Покаяние. Роман

Лучше сказать, что Мельник увлёкся, не столько вином, как виноделием. Его так увлёк процесс приготовления и то, что с первого же раза оно получилось, и получилось на загляденье, а лучше сказать – «не вино, а солнце в бокале», с «бормотухой» ни в какое сравнение не входило. Лет за тридцать пять, он только пятнадцать лет дегустировал своё вино и на все праздники непременно оно было на столе. Но до следующего урожая мало что оставалось. Последние двадцать лет, бросив пить от слова совсем, он не только забросил виноделие, а наоборот, у него появились выдержанные два, три, четыре года и дольше сорта вин, неприхотливых к местному климату винограда, такие, как Изабелла, Молдова и неизвестного ему, доставшегося от старых хозяев сладкого сорта белого винограда, из которого получался замечательный портвейн.

Когда в одну из зим виноград весь вымерз, было обидно до слёз, но знакомые, знающие хобби Фёдоровича, снабжали его сырьём. Хоть дома вино пить было некому, что могла выпить Любаша, пусть и на праздник? Одну-две рюмки и всё. Но ему нравилось раздавать людям и не в качестве презента, а просто так, от души. В последние годы люди стали предпочитать крепкие спиртные напитки и, по-прежнему оставаясь любителями пива, а молодёжь ещё и разного «шмурдука», типа энергетиков и прочего. В прошлом году урожай убила плесень. В этом же году, собрав урожай вызревший, так как сезон был вообще без дождей, сахар в нём зашкаливал. Вторично на сусле он ставить не захотел, посчитав, что 40 литров хватит выше крыши, да и к тому, что настаивался годами в подвале, который Мельник расширил, сделав винный отдел. Классно получилось и он гордился этим, хоть и не пил вино, но только по цвету и запаху мог рассказать о продукции больше, чем тот, что его пробовал и смаковал.

– Мать, а мать, – ближе к вечеру позвал Кирилл Любашу, – из-за этой заразы, свалившей меня, забыл совсем за вино. Поможешь мне или как?

– Дед, а когда же тебе в чём отказывала? Даже замуж согласилась пойти, а могла бы…

– А, ну-ка повтори, чего ты там могла, – делая напускную сердитость, но с улыбкой, спросил супругу, – это же надо так опустить того, кто уже 33 года и три месяца… – после этих слов Фёдорович закатился смехом, пока кашель не заглушил весёлость, откашлявшись, продолжил, – во, гад, не отпускает пока «вируса-папируса». Что ты там мне пропела, Любавушка? А, ну-ка повтори, дорогуша…

– Шо повторить? Шо там тебе послышалось, не знаю. Я тебе сказала, что помогу. Когда это я тебе отказывала? Никогда!

– Ну я так всё и расслышал, – ухмыляясь в усы, ответил хозяин, как его жена на людях часто представляла, когда о нём кто-то спрашивал или в разговоре со своими знакомыми, а женщины, при встрече любят посудачить, упоминала своего супруга.

– Батя всегда говорил, – чуть помолчав, продолжил Кирилл, – что после обеда, когда в церкви основная служба прошла, можно работать. В крайнем случае, грех будет не такой большой. Насколько я понимаю, то в соборе уже прошла служба утреня, литургия и вечерня. А стало быть, грех наш будет минимальный. Был бы меньше, если бы в это время были на службе. Но меня Господь простит, так как я болен, а тебя… сомневаюсь.

– Бог тружеников любит. Попросим у Него сразу прощения. Раз надо, значит надо. Командуй, винодел!

Мельник, не поднимая голову, улыбнулся довольно. Ему нравилась редкая похвала жены. Обычно, она так вот не многословна. Сейчас, видимо жалеет, как больного человека. А ещё, может быть потому, что вирус она принесла в дом, а потому чувство некой вины тоже заставляло быть покорнее и поласковее, тем более, зная «взрывной» характер мужа.

– Ага, с меня труженик сейчас – пародия и посмешище. Сусло неделю бурлило в доме, теперь отправим его и надолго в подвал. Ну, ты знаешь, что нужно: чистое не оцинкованное ведро, ковшик, лейка марля, как обычно.

