэр, Вы не представляете, как это мало для меня. Двадцать один год! В этом возрасте мы вновь переживаем детство, а ещё когда поседеем и переложим всю свою ношу на Господа. Молодёжь щедро говорит об освобождении стариков от их бремени, но у стариков тревожится сердце, когда они видят бремя на спине у молодых. Позвольте мне сказать Вам, мистер Дишарт, что сейчас я бы простил многое из того, с чем едва справлялся в зрелом возрасте. Я думаю, Сам Бог очень хочет дать в двадцать один год новое детство.

– Боюсь, – с тревогой сказал Гэвин, – Что выгляжу я ещё моложе.

– Я думаю, – ответил мистер Карфрэ, улыбаясь, – Что душа Ваша намного моложе Вашего лица, и это прекрасно. Бесполезные люди – это те, кто не меняется с годами. Многие взгляды, которых я придерживался в своей юности и на протяжении долгих лет после теперь причиняют мне боль, и я уношу воспоминания о ошибках в Трамсе, совершённых на всех этапах моего служения. Когда становишься старше, узнаёшь, что жизнь – долгий урок смирения, – он сделал паузу, – Надеюсь, – нервно добавил старик, – Что Вы не поёте «Парафразы»6?

Видите ли, мистер Карфрэ не вырос из всех своих предрассудков; действительно, если бы Гэвин был менее фанатичен, чем он в этом вопросе, они расстались бы жёстко. Старый священник предпочёл бы умереть за своей кафедрой, чем отдать её тому, кто читал его проповеди. Иные сочтут это в вину, но я должен прямо здесь сказать, что я никогда не слышал, чтобы священник читал, не желая вернуться к учёбе.

– Не могу отрицать, – сказал мистер Карфрэ, – Что сегодня я не раз колебался. Нынче утром я в последний раз посетил Тиллилос, и так случилось, что там едва ли найдётся дом, в котором я не совершал бы венчания или панихиды. Ах, сэр, эти моменты для служителя дороже всех его проповедей. Вы должны стать частью каждой семьи, мистер Дишарт, иначе Вы останетесь лишь воскресным пастырем. И помните, если есть призыв свыше, то это призыв остаться. Чем больше подобных расставаний в прожитой жизни, тем больше она раздирает душу.

– И тем не менее, – нерешительно начал Гэвин, – В Глазго мне сказали, что меня назначили в самое пекло.

– Жестоко, но это не означает только то, что люди, которым редко приходиться работать ради борьбы с нуждой, иногда приходиться вставать с оружием в руках за пропитание. Наши ткачихи страстно религиозны и настолько независимы, что не позволяют кому-либо помогать им, но, если бы их заработная плата уменьшилась, они бы не выжили. И поэтому при разговоре о сокращении они вспыхивают. Любые перемены тревожат их, и, хотя они называют себя вигами7, поднялись несколько лет назад над мостовой и забросали камнями рабочих, приехавших, из города. И хотя можно подумать, что сегодня здесь тихо, мистер Дишарт, всего два месяца назад вспыхнул бунт ткачи против производителей за снижение цен на сырьё, у некоторых даже подожгли двери, сильно напугав одного из них, да так что бедолаге пришлось покинуть Трамс. Затем под командованием чартистов маршировали по улицам под военную музыку и барабанную дробь, а шестерых полицейских, подъехавших из Тиллидрума в лёгкой бричке, отправили обратно привязанными к сиденьям.

– Никого не наказали?

– Пока нет, но почти два года назад был такой же бунт, и шериф не предпринимал никаких действий месяцами. И вот однажды ночью площадь вдруг наполнилась солдатами, а зачинщиков вытащили из их постелей. Мистер Дишарт, люди полны решимости больше не попадаться на эту удочку, и с тех пор, как поднялось восстание, на каждой дороге, ведущей в Трамс, по ночам дежурят стражи. Солдаты сразу придут на сигнал рога. Если Вам доведётся услышать сигнал рога, умоляю тут же спешите на площадь.

– Не станут же ткачи драться?

– Вы не знаете, как чартисты выжгли эту часть страны. Однажды туманным днём, неделю назад я был на холме, думая, что там один, как вдруг я услышал резкий голос: «Руки за спину!». Я никого не видел и через мгновение списал это на порыв ветра. Внезапно туман передо мною почернел, и из него, казалось, выросла группа людей. Это были не тени, а рядовые ткачи Трамса с пиками в руках. Они разошлись, – продолжал мистер Карфрэ после паузы, – По моей просьбе, но с тех пор снова сходятся.

– А среди них были представители старой шотландской церкви? – спросил Гэвин, – Я должен был подумать, что они будут бояться нашего наставника, Ланга Таммаса, который, кажется, наблюдает за исключением из собрания, и ему как будто нравится это.

