Покаяние. Роман

Покаяние

Роман

Александр Иванович Иванченко

Редактор Александр Иванович Иванченко

Корректор Евгений, иерей, благочинный округа Зайцев

© Александр Иванович Иванченко, 2025

ISBN 978-5-0067-1461-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Иванченко

Тайна жизни

В потаённых души уголочках

Заветное желание храню.

В стихотворных пытаясь строчках

Изложить то, о чём Бога молю.

Не хранить же секреты все вечно

И с собой забирать ни к чему.

Жизнь – лишь миг один, если честно,

Зачем тайны хранить одному?!

То, для всех будет жизненный опыт,

Мои взгляды на жизнь в любови,

Проложить невозможно, где тропы,

Трассу я создаю, руки сбив до крови.

Поделюсь с вами, я, всем в достатке,

Под замком только в сердце табу.

Уплотнился в бетон ил в осадке

Я разрушить его не смогу.

Он мне свят и останется тайной,

Её знает один лишь Господь.

Страшно-прекрасна необычайно,

Вызывает и радость, и скорбь.

Александр Иванченко

Предисловие

Когда Вера Мельник ждала второго ребёнка и ходила уж слишком тяжело, да и ещё с учётом её малого роста, то все предрекали, что второй сын, будет ещё крупнее первого, Андрея, рождённого четырьмя годами ранее. Но родилась двойня, хоть и доношенных мальчиков, но не гигантов, и первый был покрепче, а второй более болезненный, слабее. Их окрестили, как Кирилл, что в переводе с греческого означало – «Повелитель», а младшего Владимир, что означало «Владыка Мира». Хоть сначала его имя с тем, каким он должен был стать, никак не вязалось, но с годами, меньший из двойни, начал оправдывать своё имя, хоть и пошёл ножками значительно позже Кирилла, но, с Божьей помощью, он быстро начал догонять своего двойняшку и в росте, и в массе, а потом и обогнал вовсе. За старшенького, хоть и на 15—20 минут, говорили – «в корень пошёл».

А было это не так уж и давно, если считать от Рождества Христова, но и ещё в те годы, когда:

– эти годы ещё не называли «застойными», когда фронтовики донашивали казённую военную форму, жалея и ухаживая за неё похлеще, чем за той, от Versace – это было в преддверии «хрущёвской оттепели», началом которой станет, как принято считать, знаменитая, разоблачительная речь Никиты Сергеевича Хрущёва на XX съезде КПСС;

– планировался резкий скачок развития многонациональной страны, разработка целинных земель, невиданные темпы гражданского строительство, а реформы затронули также и культурную и социальную сферы, Советский Союз стал лидером в освоении космоса, а колхозники наконец-то смогли получать паспорта;

– советские люди жили большой дружной семьёй, жили в мире уже второй десяток лет, душевно отмечали праздники Первомая и Великой Победы, Великого Октября и самый любимый праздник во все времена – Новый год, дни рождения и дни окончания уборки зерновых колосовых культур на селе, постройку нового дома и проводы в Армию всем селом;

– детвора сельской глубинки была более счастлива возможности всё лето бегать босиком, чем когда родители им покупали обновки к школе или по случаю тех же праздников;

– отовсюду только и слышали – «бога нет!», и обзывали при этом людей «безбожниками», и в обиходе везде можно было услышать: «с Богом!», «ради Бога», «упаси Бог!», «не гневи Бога» и «слава Богу!»;

– было такое время, при котором детей крестили и венчали в церквях практически все, но с той лишь разницей, что беспартийные в близлежащих от дома церквях прихода, хоть и часто на расстоянии десятков километров, а партийные в соседних районах, дабы начальство не узнало и тех же, крещённых после рождения будущих коммунистов, а провожали их в последний путь не отпеванием, а с траурной музыкой духового оркестра, с установкой надгробья с пятиконечной звездой, вместо креста.

Дети, как чуть подрастали, на сочельник с удовольствием таскали своим крёстным родителям, родственникам и просто соседям и односельчанам, с которыми у родителей сложились дружеские отношения, кутью или вечерю в рождественский сочельник. Люди на селе в те годы жили небогато, потому благодарили «кутевальщиков» медными монетами и несколькими дешевыми конфетками, а близкие родные могли побаловать и серебряного достоинства монетами.