Десятилитровые баллоны стояли в углу коридора, закрытые от доступа дневного света. Здесь же был люк в подвал. Сам подвал находился под домом.

Работа закипела, делали всё молча, потому что всё было привычно и отработано… до поры, пока Фёдорович, державший баллон с суслом не сделал рывок и сливаемое сусло не выплеснулось из удерживаемого женой дуршлага с марлей, для процеживания сусла.

– Ё…, – сложенное в два этажа нецензурное выражение непроизвольно вырвалось, от негодования и злости на себя, за такую небрежность. – Господи, прости и накажи меня, грешника! – Затем уже более спокойно, но негодующе, продолжил, – вот почему всегда так получается: когда праздник, то или что-то срочное нужно сделать, или просто тянет поработать; вот сдерживался сколько, контролировал себя везде и во всём, а тут… всё равно, что лукавый опять соблазнил. Я его и имя не употреблял скоко. И, на тебе, «картина матом». Господи, прости!

Люба молча выполняла поставленную задачу и делала вид, что ничего не произошло, знала – затронь Кирюху сейчас, сделай замечание или даже начни успокаивать – всё, тогда и небу будет жарко.

Через минуту, «искушённый», успокоился. Дело пошло. Перелили, процедив, один баллон, другой и опустили в подвал, где процеженное сусло, с добавлением сахара снова перелили в чистые баллоны и поставили на «затвор». Оба раза самое тяжелое в подвал опускала Любава, давнюю зная проблему мужа с позвоночником, а теперь ещё и сердцем.

Перелили уже последний бутыль, жена пошла на кухню помыть тару под сусло, а Кирилл Фёдорович, так как давно отвык от перекуров, решил: «Чего тянуть кота за хвост», время идёт. Жене ведёрко полное тоже тяжело, сейчас отолью в трёхлитровку, будет легче и сподручней, не расплескает».

Так и сделал, ковшиком отобрал сусло в трёхлитровую банку и не дожидаясь жены, стал с банкой опускаться по добротным ступеням лестницы, но довольно крутой. Когда немного опустился и бутыль была почти на уровне груди, подтащил её к себе, взяв за широкое горлышко, опустил вдоль туловища в проём лаза до разогнутой в локте руке вниз, и начал опускаться. Неизвестно, за что мог зацепиться тапок на отшлифованных обувью до блеска ступенях, но нога без него пошла вниз и он, это почувствовав, дернулся инстинктивно. И произошло ровно то, что произошло. Облитая суслом горловина выскользнула из руки Мельника, устремилась, не желая нарушать закон всемирного тяготения, вниз, с пронзающим сердце винодела звуком ударилась о предпоследнюю ступень лестницы, обдав частично брызгами сусла и консервы, расположенные на полках в этом подвальном помещении и обильно залив стену и дверной проём в винный отдел подвала.

Интересно было видеть в тот момент лицо любителя виноделия, но зато через пару секунд задрожал подволок бетонного перекрытия подвала, от разразившегося «трёхэтажным матом» Мельника – это был раскат грома, во время летней грозы, после длительной жары, когда сразу же, после проблеска молнии, слышен и характерный треск, и оглушительный её раскат грома. Короче говоря, Зевс в это время точно отдыхал.

После словесного «разряда», Мельник, ощутив на себе упавшую сверху тень, успев подумать: «а не конец ли света пришёл», – подняв голову увидел над собой, нагнувшуюся над лазом и опёршуюся руками на бёдра выше колен, с расширенными до юбилейных, с изображением В. И. Ленина советских рублей, глазами, перепуганную жёнушку. Она точно потеряла дар речи, так не зная, что сказать после того, как подумала не что другое, как то, что хозяин «загремел» сам в подвал и, упаси, Господи, чтобы себе чего-нибудь не сломал. Уж за одно можно было точно не волноваться, за язык. Даже, если бы он его прикусил и то, такого громового раската не издал бы.

