Магнит для ангелов

– Таперича можно и чайку попить, – предложила Клавдия. – Но для начала надо глянуть, чё-то там у нас в печи.

С этими словами она открыла заслонку. Внутри полыхало и гудело пламя. Дрова частично успели уже прогореть. И рассыпались внутри печи горячими углями.

– Та-ак, – деловито констатировала хозяйка, – надо подкинуть. Ну-кась, милок, давай-кась. – Она показала, как это делается, и Сева аккуратно закидал внутрь ещё с десяток полешек. Попадая в печь, они почти сразу вспыхивали и начинали гореть. Зрелище горящего огня завораживало. Отправив в печь поленья, Сева некоторое время стоял и молча смотрел как они, похрустывая, покрываются красным жаром пламени.

– Огонь – это красиво, – подтвердила тётя Клава, – я тоже люблю. Ну, давай-ка, закроем это дело… – и она поставила на место большую тяжёлую заслонку с массивной ручкой, обмотанной какой-то специальной изоляцией. – Вот так. Теперь у нас есть часок-другой, пока все прогорит. Пойдём-кась мы с тобой посмотрим, что тут и как. А чайку, – среагировала она на Севино мысленное напоминание, – придём и попьём, а он как раз согреется, – и она придвинула чайник с изогнутым носиком поближе к дверце печи.

Сева немного успокоился, и всё же внутри него зрело некое возмущение по поводу того, что к нему относятся, как он считал, с насмехательством. Клавдия на этот раз ничего не ответила на это. Она выдала ему высокие пластиковые сапоги, сама одела такие же и пошла вон из дома.

Сойдя с крыльца, она направилась куда-то вглубь двора, где расположилось ещё несколько построек вроде той избы, где поселили Севу: они были сделаны из почерневших от времени деревянных брёвен и имели форму почти ровных, хотя местами слегка покосившихся параллелепипедов. На улице между тем уже практически рассвело, но солнца ещё видно не было.

Вместе они дошли до сравнительно большой постройки, тётя Клава открыла большие деревянные ворота и прошла внутрь. Сева вошёл следом и остолбенел. Внутри он увидел настоящих животных. Это были рогатые существа, которые стояли в деревянных загонах и молча что-то жевали.

– Это коровёночки мои, – представила их тётя Клава. – Эта вот Исидочка, та Артемида, да, вишь, важная какая! А вон та вон – Венера, а там дальше Флора и Фауна. Ну-кась, помогай! – она вручила Севе длинную палку с зубьями и указала на стог сена в углу, – это вилы, пояснила она, а вон там – сено. Ну-кась, притащи-кась сенца моим девочкам.

Сева подошёл к сену, воткнул в него вилы и попытался зачерпнуть ими сено. Примерно с пятой попытки у него получилось зацепить небольшую порцию, он аккуратно притащил её к загону, где стояли коровы и скинул прямо перед первой из них на землю. Исида просунула голову между жердей и принялась не спеша жевать принесённое сено.

– Сыпь больше, – напутствовала Клавдия, – пусть покушают. А там вон ещё из мешка хлопьев им насыпь, витамины тоже надо…

Пока Сева носил охапки сена, тётя Клава зашла в загон. Она подтянула к Исиде какой-то прибор в виде большой чаши, который висел под потолком на подвижной штанге, протерла корове вымя и приладила к нему чашу. Прибор включился и по гофре заструилась белая жидкость.

– Ты небось и знать не знаешь, откуда молочко-то берётся? – хитро поглядела тётя Клава на Севу. – Варенец сегодня хлебал? Сметанку в картошечку накладывал? А откудова енто все? Вот и смотри!

Пока доильный аппарат работал, коровы совершенно безучастно жевали сено.

– Дай-кась и водицы им теперь, вон там, из шланга сюда в корыто налей, – командовала тётя Клава. Сева с готовностью помогал ей, с любопытством наблюдая за всем этим неведомым ему прежде срезом человеческого бытия. Прибор между тем отключился, чаша отвалилась от коровы и повисла прямо на гофре. Клавдия передвинула штангу и повторила то же самое с Венерой; а затем таким же манером выдоила и остальных. Совершив ещё какие-то непонятные действия внутри загона, она сунула чашу от доильника в какой-то ящик и, похлопав по заду Артемиду, чмокнув Исиду в щетинистую морду, вышла из загона.

