Логика Аристотеля. Том 3. «Аналитика Первая» Аристотеля

Логика Аристотеля

Том 3. «Аналитика Первая» Аристотеля

Александр Афродисийский

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Александр Афродисийский, 2025

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2025

ISBN 978-5-0067-1169-3 (т. 3)

ISBN 978-5-0064-6688-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Из четырех комментариев Александра Афродисийского к «Аналитикам» Аристотеля до нашего времени полностью сохранился только этот первый. Комментарий к первой книге «Первой Аналитики», по-видимому, был утрачен еще до того, как появились известные нам рукописи. Арабы уже жаловались на его отсутствие, а греческие рукописи, которые Торстрик исследовал в библиотеках Италии, Испании, Франции и Британии, содержат только этот первый комментарий. Некоторые из этих рукописей приписывают Александру и комментарий ко второй книге, но Брандис уже доказал, что он принадлежит более позднему византийскому автору, который часто цитирует самого Александра и, вероятно, использовал утраченный комментарий.

Из этого можно предположить, что все наши рукописи восходят к общему архетипу, содержавшему только комментарий к первой книге. Эти рукописи можно разделить на три группы:

1. Первая группа представлена кодексом B, старейшим и наиболее авторитетным, который лежит в основе этого издания. Он единственный заполняет значительный пробел (стр. 383,12—385,24), отсутствующий в других рукописях. Исправления, внесенные разными писцами, обозначены как B», B², B³, и большинство из них предпочтительнее оригинального текста. B» исправляет мелкие ошибки, B² вносит правки, сверяясь с архетипом, а B³ – более поздние исправления, часто основанные на догадках.

2. Вторая группа включает рукописи A, C, D, E, H, I, которые значительно уступают первой группе по возрасту и точности. Они восходят к общему источнику, где пять листов были нечитаемы, оставляя пробелы (стр. 383,12—385,24). Эти рукописи близки к Альдинскому изданию (a), напечатанному в 1521 году, которое содержит множество интерполяций, снижающих его надежность.

3. Третья группа занимает промежуточное положение и включает рукописи G, L, M, K, датируемые XIV веком. K использовался там, где B отсутствует, а L и M были сверены для более полного представления этой группы. M часто согласуется с B, но иногда содержит предпочтительные чтения. L менее надежен из-за ошибок переписчика, но иногда сохраняет верные чтения. Z, хотя и представляет собой небольшой отрывок, также относится к этой группе.

Эти три группы рукописей, несмотря на различия, восходят к общему архетипу, созданному после Александра. Многие ошибки и пропуски повторяются в B, M и А, что указывает на их общее происхождение. Леммы (цитаты из Аристотеля) в B и А часто интерполированы, а заголовки глав, различающиеся в рукописях, явно не принадлежат Александру.

Александр Афродисийский – Комментарий к первой книги «Первой Аналитики» Аристотеля

Введение

Логическое и силлогистическое исследование, которое сейчас перед нами, включающее в себя доказательный, диалектический, испытательный и софистический методы, является делом философии, хотя им пользуются и другие науки и искусства, но заимствуя его у философии. Ибо открытие, построение и главное применение этого метода принадлежит именно ей. Будучи её делом, оно некоторыми считается частью философии, а другими – не частью, но её орудием.

Те, кто называет его частью философии, пришли к этому потому, что, подобно другим предметам, которые всеми признаются частями философии, философия занимается им, делая своим делом его открытие, упорядочивание и построение. Однако это исследование, будучи её делом, не является частью ни одной из остальных частей философии – ни теоретической, ни практической. Ибо предмет его иной, чем у них, и цель в каждом случае различается. А поскольку те части различаются между собой по определённым признакам, то и этот метод, отличаясь от обеих, логично было бы отделить от них. Ведь он разнится и по предмету (ибо его предмет – аксиомы и предложения), и по цели, и по назначению. Назначение же его – показать, посредством какого сочетания предложений из положенных и принятых [посылок] необходимо выводится то или иное заключение, что не является целью ни одной из тех [частей философии].

