Объект №4. Амурский артефакт

Марина наблюдала за ним, держа в руках чашку с горячим, обжигающим кофе. Вкус горечи и лёгкая сладость помогали прогнать остатки ночной усталости. Лицо профессора было сосредоточенным, лоб изборождён глубокими морщинами, брови сведены к переносице. Он казался дирижёром невидимого оркестра звуковых волн, пытающимся уловить диссонанс в их сложном звучании. Время от времени он снимал один наушник и поворачивался к Марине, чтобы поделиться первыми, ещё очень предварительными наблюдениями, словно приглашая её заглянуть в этот сложный мир.

– Видите эту горизонтальную ось, Марина? – его голос звучал приглушённо, сохраняя интонации человека, слушающего тончайшие нюансы. – Это временная шкала. Каждый маленький тик, каждая метка – это лишь мгновение в потоке времени. А вот вертикальная ось показывает амплитуду звуковой волны – это, по сути, сила колебания, которую зафиксировал наш чуткий гидрофон в воде. – Он провёл по экрану кончиком указки, оставляя на нём едва заметный след. – Обратите внимание на эти резкие, почти вертикальные линии. Это импульсные звуки, те самые загадочные удары, которые так отчётливо слышали люди в Уссурийском. Их форма… посмотрите, какая она сложная, изрезанная! Множество мелких пиков и спадов, словно не одно, а множество столкновений, слившихся в один краткий миг. Это определённо говорит о том, что звук возник не от простого одиночного удара, а от какого-то сложного механического взаимодействия. Возможно, это скрежет металла о камень или бетон или серия быстрых, последовательных ударов, которые наше ухо воспринимает как один. Под водой звук распространяется и отражается совсем иначе, чем в воздухе, поэтому однозначно интерпретировать их природу пока невозможно.

Профессор, не отрывая взгляда от экрана, ловким движением мыши переключился на окно спектрального анализа. На экране появилась новая картина – яркие цветовые пятна и полосы, распределённые по осям.

– А это, Марина, – пояснил он, кивнув на экран, – спектрограмма. Здесь мы видим, как звуковая энергия распределяется по частотам. Горизонтальная ось – это частота в герцах, от самых низких басов, которые мы скорее чувствуем телом, чем слышим, до самых высоких, пронзительных звуков. Вертикальная ось – интенсивность. Чем ярче пятно, тем сильнее энергия звука на этой частоте. – Он снова указал на экран. – Основной гул, о котором упоминали жители, сосредоточен в самом низкочастотном диапазоне, ниже ста герц. Это может быть вибрация массивных подводных конструкций, мощное течение, создающее турбулентность, или даже резонанс чего-то очень большого. Но вот здесь… посмотрите внимательно, в среднечастотном диапазоне, примерно от пятисот до двух тысяч герц, мы видим устойчивые, хоть и не слишком яркие пики. Это не обычный шум реки. Это могут быть резонансные частоты некоего искусственного объекта, возможно, его конструкций. Или даже следы работы какого-то механизма, издающего специфический гул.

Когда дело дошло до записей, где, предположительно, были слышны «голоса», Василий Сергеевич углубился в ещё более сложные технические детали, его голос выдавал возрастающее профессиональное волнение.

– Анализ вокализаций – это исключительно сложная задача, Марина, особенно когда сигнал такой слабый и зашумлённый. Человеческая речь имеет очень специфическую структуру – так называемые форманты, это частотные пики, которые формируются нашим голосовым трактом. В этих записях… – он прищурился, вглядываясь в экран, – сигнал очень слабый, почти на уровне шума. Но программа пытается выделить повторяющиеся паттерны, которые могли бы быть формантами. Видите эти едва заметные, размытые полосы? – он указал на тонкие линии. – Теоретически, при очень большом желании и доле фантазии, это могут быть следы голосовых связок. Но уровень шума настолько высок, что я не могу быть уверен. Мне придётся применить гораздо более сложные алгоритмы, специальные фильтры, возможно даже, попробовать обучить нейронную сеть выделить эти звуки из общего шума. Это долгий и очень кропотливый процесс. Потребуется много времени и… нервов.

Наконец профессор вернулся к общему графику всех зарегистрированных за ночь событий. Он обвёл указкой временную шкалу.

– И вот самое важное, Марина, – его голос стал серьёзнее. – Обратите внимание на отсутствие корреляции. Пики этой аномальной активности не совпадают ни с графиком движения поездов по мосту, ни с данными гидрометеослужбы. Уровень воды был стабилен, погода обычная. Эти звуки возникают спонтанно, без видимой внешней причины. Это почти полностью исключает обычные природные или стандартные техногенные объяснения. Мы имеем дело с чем-то, что подчиняется собственной, скрытой логике. Возможно, с внутренними процессами в каком-то искусственном сооружении под рекой.

Василий Сергеевич откинулся на своём скрипучем стуле, его взгляд устремлён был в запылённый потолок лаборатории, словно он пытался увидеть источник тайны сквозь бетонные перекрытия и толщу воды.

