В этом аду – ты мой рай

Поцелуй был мягким ,медленным, глубоким – как ночь без снов. Он не просто целовал, он дышал в меня. Словно хотел исчезнуть внутри.

Раствориться.

Остаться – навсегда.

Его ладонь скользнула под майку, медленно. Прошла по коже – до тех пор, пока не нашла грудь.

Он сжал.

Не нежно.

Резко. С той самой силой, которая говорит больше, чем слова.

Как будто хотел напомнить: – Я не просто здесь. Я – в тебе.

– Я хочу тебя, Кейт. Не просто в постели. Я хочу, чтобы ты была моей. Полность…Без остатка.– Он смотрел в меня так, словно ещё секунда – и он сорвётся. – Я не понимаю, что ты со мной сделала… Но я хочу тебя так, что это становится опасным.

И это – не было предложением секса.

Это было признание.

Не словом, a дыханием, взглядомб прикосновением, которое знал только он.

Всё, что прозвучало – было лишь эхом того, что уже случилось. Между телами, в жестах, в молчании.

А теперь начиналось нечто другое, больше, глубже, тише, опаснее.

То, что должно было случиться – не между телами а между душами.

Я чувствовала вкус кофе на губах, терпкий, обжигающий.

Но недостаточный, как обещание, которое не стало прикосновением.

Он смотрел на меня, сидя рядом. Слишком близко – почти впритык. Словно воздух между нами уже был преступлением.

Его пальцы всё ещё лежали на моей талии.

Мы не отстранялись и не разрывали касания.

Как будто любое движение – было бы отказом от того, что уже произнесло тело.

– Я хочу тебя, – сказал он тихо. Слишком просто – для той бездны, что стояла за этими словами.

Как будто он сказал: – «Я уже упал». Просто… ещё держусь за край. Не уходи.

Это не было желание. Это было: «иначе – я не смогу дышать». Один шаг назад – и я распадусь на части.

Оттолкнула стул – мягко, почти бесшумно. Сняла его футболку.

Он смотрел. И в этом взгляде – было всё.

Я подошла ближе. Настолько, чтобы он уловил тепло моего тела.

– Тогда возьми меня, – сказала я. Тише, чем следовало.

Он поднялся. Без слов притянулся, как инстинкт, как жажда. Как последний шаг, после которого некуда возвращаться.

В его глазах не было тени сомнения. Только «да».

Безоговорочное.

Он не произнёс ни слова.

Но в этой тишине была решимость. И – что-то ещё. Что-то, отдалённо похожее на нежность.

Как будто внутри него боролись воля и жажда.

Его ладони легли на мои бёдра. Осторожно. Словно я была не телом – хрупкостью. Тем, что можно потерять, если сжать слишком сильно.

А в следующую секунду – он притянул меня. Резко. Как будто передумал бояться.

Без предупреждения. Так, как хватаются за воздух, если знают – следующего вдоха может не быть.

Мои ноги обвили его – легко.

Без усилия.

Мы столкнулись – телами, дыханием, напряжением, которое зрело слишком долго и теперь не просило прощения за то, что стало необратимым.

Он вошёл в меня Медленно.

С тишиной между нами.

С тем самым взглядом, который длился слишком долго.

Он держал меня за бёдра, Крепко, Властно, будто только в этом движении он мог не потеряться.

Я двигалась навстречу – в ритме, у которого не было имени, но он был наш.

Он не отрывал взгляда от моего лица. И я не могла закрыть глаза.

Мы не прятались, ни от тела, ни от света.

Вокруг – кухня, кастрюли, чашки, утро. Это было святотатство. На фоне запаха кофе и хлеба. Там, где должна быть жизнь – мы совершали исповедь телом.

Он шептал мне в ухо:

– Кейт… ты… – И замолкал. Имя с его губ уже было всем. Язык не мог вместить то, что происходило между нами.

Слова ломались. Не влезали в то, что происходило.

Я прижалась к нему. Не за теплом – за правдой.