Те же, кто называет его не частью, но орудием философии, утверждают, что оно не самодостаточно, чтобы быть частью какого-либо искусства или науки, ибо часть [философии] должна заниматься самим искусством или наукой, подобно тому как это делается в других её частях, о которых идёт речь. Часть определяется не только по тому, что её исследуют и разрабатывают, но и по тому, что её цель и построение отнесены не к чему-то иному, чем то, чем занимается сама эта наука. Ибо то, что служит для других вещей, подчинённых той же науке или искусству, не могло бы правильно противопоставляться тем, ради чего оно существует и создаётся, ни быть частью наравне с ними, поскольку оно существует ради них. То, что отнесено к чему-то иному и чья цель – способствовать открытию и построению других [вещей], разрабатывается как их орудие.

Подобно тому как в разных искусствах произведение одного искусства может быть орудием другого, поскольку его цель служит потребностям произведений того искусства, для которого оно является орудием, так же и в одной и той же науке или искусстве некоторые [вещи] могут иметь такой же порядок по отношению друг к другу: одно будет орудием, а другое – главным делом и частью. Ведь и молот, и наковальня не перестают быть орудиями кузнечного дела, хотя и являются его произведениями.

Кроме того, тем, кто называет [логику] частью философии, приходится признавать, что эта часть философии служит орудием для других наук и искусств, которые используют силлогизмы и доказательства для построения и обоснования своих учений. Они пользуются ими, но не как своими частями, ибо тогда одной и той же частью оказались бы разные науки. Таким образом, они применяют её как орудие.

Если так, то, поскольку более архитектонично то искусство или наука, которое использует произведения и орудия другой науки, подчиняя её собственное дело своим потребностям (как, например, уздечное дело – верховой езде, а кораблестроение – кормчеству), то и другие науки и искусства окажутся совершеннее философии, для которых её часть служит орудием.

Если же скажут, что не всё логическое исследование отнесено к открытию и построению предметов, исследуемых в философии или в других науках и искусствах, но что в нём есть нечто, рассматриваемое и исследуемое само по себе, не полезное ни для чего иного, то, во-первых, они должны согласиться с древними, продвинувшими логическое исследование до уровня полезности, что его следует называть орудием, а не частью. Во-вторых, по их же мнению, полезная часть его будет орудием, а бесполезная – частью. Но если полезное лучше и заслуживает большего внимания и разработки, то, согласно их же взгляду, лучшая часть логики будет орудием философии и других наук и искусств, а менее ценная – частью.

Между тем во всём орудие занимает второе место после дела части. Далее, если бы [логика] разрабатывалась как упражнение для ума в отыскании предметов, исследуемых в частях философии, то и тогда она занимала бы место орудия. Если же – ради познания истины, содержащейся в ней самой, то она была бы частью теоретической [философии], ибо её цель – познание.

Но какое прекрасное есть в рассмотрении бесполезных частей логического метода, чтобы оно заслуживало внимания как часть философии? Ведь достойное внимания либо отнесено к чему-то другому и избирается ради него, либо имеет ценность само по себе. Не всякое знание достойно философии (некоторые вещи лучше не знать), но лишь знание божественного и почтенного, каковы те, чья природа есть божественное искусство.

Ведь и само слово «теоретический» (θεωρητικός) ясно указывает на созерцание и познание божественного (θεωρεῖν – видеть божественное). Поэтому и теоретическую философию мы называем наукой о божественном, о природных вещах и их устройстве, ибо познание их ценно само по себе.

Там же, где рассматриваемые предметы не отнесены к чему-то иному и не содержат в себе ничего приятного и почтенного, их познание совершенно излишне и не может быть свойственно философии, будучи пустой тратой времени. Ведь философу более всего свойственно ничего не делать без разумной цели – равно как и не созерцать без неё, но иметь меру и в действии, и в созерцании.