В сопровождении Севы, она прошла в соседнее помещение, которое оказалось утеплённым хозблоком. Тут кроме многих различных приспособлений стоял большой белый ящик похожий на гигантский холодильник. Клавдия тыкнула в дисплей и на нём высветилась цифра «43». Она сделала ещё пару манипуляций с дисплеем и выбрала в меню «масло», «сметана» и «сыр 40%».

– Ну вот, маслица собъём, сметанки маленько. А остальное на сыр…

Затем она произвела ещё какие-то настройки, и прибор заурчал и замигал красной подсветкой. Тётя Клава, удовлетворённо отряхнув руки объяснила Севе, как и откуда можно будет потом достать готовое масло, когда придёт время.

– Печь уж наверно прогрелась, пойдём-кась в дом.

Скинув сапоги в сенях, они вошли в горницу. Клавдия велела Севе убрать заслонку. Внутри догорала груда углей. Сева получил в руки длинную железную кочергу и принялся сгребать угли в кучу.

В это время Кладвия взяла большой чугунок и стала складывать туда разные ингредиенты, которые достала из стоявшего рядом холодильника. Она залила всё это водой и при помощи рогатой палки впихнула горшок в печь.

Затем Сева под руководством тёти Клавы вымесил в кадке ржаное тесто «на сыворотке», которое со вчерашнего вечера успело уже порядком подняться. Они добавили туда заваренный кипятком солод, разложили в квадратные формы и поставили рядом с печью подходить.

– Ну вот, таперича можно и чайку, – предложила хозяйка, взяла две большие кружки, налила в них крепкий отвар из чайничка и разбавила горячей водой. – Травки эти мы сами летом собирали вон там, у реки. Там у нас вся аптека растёт.

К чаю она достала нарезанные большими ломтями подсохшие куски сладкого ароматного хлеба.

– Кексик с девочками напекли на неделе, – пояснила она. – Они у меня работящие. Скоро придут помогать. Да и ты молодец. Работать горазд. Будет Машке с тобою…

– Тётя Клава, – взмолился Сева, – не надо опять… Лучше… лучше… расскажите о себе. Вы-то как сюда попали?..

– Ладно уж, кавалер, – умилиась Клавдия. – Про меня-то? Да что про меня рассказывать, я обычная, не ровня вам, статусным, – она подмигнула Севе и, задумавшись на минуту, продолжала: – Мне в этом году будет 96 годков. Родилась я туточки, в этих самых местах. Тут неподалёку жила моя бабка, мать моей мамочки. Когда я родилась, было ей уже под 60. Было у неё три дочери, и одна из них – мать моя. Мамочка моя, значит, вышла замуж за военного, он служил на том берегу Оки в арсенале. Тама и жили мы при части его военной, значит. Когда мне было три годика, родилась у меня сестрёнка, да только Господь Бог её скоренько к себе позвал, и годика не прожила она… А потом началась война…

– Что это такое, война? – любопытствовал Сева. Раньше ему приходилось слышать это слово, но значение его он никогда толком не понимал.

– Ну, это когда… люди договориться не могут, берут они оружие и идут убивать друг друга. Кто кого пересилит.

– Как это, убивать?

– Да как? Известное дело. Пули, бомбы, всё в ход идёт. Лишить человека жизни – убить тело, чтоб он уже никак не мог тебе повредить. Вот и воюют, убивают друг друга, пока кто-то верх не возьмёт. Так и в этот раз началось. Сначала с малого, а потом по всему миру загорелось. Ну, и к нам сюда добралась война. Лет десять мне было. Однажды отец мой пошёл на дежурство в свой арсенал, ну ракета ровно туда и прилетела. Как стало там всё взрываться! Кошмар! Мы жили в посёлке там неподалёку, так и до нас долетали куски всех этих бомбёжек. Приехали за нами на автобусе, увозить. Так автобус осколками посекло, шофёра ранило. Увезли нас подальше, а на следующий день матери говорят, мол, умер вас супруг… Ой, как она ревела-то, ох, убивалась. И тела-то его не нашли. Он оказался в самом центре, где всё взрывалось, ничего от него и не осталось. Несколько дней там всё полыхало, ну, а мы потом на этот берег поехали, к бабке. Сюда, значит; в трех километрах от этого самого места и жила она тогда. Тут они вместе с матерью опять ревели-ревели, да штош, слезами горю не поможешь. Стали жить как моглось. Время тогда было сложное. Особо не разгуляешься. Денег мало было. С утра до ночи бабка на хозяйстве, я утром в школу, а днём приду и в помощь ей, а мать ездила на автобусе в город, там работала то кассиршей в магазине, то приёмщицей на складе. Много чего перепробовала. Ну, мало по малу, вроде наладилось было. А тут бабка моя заболела, слегла, да и померла. Ну, опять рыдали все, мать совсем высохла у меня, поседела. А что делать, жить-то надо. Ну, так вот мы с ней вдвоём в бабкином доме и жили. Сёстры-то её поразъехались, одна на восток укатила, вторая в Мурманске. Когда ещё позвонят, да всё ругались по телефону, требовали делить наследство бабкино, а чего тут делить? Ну, продали мы корову, деньги всем поровну. Потом и дом пришлось делить, потому как совсем он уже подгнил, гляди – развалится. Продали за бесценок. А дальше-то, что делать? Где жить? Сняли комнату у знакомых. Мать приедет с работы, сядет за стол и ревёт. Я в девятом классе школы доучивалась. Так… сказать, чтоб я там училась – смех один. Ну а я уж молодуха была, и сама ничего собою, и ноги, и жопа, все при мне. Смазливенькая. Ну, мать мне и говорит: ты пойди, мол, постой на перекрёсточке, может кто заплатит тебе за молодость. Что ж делать. Поревела, да и пошла. А у меня об ту пору и не было ещё никого…