Гэвин говорил с чувством, потому что регент уже подвёл его по катехизису, а это было тяжёлое испытание.

– Регент? – отозвался мистер Карфрэ, – Да ведь он был одним из них!

Старый служитель, когда-то такой храбрый человек, пошатнулся, собираясь уйти, а едва прошёл несколько шагов, как пошатнулся от головокружения. Гэвин пошёл с ним к подножию главной дороги, без шляпы, каким его знали все в Трамсе перед сном.

– Я начинаю, – на прощанье заверил Гэвин, – С того места, на котором остановились Вы, и молюсь о возможности следовать по Вашему пути.

– Ах, мистер Дишарт, – вздохнул седовласый служитель, – Мир развивается не так быстро, как стареет человек. Вы начинаете так же, как и я.

Он оставил Гэвина, а затем последние слова юного служителя как будто задели его, и он повернулся и торжественно поднял свой посох вверх.

Такие мужчины – крепкие гвозди, скрепляющие мир.

Двадцатиоднолетний пастор вернулся в особняк с некоторой грустью, но едва юноша взглянул на свою матушку в окне спальни, как его сердце подпрыгнуло при мысли, что та рядом, и что у него теперь восемьдесят фунтов в год. Он весело помахал ей обеими руками, и та ответила улыбкой, а потом он по-мальчишески, перепрыгнул через куст крыжовника. Тотчас же после этого он покраснел и постарался принять почтенный вид, так как в воздухе заметил двух женщин и мужчину, наблюдавших за ним с дамбы. Он сурово подошёл к двери и, снова забывшись, убежал наверх к Маргарет, когда на его пути встала возмущенная служанка Джин.

«Не думаю, что застукала меня», – мелькнуло в мыслях Гэвина, и «Боже сохрани!» – подумалось Джин.

Гэвин обнаружил, что его мать недоумевает, как приготовить чашку чая в доме, где есть прислуга. Она смело позвонила в колокольчик, и Джин прискакала так быстро, что Маргарет была поражена не меньше Аладдина, впервые потёршего волшебную лампу.

Прислуга особняка с наивысшим почтением двигалась так мягко, будто постоянно ходила за служителем в калошах, но Джин была новенькой и зелёной, получив своё место только потому, что её отца со дня на день могли выбрать старостой. Она уже прониклась романтической привязанностью к своему господину, но назвать его «сэр», как ни старалась, всё же могла с большим трудом, будто глотая при этом устриц. Как будто с тревогой, стараясь по первому звонку Гэвина пулей прилететь в спальню, хотя звонки были в новинку для неё, как и для Маргарет, и она взволнованно восклицала: «Что не так?», как будто в доме пожар.

– У тыльного входа ждут крестьяне, – позже объявила Джин, – Они выражают Вам почтение, и спрашивают, нельзя ли одолжить воды из Вашего колодца? В эти дни была засуха, а насос перекрыли. Но нет, – отрезала она на слишком либеральное предложение Гэвина, – Это уж слишком, нам самим не хватает. А ещё прибавлю, что эти трое не являются членами старой шотландской церкви.

– Это не должно иметь значения, – величественно сказал Гэвин, но Джин изменила свое сообщение на:

– Чаша лишь для членов старой шотландской церкви, у всех прочих есть свои.

– Да, да, – сказал Снеки Хобарт, опуская ведро, – Включая безбожников!

Через дверной проём кухни разговор донёсся до Гэвина и Маргарет.

– И пусть Джо Круикшэнкс не учит меня, – сказал Сэмл Лэндолинадс из раскольников.

– Ну, нет, – сказал безбожник Круикшенкс, – Я слишком независим, чтобы быть религиозным. И я не побегу в церковь с криком: «О, Боже мой! Боже мой!»

– Не суди по себе, дружище, – сурово сказал Ланг Таммас, – Или скоро станешь тем, кто продаст душу за чашу этой холодной воды.

– Может быть, ты интересуешься дьяволом, Таммас, – возразил безбожник, – Но так или иначе, что рай для духа, то ад для общества.

– Ребята, – сказал Снеки, садясь на ведро, – Мы пошлём мистера Дишарта к Джо. И тот расскажет о нём Робу Доу.

– Говорите с почтением о своём священнике, сказал регент, – На нём благодать.

– Я, естественно, не принимаю твоё торжественное хриплое слово, Таммас, но в сердце говорю со всем почтением. Ребята, слово священнику! Я говорю вам, что он молится также, как кто-то отдаёт приказы.

– Сначала, – продолжал Снеки, – Я думал, что этот кандидат был самым серьёзным из них, и я не отрицаю, но, когда я увидел его со склонённой как в молитве головой, во время пения, я сказал себе: «Вот достойный!». Но тут Бетси склонила голову, и он не смог молиться, лишь потихоньку перебирал пальцами свои волосы.