Не таковы, однако, предметы геометрии, как думают те, кто сравнивает её с бесполезной частью диалектики. Во-первых, геометрия и сама не есть часть собственно философии, как они утверждают. Во-вторых, астрономия, будучи отчасти частью геометрии, занимается созерцанием божественных и природных сущностей, познание которых заключает в себе прекрасное и почтенное.

Кроме того, геометрия даёт множество полезного для философии, ради чего она и заслуживает внимания. Ведь рассуждать не только о чувственных вещах, но и о тех, что недоступны чувствам и умопостигаемы, крайне полезно для философского созерцания, особенно если бестелесные и умопостигаемые сущности первичнее и почтеннее чувственных, которые созерцает философ-теоретик.

Более того, геометрия с юности приучает рассуждать об особенностях линий, плоскостей и тел, ни одно из которых не чувственно. А способность разделять в рассуждении то, что различается по сущности, но не может существовать друг без друга, крайне необходима для философского созерцания.

Так, начала природных вещей – материя и форма – постигаются именно так: они неотделимы в своём существовании и не могут быть одно без другого.

Более того, [геометрия] позволяет разделять в рассуждении смешанное – различия умопостигаемых [сущностей] и число родов, которым подчинено всё сущее. Ведь девять родов [категорий] существуют в подлежащей сущности и не могут существовать без неё.

И потому геометрия была столь необходима и полезна: она приучала рассуждать отдельно о линии как о некоей самостоятельной природе, отдельно – о плоскости и теле, ни одно из которых не может существовать вне природного тела.

«Она также использует умозаключения и доказательства для демонстрации рассматриваемых вопросов, приучая не доверять в философских вопросах мифическим рассказам, но требовать доказательств и считать достоверными только те положения, которые либо общеизвестны, либо установлены через доказательства. Она также использует аналогии и пропорции для обоснования своих положений, посредством чего доказываются многие философские тезисы, чего совершенно невозможно достичь с помощью бесполезной диалектики. Поэтому, будучи совершенно бесполезной и излишней, она справедливо может быть исключена из философского рассмотрения.

Хотя аналитика является инструментом, а не частью философии, это не делает её менее достойной изучения. Ведь ценность инструментов определяется значимостью того, что с их помощью создаётся или доказывается. А поскольку самые важные философские истины раскрываются через доказательства, то и аналитика заслуживает величайшего внимания. Ведь всё остальное в философии, имеющее ценность, включая прежде всего созерцание и познание истины, зависит от этого. Истина наиболее близка человеку и является величайшим благом.

Что она наиболее близка, видно из того, что, подобно тому как каждому животному свойственно нечто соответствующее его природе (одному – бегать, другому – летать, третьему – охотиться, иному – охранять, а ещё иному – переносить тяжести), так и человеку по природе свойственно знание и созерцание. «Все люди от природы стремятся к знанию», о чём свидетельствует и то, что они ценят чувства, которые являются для них главными источниками познания, а также то, что с самого детства они любят слушать и узнавать новое. Дети увлечённо слушают сказки, даже если извлекают из них лишь знание, и по этому интересу можно судить о более одарённых среди них. Это показывает, что знание и познание естественны для человека.

Кроме того, человек отличается от других животных прежде всего и наиболее явно познанием истины. Ведь если некоторые добродетели и соответствующие действия можно найти и у неразумных животных (некоторые из них кажутся храбрыми, другие – умеренными, третьи – справедливыми; некоторые считаются даже мудрыми, а иные – благородными, как можно узнать из «Истории животных» Аристотеля, состоящей из нескольких книг), то истины и теоретического разума они совершенно лишены.

Созерцание – величайшее благо для человека, ибо «истина – первое благо для богов и для людей». Если позволительно высказываться о том, что выше нас, то следует полагать, что деятельность богов заключается именно в этом. Утверждать, что они проявляют какие-то иные добродетели, совершенно несообразно, ведь добродетели связаны со страстями, которые они упорядочивают и умеряют, а божественное бесстрастно. Нравственные добродетели предполагают выбор, ибо они суть осознанные склонности. Но выбор – это обдуманное желание, а обдумывание касается того, что требует размышления. Мы размышляем о том, что зависит от нас и чей исход неясен, но никто не размышляет о том, что относится к области знаний.

Поскольку у богов нет ничего неясного в том, что ими совершается, у них нет и обдумывания, а значит, нет и выбора, а без выбора нет и таких добродетелей. Таким образом, боги непрерывно созерцают истину, а люди, хотя и не могут делать это постоянно из-за жизненных обстоятельств, отвлекающих их от самого ценного, всё же, насколько возможно, отрываясь от страстей и человеческих забот, действуют в соответствии с божественным и по праву именуемым созерцанием, видя самое ценное.

Когда душа действует согласно этой своей способности, совершая действия, подобные божественным, она уподобляется им. А если уподобление Богу – величайшее благо для человека, достигаемое через созерцание и познание истины, а истинное познание – через доказательства, то справедливо, что доказательство заслуживает наибольшего почтения и усердия, а вместе с ним и силлогистика, поскольку доказательство есть вид умозаключения.

Поэтому Аристотель сначала излагает учение о силлогизмах в «Первой аналитике», прежде чем говорить о доказательстве, объясняя, что такое силлогизм, из чего он состоит, сколько есть силлогистических фигур и каковы их различия. Фигуры подобны неким общим формам, в которые можно вставить различный материал, сохраняя одну и ту же структуру. Различия между силлогизмами зависят не от формы, а от материала.

Он также говорит о том, сколько сочетаний есть в каждой фигуре, какие из них являются силлогистическими, а какие нет, в чём различия между силлогизмами одной фигуры, какие из них совершенны и самоочевидны, не нуждаясь в доказательстве, а какие несовершенны и требуют его, и почему последние не могут считаться полноценными силлогизмами.

Кроме того, он говорит о нахождении посылок, о том, как находить посылки, подходящие для каждого вида силлогизмов, а также о разложении силлогизмов и обо всём, что относится к силлогистическому методу.

После изложения этого в двух книгах «Первой аналитики» он переходит к доказательству, которому посвящены «Вторые аналитики», также состоящие из двух книг. Поэтому первые книги названы «Первыми аналитиками», а вторые – «Вторыми», поскольку силлогизм по природе предшествует доказательству.

Как мы узнали из «Категорий», по природе первичны те вещи, которые не обратимы по отношению к своим следствиям: если есть следствие, обязательно есть причина, но не наоборот. Так же обстоит дело с родами: род по природе первичен по отношению к видам, ибо если есть вид, обязательно есть род, но не наоборот. Точно так же силлогизм первичен по отношению к доказательству: если есть доказательство, обязательно есть силлогизм (ведь доказательство – это вид силлогизма), но не всякий силлогизм является доказательством, поскольку существуют также диалектические и софистические умозаключения.

Поскольку силлогизм первичен, а доказательство вторично, книги, посвящённые первому, названы «Первыми аналитиками», а те, где речь идёт о втором, – «Вторыми».

Название «Аналитика» происходит от того, что разложение сложного на составляющие называется анализом. Анализ противоположен синтезу: синтез – это движение от начал к их следствиям, а анализ – возвращение от конца к началам. Геометры говорят об анализе, когда, начиная от заключения, они восходят по порядку к посылкам, ведущим к его доказательству, и к исходной проблеме.

Анализ применяется и при разложении сложных тел на простые, а простых – на материю и форму. Так же поступают и с речью, разделяя её на части, слоги и буквы. В частности, анализом называют разложение сложных силлогизмов на простые, а простых – на посылки. Преобразование несовершенных силлогизмов в совершенные также называется анализом, как и приведение составленных силлогизмов к соответствующим фигурам.

Именно в этом смысле книги названы «Аналитиками»: в конце первой книги даётся метод, позволяющий это делать. Там же объясняется, как разлагать простые силлогизмы на посылки, из которых они состоят, как сложные силлогизмы образуются из простых и как их к ним сводить.

Таким образом, книги, посвящённые анализу силлогизмов, названы «Первыми аналитиками», а те, где речь идёт об анализе доказательств, – «Вторыми аналитиками».

Для обучения очень полезно указывать цель и намерение изложения (ведь те, кто знает, к чему относится каждое сказанное, учатся легче, чем незнающие). Разница между ними подобна разнице между идущими по одной дороге: одни знают её конец, а другие нет. Первые идут быстрее и без труда достигают цели, а вторые устают больше. Во всём незнание подобно неопытности.

Поскольку это так полезно, автор, как и в других своих трудах, сразу в начале указывает, о чём пойдёт речь, и кратко излагает путь к цели. Ведь в словах, как и в делах, начало – это то, ради чего что-то делается. Цель – причина всего, что говорится ради неё. А раз это начало, то с него и следует начинать. Это также помогает и говорящим, и слушающим оценивать сказанное, когда ясна цель.

Кроме того, указав, что целью этого труда является учение о силлогизмах, автор тем самым учит, что рассуждение о доказательстве – главная задача всей аналитической методологии. Ведь и другие виды силлогизмов рассматриваются философом постольку, поскольку их различение полезно для доказательства и открытия истины.

Тот, кто упражнялся в диалектических силлогизмах и умеет видеть правдоподобное, стоящее рядом с истинным, легче находит истину, не обманываясь сходством между ними, а зная их различие. А знающий софистические уловки и их механизмы может избегать лжи, и это умение очень помогает в поиске истины.

Подобное же автор делает и в «Этике». Там, предварительно сказав: «Метод этого исследования – политический», он, указав, что его цель – рассмотрение государства и политической власти, лишь после десяти книг о нравах переходит к этой теме, ибо необходимо было сначала сказать о человеческих характерах, какими они должны быть у граждан, составляющих государство, ибо они – первые части государства.»

Основной текст с дополнениями

p.24a10

Сначала следует сказать, о чем и о каком [предмете] идет исследование, а именно: о доказательстве и доказательном знании.

В «Первой Аналитике» (24a10) Аристотель кратко указывает, что предметом исследования является доказательство и доказательное знание. Он подчеркивает необходимость сначала определить, о чём идёт речь, прежде чем приступать к анализу. Это введение в изучение логических рассуждений и структуры умозаключений.

Он кратко указал, какова цель и каково назначение всей аналитической науки; добавив же [вопросы] «о чем» (что требует винительного падежа) и «какого» (что требует родительного падежа), дал объяснение в винительном падеже, лишь сказав: «о доказательстве и знании», предоставив нам преобразовать сказанное и в родительный падеж. Однако в некоторых списках написано не «τε» (и), а «σ» – «ἐπιστήμης ἀποδεικτικής» (доказательного знания). И если чтение таково, то оно относится к каждому из поставленных [вопросов]: к «о чем» – через «περί ἀπόδειξιν» (о доказательстве), а к «какого» – через «ἐπιστήμης ἀποδεικτικής» (доказательного знания).

Можно также предположить, что если написано через «σ» – «ἐπιστήμης ἀποδεικτικής», то упомянутые [вопросы] «о чем» и «какого» относятся не к одному и тому же предмету, но одно – «о чем» – к предмету исследования (ибо всякое «что» есть лежащее в основе), а другое – «какого» – к свойству, рассматривающему этот предмет, так что доказательство относится к предмету, а доказательное знание – к свойству, его изучающему. И тогда объяснение будет относиться к каждому из поставленных [вопросов] соответствующим образом.

Доказательство же есть доказательный силлогизм, а доказательное знание – это состояние (ἕξις), благодаря которому возможно строить доказательные умозаключения. Ибо говорить о доказательстве – это дело доказательного знания и того, кто им обладает.