Конечно, в сельских избах, в их «красных» углах устанавливали иконы, под ними подвешивалась или на столиках стояла лампадка, лежали восковые церковные свечи и часто здесь же лежала одно или несколько Святых Писаний. В виду того, что в послевоенные годы, даже те, которые прошли через ад и испытания, видели смерть, не как ушедшего по болезни или старости в мир иной, а по сути, он был неподвижен на одре в импровизированном православном храме, в жилой избе, но головой в сторону красного угла, но душа-то его была ещё здесь до девятого дня. Они видели смерть и не раз, и эта «старуха с косой» шла плечо-в-плечо, порою даже обнимала в свои цепкие холодные объятия, что вырваться из них было ох, как нелегко и не вырваться, а выкарабкиваться. И даже они не все, придя с фронта израненными, искалеченными и-то не все поголовно начинали верить в Бога. Но крестились и молились, если не прилюдно и во всеуслышание, то шепотом или про себя, пожалуй, все. У них отношение к церкви и вере, как таковой было половинчатым.

А их родители, рождённые в конце XIX-го, начале XX-го веков, несмотря на то, что их образование не превышало двух классов или вообще попали под большевистскую программу «ликбеза», с пропагандой типа «религия – опиум для народа» и открытого призыва расправляться с «попами», руша церкви, подвергая гонениям и лишая жизни священников. Что с них, безбожников возьмешь, кроме «продразвёрстки» и дырявых лаптей – ничего.

Это Кирюша, старший из двойни, когда вырастет, в школе получит пропагандистские знания, что кулаки – враги советской власти, не хотели идти в колхозы, сопротивлялись раскулачиванию, за что их ссылали далеко, а многих навсегда. Многие от лишений, болезней и голода просто погибали на чужбине. А от родителей узнает, что его дед, Филипп Мирошник, не был кулаком, а крепким середняком. Из-за того, что у него было четверо сынов, на которых «нарезались» наделы и вся семья от зари до зари горбатились на своих делянках, оттого у них дела шли ладно и не бедствовали до поры, до времени, когда началось раскулачивание. Никому же в голову не придёт то, что на каждого из тех, кто имел наделы, приходилось ещё по одному нахлебнику, т.е. иждивенцу и это до того, пока они не выросли, стали жениться и детками обзаводится.

Забрали у деда и лошадей, оставив хромую доходягу, и кормилиц-коровушек не худших, хоть сам в упряжку становись. И таких дедов, как дед Кирилла, никакой «ликбез» не мог переубедить в том, что они впитали в своё время с молоком матери, чему их научили родители, передав с семейными традициями и ценностями и религиозные начала, приучая к молитвам в «домашнем храме» и по большим праздникам возили, когда было на чём и водили в церковь, что была на расстоянии в 10 вёрст, но чаще и того дальше.

Старожилы села не помнили, чтоб у них в селе когда-то была церковь, а потому, по душевной нужде или необходимости покрестить новорождённого, ехали за полтора десятка вёрст, если было на чём или шли пешком.

Что теперь можно было сказать о третьем поколении, о внуках? Деды – верующие, с традициями и приверженцы соблюдения семейных жизненных традиций, обрядов и церковных канонов; отцы – их, если взять среднестатистических и назвать одним-двумя словами – сочувствующие верующим, но живущие по современным, не духовным, а прагматичным правилам, на основе базиса, в виде идеологического фундамента построения коммунизма. Теперь, когда Кирюха что-то мог понимать о религии, православных храмов, Домов Божьих практически не осталось. Одни были разрушены так называемыми «борцами с опиумом для народа», другие уже позже представителями «коричневой чумы», фашистами, совместно с домами городов, производственными зданиями и малыми семейными храмами в виде красных углов в избах сельских глубинок. А те, что уцелели, так как строились на века и их стены даже снаряды больших калибров и авиабомбы не брали, им партийцы, которые у власти, нашли, в целях экономии средств, на постройки складских помещений, церквям, храмам и соборам «унизительное» существование, как склады для ядохимикатов, материальных ценностей или даже ликёро-водочной продукции и бочек с селёдкой.