Тётя Клава допила свой чай, встала и пошла к печи, посмотрела внутрь, промесила подошедшее тесто, то да сё. И между тем продолжала:

– На долго-то меня не хватило. Только вышла я, встала, подходят ко мне другие девки и говорят, шла бы ты, мол, отсель. Дура ты молодая, тебе жить надо, а не с нами тут конкуренцию водить. А не послушаешь, прибьём, мол, тебя. Так вот и не вышло из меня потаскухи. Да я уж и рада была. Трудно мне было и решиться, да мать уж больно горько плакала. А тут уж думаю, ладныть. Надо как-то по-другому судьбу устраивать. И вот тут-то и прознала я, что неподалёку понаехали городские жители, которые устали в городе-то жить, и решили, значит, к нам. Вокруг война, наши воюют с Западом, Китай с Америкой, в Азии там своё, и в Африке, все друг с другом, всё перемешалось, и бомбы летят во все стороны, все друг друга уничтожают. Так это: люди-то и решили тут, в нашей глуши, подальше от городов и попрятаться. Чтобы на войну их, значить, не забрали. Купили тут себе угодья в лесу да вверх по Оке, стали строить дома. А было их много, семьями сюда переезжали. Сначала две три семьи приехали, потом к ним еще десять. Детишки у них там гуртом, школу для них устроили, грядочки насадили, парнички наладили, ну, и живут потихоньку. И пришла им идея коров завести. А люди-то городские. Не умеют они по ентому делу. Ну, и стали искать, кто бы им пособил. Приехали в нашу деревню, да бабки-то наши им на меня и говорят, вот, мол, она вам могёт всё помочь. Ну а те – люди все приличные. У них работа сложная, все сидят в компутере, то да сё. А жёнки их все деловые, а корову только в телевизоре и видали. Ну, взяли они меня, давай, мол, коровник строить. Так и так, поселили меня у себя, дали домик маленький. Я и прижилась. Завели мы пятерых коровок, стали сено косить по лугам на зиму, молочко детишкам, маслице собъём, творожок. Ну, и пошло помаленьку. А мать моя совсем в город уехала. Позвонит иной раз, как, мол, ты там? А сама запила. Крепко. А я при скотине, ни уехать никуда, с утра до ночи. А уж и было мне к тому почти 17 лет.

– Ну, и вот, приехали новые поселяне, в один год человек 200 их прикатило. Тут уж для них и домишки были готовы. Они сюда деньги переводили, тутошние им дома-то и ставили, а вода тут есть, газ подвели – тогда ещё газом топили, да на бензиновых машинках ездили. Не было ещё ентих всех планеров и прочих прелестей. По старинке обходились как могли. Ну, слава Богу. И вот об ту пору приехал один паренёк сюда. Пришёл он к нам в коровник, завидел меня, и глаз у него загорелся. Стал обхаживать меня. А мне штош? Мне что ломаться-то? Да и сам он вроде симпатишный, и обходительный. Так и слюбились мы с ним. Взял он меня к себе в дом. Мишенькой его звали. Ну вот, зажили с ним. Пришло время, понесла я от него, и родился у меня сыночек первенький. Едва только мне 19 годков стукнуло.