– Подводный тоннель, о котором мы говорили… да, он становится всё более вероятным кандидатом на источник. Но характер этих звуков… они слишком сложны и загадочны для просто заброшенной конструкции. Инфразвук, ритмичные удары, эти слабые «голоса»… здесь кроется что-то ещё. Какая-то тайна, которая пока ускользает. – Он снова посмотрел на Марину, и в его усталых глазах вспыхнул прежний азарт исследователя. – И мне не терпится докопаться до самой сути. Это… это словно послание. Из темноты, из глубины. И мы должны его прочесть.

Глава 8

В лабиринтах университетской библиотеки

Кропотливый анализ ночных записей не принёс однозначных ответов. Звуки Амура, казалось, говорили на непонятном языке вибраций и частот, ускользая от простого научного объяснения. После нескольких часов напряжённых размышлений и оживлённой дискуссии в уютной, пропахшей старым железом и озоном лаборатории Марина и Василий Сергеевич пришли к единодушному мнению: пора менять тактику. Их интуиция, обострённая ощущением тайны, подсказывала, что ключ к разгадке странных, необъяснимых звуков лежит не в настоящем, а глубоко в прошлом – в запутанной, вероятно намеренно скрытой истории загадочного «объекта №4».

– Василий Сергеевич… – задумчиво произнесла Марина, её взгляд скользил по плотным рядам книжных корешков на высоких стеллажах университетской библиотеки. Тишина здесь была густой, почти осязаемой, лишь изредка нарушаемой далёким кашлем или шёпотом. В воздухе витал ни с чем не сравнимый запах старой бумаги, клея и тихого времени. – Если об этом подводном тоннеле действительно знали немногие, если его существование десятилетиями так тщательно скрывали, то где нам искать хоть какие-то зацепки? Официальные архивы, доступные сейчас, наверняка давно зачищены. Но что насчёт неофициального? Местная пресса того времени, личные дневники инженеров, воспоминания строителей – если что-то из этого сохранилось?

– Вы мыслите абсолютно верно, Марина! – воскликнул Василий Сергеевич, его обычно спокойное лицо оживилось. Глаза за стёклами очков блестели азартом исследователя. Они сидели за массивным дубовым столом, окружённые горами пожелтевших газетных подшивок, пахнущих типографской краской и историей, и тяжёлыми, пахнущими кожей томами архивных дел. Высокие стрельчатые окна библиотеки пропускали внутрь приглушённый дневной свет, высвечивая золотистые частицы пыли в воздухе и создавая атмосферу сосредоточенной тайны. – Прямых упоминаний о секретном подводном тоннеле, конечно, мы не найдём. Но представьте: такой масштабный секретный проект не мог пройти бесследно. Он должен был оставить эхо в окружающем мире. Сопутствующие события, которые могли попасть в газеты, остаться в памяти горожан или хотя бы мельком упоминаться в документах других ведомств.

– Например? – Марина подалась вперёд, её журналистский интерес вспыхнул. Она отложила в сторону толстый том «Амурской правды».

– Например, – профессор погладил свою седую бородку, – прибытие в Хабаровск большого числа инженеров, необычные по масштабу строительные работы в конкретном районе Амура, которые могли вызвать вопросы у местных или привести к неудобствам. Происшествия, несчастные случаи на стройке, попавшие в криминальную хронику или отчёты профсоюзов. Даже упоминания о нехватке специфических материалов, указывающие на характер проекта. Мы должны стать историческими детективами, Марина. Искать косвенные улики, читать между строк пожелтевших страниц, словно археологи, раскапывающие слои прошлого.

Они провели несколько долгих, утомительных дней в прохладных, пахнущих пылью и нафталином хранилищах. Марина, благодаря своей журналистской интуиции, способной выхватывать главное из моря информации, просматривала заголовки, мелкие заметки в местных газетах 1920—1940-х годов. Она искала любые упоминания о строительстве, транспорте, промышленности, необычных событиях в районе Амура. Василий Сергеевич, вооружившись лупой и своим инженерным складом ума, методично изучал технические отчёты, протоколы заседаний советов, выискивая намёки на гидротехнические работы, железнодорожное строительство у моста.

– Василий Сергеевич, смотрите! – Голос Марины прозвучал приглушённо в тишине, но в нём звенело волнение. Она протянула ему пожелтевшую подшивку «Дальневосточного комсомольца» за июль 1932 года. – Небольшая заметка на третьей странице. О торжественной встрече на хабаровском вокзале большой группы инженеров-метростроевцев! Прибыли специальным поездом из Москвы! Говорится, что они направлены для участия в некоем «специальном проекте, имеющем первостепенное значение». Никаких деталей, конечно. Но метростроевцы… Это вряд ли совпадение, учитывая наши предположения о подземном объекте.

– Хм… Весьма любопытно, Марина, весьма любопытно. – Профессор склонился над газетой, разглядывая вырезку через лупу. Его брови задумчиво сдвинулись. – Специалисты такого профиля… зачем они в Хабаровске в начале тридцатых, когда никакого метро тут не планировали? Это серьёзная зацепка.

Позже уже профессор привлёк внимание Марины. Он протянул ей несколько старых, пахнущих пылью чёрно-белых фотографий из фондов краеведческого музея. На обороте чернилами было написано: 1932—1934 годы.