Затем, Фёдорович, стоя на лестнице в одном тапке, смотрел долго вниз, до конца не веря, что произошло. Молчала и жена, потому что знала, трогать Кирюшу в гневе – смерти подобно. Затем он поднял глаза вверх, посмотрел на жену и выражение какой-то детской жалости, с оттенком скулящего, обиженного щенка стало медленно превращаться из вымученной улыбки в добродетели.

Только после этого, убедившись в том, ничего смертельного не произошло, жена, с облегчением выдохнув, выпрямилась и сказала:

– Поднимайся осторожно. Я сейчас всё внизу уберу, чтоб стёклами не пораниться. Поднимайся!

Поднявшись наверх, Фёдорович первым делом снял уцелевший на ноге тапок и замахнулся резким движением, желая метнуть его в проём лаза, что в «геенну огненную». В крайнем случае в его зрачках отразились искры этого недоброго огня, то ли они вырывались изнутри, если гипотетически представить, что внутри его действительно поселился бес.

– Батя, успокойся, – видя расстройство, из-за произошедшего, мужа, успокаивала словами, – бывает, ничего страшного не произошло. Главное, все живы и здоровы. Помолишься вечером Богу, пусть прощает нас, грешников за все грехи. А что касаемо вина, может быть, помнишь, как в анекдоте «душа меру знает!» – лишнее оно было.

– Да при чём тут вино. Себя кляну за грехи свои и тем самым же и ещё больше грешу. Словами грех ещё больший может быть, чем от поступка.

Эмоции улеглись, и, Мельник, с помощью своей незаменимой помощницы, довел до конца затеянную процедуру с переливанием виноградного сусла. Только стойкий запах, пробивающийся даже через закрытый люк лаза в подполье, ещё долго будет напоминать о произошедшем в большой церковный праздник, Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня. И снова на ум приходит поговорка «век живи, век учись…». Видимо, никогда не наступит то время, чтобы человечество стало безгрешным или, хотя бы какая-то его часть. Ни-ког-да!

Неприятный осадок, конечно, после случившегося остался. И особо обидно было то, что даже в обычные дни от Фёдоровича матерного слова не услышишь, тем более что работал он большей частью, не бетонщиком на стройке. А сегодня просто какое-то Божье наказание, вернее один грех за другим, подлежащие как раз вот тому Божьему наказанию.

Вечером, успокоив немного свою душу и одновременно раздраконив, просмотром телевизора, прочёл по обыкновению пару глав Евангелие, Фёдорович помолился, произнеся тот текст молитвы, который распечатал для чтения и, возможно, запоминания:

«Благодарю Тебя, Отец мой Небесный, через Иисуса Христа, возлюбленного Твоего Сына, за то, что Ты милостиво хранил меня сегодня весь день. И молю Тебя, прости мне все мои грехи и ошибки и охрани меня этой ночью. Ибо в Твои руки я передаю себя, – мое тело и душу и все, что имею. Да будет Твой Святой Ангел со мною, чтобы злой враг не одолел меня. Аминь».

Наступило определённое облегчение и душевный покой восстановился до состояния, когда усталость, особенно душевная, от переживаний и излишне бурных эмоций, сделали дело своё. Из множества, что бредилось что-то нескончаемым потоком, как заигранная пластинка, перескакивая на предыдущую звуковую дорожку один и тот же фрагмент, который, возможно только поэтому и запомнился Мельнику, так как он сны, проснувшись, почти никакие не запоминал. Толи пробуждения плавного никогда не было, толи ещё что.

Снилось следующие. Открытая книга Нового Завета на какой-то страницы. Текст, вернее его фрагмент, один стих, выделенный жирным курсивом, как при «вырезании» его на компьютере, плавно отрывался от остального текста главы, его верхние и нижние края по углам закруглялись. Долетая в виде какой-то голограммной субстанции, приобретало светло-серый цвет, а строчки стихов растворялись в этой серости. И уже перед глазами они становились аккуратной шарообразной формы, как небольшие серые воздушные шары. Они, как гелиевые шарики, поднимались выше и исчезали вне зоны видимости глаз, в черепной коробке самого видящего этот весь процесс, то есть сон смотрящего человека по имени Кирилл.