Дополнение к p.24a10

Первоначально следует сказать, о чем и чего (какого рода) наше исследование, а именно: оно касается доказательства и доказательного знания.

Аристотель кратко указывает, какова цель и предмет всей аналитической науки. Далее он добавляет:

1. «о чем» (περί τί) – это требует винительного падежа (αἰτιατικὴ πτῶσις),

2. «чего» (τίνος) – требует родительного падежа (γενικὴ πτῶσις).

Ответ дан в винительном падеже: «о доказательстве и знании» (περί ἀπόδειξιν καὶ ἐπιστήμην), но нам остается преобразовать это в родительный падеж.

Замечание о написании:

В некоторых рукописях вместо «ἐπιστήμης ἀποδεικτικής» (родительный падеж) встречается «ἐπιστήμην ἀποδεικτικήν» (винительный). Если принять второй вариант, то:

– «о чем» (περί τί) относится к доказательству (ἀπόδειξις),

– «чего» (τίνος) – к доказательному знанию (ἐπιστήμη ἀποδεικτική).

Также возможно, что:

– «о чем» относится к предмету (ὑποκείμενον),

– «чего» – к изучающей этот предмет науке (θεωρούσης τὸ ὑποκείμενον ἔξις).

То есть:

– доказательство относится к предмету,

– доказательное знание – к науке, изучающей этот предмет.

Определения:

– Доказательство (ἀπόδειξις) – это доказательный силлогизм,

– Доказательное знание (ἐπιστήμη ἀποδεικτική) – это способность, позволяющая строить доказательные умозаключения.

p. 24а11

Затем следует определить, что такое предложение.

Поскольку учение о силлогизме необходимо для учения о доказательстве, как мы уже сказали ранее, а силлогизм состоит из предложений, предложения же – из терминов, то разумно, прежде чем говорить о силлогизме, рассмотреть то, из чего силлогизм получает своё бытие. Ведь невозможно понимать учение об именах тому, кто не знает учения о слогах и буквах. После этого он намеревается изложить учение о силлогизме, показывая нам, что ради него (силлогизма) и ради доказательства он и предпринял рассуждение о терминах, подобно тому как учение о силлогизме – ради учения о доказательстве.

Какие силлогизмы совершенны, а какие несовершенны, он сам далее сделает ясным. Также (он разъяснит), что значит «находиться во всём» и «ни в чём не находиться» (ибо это обозначается выражениями «быть» или «не быть»), а именно: первое – это то же, что «принадлежать всякому», а второе – «не принадлежать ни одному». Выражения же «принадлежать всякому» и «не принадлежать ни одному» обозначают общеутвердительное и общеотрицательное суждения, как он далее покажет.

Так как в изложении учения о силлогизмах и вообще о сочетаниях в фигурах он будет использовать выражения «находиться во всём» и «ни в чём не находиться» для обозначения того, что одно содержится в другом или не содержится, то по этой причине он предварительно говорит об этом.

Дополнение к p.24a11

Затем следует определить, что такое предложение (πρότασις).

Поскольку:

1. Учение о силлогизме необходимо для учения о доказательстве (как уже было сказано),

2. Силлогизм состоит из предложений (προτάσεις),

3. Предложения – из терминов (ὄροι),

то логично, что автор сначала говорит о терминах и предложениях, прежде чем перейти к силлогизму, ведь без них силлогизм невозможен.

Аналогия:

Так же, как нельзя понять слова, не зная слогов и букв, так и нельзя понять силлогизм, не зная его составных частей.

Далее он поясняет, что рассуждает о силлогизме ради учения о доказательстве, а о терминах и предложениях – ради учения о силлогизме.

О совершенных и несовершенных силлогизмах

Аристотель далее разъяснит, какие силлогизмы совершенны (τέλειοι), а какие – нет (ἀτελεῖς).