Грудью – в сердце. Лбом – в дыхание. Чтобы он знал: я здесь.

– Не останавливайся, – сказала я. Не просьба. Приказ. Спасение.

– Никогда, – ответил он. Тихо.

Когда я кончила – это был слом. Что-то внутри разлетелось и собрало меня заново.

Я падала внутрь в тело. В ту часть себя, куда не заходила годами. Где всё было чужим. Где я не чувствовала себя. До этого.

Он остался во мне.

Без движения. Просто держал. Тепло, плотно, живо. Боялся отойти. Потерять то, что случилось.

Он не просто вошёл, он остался. Не телом, собой. Его присутствие не исчезло с последним движением.

Он молчал, когда я сползала с него. Вся в дрожи. Сжимая его волосы – чтобы не упасть.

Он поднял меня. Легко, держал меня, пытаясь прижать глубже, чем позволяет кожа. Искавший путь войти в меня всем собой. Без остатка. Я не сопротивлялась. Я просто была. В нём. В этом.

Он нёс меня, как присягу. Медленно, чётко. Без права на ошибку. Каждое движение – будто держал не меня, а свою правду.

Я чувствовала его дыхание, жар кожи, тяжесть каждого шага.

Шёл – как тот, кто уже всё решил.

Ванная встретила нас отражениями и тишиной. Свет падал тускло.

Поставил меня на пол.

Вода – горячая. Пар поднимался, обволакивал, прятал. Не выпускал наружу ни одного звука.

Его ладони снова нашли меня. Движения – мягкие. Без резкости.

Как будто знал: после огня нужен пар. После битвы – тишина.

Поцелуй был другим. Не вспышка. Не жадность.

Тихий, медленный, глубокий.

Это было не слияние. Это было разложение.

Он разбирал меня, на дыхания, на чувства, на атомы. На всё, что я прятала даже от себя.

– Ты мой наркотик, – прошептал он. – Я сел на тебя, Кейт. И не хочу лечиться.

Я прижалась сильнее. Вода текла между нами. Но не могла смыть то, что уже прожгло нас изнутри.

Я смотрела на него. Мокрое лицо. Настоящее. Пряди волос прилипли ко лбу.

Здесь не было мафии. Не было власти.

Только мужчина и он смотрел на меня, как тонущий. Как человек, впервые признавший зависимость. И нашедший в этом свободу.

Его руки скользнули по бёдрам. Он поднял меня, с силой, с нежностью, с надрывом.

Я снова была в нём.

Он двигался. Не телом. Всем собой.

Прижимал меня к кафелю, к стене, к себе.

Вдавливал, удерживал. Останавливал время.

Моё имя дрожало у него на губах.

Это не был секс. Это была сдача. Потеря контроля. Падение. Мужчина, которому подчиняются все, терял власть – во мне.

Он не выходил. Не отпускал.

Шептал без слов: – Останься.

Данте:

Я думал, утро – это сигареты, холодный кофе и расплата за ночь. Пока не проснулся – в её дыхании.

Она сидела на кухне. В моей футболке. Босиком. Ни макияжа, ни слов. В её взгляде не было страха. Только ясность. И усталость – после битвы, со мной, с собой.

Я налил кофе. Просто чтобы занять руки. Без чашки – я бы уже касался её снова. Она села напротив. И весь мир сузился: до ключиц, до линии шеи, до следов моих зубов на её коже. Метки. Свидетельства: Я был, я не ушёл.

– Я хочу тебя, – сказал я. Не просьба. Не команда. Признание.

Она встала. Подошла. Сняла футболку. Кожа в утреннем свете – не про секс. Про выбор. Осознанность. Смелость быть открытой.

Села на стол. Ноги обвили меня. Я притянул её – не как любовник. Как человек, нашедший то, что искал. И боявшийся – что не заслужил.

Когда я вошёл в неё, это не было обладанием. Это было падение. В неё. В себя. В то, чего боялся. В то, чего жаждал.