И десятками лет стояли, в лучшем случае неплохо сохранившиеся памятники «безбожия и атеизма», человеческой алчности и бездуховности.

– Ма, а, ма! А я, наверное, некрещённый? – как-то спросил Кирюша мать, – раз у нас в селе церкви не было, то кто меня мог крестить, парторг колхоза?

Мать, Вера Петровна, молодая красивая, невысокого роста женщина, но с наметившимися линиями морщин, что могло быть следствием нелегкой судьбы женщины-крестьянки, улыбнулась, отложила в сторону стряпню и серьёзно ответила:

– Ну, почему же, сынок. Крестил тебя, как и твоих братьев, батюшка. В те годы батюшки, служители Церкви, которых сейчас презрительно попами величают, периодически ходили по сёлам и хуторам, в которых не было церквей и не только в праздники. Конечно, крещение проводили не в купели храма, а в приспособленных местах и ваннах, но всё, как положено. У тебя же и крёстный есть и крёстная, я же тебе рассказывала.

– Да знаю я, что есть. Только я крёстного больше по фото знаю и один раз только видел, а крёстную совсем не видел, даже на фото. Потому и можно подумать, что обманываете вы меня.

– Нет, сынок, не обманываю. Вот те, крест! – И, мать, энергично, убедительно и высокодуховно перекрестилась по-христиански, с поклонами, добавив, – ей, Богу, не вру!

– Мам, у Андрея и Вовки есть крёстные, они и кутью им носят и вообще… А у меня никого нет. Но они же должны быть у меня и не на фото, а, мам? Зачем тогда они у меня, как ты говоришь есть, но я их не вижу и не знаю.

– Кирюша, они живут далеко и не могут частно приезжать. Вот я и папа – твои родители, настоящие, ну… как тебе лучше сказать, если поймёшь – плотские, кровные родители. А крёстные – духовные родители…

– Если я их не бросал, значит они меня бросили?

– Ой, сынок! Подрастёшь, поймёшь. Если, не дай Бог, с нами, со мной и папой что-то случится, твои крёстные родители должны нас тебе заменить. Они тебе помогут на ноги стать. Понял?

– Мне не нужно вас заменять. И на ногах я уже стою крепко. Я хочу, чтобы у меня были и вы, и они. Разве так плохо? У других же есть. Вот, Колька, дружбан, говорит: «Пойдём до моей крёстной. У неё всегда есть конфеты, она угостит…». Разве, плохо? На день рождения ему игрушку подарили. А у меня, что…

– Ну, сынок, купим и тебе на день рождения петушка заводного. Хочешь?

Сын, ничего не ответив, опустил голову и удалился наутёк со двора, чтоб найти укромный уголок где-либо в зарослях бузины и продумать ещё раз спокойно всё сказанное. Благо, что в селе, в нескольких шагах от типичной сельской саманной хаты, 30-х годов постройки, на три фасадных окна, в которой ещё Кирюхиного отца укачивали в люльке, закреплённой к потолочному сволоку, очень много для детворы потаённых мест. Даже широкие листья куста лопуха могли служить убежищем от нежелательных глаз и даже «слепого» летнего дождя.

Паренёк ходил в школу, учился хорошо, поначалу даже отлично, всё давалось легко в учёбе. Проходил стадии взросления от октябрёнка, через пионерию до комсомольца. И всё это было, как само-самим разумеющееся. Но всё же постепенно, чем больше он знал, не только из учебников, но и из наглядных стендов, и агитационных плакатов, из фильмов той поры по произведениям Аркадия Гайдара, тем больше в его сознании здравый смысл расходился с общепринятыми позициями коммунистического воспитания. Конечно, он, как и все дети радовался тому, что в учебниках были даны перспективы того, что к 1980 году будет завершено строительство развитого социализма и бесплатным станет, кроме образования и медицины, коммунальный транспорт, обеды на предприятиях, торговля должна перестроиться на распределении товаров «по потребности» и другое. Благосостояние народа, как было сказано на XXII съезде КПСС, до 1980 года, т.е. за 20 лет должно было возрасти в три с половиной раза.

Живи и радуйся. Но это трудно увязывалось с тем, что два первых года учёбы, ученику, как и его братьям приходилось учить уроки, особенно в осенне-зимний период, когда темнело рано, при керосиновых лампах. Но и не всё было уж так плохо, кроме успехов в космосе, СССР выходила по некоторым показателям даже на второе-третье места и ставились задачи обогнать Америку.

