В этом аду – ты мой рай

Я стоял, опираясь на перила, как будто пытался удержать равновесие не телом – душой. Как будто если сдвинусь, то всё сорвётся – и я вместе с этим.

Нико подошёл, что-то сказал – но я не расслышал. Голоса вокруг стали шумом. Море – белым шумом. Воздух – давлением.

Я знал, куда она пошла. Знал, как она закроет за собой дверь. Как уронит книгу на постель. Как сядет. Или встанет к окну.

Я знал.

И всё же стоял. Как идиот. Как мужчина, который привык действовать, но в этот раз оказался не вооружён решением.

А потом – пошёл.

Медленно. Без шагов, а как по воде – будто каждый метр был глубиной.

Спустился по трапу.

Прошёл коридор.

Остановился у двери её каюты.

Не постучал.

Просто стоял.

Потому что впервые не знал, как быть.

Рука зависла у ручки. Я почти коснулся – и не дотронулся.

Что я ей скажу? Что я не хотел, чтобы она всё слышала? Что не имел в виду? Что с Валерио – это просто стратегия? Она ведь не дура. Она не простая. Её не купить объяснением, потому что она чувствует больше, чем слушает.

Я стоял, пока дыхание не стало хриплым. Пока сердце не забилось не в ритме, а в сбое. Пока я не понял: если не открою эту дверь сейчас – потеряю всё.

И я постучал.

Раз…Тишина.

Два…Тишина.

– Кейт, – сказал я. – Открой.

Медленно.

Ровно…Никакой угрозы. Никакой власти.

Просто голос. Человеческий. Уязвимый.

– Кейт… пожалуйста.

И в этот момент… Не дверь открылась. А что-то во мне.

Потому что я вдруг понял, что впервые в жизни прошу.

Не приказываю.

Не забираю.

Прошу.

И если она не откроет – я не войду…

Она не открыла.

Лимонное утро

Мы сошли с яхты в город, который пах белым вином, лимонной цедрой и камнем, нагретым солнцем. Здесь всё дышало медленно: как женщина, которая знает цену своим движениям, – и именно поэтому никому не торопится их отдавать. Туристы бродили по мощёным улочкам, улыбались, фотографировали двери и витрины, влюблённые пары делили мороженое, дети смеялись, а я – шёл за ней.

Не рядом.

Позади.

Не слишком близко, чтобы мешать. Но достаточно, чтобы никто другой не подошёл.

Она была в оранжевом платье. Коротком, кружевном, будто сотканном из полуденного солнца, которое не обнажало – оно приглашало мечтать. Оно не кричало: «смотри на меня», – оно как будто говорило: «ты не забудешь», колыхалось при каждом её шаге, поднималось чуть выше, обтягивало талию так, как будто её обнимали даже в отсутствие моих рук.

Платье не кричало. Оно жгло. Не как вызов – как необходимость.

Энн, улыбаясь, повернулась ко мне:

– Ты всегда берёшь с собой столько охраны, даже если просто идёшь поесть мороженое?

Я ничего не ответил. Только кивнул телохранителю, и тот отступил на полшага назад.

Я не объясняю свои правила. Тем более – женщинам, которых я не хочу защитить лично.

Кейт ничего не сказала. Ни слова.

Она просто смотрела на витрины, на город, на ткани, на кольца, на подвески в ювелирных.

Не покупала – смотрела.

Как будто рассматривала не вещи, а их обещания.

Она заходила в один бутик, потом в другой. Поворачивала голову. Улыбалась продавцу. Иногда – медленно водила пальцем по стеклу. И в этот момент я ловил себя на том, что завидую стеклу.

Потому что оно ближе. Потому что оно отражает её лицо. Потому что оно знает, что она чувствует.

Я говорил по телефону. Говорил чётко, быстро, не теряя фокуса.

Но взгляд…Взгляд был на ней.

Она заходила в маленький магазин украшений.

Там было тихо, свет падал сверху, на витринах играли отблески. Она сняла очки, медленно, как будто впервые не пряталась. И я увидел её глаза.

Нет, не взгляд.

Их спокойствие.

Оно не было моим.

Она наклонилась к стеклянной витрине, разглядывала тонкое кольцо, цепочку, браслет. Поднесла к запястью. Примерила – не на себя, а к себе. Сравнила с кожей, с платьем, с руками, которые я так и не держал.

Мимо проходили мужчины. Некоторые оборачивались.

Я чувствовал, как внутри всё сжимается. Не от ревности – от бессилия.