Она дышала. Как будто писала на моей коже историю. Без крови. Без вины. Без войны.

Мои пальцы врезались в её спину. Её ногти – в мою. Мы не были любовниками. Мы были свидетелями. Друг друга. Себя.

– Ты моя, – выдохнул я. Голос треснул. Она ответила – не словом. Движением.

Я чувствовал, как она теряет ритм. Это делало меня уязвимым. Я не хотел брать. Хотел быть тем, в ком остаются.

Я пришёл с прошлым. С руками, сделавшими слишком много. А она смотрела на меня, как на шанс. Как на правду, а не на грех.

Когда она кончила – кожей, взглядом, телом – я поцеловал её плечо. Остался в ней. Потому что я, Данте Кавалли, тот, кто привык приказывать, только что был прощён. Не словом. Присутствием.

Я не насытился. Даже после ночи, в которой её голос стал молитвой. Даже после того, как она скользила по мне, как огонь по пороху, оставлая ожоги, которые я не хотел лечить.

Я поднял её. Без слов. Как оружие, которое давно перестал контролировать. Она не сказала ни слова. Но в её молчании было больше, чем в любом признании.

Ванная. Пар. Вода. Я включил горячую. Кафель шипел. Я смотрел, как её волосы темнеют. Как капли скатываются по телу. Я дышал, как человек, который слишком долго сдерживался.

Я коснулся её губ. Поцелуй – медленный. Горький. Сладкий. Вино с ядом.

– Ты мой наркотик, – прошептал я. – Я сел на него.

Признание. Глухое. Настоящее. Без спроса. Без расчёта.

Я поднял её – как вчера. Когда она стонала моё имя. Когда я понял: с ней заканчивается моя независимость.

Я вошёл в неё в ванной, где даже тишина была душной. Плитка дрожала. Её спина – к стене. Её дыхание – на моей шее. Её ногти – в моей коже. Метки. Новые.

Она говорила телом: "Я тоже сгорю".

Я двигался – не ради удовольствия.

Ради спасения.

Ради власти, которую она держала надо мной – и не знала.

Ради боли, которую я прятал за тишиной.

Ради вины, которую никто, кроме неё, не сможет простить.

Ради себя – настоящего.

Потому что в каждом толчке я возвращал себе имя.

Потому что если не быть с ней – значит, не быть.

Она была не женщиной. Стихией. Моей. Единственной. В ней не было жалости. Была правда. Всё, чего я боялся. Всё, чего хотел.

Когда она закричала – я сжал её крепче. Когда кончил – уткнулся в её шею. Без слов. Без маски.

Я больше не знал, кто я. Мафиози? Мужчина? Монстр? Знал только: если она уйдёт – я разрушу всё. Если останется – сдамся до пепла.

Она сидела в кухне на столе. Ела хлеб с моих пальцев. С выражением лица, будто это искусство. Великий акт. Не трапеза.

Я смотрел. И думал: неплохо, для человека, который обычно уходит до утра. Для убийцы. Для вора. Для того, кто носит вину, как галстук – на выход.

Солнце било в окна с дерзкой искренностью. Мы не говорили. И не молчали. Это было между. Всё уже было сказано кожей.

Позже – пляж. Песок. Ветер. Её волосы в беспорядке. И я – рядом.

Персонаж, которого давно следовало вычеркнуть.

Но она смеялась, когда я нёс её в воду. Не пряталась. Не сдерживалась.

Брызги. Крики. Мокрые волосы на щеках. Всё это – наше. Мои пальцы на её животе. На её свободе.

Ни свидетелей. Только небо. Только море. Только её голос, звавший меня не именем страха. Именем любви.

Вода – тёплая. Как вино по коже. Пьянящая. Настоящая.

Я не думал. Не планировал. Не взвешивал. Я был с ней. Смеялся – как человек, которому вдруг простили всё.

И больше.

