Цветок заранее знал

Что у Ёнсок хорошо получается, то она и делает. Представляемый финт из сорванного писсуара и забивание им обидчика всё-таки за гранью фантастики. Пластаться как червяк, пока не раздавили, пожалуй, это всё, что на что способна младшая семейства Ли. Ну, может и ещё кое-что сработает:

– Если притронешься, – от подступившей желчи и горечи рычит Вив, – я твои пальцы сгрызу.

– Решила, что тебе помогут?

От шатания пока ещё не вырванной ручки, от беспорядочных стуков и как будто шлепков (там брат с разбегу, что ли, вхлопывается в поверхность?), Виньен чувствует, как по жилам и венам льётся тот сорт удовольствия, которое получаешь, когда говоришь «нет», умоляя не принимать «нет» всерьёз и так оно и выходит, ты получаешь то, к чему всей душой и каждой частицей стремилась. Пытаясь подтянуться на локтях и сесть под раковиной, Ёнсок ухмыляется:

– Ты не знаешь моего брата… Дверь скоро сломают. Ты, придурок, даже не представляешь какой он упёртый.

Сердце бешено бьётся, кровь шумит и единственное, что в настоящий момент начинает заботить Виньен, это не потерять сознание от предвкушения реванша. Она не совсем понимает, какой выиграла бой, но перестать сверкать широчайшей ухмылкой – не в силах. Надо держаться в сознании. Упав ниже плинтуса, упала от радости в обморок, это не то, что хотела бы говорить себе Виньен при воспоминании о вытворенном, считай собственными руками, пиздеце.

– Я запомнил тебя, – бросает досаду коробчатый.

– Да мне похуй.

Реально ведь, похуй. Виньен настолько плевать на то, что там этот запомнил, что Ёнсок, даже отползая в угол под раковиной, делает это лишь для того, чтобы не валяться на обозрении, когда победно ворвётся хён. Глядя на отражение размазанного слизня, она устаёт держать лыбу и начинает хихикать, но не замечает, как обрывистые смешки обретают размах лавины из неудержимого хохота. Вся морда мокрая, то ли от соплей, то ли от слёз. До чего же на полу холодно, скользко, липко и грязно.

– На хуй иди, – бросает вдогонку Виньен.

Отступающий «короб» лепит болезненный пендель и шагает к двери, что-то пообещав. Да кому он, блять, сдался, со своими угрозами.

– По-шёл-на-хуй-де-бил, – выдыхает Виньен словесный выстрел; дрожит и обхватывает себя; не в силах встать поджимает колени.

***

Воображение Джинхёна рисует происходящее за заслоном таким широким мазком, что перед глазами багровые брызги. А если младшая там не с одним? Если с ней двое или трое… Если её принуждают, избивают, мучают? Как девушка придёт в себя после такого? Пхан дёргает ручку до рези в суставах, другую бы вырвал, но этой, как назло, ядерный взрыв не страшнее чиха. Прошлое дело семьи замяли, и сейчас, случись что, всё замнётся. Этой ночью в «Кондитерской» монстры являют личины, но нет чудовищ страшней человека, который спрятан за маской. Кругом только маски, на камерах – маски, в записях тоже окажутся маски. Джинхён долбит со всех кулаков и орёт, что администрация действует исходя из регламента и, если… услышав щелчок, не успевает отойти от двери, чуть не падает в невесомость, перевалившись через порог.

Мимо проскальзывает фигура с будкой вместо башки. Тип и Пхан расходятся, как в слоумо, но за долю секунды. Можно поклясться, что за нелепым фасадом этот залупоголовый смеряет айдола злобным и мстительным взглядом. Мышцы во всём теле сжимаются в тугой жгут, кулаки наливаются словно свинцом. Пхан знает, что пожалеет о сделанном, если прямо сейчас вколотит помятого гуся в пол. Слишком близко слышны пересмешки…

– Не трогай его, – вроде бы доносится до Джинхёна, – пусть нахуй идёт.

Под раковиной шевелится живая, голая, блять… уползающая Ёнсок.

Коридор наполняет заливистый смех. Залупоголовый давно за пределом вытянутой руки, а чуждое веселье недопустимо рядом. Когда гости жуткой вечеринки заметят драку, вызовут охрану и будет скандал. Сквозь стиснутые зубы со свистом всасывается воздух. Пхан затворяет тяжеленную заслонку, и у него подкосились бы ноги, если бы по инерции он не схватился за фаянсовый выступ.

– Помоги мне встать, – слышит он из-под толщи водного столба, которым Джинхёна придавило.

– Я успел? – он не смеет смотреть на сестру, коря себя за то, что сдержался, сожалея, что не успел впечатать уёбище в кафель.

– Я бы, и сама справилась, – пытается дерзить Вив. Раз раздосадована, то это хороший знак. Сам же Джинхён чудом удерживается вертикально. Грохнулся бы на колени, но не может себе такого позволить.

– Что здесь было?

– Классика.

– В смысле? – Даже если тон-сэн при всём ужасе её вида, вполне в себе, но поддерживать шутовство её тона, это слишком неподъёмная ноша.

– Он хотел, я не хотела и заблевала его и себя.

– Это всё?

– А ты что ожидал здесь увидеть? – хорохорится младшая, глаза так победно горят, но губы трясутся и причёска, как хвост больной пони, и в целом сестра выглядит так, что побоев не спрятать, как ни прикрывайся. Или она вляпалась в ту же кровь, что привела сюда Пхана? В любом случае последние полчаса останутся в памяти Джинхёна и будут бередить сомнения вечно.

– Примерно вот это и ожидал.

– Ну тогда ты не должен быть разочарован. Хочу вон к тому унитазу, а ты волосы мне подержи.

– В зеркало посмотрись, – пусть младшую вырвет на ниспадающую в чашу толчка мочалку, видок её хуже не станет, – иди блюй, я поищу за какой дверью душ.

– Помоги, пожалуйста, подняться, здесь скользко?

Пхан с сомнением оглядывает ладони младшей и стягивает рубашку, она не переживёт если ей ещё хоть чуть-чуть сегодня достанется. Из-за пота ткань с трудом отлипает от кожи. Нужно отыскать не одну, а две душевые кабины. Старший протягивает помощь младшей, пусть хватается за предплечье. Ёнсок, как мешок с садовыми сливами, сама заваливается и тянет за собой брата. Свободно двигается, значит ничего не сломано. Пхан едва успевает опереться на держатель, подтягивает сестру вверх.

– Как твои порезы?

– Какие ещё порезы?

– На ноги свои посмотри.

Виньен вертит ступнями, будто видит себя впервые.

– Имей ввиду, у нас мало времени, – удивительно, что от Алекса ни одного сообщения за пятнадцать минут.

И пока младшая самозабвенно обнимает толчок, Джинхён, толкнув несколько срезов камнеподобных заслонок, обнаруживает душевую, всего одну, к сожалению. Зато с комплектами полотенец и тапочек.

За последней дверью оказывается мини-прачечная и сушильня. Не сказать, что Пхан жаждет предстать на игре с иголочки, но смердеть ему точно не комильфо. Он как раз расстёгивает ремень перед раскрытой настежь душевой, когда показывается младшая.

– Я всё, – выглядывает Ёнсок из-за дверной лопасти, прячась. Как будто её бледный зад в зеркалах не сверкает. Ещё неизвестно, кому тут больше неловко, Пхан стоит с раскрытой ширинкой. – А ты в элитных сортирах ориентируешься, как у себя дома, хён?

Джинхён готов эту мелкую бестию на руках через половину Сеула домой нести. Но Джинхёна всё равно раздражает низкий подкол. Сестра выместила на своём старшем досаду от произошедшего? Досаду на себя? Это несправедливо. Даже если у девушки стрессовый отходняк, заодно и похмельный, Пхан нихуя не слегка заебался, а ему ещё ночью работать:

– У меня нет своего дома, если ты забыла.

– Прости.

– Твоя одежда цела?

– Разумеется. А вот тебе не мешает почистить брюки. Ты коленями вляпался, вон смотри пятна, – указывает младшая.

Сообщение от Алекса не заставляет ждать: «Ты куда провалился?»

– Вали в душ, – рявкает Джинхён.

«Нашёл»

«Норм?»

«Вроде»

«Одного нет»

«Если так, то мы сваливаем»

«Нет»

«Почему?»

«Решено играть без их заводилы»

«Если нет одного, нет игры»

«Нет игры, если нет одного из нас, а им можно»

***

Никогда ранее Виньен не видела хëна настолько зловещим, как тогда, когда брат ворвался в сортир. Стройный, весь в чёрном, пружинистый силуэт, врезающийся в распахнутое пространство, шаг рассвирепевшей пантеры, острый, сверкающий и презрительный взгляд, волосы, завившиеся от влаги. Чего уж радость таить, Ёнсок аж забыла, где находится, перед глазами стены затрепетали.

– Двигайся, – Пхан подставляет половину себя под часть струй. Виньен бросает один косой взгляд и её обдаёт таким жаром, что приходится набирать в подставленные ладони душевую воду и пить, и пить. Она никогда не видела этого бугристого ирбиса полностью обнажённым. Ёнсок, как её только ноги держат, поджимается к стеночке.

– Почему… – только и может промямлить она.

– Что почему? – раздражается, намыливаясь Джинхён.

– Ты здесь.

– Через десять минут игра, от меня воняет, волосы потные, брюки в блевоте. На ускоренном максимуме у нас уйдёт как раз десять минут, придётся им всем меня подождать.

– У нас… ты сказал у нас десять минут? – Виньен жмётся к холодному кафелю, но не прекращает таращиться, разглядывая молочную кожу, родинки… Трицепс, косые мышцы такой идеальной рельефности, будто тренеры тело старшего планиметрами выверяли. По лоснящимся локонам брата стекают поблёскивающие струи, огибают точёный нос, высокие скулы, вода задерживается между приоткрытых в тяжёлом дыхании, пухлых, господи, губ.

Очередная порция душевой воды попадает не в то горло и Ёнсок закашливается, случайно взглянув пониже, на чудовищного вида синяк, тугие бёдра, высокие ноги. Опять к тугим бедрам, но больше на синяк. У Джинхёна ямочки на ягодицах? Пхан орудует по плоскому животу своими ручищами, скользит в подмышки. У него даже подмышки и те накачанные. Каждой порой Виньен ощущает разгорячённый пар, исходящий от этого тела. Да Пхан специально, что ли? Ёнсок еле-еле стоит, без очередного падения как будет из душевой выходить?

Джинхён прекращает смывать с крепкого грудака пену и разворачивается, тяжело дыша, – я тебя здесь не оставлю, – сверлит душу, уставившись глаза в глаза разрывающим остатки воли, нависающим взором хищника, – надо найти подходящую для тебя тачку или держать тебя при себе, пока не придумаю, что с тобой делать.

Виньен чувствует, как дрожит её нижняя губа. И пусть тут влажно, конденсат, всё такое, но кислорода буквально не хватает, сколько беспомощно воздуха не глотай.

– А ты можешь всем отказать и поехать со мной домой? Всего один раз, – слышит свой осевший голос Ёнсок.

– Хотелось бы, – смывает с паха волну пены брат.

– Поедем?

– Нет.

– Почему? Ты сказал у вас игра. Игра, это же не работа.

– Для нас – работа. И Айс уже в игровой. Мы её не оставим.

– Она не очень хорошо играет?

– Она самая младшая, к тому же девочка, – вздыхает хён и как-то долго и пронзительно выдыхает.

– В вашей игре важен возраст и пол?

– На счёт пола не уверен.

– Я пойду с тобой, – шепчет Вив, плотно смыкая глаза.

– Нет! Только не ты! – это же не пар, это ведь дыхание Джинхёна только что обожгло мочку уха…

– Я опять натворю что-нибудь, – беспомощно грозится Ёнсок и сглатывает слюну.

– Нет! – ну вот опять… это точно дыхание.

– Я буду с тобой, и шиш ты от меня сегодня избавишься. Понял? – злится она и, приоткрыв один глаз, не обнаруживает старшего рядом.

Глава 10 – Блюдо подано

Сидя на тумбе и болтая ногами в тапочках, Виньен одной рукой сжимает стакан, другой стучит по потрёпанной тетради и ждёт, когда брат закончит уже набивать сообщение. Кому он опять пишет?

– Не волнуйся, я сама занесу в мою Чёрную тетрадь смерти любого, кто встанет на нашем пути. Я заметила в зале несколько синигами, всемогущее божество прочтёт и всё за нас порешит.

– А тот, что съебал… Его не запишешь? Сдружились? – стоя у зеркала, Пхан поправляет воротничок и недобрым взглядом следит за младшей.

– Я его имени не спросила, – ляпает Вив и замечает, как у хёна в отражении брови сводятся вместе, – на самом деле я плохо помню, как всё было.

– Есть что-то, о чём ты можешь не знать? Как ты себя чувствуешь? – у Пхана желваки ходуном, он сейчас либо кулаком в зеркало зарядит, либо… да кто же знает, что у Джинхёна на уме.

– Ничего не было, хён.

– Закончила? – брат кривит пухлый рот, оголяя один белый клык, лижет острым кончиком языка и ждёт, когда тон-сэн отставит приконченный залпом стакан.

– Ага, – торопится ответить она, а то вдруг старший её не дождётся, хён, как обычно – за минуты в готовности.

Джинхён застёгивает ширинку, нахлёстывает ремень. Подвижные запястья почти полностью прикрывают тренированную талию, заставляя внимательнее присмотреться и решать – ладони настолько крупные или бёдра с талией вровень. Пожалуй, спортивные, но всё же округлые ягодицы играют роль, иначе без ремня брюки бы спадали. Наверное, впервые они на айдоле мятые, но кому интересны его штаны? Складки если только, или одна складка, самая широкая.

– Иди ко мне, – Пхан встаёт между разведёнными коленями, и до Вив доносится мятный запах чистых волос, они влажные и завиваются, спадая на белый лоб, задевая аристократичную шею.

– Твои клыки мне не нравятся, – мгновенно реагирует она, хотя, казалось бы, при чём тут клыки.

Джинхён тянет к сестре руку, запускает пальцы в ещё непросохшие волосы на затылке и удерживает, но несильно, только чтобы младшая не отстранилась. Второй рукой, прихватив за поясницу, подтягивает к себе. Хитро подмигнув, наклоняется и, обдав щекотным дыханием чувствительную мочку, впивается в распаренную шею Ёнсок.

– Ай, – возмущается она, забыв, что ведь можно толкаться, оттолкнуть было бы правильнее. «Ай» звучит с придыханием, словно для младшей Джинхён не жестокий нетопырь, нависший над жертвой, а непонятно сейчас кто.

– Сиди ровно, – приказывает Пхан, глядя глаза в глаза, и внимательно рассматривает щёки, проводит большим пальцем там, где ряд веснушек, будто проверяя что-то. Вив знает, что раскраснелась, как ханьфу для новобрачных. Чувствует, что лицо горит, а под пальцем Джинхёна – кожа будто вообще полыхает. Кажется, брат не решается что-то сказать, рот приоткрыт, и долгий вдох едва слышно ломается.

Виньен кажется, что Джинхёна клонит вперёд. Хён ближе и ближе, зрачки всё шире и больше не колкие, они внимательные. Она подаётся навстречу, чтобы успеть что-то сделать, потом подумает, что, но Пхан отстраняется.

– Надень вот это, – он снова кусок далёкого айсберга. Выуживает из кармана комок и, расправляя его на коленке сестры, разглаживает, демонстрирует больничную маску, – у меня такая же. Давай, иди сюда, – говорит так, а сам опять клонится вперёд. Опять внимательно смотрит, как будто что-то ищет в глазах своей тон-сэн, натягивает резинку на одно и второе ухо, кончики пальцев юркие, тёплые. Виньен ещё от влажных губ у себя на шее не отошла, а теперь голова кружится, будто «фея» вернулась. Если Джинхён опять повторит свой фокус с захватом затылка, Ёнсок растечётся.

Пхан щекотно вытягивает забившиеся под резинками волосы и осторожно убирает пряди волос за уши, проводит кончиками пальцев вдоль маски, губы Ёнсок через ткань чувствуют подрагивание и нажим. Джинхён делает шаг назад. – Ну и что ты расселась, давай вперёд, – рявкает он, надевая такой же медицинский мрачняк на свою недовольную физиономию. И предупреждает, что-то набивая в мобилке:

– Имей в виду, отвечай, когда тебя спросят, делай то, что попрошу я, только я. И не забывай, если хвост длинный, на него обязательно наступят, а если павлиний – непременно общиплют.

– Знаешь, что…, – Виньен спрыгивает с тумбы и поскальзывается на тапках, она рычать готова, но она сдерживается, – дорогой стар-ший-брат, – «в стар-ший-брат» Виньен изливает весь яд внезапно подступившего к горлу сарказма, – не мешай мне, когда я решу записать кого-то для бога смерти.

– Что с тобой? – отворив дверь, оборачивается Джинхён и смотрит, опять что-то выискивая в радужках младшую.

– В смысле? – Виньен внутренне в штопор заворачивает. Ну почему брат строит из себя Снежную Королеву?

– Вспыльчивость держи при себе, – хищно щурится Пхан, – игра называется «Аffectus», цель – эмоциональный срыв. Проигравший – остаётся. Ты вне игры, но кто-нибудь… кто-нибудь из нашей группы… может из-за тебя утратить контроль.

Это кто тут пылит? Торопясь за братом, младшая династии Ли поглядывает на себя в зеркало. Майка на горле вытянута, предплечье в ссадинах, больше не такая уж и чёрная копна волос – торчком, разлохмаченная тетрадь болтается на цепочке и норовит застрять углами в увеличившейся дыре джинсов, белые тапочки на три размера длиннее.

– Нормально всё будет, – в конце концов Виньен же не ребёнок.

***

В переходе с посверкивающими катафотами Виньен шатает, она ещё не чувствует боли от столкновения её рёбер с жёсткой обувью, не до конца отрезвела, но старается держаться с Джинхёном вровень, чтобы не отставать, не мешать старшему торопиться к какой-то извращенческой забаве и заодно успевать расспрашивать хёна о том, что их ждёт. Ну и об участниках извращенческой забавы:

– Кто они? – Вив даже рада, что влипла в историю, иначе не шла бы сейчас с братом на его ночную работу. Вообще она сейчас с братом не была бы.

– Банкиры, крупные держатели акций, владельцы фондов, инвесторы, их дети и их политики.

– И что вы делаете?

– Мы делаем круг. Каждый из двенадцати участников бросает три дАйс, вроде кубиков. Первый, бесцветный дайс показывает, на сколько делений продвинуться к цели. Второй, янтарный дайс – идти вперёд, назад и в какой роли. Третий, обсидиановый дайс, многогранник, обязывает к определённым откровениям. На нём двенадцать цифр, каждая обозначает эмоциональную сферу. Ориентируясь на заданную тему, ведущий формирует запрос.

– И все о себе всё рассказывают?

– К ним нет жёстких требований.

– А к вам?

– А к нам есть.

– Они что желают, то вы и выполняете, так, что ли?

– Как дайсы лягут. Теоретически, можно отказаться от выполнения условий, – голос хёна срывается в унисон вибрирующим катафотам, – приветствуются честность и вовлечённость, – в усмешке слышится горечь, – но лучше играть по их правилам, тогда, может быть когда-нибудь, нам позволят уйти.

– Типа вы снизу, а они сверху? Вроде бы все свободные люди, но на самом деле не все?

– Так и есть. Но они не отказывают себе в подшучивании друг над другом, если желания этих людей вообще можно назвать подшучиванием.

– А что значит эмоциональная сфера, что им надо от вас?

– Они могут купить любое удовольствие, но самое лакомое, это способность чувствовать. В подобные игры играют сплошь психопаты, ощущение тонкостей жизни для них, считай запрещённая доза, а мы, её поставщики, втайне надеемся на их передоз.

– И что они просят вас делать? – Виньен шлёпает в не по размеру тапках и того гляди навернётся. Хорошо, что Пхан заставил залепить порез на ступне, иначе он бы вовсю кровоточил.

– Рассказать о травмирующем опыте, о самых позорных ошибках, о настоящих мечтах, об объектах ненависти, о тех, кого хотим и почему кому-то завидуем, кто наша Терпсихора, что хочется прямо сейчас или чего не хочется больше всего. Можно соврать, но обычно это чувствуется. Не отвечать… но тогда придётся делать. Можно избежать действий, но тогда ты точно не выбываешь, а в нашем случае – не выбываем мы трое. По одному или на пару мы сто раз выходили, но всегда кто-нибудь остаётся, обычно это Инсон, одну мы её в игре не оставим.

– То есть выбыть невозможно. Какие ещё правила?

– Желая, нельзя настаивать на раскрытии нюансов преступления, нельзя пожелать решить собственные материальные проблемы, нельзя напрямую пожелать секс, но можно вынудить. Между дозволенным и запретным – тонкая грань. При сомнении проходит голосование.

– Голосует, конечно же, новая элита? А вы довольствуетесь сделанным за вас выбором?

– Разумеется.

Виньен теряет оба тапка и возвращается за ними, догоняет брата, стараясь не растянуться.

– Хён, – окликает Ёнсок, потянув за рукав, – постой, посмотри на меня, – разогнавшийся Пхан неохотно, но притормаживает, однако Виньен продолжая удерживать за рукав, преграждает путь, вынуждая брата встать и внимательно посмотреть глаза в глаза: – Хён, послушай, мы с тобой, может, и выпали из самой последней очереди из всех последних очередей на династическое наследие, но для всяких выскочек мы завидная драгоценность, у нас есть то, чего они никогда не купят, не выиграют и не получат, пусть хоть лопнут, как шарики, от украденных чувств. Джинхён, наши предки основали страну. У нас не просто фамилии, наш род древнее Чосона.

Пхан внимательно смотрит на Вив. Хищный прищур приобретает удивлённое очертание и благодарную теплоту.

– Я серьёзно, – стучит кулаком по груди брата Виньен, – не позволяй им топтать себя, хён.

Швейцар толкает створки, выпуская в коридор пары алкоголя, дым от сигар и смеси великолепных духов. Внутри душно и сумрачно, но инсталляция над столом даёт достаточно света. Игроки, как призраки в масках, полукругом рассевшиеся за столом, похожи на игроков в «Мафию» и устремлены личинами на входящих. А вон наверху что-то типа балкона, на котором никого, к счастью, не пользуют.

– Я здесь была, – шепчет Ёнсок, кланяется и косится на перила злополучного этажа, а потом на всякий случай пробегается взглядом по ряду присутствующих, ни того ни другого типа среди них нет.

– Что ты тут делала? – оттопыривает Пхан маску, чтобы отдышаться, и тоже кланяется, гораздо усерднее Вив.

– Забыла.

– Иди вон в то дальнее кресло, – просит Джинхён, – пожалуйста. И сиди тихо.

***

Подтолкнув тон-сэн, Пхан обращается к присутствующим, не забыв ещё раз поклониться. Ах да, маска же больше ни к чему, надо снять.

– Дамы и господа, – широко улыбается Джинхён, радушно, но скромно, – надеюсь, нам не помешает мой телохранитель, страшно было в такую святую ночь одному, – и проигнорировав поджатые губёхи своей младшей, кривой ухмылочкой обещающей непременную проделку, айдол присаживается на кресло рядом с лидером своей группы. По правую руку от Александра рассеянно улыбается всем и никому Айс. Когда Пхан скрипит кожаной обшивкой, девушка выходит из задумчивости, замечает за Пханом давнюю приятельницу и машет Виньен, машет так, будто только эту соплячку тут и ждала.

Джинхён ещё раз обводит взглядом присутствующих, двое в белых масках и мантиях, четверо напротив – ни то ни сё, ещё двое – в чёрном, всего восемь, и правда одного не хватает. Бросает взгляд за перила второго этажа, там темно. Чего не скажешь о задействованных над столом световых приборах, их тонко настроенные диоды творят над поверхностью отдельный мир.

Настольную голограмму практически не отличить от осязаемого макета с рельефами гор и лощин. Лента реки издаёт равномерный плеск. Цель игры – своей фишкой войти в Ханджа, многоярусное строение с подтянутыми к небу углами крыш. Голографические облака полупрозрачны и не стоят на месте, наплывая на ганджир-шпиль. Путь с противоположной стороны начат и отмечен фишками, похожими на ферзей. Ход за чёрными, значит, игра давно ведётся. Противоположная сторона Джинхёну без интереса, все их истории – тоже. Чего только Пхан за последний год не наслушался.

– Там кто-то новенький, – говорит Чон, отклонившись влево и кивнув на безэмоциональную маску, цвета природного мела, сидящую ближе всех к Пхану, – им не терпелось её прощупать, поэтому начали без тебя.

– Кто она?

– Если узнаю, всплыву в Хангане. Ей пришлось рассказать им историю о ней с братом.

– Они повелись?

– Всем показалось, что она честна.

– Зачем ей добровольно присоединяться к этим мужланам?

– Может, не такие они там все и добровольцы.

Все три дАйс кувыркаются по лощине и упираются в бортик стола. Цифры на гранях указывают сферу следующего вопроса и возможность продвинуться на три клетки в роли невидимки. Есть за что побороться. Враг не замечает невидимку и, встав на одно поле, не может его столкнуть, поэтому у невидимки больше всех шансов на выход из всего этого сумасшествия.

Ведущий в чёрно-белой мантии и в маске с глупым и даже нелепым, извиняющимся оскалом, переворачивает песочные часы. Мало ответить на задание, нужно уложиться в падение песочной струи, иначе штраф – статус невидимки ликвидируется.

Кажется, Джинхён пропустил вопрос, обращённый к Инсон. Господа, напротив, повторяют его друг для друга. Её первый секс? Ну до чего же тошно, третий раз интересуются. Похоже, зацепила история. Если бы не воображение способов казни урода с ящиком на башке и не нужно было бы присматривать за сестрой (Пхан не наивен, чтобы поверить, будто младшая продолжит сидеть смирно), Джинхён, пожалуй, вздремнул бы – Айс с Ван Чоном неплохо отработали версию сказки. Вот только надо было младшей чем-нибудь уши заткнуть. Быстрее бы её забрали отсюда, иначе она такого понаслушается… Долго ещё не простит Пхану то, что он сделал, кому написал. Но лучше так, чем здесь оставаться.

Любовь всей жизни Ван Чона краснеет и отворачивается. И грудная клетка так высоко поднимается. Инсон там сбежать решается или что?