– Ты прекрасно знаешь, Снек, – сказал Круикшэнкс, – Что сказав: «Такой же, как все!», ты только что проголосовал за мистера Дишарта, как за лучшего проповедника.

– Я не сказал этого мистеру Уркхарту, тому, кто проповедовал вторым, – сказал Снек, – Этот парень видит насквозь.

– Да, – сказала Сюзи Тиббитс, которую Хаггарт прозвал «смиреннейшей», потому что однажды призналась, что «слишком молода для брака», – Но мне было очень жаль его, он просто слишком переживал. Он начал бормотать, бросаясь, как одержимый, к двери кафедры, но после того, как Хендри Манн указал на неё и крикнул: «Будь осторожен, крючок сломался!», и крючок разлетелся на куски. Вот так хладнокровен Хендри, хотя, полагаю, тот выполнял свой долг церковного сторожа.

– Нам не нужен человек, – сказал Ланг Таммас, – Которого можно вывести из себя такой мелочью.

Мистер Эркхарт был в таком бешенстве, что, когда он запел первую строку сто девятнадцатого псалма, он сказал: «И так далее до конца». Да, это был его последний шанс.

– Самым благородным из них, – сказал Тибби Бирс, – был тот, что из Абердина, не покидавшим светлую сторону, как и Джейкоб.

– Да, – сказал Снеки, – И я спросил доктора Маккуина, должен ли я голосовать за него. Доктор переспросил меня, точно ли он такой выдающийся? И в ответ на мои уверения заявил: " Не голосуй за него, потому что мой опыт подсказывает, что всякий, кто выглядит выдающимся, на самом деле просто не желает прослыть дураком.

– Вот, – сказала Сьюзи, – Мы договорились о важном деле, потому что мне нравилось и заседать в качестве судьи над ними, только потому, что для меня это выходило своего рода забавой.

– Уверен, Сьюзи, что для них это не было забавой, но к счастью, мы договорились, и, несомненно, у нас есть выбор. Единственное, сделанное мистером Дишартом, что меня успокоило, так это, что тот назвал цезаря на манер кесаря.

– Он ещё больше напугает вас, прежде чем вы с ним покончите» – злобно огрызнулся безбожник, – Я-то знаю, как священники проповедуют в церквях. О, они хитры! Вам понравилось, что мистер Дишарт говорил о ткацких станках и полотне, но, друзья мои, это была уловка. У каждого из этих молодых священников есть проповедь о ткацких станках для прихожан, одна – о том, как превратить мечи в лемехи для сельских жителей, и другая – о большом улове рыбы для рыбацких деревень. Это их козырь в рукаве, вот увидите, как вам предоставят лемехи и рыбу ещё до конца месяца. Священник, проповедующий в церкви – это одно, а священник, назначенный на эту должность, совсем другое дело.

– Джозеф Круикшэнкс, – страстно воскликнул регент, – Прекрати богохульствовать!

Все посмотрели на Вамонда, и он от стыда впился зубами в губы.

– Ой ли? – недоумевал безбожник.

Но Вамонд спохватился.

– От Матфея, двенадцать, стих тридцать один, – изрёк он.

– К чёрту, Таммас, – воскликнул сбитый с толку Круикшенкс, – Вы и вправду цитируете Писание! А не Фергюса О'Коннора8?

– Ребята, – сказал Снеки, – Джо не слышал проповедей мистера Дишарта. Да, мы загораемся, когда он является проповедовать. Я терпеть не могу служителя, за то, что проповедует будто рай совсем близко.

– Если Вы придираетесь к нашему священнику, Снеки, – сказал Джеймс Кокрейн, – Позвольте мне напомнить, что он выше Вас.

– Смею сказать, витиевато молвит.

– Лучшая молитва.

– Да, он может молиться и за трескучий мороз, как если бы тот был членом королевской семьи. Я знаю его молитву: «О Господи, да продли ещё на день, и убери снега подальше!». Не могли бы вы притвориться, Джеймс, что мистер Дишарт может что-нибудь сделать с Робом Доу?

– Я признаю, что пробуждение Роба было необычным событием и достаточным основанием для того, чтобы мистер Дишарт получил своё прозвище. Но мистер Карфрэ тоже был озадачен Робом.