А вечерами Кира наблюдал, как его бабушка, после напряжённой дневной суеты по хозяйству и на кухне, становилась на колени в красном углу и молилась. Или брала старенькие, видевшие виды очки, открывала Евангелию на том месте, где была закладка или закладкой, были те же очки и читала, медленно проводя пальцем по странице, ниже читаемой строки.

Деда, Филиппа Мельника, Кирюша не помнил, хоть тот и учил его ходить по тропинке в сад и позволял ему вместе с братом барахтаться на деде, когда тот уже прибаливал и ложился отдохнуть. Деда не стало, когда Кириллу ещё не исполнилось и трёх лет.

Будучи пионерами, конечно, многим хотелось равняться на героев-пионеров, таких, как Валя Котик и Лёня Голиков, а будучи комсомольцами – похожими в поступках на молодогвардейцев. А вот по поводу того же Павлика Морозова мнения иногда расходилось и было противоположно от общепринятого, но не у многих из пионеров шестидесятых годов.

Что же касается религиозного воспитания, то его, конечно, не было, было атеистическое воспитание. Но каждый знал главные праздники: Рождество Христово, Пасху и Троицу. Мало кто, конечно, вникал в сущность этих праздников, но знали, что: перед Рождеством, в Сочельник носить нужно сочиво, которое называли кутьёй; перед Пасхой дом был заполнен запахом куличей, их называли пасхами, а выпекали, как правило в русских печах, а также красили яйца в луковичной шелухе. В семье старалась поститься только одна бабушка, а родители, работающие на тяжелых сельскохозяйственных работах, на ферме от зари и до зари, были вынуждены питаться тем, что «Бог послал», вернее, по возможности.

Да и без поста пища во многих семьях в большинстве своём была скоромная. Не чаще одного раза в неделю готовили борщ с петушком и при этом петушков начинали резать в конце лета, осенью, когда они наберут определенную массу. Тогда и борщ разносил запах далеко за пределы подворья. А вот зимой, под новогодние праздники или к Рождеству, когда забивали кабанчика, тогда «мясные дни» растягивались месяца на два и кое-какие припасы, такие, как сало задерживалось и до строгого поста и дольше. Но всё-таки были исключения, а вернее заготовки «на случай». Много свинины, как мяса, так и сала уходило на приготовление колбас. И с каким аппетитом её кушаешь, когда мама спускается в подвал, снимает крышку или чаще развязывает большой лоскут материи, закрывающий горловину макитры, широкого глиняного горшка, снимала ложкой верхний слой смальца и извлекала изнутри кружок домашней крестьянской колбасы. Её поджаривали на сковороде и вкуснее и сытнее еды на селе в те годы трудно придумать.

Держали в семье и гусей. Они большую часть лета проводили на пруду, набирали вес на воле. Осенью их резали, но не для себя, а на продажу. В колхозе денег почти не платили, люди жили за счёт того, что откармливали одного кабанчика на продажу и гусей или уток. На эти деньги покупали одежду и уголь для отопления жилья зимой. В семье родителей Кирилла был ещё один «источник дохода» – сливовый сад. Часть слив мочили на зиму в бочках, как и яблоки сорта Пепин. Сливы везли на рынки Донбасса, где в семьях шахтёров водились деньги, и торговля была всегда удачной. При этом, так как у людей своих автомобилей не было, то выписывали в колхозе «газончика» бортового вскладчину, втроём-вчетвером и даже более человек, что было гораздо выгоднее.

Внуку Кирюшке, в отличие от двух других его братьев, было интересно наблюдать, как бабушка Надя молится, но никогда не видел, чтобы она крестилась. Она становилась на колени, не поднимая взор вверх, к образам святым, складывала руки на груди, склоняла голову и тихо читала молитву. Слов он тоже разобрать практически не мог, тем более что наблюдал за нею, как правило из соседней комнаты через дверной проём.