– И тогда только я узнала про енту «революцию» и про то, какие дела у них. Так-то я считала себя дурой необразованной, и старалась не лезть, и не вникала. А как стали с Мишенькой-то жить, тут уж всё само узналось. Он-ить, Мишенька мой, был у них один из главных, и на дому у нас был штаб. Собирались у нас, дела обсуждали. Но тогда еще не было такого, чтобы все одной мыслью могли жить, нужно было собираться, разговаривать. Ну, или в компутере переговаривались, да и это потом стало опасно. А никто и не знал тогда ещё, что самый штаб-то прямо у нас дома-то и есть. У меня родился мой Родионушка, я его покормлю, а сама к коровкам своим, там накормлю, напою, подою и – домой. Детишки общинные стали мне помогать, пасли коровок-то, научились. А мужчины сено заготавливали. Трактор купили. Много помощи всем было от коровок-то от наших, и сметана, и творог, и сыр когда сварим, и все прочее. Это сейчас вон в аппарат залил молоко, он сам тебе все сделает, а раньше все руками, все руками… Ну, так вот…

Сева слушал тётю Клаву затаив дыхание. По началу ему всё хотелось уточнять: то да это; многое в этом рассказе было для него непонятно, но постепенно он уловил ритм её повествования, и перед ним как на трансляциях стали вырисовываться картины, которые передавала рассказчица. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что буквально видит то, о чём она говорит. Сидел молча и слушал. А она периодически вставала, заглядывала в печь, проверяла тесто, делала ещё какие-то дела, и всё говорила, говорила…

– А вышло-то всё вот как. Эти, которые в городах остались, они хотели всё на свой лад повернуть. Им и в ум не могло прийтить, что могут найтись какие-то люди, кто супротив их силы свою может поставить. Так вот, наши ребяты-то, что придумали. Они по компутеру залезли в самую их главную систему и так устроили, что у них вся ихняя война не смогла больше воевать. Что-то они так как-то замкнули, где-то даже в космосе, что там пошёл полный разлад. Ну, те стали разбираться, откуда, мол, такое; и вот – они нас-то и обнаружили. И приехали к нам на танках, с пушками, и говорят, сейчас мы вас всех уничтожим. А наши-то им говорят. Это, мол, вы, конечно, можете. Только кроме нас и в нашей стране, и в других разных странах давно уже сидят люди обученные, и если с нами что не так, то и вам всем крышка. И показали тем-то, что у них могёт случится. А показали вот как. Был у них самый главный танк. А рядом другой такой же. И вот тот, который рядом вдруг башню повернул и ба-бах в самый главный. Ну, тот и разлетелся на куски, вместе с ихним командиром. Ну, эти смекнули, что, видать, тут не просто какие-то сельские жители, а что и они кое-что в ентом деле смыслют. Ну и стали тогда договариваться. И решили так, мол вы нас не трогаете, а мы вас не трогаем. Вы берите себе все свои города, а мы возьмем себе землю пустую, где ваших нет, и где вам и делать нечего. Договорились. И такое во всем мире стало происходить. Где-то больше, где-то меньше. Другие вообще все в города ушли, а там, глядишь, наоборот, все по сёлам разъехались. Вот такая была страна, Ендонезия. Они напрочь отказались от городов. Засели на своих островах и говорят, все, кто хошь, к нам едьте, и будем тут вместе пережидать.

– Постепенно война-то и сошла на нет. Те, что в города попрятались, они все в один кулак объединились по всей земле, потому как поняли, что иначе им каюк. Ну. И наши все туда ж. А дальше-то, как жить? Всем нужно електричество, железы всякие, люминий, титаны. Ну, а как война-то кончилась, оказалось, что это раньше надо было так много всего, что на всё не хватало, а теперь-то и столько не надыть уже, потому как пушки не нужны, снаряды не нужны. И вышла через то большая економия. Ну, и так вышло, что они разные свои заводы побросали, а и ведь работать там стало некому. Все умные люди на село подались, к нашим тойсть. А у них остались одни лодыри да дураки, которые за всю-то жисть только и умели, что людей принуждать на всякую ихнюю работу, да деньги воровать. А сами-то они хто? Так вот и сдулися.