Она держалась за шею. Прыгала на мне…А я хотел утонуть. В ней. Без остатка. Без имени. Без прошлого. Без крови за спиной.

Потом – спальня. Шторы дрожат от ветра. Её кожа пахнет солнцем. Я медленно снимаю с неё одежду. Не тело – суть.

Она пробует сыр с моих пальцев, как будто это кусочек меня. Я отдаю. Без условий.

Она пьёт вино. То самое – итальянское, которое я когда-то купил, не зная зачем. Теперь знал, Для неё, Для этого момента.

Губы пахнут вином и чесноком. Глаза – тоской. Я хочу растворить её в себе.

Она говорит об искусстве. Страстно. До дрожи. И в этот момент – я хочу её. Не тело. Голос. Пульс. Горящие глаза.

– Ты понимаешь, Данте? Это – жизнь. Это дыхание цвета.

И я прижимаю её к стене. Футболка скользит вверх под моими пальцами. И всё остальное – дыхание. Глухое. Горячее. Признание. Грех.

Это ненормально. Я знаю.

Это – проклятие для Кавалли.

Но здесь, сейчас, с ней – я человек.

Лука звонит. Груз… Пропавший…Проблемы…

Я смотрю из кабинета. На неё. Она на диване. Босая. В моих шортах. В моей футболке. Как если бы давно здесь жила. Вписана. Почерком, что знаю только я.

Моё желание вернулось не из похоти. А из невозможности представить: её – не здесь.

Я хочу оставить её Себе. Во мне. Без вопросов. Без конца.

Я беру трубку. Голос чужой. Спокойный.

– Приезжай, Лука. Поговорим.

Но я знаю: никто не должен видеть, как я смотрю на неё.

Никто!

***

Нико на линии. Говорит осторожно. Как с врагом, который может либо простить, либо раздавить.

– Данте… ascolta… Я тебя прошу. Не делай ей больно. Non rovinarlo. Не испорть всё.

Я молчу. Долго. Как будто даже дыхание может разрушить что-то внутри.

Потом говорю медленно, чётко, ровно:

– Нико. Просто сделай, как я сказал. Отправь ей вещи. До последней заколки. Пусть будет у неё всё, что нужно. – Пауза. Как последний щелчок замка. – Она остаётся со мной. Это не обсуждается.

Он замолкает. Потом – тихо:

– Всё так серьёзно?.. Ami la ragazza? Ты её…

Я обрываю:

– Нико. Questo non è affar tuo. Это не твоё дело.

Мой голос режет. Но внутри – только гул, только боль, которая не находит выхода.

– Отправь сумку. Пусть водитель приедет через час.

– Ладно… Но, прошу тебя… Non sbagliare, fratello. Она не из этого мира. Не ломай.

Я закрываю глаза. Молчу. А потом – почти шёпотом:

– Я и не пытаюсь. Я просто… пытаюсь не разрушить себя.

***

Я закрыл дверь. Плотно. Тихо.

Снаружи – она. Внутри – я.

В кабинете всё было, как всегда, кожа кресел, старая древесина, запах сигар и тяжёлой власти.

Я прошёл мимо зеркала – и не стал смотреть, знал: увижу не босса. Увижу мужчину, который хотел остаться на кухне и выучить вкус её кожи. Не маршруты… Не цифры… Её.

Щелчок. Дверь.

– Permesso? – буркнул Лука, не дожидаясь. – Или теперь ты запираешься, как школьник с дневником?

Он бросил на стол папку. Бумаги. Списки. Цифры. Война – в таблицах.

Я не повернулся. Смотрел в окно.

Там, на террасе – она. Босая. В моих вещах. С бокалом. Как будто этот дом – её. Как будто я – её.

– Данте, – выдохнул Лука, опускаясь в кресло. – Кто она?

Я молчал. Он не отставал:

– Ты не похож на себя. И не потому, что улыбаешься, а потому что молчишь. Ты молчишь, как человек, у которого внутри уже не бизнес. Там – женщина. И ты боишься не врагов, а себя. Признайся, Данте. Она уже не "с тобой". Ты – с ней.