Но всё же однажды он не выдержал и спросил:

– Бабушка, а Вы, когда молитесь, никогда не креститесь. Почему? Ведь русские крестятся все, кто верит в Бога…

– Внучок, я – христианка-баптистка. Когда твоего деда не стало, я сильно горевала. А когда поехала в гости к дочери Варваре на Донбасс, в электричке познакомилась с братьями по вере. Они пригласили меня в их молитвенный дом там, где доча жила. Я пошла, послушала, как они там поют, общаются, молятся. Но молятся не иконам, а Ему, Самому Богу. Икона – творение рук человека, а так как каждый человек грешен, то и иконам преклоняться нельзя. Я в молитве общаюсь с Самим Господом Богом. И креста нательного мы не носим и не крестимся. Вот, если бы ты поехал со мной, я бы повела тебя, ты посмотрел бы, послушал и тебе бы понравилось…

Для Кира это было открытие. И он долго рассуждал, как же так, в большой православной семье были все верующие традиционно, как и их предки и вдруг, бабушка, решила «видоизменить» религию, отдав предпочтение молитвенному дому баптистов, в который ездила не часто, а один раз в год и пока ещё было здоровье и, главное, голова ещё была в порядке. А позже, она стала теряться в пространстве и сторонах света, могла плутать среди, ранее знакомых мест, не находя дороги. И поездки пришлось отложить.

Но она писала своим братьям и сестрам письма и в одном из них ей указали диапазон волн радиоприёмника, на котором транслировали передачи для баптистов. Конечно, эти передачи были из дальнего зарубежья, и она не могла просить сына, чтобы он настроил приёмник, потому что знала реакцию на это своего меньшего сына Фёдора, отца Кирилла.

Однажды Кирюша увидел, что бабуля, забившись в свой угол беззвучно рыдает. Сам вид вздрагивающих щуплых плеч худенькой бабулечки большо резанул чувствительную душу подростка и Кир, чтобы не спугнуть бабушку, дождался, когда она успокоится, придёт в себя, спросил:

– Бабулечка, Вы опять дядю Алёшу вспоминали, да? Сколько лет уже с войны прошло, уже два десятка и даже больше. Если бы был жив, уже дал бы весточку.

– Один ты, внучок, понимаешь меня и жалеешь. Не зря ты на сыночка мого старшенького, на Алёшу похож. Да по нём, видать, что уже все слёзоньки выплакала. Вот вы ентот тиливизор, чи як его, смотрите, а мне душу нельзя отвести.

– Так, а Вы почему не смотрите?

– Грех это, внучок.

– Тогда я не понял?

– На радиве есть передача. Ты можешь мне её найти? Щас я принесу бумажку там написано.

Бабушка Надя быстро зашаркала в свой угол и вскоре пришла с тетрадным листом, сложенным несколько раз.

– Вот, внучок, тут время и где найти это. Сможешь?

Внук прочитал внимательно и ответил:

– Сделаю, бабушка, в это время по телику ничего такого нет, да и папка с мамкой ещё на работе будут. Если радиоприём будет, то я попробую.

В нужное время внук нашёл волну, она была «плавающей», то удалялся звук до полного затихания, то усиливался. Бабушка засветилась вся, присела вплотную к приёмнику и попросила настроить звук так, чтобы при его «прорыве» он «не захлёстывал волной залу».

Когда внук подрос, получил минимальный уровень школьных знаний, скромный житейский опыт, что-то из рассказов родителей, фронтовиков, что-то из книг, в основном для детско-юношеского возраста и даже из того же стихотворения Владимир Маяковский «Что такое хорошо?..», то стал задуматься – «а так ли я поступаю?»

Нельзя сказать, что он из-за этого рос паинькой, но особым озорством, если «мягко» назвать то, что могли творить пацаны, даже от нечего делать, тоже не отличался. Больше всего его «мутило и выворачивало», он даже краснел и от того веснушки на лице выделялись особым крапом, когда приходилось держать перед родителями или в школе ответ и нужно было врать, оправдываться – «это не я», а на лбу было крупными буквами написано – «лгун» – этого он терпеть ненавидел. Вскорости, после размышлений, принял твёрдое решение – совсем перестал врать и обманывать. И, что вы думаете? Ему снова не верили, смеялись и говорили – «это кого ты выгораживаешь, защитник?». Оказывается, что говорить правду не только не легче, а намного сложнее: одни просто не верят, а другие ненавидят за это. Но был одной большой плюс – душевное состояние было на высоте и, ни совесть не мучала, ни мысль, что, правду, как и «шило в мешке, не утаишь» и она однажды будет достоянием общественности, её более малых кругов или «тайных сообществ».