– Джеймс, если бы ты был в нашем храме в тот день, когда проповедовал мистер Дишарт, ты бы утих теперь ради Седьмого дня, чтобы снова вернуться. Как вы знаете, этот злой человек, Джо Круикшэнкс поймал Роба Доу пьяным, ругающимся, переманил на свою сторону и подговорил прийти в церковь и досадить священнику. Да только тот и десяти минут не продержался, как мистер Дишарт остановился во время своей первой молитвы и посмотрел. Я не мог видеть этого взгляда, находясь в ложе регента, чувствовал смертельное проникновение. Однако Роб – твёрдое дерево, и вскоре он снова принялся за свои трюки. Ну служитель во второй раз принялся за проповедь, и тишина была такой гробовой, что куча прихожан не смогла усидеть на своих местах. Я слышал, как Роб дышал быстро и сильно. Мистер Дишарт указал на него рукой на этот раз, и, наконец, он строго говорит: «Выйди вперёд!» – Джозеф Круикшенкс слушал с содроганием.

Роб схватился за доску, чтобы не подчиниться, а мистер Дишарт снова говорит: «Подойди!».

И Сайн Роб встал, дрожа и пошатываясь к ступеням кафедры, как человек, внезапно попавший на Страшный Суд.

– Неуклюжий грешник, – воскликнул мистер Дишарт, ни на йоту не дрогнув, хотя Роб раза в три превосходил массой, – Садись на ступени и слушай, а не то спущусь с кафедры и прогоню тебя из дома Божия.

– И с того дня, – сказал Хобарт, – Роб боготворит мистера Дишарта как человека сошедшего с небес. Когда карета проезжала сегодня, мы обсуждали священника и Сэма Дикки. Был не уверен, но мистер Дишарт носил шляпу довольно низко на затылке. Вы бы видели Роба.

– Конечно, – рычал он, – На лице этого юного служителя сияет небесный свет, и как говорится, нечего бояться.

– Ага, – приподнялся раскольник, – Посмотрим, как оденется Роб и как оденется ваш пастор. Я не хотел бы сидеть на месте сторожа, где поют парафраз.

– Псалмы Давида, – возразил Вамонд, – Возносят прямо к небу, а в вашем пересказе прилипают к церковному своду.

– Вы фанатик, Таммас Вамонд, но вот что я Вам скажу напоследок нынче вечером, настанет день, когда мистер Дишарт, да и священник новой церкви будут проповедовать в старой шотландской церкви.

– И пусть это будут мои последние слова к Вам, – яростно ответил регент, – Чтобы не видеть как раскольник проповедует в старой шотландской церкви, иначе мне вечно гореть в аду!

Эта сплетня расширила знания Гэвина о мрачных людях, с которыми ему теперь предстояло иметь дело. Но когда он присел рядом с Маргарет после того, как та легла в постель, их разговор был приятным.

– Вы помните, матушка, – сказал Гэвин, – Как я почти молился о доме, в котором у Вас к утру будет яйцо? Я наказал Джин никогда не забывать про яйцо на завтрак.

– Ах, Гэвин, всё произошло так, как мы и желали, и я немного встревожена, что вряд ли от естества, и я надеюсь, теперь ничего страшного не произойдёт.

Гэвин поправил ей подушки так, как она любила, и когда в следующий раз он вошёл в комнату в одних чулках, взглянуть на неё, ему показалось, что она спит. Но это было не так. Осмелюсь сказать, что в тот момент она увидела Гэвина сразу и в чём родила его, и Гэвина в трусиках, и Гэвина, вошедшего в комнату Глазго в колледже – все образы были для неё столь же реальны, как и Гэвин, у которого теперь был свой приход.

Юный служитель отнёс лампу в свою комнату, грозя себе кулаком за то, что дверь в комнату матери скрипнула, и задвинул шторы. Городок лежал неподвижно, как соляной столп. Но на юге виднелся ровный свет, и, прижавшись лицом к окну, он увидел ещё один свет на западе. Ему вспомнились слова мистера Карфрэ о ночном дозоре. Возможно, именно в такую тихую ночь солдаты вошли в Трамс. Придут ли они снова?

Глава четвёртая. Первое появление египтянки

В книге, написанной учёным человеком и в остальном прекрасной, говорится, что деревни – это семейные группы. Для него Трамс был бы всего лишь деревней, хотя мы всегда называли его городом, и это не так. Несомненно, у нас есть общие интересы, которые не распространяются на такое близкое (но тяжёлое в пути) место, как Тиллидрам, и у нас есть своя индивидуальность, как будто мы, как и наши красные дома, пришли из каменоломни, которая не поставляет материал ни в какое другое место. Но мы не одна семья. В былые времена те из нас, кто жил в тенаментах, редко заходили в главную ферму, а если и заходили, то видели людей, которым не всегда могли дать имя. Сбегать с цветущего холма на садовую дорогу означало изменить своим друзьям. Ткач из Кирк-Уинда мог убить своих свиней, и Тиллилосс не узнал бы об этом, пока мальчишки не побежали бы на запад, колотя друг друга пузырями. Лишь голоса торговцев морскими водорослями далс9 можно было услышать сразу на весь Трамс. Таким образом, даже в небольшом месте, но всем известны несколько выдающихся личностей.