Я мог бы щёлкнуть пальцами – и весь этот город встал бы.

Но я не мог заставить её повернуться ко мне.

Она вышла.

Снова медленно.

Снова – с тем шагом, от которого все вокруг становились чуть-чуть медленнее.

На перекрёстке её платье подхватил ветер.

И она смеялась – не громко. Но достаточно, чтобы этот звук остался у меня где-то в теле. В груди. Между рёбер.

Я догнал её на секунду.

Только чтобы пройти рядом.

Только чтобы сказать:

– Всё в порядке?

Она обернулась. Улыбнулась.

– Прекрасно, Данте. Этот город такой… лёгкий. Я бы осталась в нём навсегда.

И пошла дальше.

А я… остался.

Стоял.

С телефоном в руке.

С людьми вокруг.

С городом, который не знал, что его улицами только что прошёл мой ад – в оранжевом платье.

Главная улица будто была создана для тех, кто умеет смотреть.

Плитка под ногами была тёплой, как хлеб.

Витрины – стеклянные обещания того, что тебе ничего не нужно, кроме этого момента.

На скамейках сидели пожилые пары, дети тянулись к мороженому с липкими руками, а продавцы фруктов смеялись громко – с тем беззаботным акцентом, который разоружал даже мою паранойю.

Я шёл чуть позади. За ней.

Кейт остановилась у перил – тех самых, что выходили на круглый источник с прозрачной водой и буйными травами, будто город выдохнул зелень в самое сердце себя. Она стояла там, выше всего, что я когда-либо хотел контролировать. Как память, которую невозможно удержать – только прожить.

– Кейт, – крикнул Нико, – тебе тоже мороженого? Энн берёт шоколадное. А ты?

Она повернулась. Спокойно. В её взгляде был соль, свет и упрямство.

– Я не люблю шоколад, – сказала она. – Я буду лимонное.

Энн хохотнула, прижавшись к Нико.

– Вот она – настоящая женщина. Её не купишь шоколадом. Лимонное – это её стиль. Острый, чистый, с послевкусием.

Кейт улыбнулась. Тихо. Без слов.

А я… я отошёл, потому что не мог смотреть, как она улыбается не мне.

Я свернул в переулок – узкий, как сомнение. Там, между двумя старинными домами, кафе выставило столики прямо на улицу. Синие стулья, белые скатерти, яркие горшки с цветами, как из детских рисунков. Женщины за соседними столами спорили о чём-то важном, одна держала газету, другая – бокал, третий – целый мир, помещённый в улыбку. И мне вдруг стало завидно. Всем, кто умеет жить без контроля.

Я заказал холодное белое. И смотрел.

Кейт взяла мороженое у старика с серебристыми волосами.

Он что-то сказал – она засмеялась. Снова спросила. Снова попробовала.

Клубничное. Фисташковое. Манго.

Она светилась.

Он был доволен. Старик.

С глазами, повидавшими больше закатов, чем я – женщин.

А перед ним стояла та, что могла бы разрушить любого – и даже не заметить.

Женщина с телом, словно идеальный скандал, и с улыбкой, будто созданной, чтобы разбивать бизнесменов, генералов, поэтов.

Я пил вино и не чувствовал вкуса. Я чувствовал только её.

Нико и Энн подошли ко мне. Он сказал:

– Данте, мы пойдём. Немного пройтись и вернёмся на яхту. Не скучайте.

В его голосе была лёгкость человека, у которого всё просто: женщина рядом, день – в лужёной чаше вина, а ночь впереди – как продолжение счастья.

Я кивнул. Не стал задерживать их, потому что хотел остаться с ней. Хоть на шаг ближе.

Она села напротив. Огляделась.

– Здесь прекрасно, – говорит она. – Здесь можно жить. Без мыслей. Без проблем. Без… всего.

Я смотрю на неё. Долго.

– Ты хочешь жить здесь?

– Если бы могла – с удовольствием.

Она улыбается. Но не так, как раньше. Сейчас – как человек, который впервые говорит о себе, не играя роль.

Я не отвечаю. Просто допиваю вино.

Она встаёт. И мы выходим.

Солнце скользит по крышам, тени становятся длиннее.

И в этот момент, на углу, у нас на пути – пара. Муж и жена. Пожилые. Он – в светлой рубашке. Она – в голубом платье с маленьким ожерельем.

Они останавливаются. Женщина смотрит на Кейт.

– E voi due… siete perfetti insieme. (А вы двое… вы идеально подходите друг другу.)