Затем он уже видел, что становилось с теми, бесконечно-поднимающимися, оторвавшись от своих колонок текста, стихов, превращенных позже в шары – они снова преобразовывали свою из шарообразной в плоскую прямоугольную форму, как экран монитора, серого цвета. Даже не совсем серого, а серо-зелёного, напоминающего светящийся кинескоп лампового телевизора, после прогрева, когда на него не поступал луч электронной трубки, «рисующий» линейной и вертикальной развёрткой изображение. Единственная разница была в том, а он прекрасно помнил, когда, например засыпал, по телевизору заканчивалась программы и заставки в виде специальной рамки и звукового сигнала, для настроек телевизора не было – экран просто светился, заливая светом комнату. Тогда и прозвали свет экрана кинескопа «голубым огоньком».

Утром, пытаясь понять, разгадать сон, ничего лучшего в голову не приходило, как ассоциация серого цвета с черепной коробкой с плоским «дисплеем», что могло только говорить о серости, не о сером веществе головного мозга, а именно о серости индивидуума. И этому сравнению он совершенно не обиделся, сам придумал и сам согласился. Ведь самый умный человеческий мозг не в состоянии вместить в себя даже крупинку тех знаний, которыми обладает мировой потенциал, только сохранившихся до нас знаний, начиная с письмен на камнях и бересте, заканчивая Письменами мудрейших мира сего, не говоря уже о современных учёных умах. И в случае обогащения ими, эта серая картина на мониторе могла бы проясняться, сначала засветилась бы точка, начала увеличиваться, затем экран перестал быть серым, а стал яркие жизненные краски, как индикатор зарядки аккумуляторной батареи. Вот бы можно было, подойдя к человеку, глянуть на его индикаторы, вместо глаз и молча идти дальше, т.к. они не светятся, а что с «серостью» разговаривать или наоборот.

«Я много не понимаю, а потому, мне нужна помощь, чтобы во всём этом разобраться. И помощь в каких-то вопросах святого отца и помощь Господа. Что я могу сделать прямо сейчас, то это вот что:

Господи, благослови. Господи, помоги мне сделать это дело во славу Твою. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Куда ночь – туда сон. Хотя сон, если разобраться, не без смысла, поучительный. И видимо его актуальность вызвана тем, что Мельник с каким-то, не только желанием, но даже рвением взялся за изучение основополагающих для православной веры книг. Нелегко они даются, непривычно, с «пробуксовкой» и повтором, закреплением и последующим обдумыванием большинства важнейший аспектов, понятий и канонов. Новый день начался. Стало быть, нужно Господа благодарить за спокойную ночь и просить доброго дня. И пусть он у всех будет добрым.

VIII

Вспоминая свой грех, проявившийся в предыдущий день, Фёдорович сделал для себя маленькое открытие, которое состоит в том, что несмотря на то, что уже какой день он занят тем, что пытается максимально сблизиться духовно с прихожанами храма, освоив хотя бы минимум познаний, чтобы не выглядеть во время молебен и литургий паршивой овцой или белой вороной. Если бы он был помоложе вдвое, то незнание элементарного, что знают даже дети в семьях верующих, где уделяется большое значение духовному развитию личности, было бы ещё как-то объяснимо и допустимо. Но в 70 лет – это нонсенс и более молодые прихожане, видя неопытность дедули, просто засмеют, не открыто, а в мыслях своих.

И сегодня он понял, что в принципе знает все семь смертных грехов, но только поверхностно. И не плохо было бы, параллельно с заповедями Божьими, основательно изучить все эти смертные грехи, начиная с самых страшных. Малосведущие граждане, если спросить, часто могут сказать – «не убий», «не прелюбодействуй» и тому подобные. И будут не правы, потому что «не убий» – это не столько грех, а Божья заповедь, относящаяся по важности к тем, что в середине из их десятка. «Не прелюбодействуй» – если вы её «примерили» к себе и она пришлась в самый раз, то блуд и измена также относятся к заповеди, по значимости занимающим место после ранее названной заповеди «не убей». Но это вовсе не значит, что, если заповедь не первостепенная, то за убийство вам дадут условный срок или вовсе пожурят. Не стоит быть до такой степени быть наивный, даже если будете судимы не по статьям уголовного кодекса, а законам совести, морали и церковным канонам, отвечая перед Божьим Судом. А вы надеетесь откупиться перед ним, потому что здесь у вас всегда так получалось? Попробуйте.

По этому поводу Фёдорович вспомнил анекдот, хоть и «с бородой», быть может, но по теме:

«Умирают еврей, пусть будет с ним за «компанию» француз, ну и как без русского – никак. Вот предстали они перед Богом, который спрашивает у подсудимых: «Расскажите, как свою жизнь прожили?» Отвечает еврей, ясное дело, самый хитрый и изворотливый: «Жизнь я прожил достойную. Выучился дантистом, работал, людям делал красивые улыбки, всего добился сам: дом построил, женился, троих детей родил, всем детям дома построил, образование дал, стали уважаемыми людьми. Вредных привычек не имею: не пью, не курю, своей Саре верен».

Очередь француза подошла. Рассказывает: «Всего добился сам. Окончил Парижский университет – Сорбонна. Бизнесмен. Имею: недвижимость в Париже, в Ницце и Каннах, яхту, несколько престижных марок автомобилей. Женат, имею дочь. Выдал замуж, обеспечил всем семью дочери, внуков и оставил наследство для правнуков».

Русский послушал предыдущих и понял, тут ему не светит. Вздохнул и говорит: «Прости меня, Боже! Я ничего не буду рассказывать, скажи, где ад и я пошёл».

«Нет, так дело не пойдёт. Допустим, что я всё знаю. Пусть же знаю все. Рассказывай!»

«Ну, что мне рассказывать?! Окончил 8 классов школы на тройки, потом СПТУ, получил права тракториста. Всю жизнь проработал в колхозе. Пил, гулял, дебоширил, матерился, дрался, жену гонял, дети на учёте в детской комнате милиции… Да, что там говорить».

«Слушайте решение Суда Божьего: Авраама и Пьера в зале Суда чертям взять под стражу и отправить в ад. Ивана в рай!»

Первые двое вырываются из цепких, что клещи рук чертей и кричат, возмущаясь: «За что такая несправедливость? Жизнь безгрешную прожили и в ад. Не справедливо. А Ивана в рай за что?»

Отвечает Бог: «Вы оба хорошую жизнь прожили в достатке и без хлопот, но ни разу Меня, Бога не вспомнили. Иван же Меня никогда не забывал, ежедневно Моё имя поминал. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит!»

А ведь так и есть. Кто считает, что прожил правильную жизнь, смертных грехов не совершал, по его мнению, не украл, не убил, в блуде не отмечен… Но с трудом вериться, что те, кто имеют всё и больше, чем потребно даже, для безбедной жизни, всё это заработали честным трудом, что их не посещает или не живёт по постоянному адресу проживания гордыня, зависть, алчность, корысть или чревоугодие.

И, если они не обращались к Богу, значит у них, возможно, имеется другой идол преклонения. С большой вероятностью, это «золотой Телец». Возможно, и другие кумиры, которых ставят выше Господа Бога.

И всё-таки, хотелось бы больше узнать о грехах? Да пожалуйста.

Рассуждения Мельника, как всегда, были основательные, если это было раскрытие темы, с использованием первоисточников, справочного материалов, собственных умозаключениями и примеров из своей далеко не безгрешной жизни. И сейчас, раздумывая на собственными грехами, которые он считал серьёзными, а их было немало, он понимал, что тогда это грехопадение было, в большинстве случаев, осознанно, не под действием насильственным действий или стволом приставленному к спине, под лопатку. И получал довольно часто, не разочарование, после совершения того или иного, а удовольствие и сладострастие.

И зародыши, зачатки этих грехов могут закладываться с самого детства. Если домашнему воспитанию, в школу и социальной сфере общности людей, будет уделяться этому вопросу недостаточно внимания, то из молодого человека может получится неисправимый грешник, но даже душевный урод, своеобразный монстр, живущий только ради удовлетворения своих потребительских потребностей и удовлетворения греховных желаний. Конечно, мы в то время, совершая что-либо подобное, даже не думаем о том, что переходим черту недозволенного, она невидима и никак не ощутима, при переходе из одного духовного состояния.