Шло становление личности. Порой не хотелось идти в школе наперекор «взбунтовавшегося» против учителя класса, но пойти на поступок, супротив собственной совести, было омерзительно противно, и он мог стать «изгоем» даже, не поддавшись на провокации.

Многое, что хотелось высказать лично кому-то или во всеуслышание коллективу сверстников, а порой даже кричать «до разрыва аорты» голосом, который был в фазе «ломки», Кирилл сдерживал часто в себе, не находя иного способа «разрядки», выброса негатива даже, разве что сиюминутной истеричность и вспыльчивость дома, когда «взрывоопасная смесь» готова и недоставало только искры. И это давало на какое-то время опять душевный покой, пока вновь шло накопление негативного.

Его вовсе в школе не обижали ни сверстники, ни ребята постарше. И увлечения у него были такими же, как и у всех. Просто какие-то события у других не оставляли следа, все забывалось, а у Кирюхи оставляло след, порой глубокий.

Если говорить о греховности поступков детских или в юности даже, то многие можно отнести в разряд шалостей, необычным способом украсить скучный досуг и прочим, что не влекло за собой криминала, но порой шло в разрез с моралью и этикой поведения. При разборе поступков, которым иногда присваивали статус «аморальных», в которых он тем или иным боком был участником, чаще всего он просто молчал, потому как уже давно понял, что на правду, сказанную в лицо, будет ещё больше нападков, чем на молчавшего подростка или юношу («опустил голову – видимо осознал свой поступок и стыдно ему…» – возможно думали те, на которых была возложена воспитательная функция) или отвечал кратко, без виляний и выкручиваний, с возложением вины на других.

Покаяние не всегда, но наступало в сознании юноши, но без огласки, а в результате внутренней борьбы. И, возможно, ещё и потому, что он, боясь соврать, а враньё у него было в ранге «табу», из-за неуверенности, что такого поступка больше не совершить. Пустые обещания – не его, а если дал слово, пусть даже самому себе – умри, но сдержи.

Всегда у Кира перед глазами стола бабушка Надя, сухонькая, судьбой и тяжёлой работой истрёпанная, согнувшаяся, с поникшей головой, на коленях, читавшая молитву и просившая у Бога прощения и покаяния. Если внимательно вслушиваться в её тихое «клокотание души», иначе не назовёшь эти, не от ума идущие, а из недр её большой души, слова полушёпотом, от души, вмещающей всё и всех, и спешащей помочь даже тем, кто в разы моложе, сильнее, чем она, но в те моменты она готова и горы свернуть. Вот тогда понимаешь, какая она сильная, как крепок её дух, не сломленный невзгодами, тяжёлым трудом с десяти лет, родами на делянке, при посеве или под копной во время косовицы. Конечно же, от болезней и голода не судьба была выжить всем двенадцати детям, но это же не её вина. Это эталон русской женщины, бескорыстной труженицы, матери и прекрасной, заботливой бабушки.

Вспоминая, он не мог понять, в чём же грехи, повинности, проступки, за которые она ежедневно кается и просит прощения. И, казалось, в том месте, где она так «яростно», а не намётками того, лёгким поклоном, била полы перед собой лбом, что у внука сердце обрываясь от того, что он воспринимал эту боль, как свою.

Но по большому счёту, Кирюха, как и всё парни шестидесятых и начала семидесятых, рос почти таким, как все, а то, что было только у него, он держал глубоко в груди и ни с кем не делился.

I

Конец лета. Успенский пост. Утро. Посёлок только пробуждается, в отличие от сёл, там где люди держат домашнее хозяйство или даже сохранилось коллективное хозяйство, что сейчас большая редкость, с молочно-товарной фермой, где рабочий график начинается не с 8:00, а зависит от биологического цикла крупно-рогатого скота в первую очередь. А в посёлке в это время на улицах ещё пустынно. Редкие легковые автомобили пробегают, на время разрезая тишину на две части: одна из них – «до того», вторая – «после того, как».