И он, её муж, хлопает меня по плечу.

С любовью.

Как будто я давно женат на Кейт – и просто веду её в ресторан, как это делают по выходным.

Кейт делает вдох. Хочет ответить. Наверное, сказать:

– Мы не…

Но я подхожу.

Обнимаю её за талию.

Крепко. Но мягко.

– Grazie, – говорю я. – Siete adorabili.(Спасибо. Вы восхитительны.)

Она замирает.

Смотрит на меня.

Ни слов. Ни шутки. Ни укола.

Просто – смотрит.

И в этом взгляде – вопрос.

Но ответа пока нет.

Пока.

***

– Почему ты им не сказал, что мы не пара? – спросила я, когда мы свернули в переулок.

Он шёл рядом. Неспешно.

Рядом – но не близко.

Тишина между нами была плотной, как июльский воздух перед грозой.

– А зачем? – ответил он, не глядя. – Ты хотела их расстроить?

– Они бы пережили, – сказала я. – Старики. Но не дураки.

– А я? – он остановился. – Я бы пережил?

Я замерла.

Посмотрела на него. Он повернулся ко мне, лицо в полутени. Свет падал сверху, подсвечивая скулы.

– Это… – я сжала пальцы. – Это просто неловко. Я хотела сказать правду.

– Правда, Кейт, – он сделал шаг ближе, – это то, что у нас ничего не было. Но никто не сказал, что между нами ничего нет.

– Это разные вещи.

– Не для меня.

– Ты обнял меня. – Я смотрела прямо, в его лицо. – Как будто имел право.

– Я не спросил…Я просто сделал. И ты не отстранилась.

– Я растерялась.

– Нет, – сказал он тихо. – Ты хотела. Хоть на секунду. Хоть в этой улочке. Хоть для этих двух стариков, которые поверили, что в мире ещё есть такие, как мы. Ты хотела, чтобы кто-то поверил.

– Может быть, – я вздохнула. – Но не потому что ты.

Он усмехнулся. Без иронии. Почти… с болью.

– Я не предлагаю быть с тобой из жалости, Кейт.

– А из чего ты предлагаешь, Данте? Из контроля? Из страха, что я уйду?

– Я предлагаю – быть. Пока ты ещё рядом.

– А потом?

– Потом… – он подошёл ближе, настолько, что я почувствовала тепло его ладони рядом с моей. – Потом я научусь дышать, когда ты уйдёшь.

Я хотела ответить.

Остро. Жёстко.

Защититься.

Но не смогла.

Он смотрел на меня, как смотрят те, кто не умеет просить, но делает это молча, через взгляд, через дыхание, через шаг, через прикосновение, которое ещё не случилось.

– Скажи мне “нет”, – прошептал он. – Если это “нет”, скажи.

– Я… – Я качнула головой. – Я не знаю. Я боюсь. С тобой – это не «сладкое». Это «слишком».

– А без меня – это «ничего», – ответил он. – И ты это знаешь.

***

Она отвернулась.

Не с упрёком, не с демонстрацией обиды – а как женщина, которая знает, что ответ уже в её спине. И этого достаточно.

Поднялась на борт яхты легко, без театра.

Стюарт подал ей руку на последних ступенях трапа, и она приняла помощь – как будто принимала возможность исчезнуть.

Не попросив. Не объяснив.

Я остался на причале.

Просто стоял.

Смотрел, как её силуэт исчезает за стеклянной дверью палубы.

И в какой-то момент она стала просто воздухом, которого мне уже не хватало.

Я умею всё.

Я могу взять любую.

Могу завладеть ею, если захочу.

Я привык, что мне не отказывают.

Привык забирать женщин, как берут оружие – быстро, точно, без вторых попыток.

Я умею выбирать.

Я умею подчинять.

Но вот перед этой женщиной – я стою. И не беру.

Не потому что не могу.

А потому что не хочу так.

Я хочу, чтобы она – сама захотела.

Чтобы шаг был её.

Чтобы решение – было не моим.

Не потому что я слаб.

А потому что она – не из тех, кого можно получить.

Её можно только заслужить.

И даже это – не гарантия.

Я не знаю, почему не иду за ней.

Я не знаю, почему стою здесь – с руками в карманах и желанием, которое прожигает кожу изнутри.

Я – Данте.

Я могу лишить кого-то жизни одним словом.

Могу разрушить семью. Империю. Мужчину.

Могу заставить людей исчезать – так, чтобы даже их имена стирались из памяти.

Но её…

Я не могу отпустить.

Я знаю это.

Я чувствую это.

Даже если завтра я её не захочу – я всё равно не смогу отпустить.

В этом что-то есть.

Что-то, что ломает даже меня.

***

Кейт осталась внизу. В своей каюте.

Ни шагов на трапе, ни мягкого голоса, ни лёгкого запаха её парфюма, который обычно предшествовал появлению.

Просто – отсутствие.

Тишина, которая была громче, чем могла бы быть её истерика.

Но Кейт не из тех, кто кричит.

Она молчит – так, что воздух меняется.

– У неё болит голова, – сказала Энн, садясь за стол. – И она устала. Это всё солнце. Завтра ей будет лучше.

Голос был ровный, но я почувствовал: она знала больше.

Просто – решила не говорить. Пока.

Нико взглянул на Энн, потом на меня.

Интерес в глазах не был прямым, но читался.

Я не сказал ни слова.

Просто откинулся на спинку кресла и жестом подозвал стюарда.

– Виски. С льдом.

Он кивнул и ушёл.

Молчание повисло между нами – густое, как сигаретный дым в плохих кварталах, где раньше решались важнейшие сделки.

А потом Нико заговорил – будто выстрелил:

– Нас пригласили завтра на открытие клуба. Здесь, в городе. Официально – вечеринка. Неофициально… – он сделал паузу, – они хотят поговорить о делах. Данте… это твои бывшие знакомые.

– Кто именно? – спросил я, не меняя интонации. Глаза – на закат, но уши – на каждый оттенок его фразы.

Нико посмотрел на Энн – быстро, как будто проверял, слушает ли она. Она листала что-то в телефоне. Экран вспыхнул в этот момент, словно специально подчеркнув: она здесь, но мыслями – в другом месте.

Нико придвинулся ко мне.

Его голос стал ниже, тише – как будто мы снова были в том Риме, где за шёпот убивали быстрее, чем за выстрел.

– Это… бывшие партнёры Россини. Те, кто делил с ним бизнес ещё десять лет назад. Сейчас они не с ним.

И это – проблема.

Я сжал бокал.

– И что им нужно?

– Поддержка. Покровительство. Они знают, что Россини выходит из берегов. Он требует всё больше. У него началась паранойя. Он грабит своих. Давит. Убивает. Они не вытягивают. Они больше не под его защитой. И они боятся.

– Боятся – и приходят ко мне? – медленно произнёс я. – После того, как когда-то с ним сидели за одним столом?

– Потому что ты остался последним, кому можно верить. Или бояться.

Я усмехнулся. Горько.

– А разницы нет.

Нико кивнул. Он понимал.

– Они не придут с оружием. Только с предложением. Вечер. Один вечер. Они хотят поговорить. Слушать будут. Прогнуться – тоже. И всё, что им нужно, – это намёк. Что ты не против. Что, если что, ты не дашь Россини сожрать их с потрохами.

Я встал. Подошёл к перилам. Море было чёрным. Идеально чёрным. Как память о тех, кого мы не успели спасти.

– Завтра, – сказал я, не оборачиваясь. – Завтра ночью пусть будут в клубе.

– Конечно, – Нико поднялся.

– Позвони всем. Сегодня. Пусть завтра у нас будет каждый, кто умеет держать ствол и при этом не паникует, если рядом женщина. Я не хочу сюрпризов.

– Понял. Я уже подумал об этом.

Он ушёл. Тихо, был уверен: я всё сказал. А если нет – добавлю потом. По-своему.

Я остался один.

Над головой – звёзды. Под ногами – яхта, созданная для удовольствия. Внутри – женщина, которую я хотел бы держать рядом, а не отпустить. И за пределами горизонта – те, кто надеются, что я всё ещё способен защищать.

Они ошибаются. Я не защищаю.

Я контролирую.

И если завтра кто-то решит, что этот контроль можно пошатнуть – я покажу им, что всё, что у меня есть, я строил не ради слабости. А ради того, чтобы раздавить любого, кто поставит под угрозу мою власть.

Я уезжаю с ней

Мы были уже внутри.

Нико говорил с охраной, не торопясь, как будто вечер был просто очередной пункт в длинной цепочке встреч.

Я стоял чуть в стороне. Сигналы проходили по полу, как электрический ток – мягкий, но неоспоримый.

Свет – рассеянный, будто вечер сам стеснялся говорить громко. Музыка пульсировала едва ощутимо, словно клуб только разминался перед тем, как показать, кто здесь хозяин.

Мы выбрали место заранее – VIP-зону, чуть выше уровня танцпола, со спинкой дивана, обращённой к залу.

Я всегда сажусь так, чтобы видеть дверь, бар, охрану, сцену, выход.

Заказал двойной Glenfiddich. Без льда. Без украшений. Виски – как вечер: прозрачный, огненный, с послевкусием решений.

В клубе пахло кожей и дорогим парфюмом, но под этим – электричеством ожидания. Я чувствовал, как дрожит ритм зала. Не из-за музыки. Из-за того, что я здесь.

Слишком многие знали моё имя, чтобы это не чувствовалось.

Нико подошёл ближе, наклонился к уху:

– Они идут.

Я ничего не ответил. Только поставил бокал. Не отпив.

Сначала появилась Энн.

Платье – синее, с золотыми звёздами, как ночное небо, в котором заблудился моряк. Блёстки отражали свет так, будто она сама была прожектором. Рыжие волосы раскинулись по плечам, а в походке было что-то от летнего ветра: дерзкое, лёгкое, неуловимое.

Она смеялась, что-то сказала охране – и прошла, как будто знала, что ей аплодируют, даже если никто не хлопает.

А потом – Кейт.

Я не сразу понял, что это она. Она шла медленно, почти лениво, как будто каждое движение было частью ритуала. На ней было чёрное платье: закрытое спереди, строгое, без единого выреза. Почти монашеское.

Но спина… Спина была обнажена полностью. От шеи до линии поясницы – голая кожа, ровная, нежная, без защиты.

И я почувствовал, как моя спина напряглась до ломоты.

Она не искала взглядов.

Не нуждалась в них.

Она знала, что уже центр.

Чёрные волосы – распущенные, тяжёлые, как ночь. Синие глаза – холоднее льда в моём бокале.

Я отвернулся первым. Потому что в этот момент – я не был собой.

Я был мужчиной. Просто мужчиной, который увидел женщину, в которой ничего не разрешено, но всё возможно.

– Мы пойдём, – сказал Нико, обращаясь к девочкам. – С Данте обсудим кое-что с владельцами. Вы оставайтесь здесь. VIP-зона только для нас. Никто не подойдёт.

Я не смотрел на Кейт.

Это был мой протест. Молчаливый. Глупый.

Мы с Нико ушли через боковой проход, охрана закрыла за нами занавес. Нас ждали трое. Не мои люди, бывшие союзники Россини, у которых вдруг начались проблемы. Они больше не доверяли ему.

Но и мне – ещё не доверяли полностью.

– Данте, – сказал один из них, высокий, в костюме от Brioni, – ты всегда был человеком дела. Мы знаем, как ты держишь слово. А Россини… Он забирает больше, чем положено. Он вышел за рамки. Он нас поглощает. Мы хотим договориться. С тобой.

– Что именно вы предлагаете? – спросил я.

– Вложиться. Отойти. Но остаться живыми. А ты – получишь процент. И территории.

Я не ответил. Смотрел. Слушал. Оценивал. У них были проблемы. У меня – карта. Но был ещё один вопрос, который я не мог не задать:

– Почему сейчас?

– Потому что, – сказал другой, – если мы не решим это сегодня, завтра может быть поздно. А ты… Ты – последняя сила, которой мы доверяем.

Я молчал. В этой комнате я держал не голос – контроль.

Разговор длился почти сорок минут.

Схемы.

Имена.

Деньги.

Кровь.

Всё – по пунктам.

Я привык к этому ритму. Привык держать в голове всё: логистику, предательства, юристов, убийц.

И всё было в порядке.

Пока не открылся боковой занавес.

Нико, oн подошёл, наклонился:

– Кейт… У барной стойки.

– Что? – спросил я, не вставая.

– Пьёт. Шоты. Один за другим. Там мужики. Поддерживают. Смеются.

– Пьяна? – Я выпрямился.

– Почти. Радостная. Кричит. Побеждает.

– Побеждает?

– Шот-челлендж. Сказала: «За меня!» и хлопнула последнюю.

Я не двинулся. Только положил руку на стол.

Тихо.

Как если бы сейчас я вытащил оружие, но на самом деле – просто вспомнил, как это ощущается: держать ситуацию в руках.

– Данте, – тихо сказал Нико. – Оставь. Это её последний вечер. Завтра она уходит. Пусть… живёт.

Я встал.

Без слова.

Пошёл через зал.