– Но тут начались страшные дела. Они видят, что не получается у них перебороть наших-то. Они и запустили сначала одну заразу, потом другую. Стали прям вот тут над нами летать и на нас сверху прыскать гадость всякую. Ну, так это ведь и на них капельки попали тоже. И начали люди по всей земле помирать тышшами. Кажный день мрут и мрут. Сначала никто понять не мог, потом нам открылося. Ну наши-то собрали совет и порешили, что надо делать лекарство. Но пока решали, пока делали, пока всем его разослали, люди-то мрут. Вот и Мишенька мой помер тогда, и Родиоша, а ему уже было 10 годиков. Да ещё я Дашеньку родила, так и она померла, а было ей шесть годочков всего. Ах, детишечки мои милые! Где-то вы сейчас на небе за нас тутошних молитися?! Прости нас, Господи! – тётя Клава смолкла. Из глаз её потекли слёзы, и она принялась креститься, глядя на стоявшие над Севой в углу иконы. И Сева тоже заплакал вместе с ней. Он как в какой-то вспышке вдруг ясно увидел её, стоящей над гробом своей малолетней дочурки, ссутулившуюся, посреди кладбища, полного свежих могил.

– Многих унесла зараза ента. Но тока ничего они не добилися. А и сами попередохли пачками. Вся земля была изрыта, сколько людей хоронили. Булдозером землю рыли и прямо тышшами людей закапывали, а те, кто закапывал, и сами прямо туда в эти же ямы и падали, и там помирали. Жуткая зараза это была. Но наши-то придумали, как с ей бороться, и так хоть немногие, но осталися в живых. Как уж я молила, чтобы и меня Господь забрал, глаза все выплакала, и горя своего не знала, чем избыть. Но дано мне было жить. Болела долго я, мучилась, задыхалась, в жару, в забытьи. Но меня наши выходили. И вот, живу я и по сей день, и не знаю, когда-то еще увижу своих родненьких. А сейчас медицина-то у нас другая совсем, уж нет такого, как раньше, что, мол, состарился и помирай. Научились, как подлатать, как подправить. И, самое главное, когда страх от нас ушёл, все вдруг вздохнули лехше. И тогда-то и началось это.

– Поначалу то ведь все боялись сильно: войны боялись, танков ихних, потом заразы этой. Но когда уж столько народу погибло, что и счёт на тышши потеряли, вдруг стали люди понимать, что бояться нечего. На всех один Бог, и судьба каждому своя. Как уж суждено тебе, так и будет. А покудыть мы тута, так штош нам страх терпеть? И вот тогда люди многие в один момент как-то перешагнули этот страх. Было это как озарение, как будто свет на нас с неба пришёл. Спать легли – одно, а проснулись поутру – уже другое всё. И стали мы тогда-то слышать друг друга. Сперва было, что сидим в одной комнате, молчим, а все об одном думаем. Потом вширь, вширь это пошло. Стали мы слышать друг дружку по всей округе. А там уже и другие общинники стали подключаться. И так года не прошло, что все мы по всей Земле как будто в одной комнате сидим. И скока ни есть нас мильёнов, а все друг друга и слышат, и даже… ты тут ещё мысль какую другую и додумать не успел, а уж оттудыть тебе в ответ летит твоя же самая мысль в ином ракурсе.

– Ну постепенно освоились мы, и поняли, какие у нас таперича просторы открываются. И ведь не нужны нам никакие эти провода и радиостанции, никакие телевизоры и компутеры, чтобы все обо всём знать, и всем вместе держать совет, как и что дальше-то. Ну, а наши то включились, да стали думать все вместе, где енергию брать, да как нам так всё обустроить, чтобы было у нас развитие, и всё наладилось бы. Ну и придумали много чего, а главное, как от солнца брать ево лучики и делать из них енергию. Да как потом её употребить, чтобы всем польза была. А те, которые там, в городах-то, они и слыхом не слыхивали, и думать не думали. Они-то поначалу решили, что уж все мы давно повымерли, да и сами-то они многие перемёрли. Но на тот момент уж стояла между нам стена. Это они её сами-то и построили, чтобы не было никакого контакта тамошних с нашими. Ну а у них много чего перестало работать. Раньше-то у них и газ был, и нефть, и атомные станции, а тут – народу-то не стало, и работать некому. Да еще, когда поняли наши-то, что они нас пошли морить, так и они стали все отключать. Разные ихние приборы из строя повывели, и у них многое что остановилась. Да ещё ведь, тоже, пока воевали, да пока морили всех, там и Земля-то матушка проснулась: где потрясёт, где вода пришла, где ветры песка надули, а то и просто целыми странами проваливались вниз и там погибали. Много городов ихних исчезло, как не было. Вот у нас по России – тут ещё остались кое-где. В Америке там, на Китайщине много их смело. Ну, и вот они поглядели, и видють, что мы туточки живём-поживаем, да и хлеб растим, и детей, и много чего у нас есть, чево у них нет и отродясь не бывало. