«Пушкин наш, советский!». Очерки по истории филологической науки в сталинскую эпоху. Идеи. Проекты. Персоны

Илл. 5. Илья Самойлович Зильберштейн. Фотография. 1931 год. Частное собрание

Илл. 6. Сергей Александрович Макашин. Фотография. Конец 1940‑х – начало 1950‑х годов. Частное собрание

В редакционном предисловии к первому тому, вышедшему в 1931 году в издательстве Государственного журнально-газетного объединения «Жургаз»201 при Наркомпросе РСФСР, были весьма компактно изложены охарактеризованные выше рапповские принципы «критического пересмотра» и «переработки» «литературного наследства» «под углом зрения марксизма-ленинизма»202:

Из этого отношения к культурному наследству в целом, – поясняли авторы предисловия, – вытекает и отношение к той частице наследства, разработке которой посвящено наше издание. Художественное наследство, которое берет пролетариат у мировой литературы, давно нуждается в критическом пересмотре. Надо развернуть борьбу за большевистскую переоценку наследства классиков художественной литературы, в первую очередь литературы народов СССР203.

Обретенная в ходе дискуссий 1920‑х уверенность в необходимости сделать классику инструментом политико-идеологического регулирования стала обстоятельством, которое могло определять прагматику (не)появления в печати тех или иных источников по истории литературной жизни широкого исторического прошлого. Все в той же редакционной статье читаем:

До сих пор в изучении историко-литературных памятников господствовала оторванность от практики классовой борьбы пролетариата. Сплошь и рядом публиковался документ только потому, что он не издан; любая незначительная записка писателя, снабженная крохоборческими биографическими «изысканиями»-комментариями, печаталась с единственной мотивировкой: она, мол, «впервые вводится в оборот». Какое научное значение имеет этот документ, что дает нового, какой смысл имеет его опубликование, – эти вопросы зачастую не ставились204.

Очевидно, что если смысл появления того или иного документа определялся как негативный (то есть противоречащий актуальным политическим задачам), то содержащиеся в этом документе сведения тут же расценивались как несущественные, а порой и вовсе как вредные для формируемого у «нового» читателя представления о «буржуазной» культуре прошлого. По-иному работал этот механизм в случае, если то или иное архивохранилище не опубличивало политически веские документы, способствовавшие укреплению политического имиджа большевистской власти. Такие ситуации расценивались как «вспышки контрреволюции», о чем прямо писали редакторы, обрушиваясь на своих прямых конкурентов из Пушкинского Дома:

В своей издательской деятельности руководство Пушкинского Дома занималось в основном печатанием материалов, относящихся к буржуазно-дворянской линии истории литературы. Основная часть публикаций падала на пушкинскую эпоху, и то работа шла больше по части крохоборческих разысканий ненужных биографических подробностей из жизни писателей. Материалы же по писателям-демократам, писателям-разночинцам, писателям-революционерам, не говоря уже о пролетарских писателях, почти никогда не разрабатывались и даже прятались от советской общественности. <…>

Вся деятельность Пушкинского Дома в этом направлении сводилась таким образом к реставрации не имеющих ни художественного, ни научного значения аксессуаров дворянско-буржуазной литературы, к пропаганде и проталкиванию в массы классово враждебных пролетариату настроений, взглядов и идеек. В то же время изо всех сил тормозилась разработка революционно-демократической литературы, предшественников пролетарской литературы. Буржуазные «ученые», засевшие в Пушкинском Доме, препятствовали пролетариату овладеть литературным наследством и популяризовать его в массах205.

Публикация документа, носящего на себе отпечаток принадлежности либо к «классической» эпохе, либо к конкретному «классику» (не только литературной, но и – прежде всего – политической культуры), становилась делом общественно-политическим206. Недостаточно трепетное отношение к теоретикам марксистской ориентации и нечуткость редакторов в отношении нарождавшихся властных иерархий стали причинами, по которым содержание первого тома «Литературного наследства» было изменено (29 декабря 1930 года редакция получила разрешение Главлита на печатание тома). Дело в том, что вскоре после завершения работы по его подготовке сверху поступило распоряжение механически удалить из каждого экземпляра уже отпечатанного и переплетенного тиража публикацию В. В. Буша «Марксисты 90‑х годов в письмах к Н. К. Михайловскому» (с. 164–184). Редакторы тома стремились обезопасить себя, сопроводив эту публикацию следующим примечанием:

Отбор писем был произведен автором публикации, и редакция, в распоряжение которой, к сожалению, не были предоставлены все письма марксистов к Михайловскому, лишена была возможности проверить тексты писем и тем более опубликовать их полностью.

(Хотя Зильберштейн в письмах к Бушу просил прислать «полностью все письма марксистов», которые тот разыскал207.) Однако, как показало время, эта мера предосторожности оказалась недостаточной. В итоге на странице оглавления с подзаголовком «Опечатки» появилось примечание от редакции: «По техническому недосмотру допущена неправильная нумерация страниц. Начало статьи Д. О. Заславского должно быть обозначено 165‑й страницей, а отпечатано 186‑й» (с. 324). Уже позднее, 17 мая 1981 года, в беседе с В. Д. Дувакиным, работавшим в Отделе устной истории Научной библиотеки МГУ, Зильберштейн вспоминал о деталях этого случая:

<…> должен с полной откровенностью сказать, что, уже начиная с первой книги, началось хождение по мукам. Вырвана была уже из готовой книги большая публикация найденных в Пушкинском Доме писем <Н. Е.> Федосеева к <Н. К.> Михайловскому. <…> Эта пачка писем была найдена в архиве Михайловского. Мы ее подготовили, но тогдашний директор Института Маркса – Энгельса <В. В.> Адоратский <…> решил, что «право первой ночи» публикации уже напечатанного в томе должно принадлежать журналу «Пролетарская революция», органу Истпарта. Это такой позор, трудно себе представить большую чушь, чем была сделана тогда с нашим первым томом. Все было варварски проделано. <…> Двадцать две страницы были выброшены, и видно, как это было выброшено, торчат обрезки вырезанных страниц208

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Принимая во внимание идеологическую нагруженность понятий «классика» и «классическое», мы сознательно отказались от их закавыченного употребления, дабы не затруднять читателям процесс знакомства с настоящей книгой.

2

См.: Дружинин П. А. 1) Идеология и филология. Ленинград, 1940‑е гг.: Документальное исследование. М., 2012. Т. 1–2; 2) Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского: Документальное исследование. М., 2016.

3

Фуко М. Археология знания. СПб., 2004. С. 255–259.

4

В этом смысле переклички между концептуализацией Фуко и хронологически более ранними открытиями «формалистов», чьи идеи активно заимствовались иностранными мыслителями, очевидны: едва ли не весь XX век социология знания, сформировавшаяся в 1920–1930‑е годы, занималась анализом модернизационных процессов, которые поспособствовали становлению многочисленных неклассических типов социального знания. Так, о значении второстепенных, периферийных явлений в общекультурной динамике, «канонизации побочной линии» (формула из статьи «Литература вне „сюжета“» (опубл.: Розанов. Из книги «Сюжет как явление стиля». [Пг.:] ОПОЯЗ, 1921)) писал еще В. Б. Шкловский в работах начала 1920‑х. Затем эту же логику развил и Ю. Н. Тынянов, сначала в статьях «Литературный факт» (опубл.: ЛЕФ. 1924. № 2) и «Вопрос о литературной эволюции» (опубл.: На литературном посту. 1927. № 10), а затем в книге «Архаисты и новаторы» ([Л.:] Прибой, 1929); об этом далее. Подробнее о взгляде формалистов на художественную традицию и проблему ее рецепции см.: Калинин И. А. История литературы как Familienroman (русский формализм между Эдипом и Гамлетом) // Новое литературное обозрение. 2006. № 4 (80). С. 64–83. См. также: Дмитриев А. Н., Левченко Я. С. Наука как прием: Еще раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50). С. 195–245.

5

О реанимации «сталинских» методов реализации культурной политики в разные периоды советской истории второй половины ХХ столетия см., например: Прохоров А. Унаследованный дискурс: Парадигмы сталинской культуры в литературе и кинематографе «Оттепели». СПб., 2007; Дружинин П. А. Моцарт и Сальери: Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова. М., 2024.

6

Перечень наиболее значимых в историко-культурной перспективе сборников документов и архивных материалов см. в соответствующем разделе списка литературы.

7

Так, Б. Г. Юдин писал: «Процесс институционализации науки в России, не успевший привести к образованию ее устойчивой автономии, резко изменяет направление после октября 1917 г. По инерции движение в сторону институционализации еще продолжалось, <…>. Очень быстро, однако, преобладающим стал иной, противоположный процесс деинституционализации, т. е. разрушения тех ценностно-нормативных структур, которые сложились ранее во взаимоотношениях науки и общества» (Юдин Б. Г. История советской науки как процесс вторичной институционализации // Подвластная наука? Наука и советская власть. М., 2010. С. 121–122).

8

Полный перечень опубликованных в 1957–1982 годах эгодокументов советских писателей и воспоминаний современников о них см. в: Советское общество в воспоминаниях и дневниках: Аннотированный библиографический указатель книг, публикаций в сборниках и журналах. М., 2017. Т. 8. Обзор вышедших в 1980–1990‑е годы изданий см. в: Паперно И. А. Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах: Опыт чтения. М., 2021. С. 9–21. См. также: Intimacy and Terror: Soviet Diaries of the 1930’s. New York, 1995; Lahusen T. Is There a Class in This Text? Reading in the Age of Stalin // Reading Russia: A History of Reading in Modern Russia. Milan, 2020. Vol. 3. P. 83–106; Hellbeck J. Revolution in my Mind: Writing a Diary under Stalin. Cambridge, 2009 (издание на рус. яз. – Хелльбек Й. Революция от первого лица: Дневники сталинской эпохи. М., 2021).

9

Ко второй половине 1930‑х размах политических преследований был столь велик, что в среде «левых» интеллектуалов – антисталинской коммунистической оппозиции – зародилась мысль о необходимости развертывания надгосударственной общественной кампании с целью спасения политзаключенных. С этой целью Виктор Серж в 1936 году подготовил специальный «Доклад о наказании в СССР лиц, виновных в инакомышлении» (опубл.: Новое литературное обозрение. 2020. № 2 (162)).

10

См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. Классическое наследие. М., 2010. С. 43–48.

11

О параметрах «классичности» научного текста см.: Зенкин С. Н. Гуманитарная классика: между наукой и литературой // Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. М., 2009. С. 281–293; Савельева И. М., Полетаев А. В. Классическое наследие. С. 64–77; Parsons T. Revisiting the Classics Throughout a Long Career // The Future of the Sociological Classics. London, 1981. P. 183–194; Davis M. S. «That’s Classic!» The Phenomenology and Rhetoric of Successful Social Theories // Philosophy of the Social Sciences. 1986. Vol. 16. № 3. P. 285–301; Alexander J. C. The Centrality of the Classics // Social Theory Today. Cambridge, 1987. P. 29–31; Kerckhovet D. de. What Makes the Classics Classic in Science? // Bulletin of the American Society for Information Science. 1992. № 18. P. 13–14; MacMulliriy E. Scientific Classics and Their Fate // PSA: Proceedings of the Biannual Meeting of the Philosophy of Science Association. 1994. Vol. 2. P. 266–274; Hartog F. The Double Fate of the Classics // Critical Inquiry. 2009. Vol. 35. № 4. P. 964–979.

12

Так, И. М. Савельева и А. В. Полетаев, пытаясь определить понятийные контуры «классики», пишут: «Классикой оказывается та часть прошлых достижений культуры, которая сохраняет свою актуальность в настоящем и продолжает существовать и оставаться востребованной наряду с более поздними произведениями искусства, философскими и политическими идеями, научными концепциями и теориями» (Савельева И. М., Полетаев А. В. Классическое наследие. С. 20).

13

Там же. С. 26.

14

Эти практики (и даже те, которые непосредственно граничили с политической сферой), исток которых обнаруживается в «ленинских» 1920‑х, продолжали оставаться весьма разнообразными и в сталинскую эпоху. Подробнее см.: Stalin Era Intellectuals: Culture and Stalinism. London; New York, 2023. См. также: Цыганов Д. М. Опрощение сталинизма: Эстетические и политические смыслы советской культуры 1920–1950‑х гг. // Новое литературное обозрение. 2023. № 4 (182). С. 350–359.

15

Перечень специальных исследований, посвященных функционированию исторической науки в сталинскую эпоху, см. в соответствующем разделе списка литературы.

16

Впервые опубл. в изложении в: Правда. 1972. № 25 (19533). 25 января. С. 1.

17

Цит. по: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1986. Т. 12. С. 173.

18

Цит. по: Там же.

19

Устинов Д. В. Научные концепции Г. А. Гуковского в контексте русской истории и культуры XX века // Новое литературное обозрение. 1998. № 1 (29). С. 73.

20

Именно с этим связано появление работ, опровергающих научный потенциал той или иной методологической рамки. В этом направлении были созданы, например, статьи-«манифесты» «Памятник научной ошибке» (опубл.: Литературная газета. 1930. № 4 (41). 27 января) В. Б. Шкловского, «М. М. Бахтин в русской культуре XX века» (опубл.: Вторичные моделирующие системы. Тарту: ТГУ, 1979) и доклад «История литературы как творчество и исследование: Случай Бахтина» (опубл.: Материалы Международной научной конференции «Русская литература ХХ–XXI веков: Проблемы теории и методологии изучения», 10–11 ноября 2004 г. М.: Изд-во МГУ, 2004) М. Л. Гаспарова, «Расставаясь со структурализмом (тезисы для дискуссии)» (в соавт. с А. Тимберлейком; опубл.: Вопросы языкознания. 1997. № 3) и «Московско-тартуская семиотика: Ее достижения и ее ограничения» (опубл.: Новое литературное обозрение. 2004. № 4 (98)) В. М. Живова, «О кризисе академического пушкиноведения и подметках великих пушкинистов» (опубл.: Пушкин, Достоевский и другие (Вопросы текстологии, материалы к комментариям): Сб. статей. СПб.: Академический проект, 2003) В. Д. Рака.

21

На сегодняшний день не представляется возможным даже подсчет работ, в основу которых положены, например, идеи В. Н. Топорова о так называемом Петербургском тексте русской литературы или М. М. Бахтина о формах времени и хронотопа в романе. Идеи эти перелицовываются, извращаются, становятся предметами различных методологических и идеологических спекуляций: число исследований, посвященных всевозможным «локальным текстам» – от Крымского до Пермского, растет в геометрической прогрессии, а «хронотоп» отыскивают в текстах любых жанров и эпох – от оды до лирической драмы.

22

Едва ли не самым значимым следствием этой ревизии стало появление в 1960–1990‑е множества библиографических справочников и указателей, содержавших информацию о вышедших в (до)советское время литературоведческих и литературно-критических текстах. См., например: Советское литературоведение и критика. Русская советская литература. Общие работы, 1917–1973: Библиографический указатель: В 4 ч. М., 1965–1979; История русской литературы конца XIX – начала XX в.: Библиографический указатель. М.; Л., 1968; История русской литературы XIX – начала XX века: Библиографический указатель. Общая часть. СПб., 1993; Советское литературоведение и критика. Теория литературы, 1917–1967: Библиографический указатель: В 4 ч. М., 1989; Советское литературоведение и критика, 1917–1925: Библиографический указатель: В 3 ч. New York, 1994. См. также: Зарубежное литературоведение и критика о русской классической литературе. М., 1978; Социалистический реализм в зарубежном литературоведении. М., 1979.

23

Еще в самом начале 2000‑х М. Л. Гаспаров в заметке «К обмену мнений о перспективах литературоведения» (опубл.: Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50)) писал: «Я оптимистически надеюсь, что главным событием в нашей науке будет размежевание науки и критики (или, если угодно, публицистики): науки, которая описывает и систематизирует явления и процессы, и критики, которая делит их на хорошие и нехорошие» (Гаспаров М. Л. К обмену мнений о перспективах литературоведения // Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50). С. 324).

24

Множество исследований общего характера (к настоящему моменту методологически устаревших) появилось еще в советское время; их перечень см. в соответствующем разделе списка литературы.

25

См., например, четвертую главу «Литературные теории 1920‑х годов: Четыре направления и один практикум» (с. 207–247), шестую главу «Советские литературные теории 1930‑х годов: В поисках границ современности» (с. 280–334), двенадцатую главу «Открытия и прорывы советской теории литературы в послесталинскую эпоху» (с. 571–607), а также пятнадцатую главу «Литературная теория и возрождение академизма в постсоветской России» (с. 723–760).

26

Во вступительном разделе к тому Добренко пишет: «В настоящей книге понятие „литературная критика“ покрывает <…> как журнальную критику, так и литературоведение (историю и теорию литературы). Критика рассматривается здесь, прежде всего, как социально-культурная институция <…>, которая превратилась в важнейший элемент становящейся в России XIX века „публичной сферы“» (История русской литературной критики: Советская и постсоветская эпохи / Под ред. Е. А. Добренко и Г. Тиханова. М., 2011. С. 6).

27

История русской литературной критики. С. 32. Курсив наш.

28

Там же. С. 33.

29

К их числу принадлежали академик АН СССР, президент (1970–1986) Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы М. Б. Храпченко, директор (1968–1974) ИМЛИ Б. Л. Сучков, заведующий Отделом советской литературы (1941–1970) ИМЛИ Л. И. Тимофеев, заместитель директора ИМЛИ по науке (1972–1975) А. Л. Дымшиц, заведующий кафедрой истории советской литературы (1952–1985) филологического факультета МГУ А. И. Метченко, заведующий кафедрой советской литературы (1962–1972) ЛГУ П. С. Выходцев, заведующий кафедрой советской литературы (1974–1988) ЛГУ Л. Ф. Ершов, главный редактор (1959–1978) журнала «Вопросы литературы» В. М. Озеров, член-корреспондент АН СССР В. В. Новиков, а также заведующий сектором ПСС М. Горького в ИМЛИ (1965–1988) А. И. Овчаренко и ряд других титулованных спекулянтов от науки.

30

См.: Сегал Д. М. Пути и вехи: Русское литературоведение в двадцатом веке. М., 2011.

31

См.: Там же. С. 5–41.

32

См.: Сегал Д. М. Пути и вехи. С. 83–131.

33

См.: Там же. С. 91–206.

34

См.: Там же. С. 207–278.

35

См.: Хализев В. Е., Холиков А. А., Никандрова О. В. Русское академическое литературоведение: История и методология (1900–1960‑е годы): Учебное пособие. М.; СПб., 2015 (2‑е изд., испр. и доп. – М.; СПб., 2017).

36

Там же. С. 7.

37

Там же. С. 6.

38

См.: Русские литературоведы XX века: Биобиблиографический словарь. М.; СПб., 2017. Т. 1. См. также: Русские литературоведы XX века: Проспект словаря. М., 2010.

39

Русские литературоведы XX века. С. 134–136.

40

Там же. С. 190–194.

41

Там же. С. 192.

42

Там же. С. 273–276.

43

Там же. С. 273. Отметим, что такая утрирующая периодизация все же видится куда более адекватной, чем та, которую предложил В. М. Маркович в статье 2002 года; ср.: «Исследовательская деятельность Г. А. Гуковского отчетливо разделяется на два этапа. В 1920‑е и на протяжении большой части 1930‑х гг. внимание исследователя сосредоточено в основном на изучении литературы XVIII столетия (исключения из этого правила есть, но их не так уж много). А в конце 1930‑х и в 1940‑е гг. предпринимается попытка осмыслить сразу весь дальнейший ход русского литературного процесса – от начала XIX до середины ХХ в.» (Маркович В. М. Концепция «стадиальности литературного развития» в работах Г. А. Гуковского 1940‑х годов // Новое литературное обозрение. 2002. № 3 (55). С. 77).

44

См.: Tihanov G. The Birth and the Death of Literary Theory: Regimes of Relevance in Russia and Beyond. Stanford, CA, 2019. См. также: Бабак Г. Хроника необъявленной смерти // Новое литературное обозрение. 2020. № 2 (162). С. 357–366; Emerson C. Literary Theory: During its Lifetime and Sub Specie Aeternitatis // The Russian Review. 2020. Vol. 97. № 2. P. 316–318 (на рус. яз. – Новое литературное обозрение. 2021. № 1 (167). С. 91–94), а также раздел «Книга как событие» в: Новое литературное обозрение. 2021. № 1 (167).

45

В этом отношении показательно утверждение, высказанное С. С. Аверинцевым в энциклопедической статье «Филология» и косвенно опровергнутое Тихановым в обсуждаемой книге: «Ограничив себя текстом, сосредоточившись на нем, создавая к нему служебный „комментарий“ <…>, Ф<илология> лишь ценой такого самоограничения обретает право и обязанность последовательно вбирать в свой кругозор „всю ширину и глубину человеческого бытия, прежде всего бытия духовного“ <…>. Итак, внутр<енняя> структура Ф<илологии> с самого начала оказывается двуполярной. На одном полюсе – скромнейшая служба „при“ тексте, беседа с ним наедине, пристальная „согбенность“ над текстом, рассматривание текста с самой близкой дистанции, не допускающее отхода от его конкретности; на другом полюсе – универсальность, пределы к<ото>рой невозможно установить заранее» (Аверинцев С. С. Филология // Краткая литературная энциклопедия. М., 1972. Т. 7. Стб. 973–974).

46

Отметим, что выводы Тиханова относительно бахтинской трактовки «классического» во многом уточняют и дополняют ценные положения его книги 2000 года (см.: Tihanov G. The Master and the Slave: Lukács, Bakhtin, and the Ideas of Their Time. New York, 2000). Промежуточные итоги разысканий Тиханова в области культурфилософских построений Бахтина см. в: История русской литературной критики: Советская и постсоветская эпохи. С. 307–312.

47

Подробнее см. также: Tihanov G. Why did Modern Literary Theory Originate in Central and Eastern Europe? (And Why Is It Now Dead?) // Common Knowledge. 2004. Vol. 10. № 1. С. 61–81.

48

Среди внушительного числа общетеоретических работ, посвященных проблеме классики в культуре, упомянем следующие: Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Идея «классики» и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом: Сб. обзоров и рефератов. М., 1983. С. 40–82; Дубин Б. В. 1) Классическое, элитарное, массовое: Начала дифференциации и механизмы внутренней динамики в системе литературы // Новое литературное обозрение. 2002. № 5 (57). С. 6–23; 2) Классик – звезда – модное имя – культовая фигура: О стратегиях легитимации культурного авторитета // Синий диван. 2006. № 8. С. 100–110; 3) Классика, после и вместо: О границах и формах культурного авторитета // Классика и классики в социальном и гуманитарном познании. М., 2009. С. 437–451; Jauss H. R. Literarishe Tradition und gegenwartiges Bewusstsein der Modernität // Aspecte der Modernität. Göttingen, 1965. S. 150–197; Kermode J. F. The Classic: Literary Images of Permanence and Change. New York, 1975; Brooks J. Russian Nationalism and Russian Literature: The Canonization of the Classics // Nation and Ideology: Essays in honor of Wayne S. Vucinich. Boulder, 1981. P. 315–334.