Музыка уже пульсировала. Свет стал ярче, бар – шумнее.

Я увидел её сразу.

Кейт.

Стояла у стойки. Голову запрокинула. На коже – капли спирта. Бокалы – выстроены, как счёт: 1, 2, 3, 4… Последний в руке.

Вокруг – мужчины. Они смеются, касаются её плеча, поддерживают.

И она – смеётся.Широко. С хрипотцой.

– За меня! – кричит.

И выпивает.

Поворачивается к бармену.

– Ты лучший, малыш! – и тянет руку к следующему.

Энн – сидит с охраной. Что-то обсуждают. Улыбаются. Она смотрит на меня – и кричит:

– Свет! Включите свет! Это моя подруга!

Прожектор падает. На неё. На Кейт.

На открытую спину.

На плечи.

На танец, который начинается без музыки.

Она выходит в центр зала.

Каблуки стучат.

Тело – течёт, как ртуть.

Глаза – закрыты.

Она танцует, как будто хочет стереть себя. Или – родиться заново.

Я стою. И чувствую, как вся моя жизнь – сужается до этого света.

Я Данте.

Я могу всё.

Но перед этой женщиной – я не двигаюсь.

Я вижу, как она возвращается к барной стойке, и знал – что бы я сейчас ни сделал, это будет не ради неё.

Это будет ради меня.

Я стоял в углу клуба, в тени, где воздух был тёплым, плотным, настоянным на алкоголе, музыке и беспечности, – и смотрел, как женщина, за которой я никогда не гнался, но всегда держал в поле своего восприятия, начинает пить.

Она не просто взяла шот. Она взяла – вызов.

Второй. Третий.

Один за другим, как будто проверяла границы не своего тела, а моей выдержки.

Рядом с ней – мужчины, безликие, как фон, но слишком близко. Они поддерживали её, они смеялись, как будто им что-то позволено.

Я не двигался.

Я просто наблюдал. Не глазами – кожей.

Я знал каждый изгиб её спины, потому что это платье я запомнил с того момента, как она вошла в клуб.

Я знал: это не одежда.

Это заявление.

Это решение выйти за границы дозволенного – не мира, а самой себя.

Она снова выпила.

Её голос – звонкий, чуть надтреснутый от алкоголя.

Она повернулась к бармену, что-то сказала.

Он наклонился, улыбнулся.

А она, не теряя ни доли секунды, поймала его за ворот, притянула – и поцеловала.

Я смотрел на этот поцелуй, и в груди у меня что-то сдвинулось.

Не ярость.

Не ревность.

Даже не боль.

Это было что-то более глубокое – как будто меня вживую вытаскивали из собственной жизни и ставили наблюдателем сцены, в которой я должен был быть главным действующим лицом, но оказался зрителем.

Она целовала его.

Долго.

Глубоко.

Он ответил.

Положил руку ей на затылок.

Сжал.

И это не был просто акт.

Это было согласие.

Слияние.

Плоть, которая отдалась без остатка.

Я не помню, как оказался за стойкой.

Как миновал охрану.

Как оказался между бутылками и хрустальным смехом… Я просто оказался там.

Мой кулак ударил по его лицу так, как если бы я бил сам воздух, чтобы он больше не мог касаться её.

Один удар.

Второй.

Я не останавливался.

Он не успел ни понять, ни защититься.

Второй мужчина дернулся – получил сразу.

Клуб замер.

Музыка прекратилась, как будто кто-то перерезал глотку мелодии.

Я чувствовал, как напряжение выползает из-под пола, из всех углов.

Я чувствовал, как внутри меня трещит всё – терпение, контроль, то самое молчаливое достоинство, которое я годами строил.

Нико схватил меня за плечи, оттащил.

Я стоял, тяжело дышал, будто только что вытащил себя из смерти.

Кейт смотрела на меня.

С ненавистью.

С презрением.

С болью.

С каким-то пронзительным отказом во взгляде, который не оставляет места ни одному объяснению.

– Ты сумасшедший? – закричала. – Кто ты, чёрт возьми, такой?!

Я подошёл.

Спокойно.

Чётко.

Всё внутри меня уже горело, но снаружи – ни капли дрожи.

– Пойдём. Сейчас.

– Нет, Данте, – она почти засмеялась. – Кто ты мне? Отец? Муж? Брат? Кто ты такой, чтобы указывать?

И замерла.

Слова, которые она сказала дальше, были не просто финалом.

Они были приговором.

– Ты никто!