Искры над серой плитой

Лариса Лазарова

Искры над серой плитой

Глава 1. Крыша – символ одиночества

Дэн сидит на краю. Он не помнит, как сюда пришел. Крыша. Высотка. Под ногами – серая, шершавая поверхность, пропитанная дождем. А вокруг – пропасть.

Он- призрак? Призрак! Эта мысль, как ледяной душ, окатила его с головы до ног. Призрак. Существо, застрявшее между мирами, которое никто не видит и не слышит, обреченное на вечное одиночество.

Холод должен пробирать до костей, пронизывать насквозь, хотя кажется, что костей и вовсе нет. Только зябкая пустота, обтянутая тонкой, мокрой кожей. Дождь стекает по спине, пробираясь под уже мокрую футболку, которая давно перестала быть белой. Дэн смотрит на свои ноги. Босые, грязные ступни, искореженные синеватой сеточкой застывших вен. Бледные, почти прозрачные. Кто бы мог подумать, что у него такие жуткие ноги. И он босой. В конце сентября. На крыше дома, в котором прожил всю свою недолгую жизнь.

В голове стоит туман, густой и непроглядный, как вся эта отвратительная погода. Ветер бьет в лицо, но он не морщится. Капли дождя падают на кожу, но он не ощущает их прикосновений. Только тяжесть. Она давит на грудь, мешает дышать, как будто кто-то положил туда камень и сказал: "Держи. Теперь это твое".

Почему он не чувствует холода? Почему не дрожит? Он должен дрожать. "Что со мной?" – шепчет он, но звука нет. Только стук дождя, который становился все сильнее. Дэн попытался встать, но ноги не слушаются. Они будто больше ему не принадлежат. Он пытается поднять руку, чтобы вытереть лицо, но движение получается каким-то странным, дерганым, словно он управляет не своей собственной конечностью. Пальцы немеют.

Тело не подчиняется. Он чувствует себя точно приклеенным к этой проклятой крыше. Пришел страх – липкий, парализующий. Сковал его.

Стоп! Самое главное- ничего никогда не бояться! Кто это ему говорил? Совсем недавно. Нужно вспомнить, вспомнить хоть что-нибудь. Что он делал вчера? Позавчера? Что он ел на завтрак? Как его зовут? Полное имя вертелось на языке, ускользало, как мокрая рыбка. В голове – гулкая, зияющая дыра. Только холод и отрывочные, бессвязные образы: чье-то заплаканное лицо, обрывок мелодии, запах сигаретного дыма. Он вспомнил, как перелез через ограждение. Как смотрел вниз, на этот обманчиво-притягательный город.

Он не помнит, как прыгнул. Он не думает, что сделал это. Камень, что был теперь у него в груди, вдруг увеличился и отяжелел в несколько раз. Оказывается, даже валяться на крыше в дождь и ничего не помнить- это не самое плохое в его положении. Может быть хуже! И это очень больно, когда сначала ты ничего не чувствуешь, а потом еще и дышать не можешь.

Стоп! Он что-то сделал не так. «Не буду думать об этом. Подумаю о другом.» Например, с кем последнее время общался. Не на крыше же он жил, один. Сразу стало легче. Уф. Камень в груди стал уменьшился и уже не пытается его раздавить. Такой странный разговор, философская тема. С кем это он? И запах сигарет…

Он вспомнил.

– И чего ты так киснешь? – спросил незнакомец, выпустив дым в серые облака. Выглядел он старше Дэна, жизнь уже порядком его потрепала.

Дэн пожал плечами, делая затяжку.

– Да просто… хреново как-то.

– Хреново? –  незнакомец усмехнулся. – Это еще мягко сказано. Жизнь – она вообще редко бывает сахарной.

– Знаю, – буркнул Дэн.

– Знает он! Молодой, здоровый, мамка тебя любит. Вон, девки за тобой бегают. Особенно эта, с красными пандами, с пятого этажа. Как ее там…

– Не твое дело, – огрызнулся Дэн.

– Да ладно тебе. – незнакомец толкнул его плечом. – Просто констатирую факт. Грех жаловаться. А ты тут как в траурной процессии.

– Ты вообще зачем меня сюда позвал? – Дэн начал злиться. Разговор не клеился, а сигарета только добавляла дурноты.

– Да поговорить просто. – незнакомец пожал плечами. – Увидел, ты в окно пялишь, будто мир рухнул. Решил, может, мозги тебе на место вправить. Просто скажу, как есть. Жизнь – дерьмо. Бессмысленное, унылое дерьмо! Сказки для идиотов.

– Почему ты так говоришь? – Дэн нахмурился. – Может, для тебя и так, но…

– Но для меня по-другому. – перебил незнакомец. – Я уже достаточно повидал, чтобы въехать. Все эти ваши «светлые» идеалы – это туфта, все прикрывают ими гниль и мрак. И по кругу, по кругу! Как у всех, одинаково. Тебя это устраивает?

Дэн промолчал. В словах незнакомца была какая-то пугающая логика.

– Ты вообще хоть раз задумывался о смысле всего этого? Зачем мы живем? Мучаемся, терпим это все? Ради чего?

– Не знаю, – признался Дэн.

Незнакомец выбросил окурок в лужу и растоптал его ногой.

– Знаешь, что самое смешное? – спросил он. – Ты ведь даже жить-то по-настоящему не пробовал. Все по правилам, по шаблону. Боишься высунуться, боишься рискнуть. А чего боишься?

– Я не боюсь, – попытался возразить Дэн, но голос дрогнул.

– Да ладно? – незнакомец ухмыльнулся. – А спрыгнуть отсюда слабо? Просто так, чтобы доказать себе, что ты не трус.

Дэн отшатнулся от края крыши.

– Ты что, совсем сдурел?

– Да нет, просто проверяю. – пожал плечами незнакомец. – Вижу, кишка тонка. Как и у всех вас, правильных мальчиков.

– Тогда сам докажи! – крикнул Дэн, сам не понимая, зачем это говорит.

Незнакомец посмотрел на него долгим, изучающим взглядом.

– Может, и докажу. – тихо сказал он. – Но не сегодня. Сегодня я просто хотел открыть тебе глаза. Я не злой. Я реалист. Хочу, чтобы ты понял, насколько все это бессмысленно. Ты думаешь, что твоя жизнь что-то значит? Ты ошибаешься. Моя жизнь – это освобождение. Я не играю по их правилам. Я выше этого. А вся реальность в том, что мы все умрем. И когда это случится, никто даже не вспомнит. О вас, о тебе, к примеру. А вот обо мне вспомнят, еще как!

Незнакомец повернулся и пошел к выходу с крыши. Дэн почувствовал, как его сердце сжалось. И в глубине души он боялся, что незнакомец прав.

Совсем недавно. На этой самой крыше. Дэн поднял голову и посмотрел вниз. Высота такая, что голова кружилась, но он не чувствовал страха. Ничего не чувствовал. Только пустоту. Он видел улицу, машины, людей, которые шли под зонтами, спеша куда-то. Они казались такими маленькими, подобно игрушкам. Он хотел крикнуть, позвать кого-то, но голос не слушался. Словно его горло было перетянуто шнуром, каждый вдох давался с трудом.

Город раскинулся внизу, как огромный пазл, собранный из света и тени. Отсюда, с высоты он кажется живым – улицы, заполненные медленным потоком машин. Их фары мерцают, точно пульсирующие капли света. Центральная площадь, освещена яркими неоновыми вывесками. Похожа на сердце, от которого во все стороны расходятся переулки и проспекты. Так выглядят вены, несущие жизнь в каждый уголок городской вселенной. Здания с зеркальными фасадами отражают серое небо. Тысячами осколков. За плотной завесой дождя виднеется старый парк с колесом обозрения. Его огни едва пробиваются сквозь туман, в точности как далекие звезды.

Под некоторыми перекрестками расположены подземные переходы с искусственной зеленью и светло-жёлтым, словно солнечный, светом. Эти искусственные островки зелени выглядят настоящими больше, чем городские скверы.

Стекла небоскребов, затянутые дождем, превратились в размытые акварели, где город растворился в призрачных очертаниях. На крышах домов горят рекламные баннеры. Их яркие буквы кажутся теперь чужими, ненужными. Внизу, на тротуарах, люди двигаются. Их несет невидимым течением. Зонты – черные, прозрачные, цветные, с детскими рисунками – кажутся странными щитами, защищающими от мира. Но с высоты они выглядят хрупкими, почти бесполезными. Люди идут, сгорбившись, пряча лица, точно стыдясь чего-то. Их фигуры, такие четкие вблизи, отсюда сливаются в одно беспокойное пятно, как если бы город сам пытался стереть их. Только изредка, какой-нибудь яркий зонт – алый, как вспышка, или синий, вроде кусочка неба – вырывается из этой серой массы, напоминает о том, что внизу есть что-то живое, что-то настоящее.

Он смотрел на них и чувствовал, как внутри растет злость. Почему они могут просто идти? Почему они могут быть там, где тепло, свет, жизнь? А он на этой проклятой крыше. Зонты, такие яркие, красивые, стали для него вроде насмешки. Они сейчас там, а он тут. Они оставались живыми, а он… он даже не знает, кто он теперь.

Где-то вдалеке, за стеклянными стенами бизнес-центров, светились окна квартир – теплые, желтые, домашние. Они казались такими далекими, недоступными.

Внизу, у подножия небоскреба, плескалась в лужах желтая листва, сбитая в кучу осенним ветром. Ее яркие пятна служили напоминанием о том, что где-то еще существует жизнь. Не такая холодная, не такая чужая.

Внизу расстилался город. Миллионы огней, размытых дождем, мерцали сквозь серую пелену. Машины ползли, как светящиеся жуки. Их гудки едва доносились до крыши, заглушенные завыванием ветра. Там, внизу, кипела жизнь. Чужая. Недоступная. Здесь же, наверху, царила ледяная пустота. Страх перед высотой, неизвестностью, перед этой жуткой, всепоглощающей темнотой внутри. Он опустил взгляд вниз, туда, где под многоэтажкой плескалась в лужах желтая листва. Туда, где, как муравьи, суетились люди. Кто они? Куда они спешат? Что их ждет?

И тут же боль в груди и тяжелый камень напомнили о себе. Тупая, ноющая боль, которая поселилась в его груди и не отпускала теперь ни на минуту. Боль от непонимания, одиночества, чувства собственной ненужности. Боль только росла, разрасталась, пока не заполнила собой все.

Он провел рукой по лицу. Кожа ледяная и влажная. Он посмотрел на свои руки. Они казались полупрозрачными, словно сотканными из тумана. Теперь он уже не сомневался. Он умер. Так случилось, он умер и мертв. Жесть.

Но… почему он еще здесь? Почему он не чувствует ничего, кроме боли от камня в груди? Почему не видит света в конце туннеля, о котором так много говорят? Что это за жуткое, невыносимое состояние между жизнью и смертью? Что это? Лимб, край, граница? Сумеречная зона?

Он- призрак? Призрак! Эта мысль, как ледяной душ, окатила его с головы до ног. Призрак. Существо, застрявшее между мирами, которое никто не видит и не слышит, обреченное на вечное одиночество.

Да. Он призрак. Призрак Дэна Берегового, шестнадцатилетнего подростка, ученика 10 класса, рост 175 см, шатена с серо-голубыми глазами, с россыпью конопушек на переносице и щеках, с маленькой родинкой над верхней губой, который ни с того ни с сего покончил с собой, спрыгнув с крыши этого дома. Раньше он еще носил очки и небольшой браслет из пара корда. И заметьте дорогие зрители, если конечно такие все-таки где-то там имеются! Это именно тот Дэн Береговой, который надменно цедил, что себе маленькому он мог бы сказать только одно: «Не будь мудаком- цени то, что имеешь!» Полный капец!

Почему же ему так жжет в груди. Отчего он, даже между мирами, должен испытывать такую боль бесконечно?! Кажется, Дэн прокричал это в слух, уж как смог.

– Это камень вины. – откликнулся ему хриплый, гортанный голос. – Он останется и будет ранить всю оставленную тебе вечность. Он не отпустит тебя.  Ты не сможешь покинуть это место уже никогда. Привыкай. Говорят, что страдание очищает. Ничто не проходит безнаказанно. Бесследно.

Если у призраков могут шевелиться волосы на голове, будьте покойны, у Дэна они торчали дыбом от ужаса. Он медленно повернулся к источнику звука. На облупленном парапете крыши, прямо перед ним, сидел ворон. Но это была не просто птица.

Огромный. Значительно больше кошки, с размахом крыльев, казалось, способным накрыть Дэна целиком. Его оперение, когда-то угольно-черное, теперь отливало тусклым, выцветшим синим. Подобно старой фотографии, на которой время стерло все краски. Перья взъерошены, местами вырваны, будто птица пережила не одну битву с монстрами. На груди виднелись шрамы – глубокие, затянутые кожей, старые следы от чьих-то когтей или зубов. Каждое движение ворона сопровождалось глухим, металлическим скрежетом, его перья состояли из пластин опасного ржавого, но безумно острого железа. Они бряцали, цепляясь друг за друга тысячами лезвий, готовых в любой момент сорваться и полететь в сторону жертвы.

Но больше всего пугали его лапы. Мощные, покрытые чешуйчатой кожей, они заканчивались когтями.  Каждый коготь вроде отточенного клинка. Даже в полутьме они блестели, покрытые тонким слоем льда. Дэн с ужасом представил, как эти когти могут разрывать плоть. Вероятно, делали это уже не раз. Лапы ворона сжимались и разжимались, царапая бетон крыши, оставляя на нем глубокие борозды.

 Ворон стоял неподвижно, лишь его глаза – большие, круглые, почти человеческие, следили за каждым движением Дэна. Золотисто-желтые, с вертикальными зрачками, они горели адским огнем, накопленным за долгие годы. В них не было ни злобы, ни ярости, только пугающая, ледяная расчетливость. Он не был просто птицей, скорее существом, которое знало, что такое смерть. И не боялось её. А может, он и был самой смертью.

Дэн попытался отступить, но ноги не слушались. Он был прикован к месту взглядом этих жутких, пронзительных глаз.

– К-кто ты? – прошептал Дэн, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Ворон склонил голову набок, словно оценивал его.

– Я – Страж, – проскрипел он, и звук эхом отозвался в голове Дэна. – Страж таких мест. Страж тех, кто не найдет покоя.

– Я… я не понимаю, – пробормотал Дэн. – Что происходит? Почему я здесь?

Ворон взмахнул крыльями, и по крыше пронесся порыв холодного ветра.

–Ты мертв, мальчик, – констатировал он. – Ты перешел черту. И теперь ты здесь. В межмирье. Между жизнью и смертью.

– Но… что мне делать? – Дэн чувствовал, как внутри нарастает паника.

– Жить, – просто ответил ворон, и в его голосе прозвучала ирония. – Жить свою новую прекрасную жизнь. Жизнь призрака.

– Но я не хочу быть призраком! – воскликнул Дэн. – Я хочу вернуться!

Ворон снова склонил голову набок.

– Вернуться?  Никуда нельзя вернуться, мальчик. Никогда. Ты сделал свой выбор. Ты спрыгнул с этой крыши. И теперь ты будешь расплачиваться. Недолго. Вечность.

–За что? – Дэн почувствовал, как в груди поднимается гнев.

– За свою слабость, – ответил ворон. – За то, что не нашел в себе сил бороться. За то, что предал тех, кто любил тебя.

Слова ворона, точно ледяные иглы, вонзились в сердце Дэна. Или в то, что теперь было его сердцем.

– Это неправда! – возразил он. – Я.. я не знал! Я не хотел! Я ничего не помню! Наверное, мне было плохо!

– Плохо? – переспросил ворон. – Всем бывает плохо, мальчик. Но не все выбирают смерть. И поверь мне, это очень удобно, ничего не помнить. Но не в этом случае. Нет. Не здесь.

Он сделал шаг вперед. Дэн невольно отступил.

– Теперь ты будешь видеть то, чего не видят другие. Чувствовать то, чего не чувствуют другие. Ты будешь слышать шепот ветра, плач дождя, стоны этого города. Ты будешь видеть горе и боль тех, кто живет в этом доме. Ты узнаешь и почувствуешь страдание каждого, кто любил и потерял тебя! И ты ничего не сможешь изменить.

– Почему? – прошептал Дэн.

– Потому что ты – призрак, – ответил ворон. – Тень прошлого. Эхо упущенных возможностей. Ты больше не принадлежишь этому миру.

– Но… что я могу сделать? – спросил Дэн, чувствуя, как надежда медленно угасает.

Ворон молчал. Он рассматривает Дэна, как бабочку, приколотую булавкой к доске.

– Ты можешь… попытаться искупить свою вину, – наконец произнес он.

– Искупить вину? Как?

– Помоги тем, кто еще жив, – ответил ворон. – Предотврати то, что произошло с тобой. Спаси тех, кто стоит на краю.

– Но я призрак! – воскликнул Дэн. – Меня никто не видит!

– Тебя видят, – возразил ворон. – Тебя видят те, кто умеет видеть. Те, кто чувствует то, чего не чувствуют другие. Твои проводники. Они помогут тебе.

– Но… почему я? – спросил Дэн. – Почему я должен это делать?

Ворон взмахнул крыльями, и его огромная тень накрыла Дэна.

– Потому что ты – один из них, – проскрипел он. –Ты уже знаешь, что такое стоять на краю. Знаешь, что значит потерять. Все. Знаешь, что боль никуда не уходит, она становится только сильнее. И будет с тобой. Всегда.

Он посмотрел Дэну прямо в глаза.

– У тебя есть шанс исправить свою ошибку. – каркнул, – Не упусти его.

С этими словами он лязгая расправил огромные крылья, тяжело поднялся в воздух и растворился в серой мгле. Дэн остался один на крыше. Он чувствовал себя потерянным и несчастным. Но в глубине души очень хотел, чтобы ворон оказался прав. Тогда у него действительно есть шанс. Искупить свою вину. Спасти кого-то. Найти покой.

Дело было за малым, найти проводников. Всего-то. Внизу, в одном из окон многоэтажки, вспыхнул свет. Дэн вздрогнул, словно его ударило током. Это было окно его квартиры. Там, где он… жил. Раньше.

Он смотрит. Сквозь мокрое стекло виден был только силуэт матери. Евгения. Его Женька. Так он ее называл, когда хотел поддразнить. Она смеясь сказала, что Женька – это какая-то девушка на выданье, а она, вообще-то, Евгения Александровна Береговая, интеллигентка в третьем поколении, серьезный специалист и мать оболтуса. И тут же обняла его, целуя в макушку.

Сейчас она стояла у окна, обхватив себя руками. Дэн видел, как она что-то делает на подоконнике. Сначала он не мог понять, что именно. А потом увидел. Свеча. Она зажигала свечу и поставила ее на окно. Сердце – или то, что от него осталось – сжалось от боли. Он знал, что это значит. Их традиция. Когда ему становилось страшно, не мог уснуть или за окном гремела гроза, она зажигала свечу и ставила на окно. «Чтобы тебя не нашла тьма, – шептала она. – Чтобы ты знал, что я рядом».

Дэн закрыл глаза. Воспоминания. Они нахлынули на него, и сразу камень в груди заворочался, задавил, заболел. Но он все равно не мог остановиться. Только когда становилось уже невыносимо больно, прижимал руку к груди и кренился на бок, к холодной крыше. Как будто она могла принести облегчение. Спасти его.

Вот он маленький, лет пяти, сидит у Женьки на коленях, она читает ему сказку про рыцаря и злого дракона. Ему страшно. Он боится дракона, прячется у нее под мышкой. А она смеется и говорит, что дракон – это метафора, что бояться нужно не драконов, а собственной трусости.

Вот он уже подросток, лет тринадцати, слушает в наушниках Nirvana, а она делает вид, что не слышит, хотя наверняка ей режет слух эта какофония. Потом она подходит к нему, снимает наушники и говорит: «Знаешь, Данилка, а я в твоем возрасте слушала Led Zeppelin. Тоже ничего ребята». И они вместе смеются.

Вот он уже почти взрослый, пятнадцатилетний, рассказывает ей про книгу «Автостопом по галактике», про полотенце и ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего остального. Она слушает его с горящими глазами, а потом говорит: «Знаешь, Данила-мастер, а ведь Дуглас Адамс гений! Он научил меня относиться к жизни с юмором, даже когда все идет к чертям наперекосяк».

Она всегда была такой. Хохотушка и насмешница. Душа компании. Легкая на подъем. Умела радоваться жизни, даже когда жизнь подкидывала ей лимоны. Она умела находить свет даже в самой темной ночи.

А он… он предал ее. Он оставил ее во тьме. Беззащитную. Страдающую. Одну. Дэн открыл глаза и посмотрел на окно. Евгения все еще стояла там, у свечи. Он видел ее лицо. Красивое, измученное, заплаканное, но все еще его, самое любимое. Всегда казалось, что она выглядит намного моложе своих сорока пяти лет. Может быть, потому, что она умела радоваться жизни. Может быть, потому, что она любила его.

Отец… он ушел из семьи, когда Дэн был еще совсем маленьким. Звонил изредка, поздравлял с днем рождения, присылал какие-то деньги. Но настоящего участия в его жизни никогда не принимал. Дэн злился на него, обижался. Считал его трусом и предателем.

А Женька… она заменила ему и отца, и мать. Она работала на двух работах, чтобы он ни в чем не нуждался. Поддерживала его, во всех  начинаниях. Верила в него, даже когда он сам в себя не верил. Он любил ее больше всего на свете. Но никогда не умел это говорить. С ней он всегда был таким стеснительным, замкнутым, не умеющим выражать свои чувства.

Сейчас жалел об этом. Больше всего на свете. Он хотел крикнуть ей: «Женька!». Но знал, что она не услышит. Он призрак. Тень прошлого. Эхо упущенных возможностей.

Вспомнил их любимые песни. Nirvana, Radiohead, Linkin Park… Он слушал такую мрачную музыку, а она никогда не жаловалась. Просто говорила: «Главное, чтобы тебе нравилось, Данила».

Он вспомнил книги, которые они читали вместе. «Автостопом по галактике», «Sapiens», «Нейромант»… Она очень поддерживала его увлечение книгами, даже когда он читал всякую «чернуху» и «киберпанк».

Он вспомнил Лену, девочку с красными пандами с пятого этажа. Она была в него влюблена, а он… Боялся признаться себе в том, что она ему тоже нравится. Он боялся любви. Боялся всего на свете. А теперь у него уже и не будет ничего. Вообще ничего.

И вот теперь он здесь. Призрак на крыше. А Женька там, внизу, зажигает свечу, чтобы его не нашла тьма.

Дэн закрыл глаза, лег на холодную крышу своим истерзанным боком. Он не знал, могут ли призраки плакать. Но он плакал. О потерянной жизни, несбывшейся любви, о своей матери.

Он дал себе слово, что сделает все возможное, чтобы помочь ей пережить весь этот кошмар. Доказать ей, что он не пропащий. Что любит ее. Он рядом. Теперь целую вечность.

Глава 2. Правила мира

Тихая осенняя ночь опустилась на город. Дэн остался один на крыше, под мелким моросящим дождем. Тот проникал сквозь него, оставляя на коже мурашки, хотя он больше не чувствовал своего тела так, как раньше. Холод был другим – не таким, как при жизни. Он не заставлял дрожать, а скорее обволакивал изнутри. Точно кто-то лил ему в душу ледяную воду.

Сначала он пытался отвлечься. Считал огни в окнах, представлял, что происходит за каждым из них. Каждый светящийся квадратик казался ему маленьким миром, в котором кипела жизнь. Там, за стеклами, люди ужинали, смеялись, ссорились, смотрели фильмы. Там была жизнь, настоящая, яркая, а он был здесь, наверху, в этом странном, холодном пространстве, где даже дождь казался чужим.

Ему было страшно. Не так, как в детстве, когда он боялся темноты под кроватью, а глубже, острее. Каждый шорох, скрип металла заставлял его вздрагивать. Ему мерещились когти и клюв ужасного Стража, будто бы следящего за ним из темноты. Дэн несколько раз поскользнулся на мокром бетоне. Его охватила паника: «А что, если я упаду? Опять?» Но потом он ворчал себе под нос: «Призрак, упавший с крыши, дважды – это уже совсем не смешно».

Камень вины, который он носил в груди, болел, но уже не так сильно. Он привык к этой боли, как привыкают к старой ране, что ноет перед дождем. Иногда он даже забывал о ней, особенно когда смотрел вниз, на город, который когда-то был его домом.

Он заметил, что в их квартире нет света. «Мама уехала к бабушке», – подумал он. Евгения всегда так делала, когда ей было тяжело. Она уезжала к своей матери, чтобы побыть в тишине. Вдали от всего, что напоминало о потере. Дэн представил, как она сидит на кухне, пьет чай и смотрит в окно. Ему стало так грустно, что он закрыл глаза.

Но потом он увидел свет в окне Лены. Она дома. Её окно было одним из тех, что светились в темноте. Но в отличие от других, оно притягивало его, как магнит. Дэн видел её через приоткрытое окно: в наушниках, в коротком топе и маленьких шортиках, она кружилась по комнате, обнимая новую мягкую игрушку – красную панду. Её движения были такими легкими, такими свободными, что Дэн не мог оторвать глаз. Она танцевала, это так красиво, что у него перехватило дыхание. Он никогда не видел её такой. В школе она всегда была немного скромной, замкнутой. Здесь же, в своей комнате, она казалась другой – живой, настоящей. Её волосы, обычно собранные в хвост, теперь рассыпались по плечам, и каждый поворот головы заставлял их развеваться, как светлое облако. Дэн чувствовал, как что-то сжимается у него внутри. Ему было стыдно подглядывать, но он не мог остановиться.

Через приоткрытое окно до него доносилась музыка. Он не мог разобрать слова, но ритм такой заразительный. Он сам начал слегка покачиваться в такт. Подтанцовывать. Лена смеялась, крутилась, подбрасывала панду в воздух и ловила её. Дэн почувствовал, как его щеки горят. Ему хотелось крикнуть, позвать её. Он знал, что она не услышит.

Коридор школы пах мелом, пылью, дешевым стиральным порошком и чем-то неопределенным из столовой. Обычно он недолюбливал этот запах, но в тот день… в тот день этот запах стал частью чего-то особенного, незабываемого.

Он опаздывал, бежал, как обычно, на урок алгебры. В наушниках гремел Ghostemane, пытаясь заглушить нарастающее чувство тревоги перед контрольной. И вдруг – столкновение. Словно бы врезался в невидимую стену. Книги, тетради – все разлетелось по затоптанном полу коридора.