Я перевёл взгляд. Медленно. Он – не отвёл.

Лука никогда не боялся. Но сейчас, в голосе – нечто. Тревога? Замаскированная под иронию.

– Ты уверен, что можно подпустить её так близко?

– Я не подпускал. Она вошла сама.

– А ты?

– Я не закрыл дверь.

Он вскинул бровь. Медленно. Почти театрально.

– Santa Maria… Il nostro boss открыл дверь. Что дальше? Ключи от сейфа? Ключи от сердца?

Я подошёл к бару. Налил два стакана. Один – ему. Второй оставил себе.

– Слушай внимательно, Лука. Она не из нашего мира. Я знаю.

– Bravissimo. Хоть что-то ты ещё помнишь.

– Но она в моей жизни. И я не собираюсь это прятать.

Он подался вперёд. Жёстко. Без шуток.

– Данте… В мире, где каждый второй мечтает всадить тебе нож в спину ради доли в порте – ты водишь женщину по пляжу. Ты не просто её впускаешь. Ты ставишь её на линию огня.

Я сжал стакан. Не от гнева. От желания не сказать больше, чем могу.

– Россини активизировались.

– Я знаю.

– Наши в Марселе не вышли на связь.

– Отправь туда Гаспаре.

– Один из старых адвокатов начал сливать документы федералам.

– Вычисли, кто его прикрывает. Убери. Без шума.

Лука скривился.

– И пока всё это… ты готовишь ей ужин? С вином? С сыром – с рук?

Я подошёл ближе. Наклонился. Голос был низкий, глухой – не от ярости, от правды:

– Именно потому, что всё это – я готовлю ей ужин. Потому что если я не удержу то, что по-настоящему моё – я сгорю. Сгорю, Лука. Понимаешь?

Он посмотрел в сторону. И на секунду – не удержался:

– Я на твоём месте, может, сделал бы то же… – и замолчал.

Молчание. Не из вежливости – из осознания. Он допил. Тихо встал. Подошёл к двери. И уже на пороге – обернулся. Глаза были не насмешливыми.

– Тогда готовься, fratello. Потому что если она – твоя… Она станет нашей слабостью. А мир снаружи жрёт слабости на завтрак.

Щелчок двери. Я остался один.

За дверью – она. С моим именем на губах.

С телом, в котором я больше не сомневаюсь. С правом, которое я не дал – но которое она взяла.

А за окном – мир.

Голодный. Грязный. Жестокий.

Мир, который съедает всё, что мягкое. Всё, что чувствует. Всё, что дрожит.

Он не спрашивает, кому больно. Он просто берёт.

Но теперь у него на пути – я.

Я знал эту боль ещё до неё.

Просто раньше у неё не было формы. Не было имени. Не было голоса, который шепчет мне во сне.

Теперь она – моя боль. И моя ярость.

И если кто-то коснётся её – он исчезнет первым. Без предупреждения. Без следа. Без шанса.

Потому что только она смотрит на меня – не как на имя, не как на силу, не как на страх.

А как на мужчину.

Как на человека.

*al volo— «срочно», «молниеносно» на уличном итальянском.

Пока сердце – моё

“Некоторые люди приходят не для того, чтобы остаться.

А чтобы напомнить, как сильно мы умеем чувствовать.”

Он стоял у окна, уже одетый. Штаны, рубашка, запах секса – всё на месте. Я открыла глаза и вдохнула – комната всё ещё была полна им.

Пряная кожа, горячее тело, дыхание, впитавшееся в подушку, как дорогой парфюм.

Воздух был плотный, как шампанское после полуночи. Тёплый, обжигающий. Почти святой. Или просто слишком хороший, чтобы быть реальным.

Простыни ещё помнили нас.

Я – тоже.

Он застёгивал часы на запястье с той же точностью, с какой ночью прикасался ко мне. Ни суеты. Ни жестов вхолостую. Только необходимое.

Не обернулся, но я чувствовала: каждое его движение – как последний аккорд симфонии, которая всё ещё звучала в теле.

Аромат, оставшийся после него, держал крепче, чем руки. Глубокий, тёплый, с горечью пряностей, тяжёлый, как древесный дым, и с чем-то почти священным – как старое вино в чёрной бутылке. Ни намёка на сладость. Только сила. Уверенность. Власть, которую не демонстрируют. Которую чувствуют.

Он подошёл.

Тепло от тела – ближе, чем прикосновение.

– Мне нужно встретиться с человеком. Вернусь через пару часов. Жди.

Поцелуй – не мягкий и не резкий. Уверенный. Как будто он знал: мне не нужны слова.

Когда он вышел, запах не исчез. Он остался в изгибе шеи. В простынях. В утре. Во мне.

Это был не парфюм. Это был он. И этого было достаточно, чтобы не чувствовать одиночество.

Дверь щёлкнула – почти извиняясь.

Я осталась в тишине. Но она была другой. Не убаюкивающей – оглушающей.

С его шагами ушло всё, что согревало. Даже свет стал холоднее. Даже воздух – чужим.

Я натянула его рубашку. Рукава длинные. Пахнет им. Не духами. Не кожей. Словно дым после выстрела. Терпкий. Густой. Он держался на запястьях и медленно впитывался под кожу.

Я вышла к бассейну.

Села на край. Подтянула колени.

Солнце касалось плеч – мягко, почти ласково. Но я не чувствовала тепла.

Передо мной – море. Такое же, как он. Без конца. Без объяснений. Сильное. Опасное. Прекрасное. И всегда – способное утопить.

Я знала, кто он.

Видела, как люди при нём опускают глаза.

Слышала, как его охрана молчит. Как держат руки на оружии, даже когда он улыбается.

Он – не про будущее. Не для потом. Не для дома. Не для «завтра».

Он – для тех, кто живёт на грани. Кто не строит планы. Кто целуется так, будто каждый раз – последний.

Он – как вино, которое пьют залпом. Без тостов. Без времени распробовать. Потому что оно жжёт.

А сердце – всё равно хочет верить. Что, может быть…

Он останется.

Он выберет.

Он сможет.

Мы сможем.

Хоть немного.

Хоть как-то.

Хоть вместе.

Но разум – крепче. И я не позволю себе верить.

Потому что он – не мужчина, рядом с которым живут. Он – тот, с кем сгорают.

А я… Я не хочу стать пеплом. Не снова.

Сколько ещё таких ночей я могу себе позволить? Сколько ещё раз – просыпаться в его рубашке и думать, что, может, именно с меня он начнёт жить иначе?

Ответ – никакой.

Я просто женщина. Не глупая. Просто – уязвимая.

И это – самое опасное.

Он вернётся.

Скажет, что хочет меня.

Что мы можем выключить весь мир. Что можно – остаться. Но остаться с ним – значит потерять себя. А я слишком долго собирала себя по кусочкам, чтобы снова раствориться в чьём-то голосе. Даже в его. Особенно – в его.

Я встала.

Сделала кофе.

Поставила чашку на стол.

И в этот момент – звонок…Энн… Конечно.

– Вчера ждала твоего звонка, – сказала она без «привет», без прелюдий. – Отправила твои вещи и подумала: может, вспомнишь о своей бедной подруге. Но, увы… любовь и мафиози, как водится, – несовместимы с телефонной связью.

Я усмехнулась. Глоток кофе.

– Прости, Энн.

– Прости? – фыркнула она. – Никакого «прости» не хватит, если ты собираешься влюбиться в Кавалли!

Я рассмеялась.

– Энн, ты ненормальная.

– Неправда, ненормальная – это ты. Когда целуешь мужчину, у которого фамилия звучит как приговор и кровь на подкладке его костюма.

– А теперь скажи мне, – её голос стал тише, но только на секунду, – ты не влюбилась в него, Кейт?