Вот, если на своем примере проследить. Взять самый страшный грех, гордыню. Сколько не вспоминал раскаивающийся старик, то до пятидесятилетнего возраста не мог припомнить у себя таких негативных моментов. О чём это говорит? Что не все грехи закладываются в случае ущербного воспитания личности или, в зависимости от того, в каких условия пребывает молодой человек. Если он живёт в условиях нищеты, то ему все разговоры о благодетели, Божьих заповедях и том, чего делать не стоит – грешно – всё это «фиолетово», он просто хочет утолить голод, жажду и найти на ночь кров или пристанище.

Так вот, гордыню, как минимум, её зачатки начали проявляться в то время, когда в жизни произошёл значимый творческий взлёт, именно взлёт, как это и должно происходить, чтобы оторваться от чего-то, ранее удерживающего прочно и надёжно, преодолев трудности, препятствия, как земное тяготение, под действием стремления к поставленной цели, ставшим реактивной и подъёмной силой на крыло, имеющихся, но притаившихся способностей, сделав «отрыв» и взлёт. Да это было на шестом десятке жизни у человека, уже можно сказать, умудрённого жизненным опытом, с высокими моральными и человеческими качествами. Нельзя сказать, что он стал ходить, задрав голову и выпячив грудь, везде пышаясь своими успехами – нет, конечно, но ростки этого дали свои всходы, бурного роста не наблюдалось, но и увядать не собирались.

Скорее всего, это была реакция на нападки завистников, чтобы указать, на каком уровне, от «уровня болота», находится их творческий потенциал, для сравнения. Но выглядело это, конечно, как проявление гордыни. Когда же Кирилл Фёдорович достиг уровня, к которому стремился и стоял на той высоте уже устойчиво обоими ногами, то и топала и необходимость в проявлении этой самой гордыни. Порою, он даже стал умышленно иронизировать, применяя самобичевание, типа: «я – бездарность», «я не столь гениален, как вы» или «вы – талантищи, а я кто? Я никто и зовут меня никак». Конечно, тут была явная ирония и читалось обратное, не желания самому возвыситься, а притушить в самовозвышении иных.

Теперь же, Мельник ощущал себя в полном равнодушии к тому, что делают или думают о нём другие. Пусть считают себя талантами, а я – такой, на сколько люди оценивают мои человеческие качества и творческие способности. Если отзывы положительные, то благодарю тех, кто верит в меня, в мои способности, за то, что они меня стимулируют, вдохновляют на совершенствование. Если же наоборот, получает отрицательные замечания, критику в адрес жизненных позиций, убеждений и творчества. Сразу, не паникуя и не бросаясь в крайности, начинал анализировать сказанное. Но, одновременно высказывал благодарность этим людям ведь это их мнение, хоть оно и может быть ошибочным, но нужно быть благодарным им за их внимание.

Иногда нужно, приняв к сведению критику, просто убедиться, что всё делаешь правильно, ведь не все люди добродетели. Есть и откровенные твои противники, желающие тебе, как бы из благих побуждений, но в мыслях держащие слова «шоп ты сдох!» По этому случаю Фёдорович часто вспоминал высказывания Брюса Ли – величайшего мастера восточных единоборств, актера режиссера и мудрейшего человека, со своей неповторимой жизненной философией: «Если вас критикуют, значит вы все делаете правильно. Потому что люди нападают на всякого, у кого есть мозги.» И жизнь многократно доказывала ему верность этого утверждения. Современно общество озлобленно во многих сферах его. Люди не утруждаются становиться самому лучше, способнее, конкурентоспособнее, а прибегают к более легкому, по их мнению варианту решения этого вопроса – обливанию грязью того, кто пробился дальше, поднялся выше, кто способнее, талантливее и это с той целью, чтобы опустить того, а самому всплыть над той грязью, которой вы его обливали, так как дерьмо, как известно, не тонет.