Я замолчала. Не потому что не знала,a потому что не хотела отвечать.

– Ты знала, чем занимается Нико, правда? – спросила я наконец.

Пауза. Лёгкая. Но в ней – всё.

– Я знала, – вздохнула Энн. – Но, Кейт… я не знала. И уж точно не думала, что первым мужчиной, которого ты заметишь, станет Данте. Чёрт побери, Кавалли?! Он не держал рядом женщин дольше пяти часов. Даже тех, что выглядели как обложки Vogue. Он трахал – и исчезал. Или они исчезали. Иногда буквально.

– Энн…

– Нет, Кейт. Слушай. Этот отпуск был для тебя. Чтобы ты выдохнула. Чтобы вспомнила, как это – жить. А ты умудрилась влюбиться в самую большую акулу Италии. Я думала, ты выберешь кого-то… ну, помягче. Хоть бы бармена, в конце концов. Детка, секс – это одно. Одержимость – другое. Ты думаешь головой? Да… А это, в твоём случае, сексуальнее, чем кружевное бельё. Не влюбляйся… Просто… держи его на поводке. И пусть он воет по ночам от страха потерять.

Мы засмеялись. Громко. Почти по-настоящему.

– Сегодня вечером – ресторан. Нико мне звонил. Кавалли не знает твоего номера, так что я передаю его приглашение. Говорит: «Будет незабываемо». А я тебе говорю: будь неотразима. Пусть этот криминал потом вспоминает тебя как красивый сон. А не как первую ошибку.

Моя улыбка сползла.

Вспоминать.

После всего.

После этой ночи.

После того, как я встану. И уеду.

– Кейт… – Энн смягчилась. – Дорогая, просто пообещай: не влюбляйся. Это – просто летний роман.

А если нет? – хотела спросить я. Но не спросила. Только выдохнула.

– Целую. До вечера. И, Кейт… будь осторожна. Он опасный. Даже когда целует. Особенно – тогда.

Щелчок… Связь оборвалась.

Я осталась одна.

С чашкой.

С вопросом, который Энн задала: Ты не влюбилась, Кейт?

Нет.

Я не влюбилась. Я просто… забыла, как дышать без него.

Но я умная.

И я знаю: Данте Кавалли – это не тот, с кем строят жизнь. Он – огонь, в который можно войти. Но нельзя остаться.

С ним не будет «завтра». Не будет детей, утреннего йогурта и споров о лампочках.

Он – война. Он – «пока не выдохнем».

И как бы тело ни тянулось к нему… Я знаю: если я не уйду – я перестану быть собой.

Так что нет, Энн.

Я не влюбилась.

Я просто надеваю сарказм как бронежилет.

Я просто… пытаюсь выжить.

Пока сердце – ещё моё.

Ателье Франческо Pavoletti

Они ждали в чёрной машине с тонированными окнами.

Нико молчал. Лука уткнулся в телефон.

Я сел на переднее. Мы ехали через центр.

Город просыпался медленно.

Я думал, у меня есть утро. Но его уже украли.

– Кто он? – спросил я, не отрывая взгляда от дороги.

– Марко Вентури, – ответил Лука. – Раньше держал половину южных грузов. Потом исчез. Теперь снова появился. И предлагает сделку.

– Условия?

– Хочет вернуться. На наших правилах. Без лишних вопросов.

– А лишние ответы? – бросил я.

– У него товар. Чистый. Надёжный. Линия через Марсель. Но работать он хочет только под твоим именем. Только под Il Giudice.

– Умный ублюдок, – усмехнулся я.

Порт. Утро. Соль в воздухе.

Мы вышли из машины.

Марко уже ждал. Сигарета в пальцах. Рубашка нараспашку. Лицо – выгоревшее временем и жадностью.

– Данте, – сказал он, будто мы виделись вчера. – Ты не изменился.

– А ты – слишком живой для человека, который должен был умереть.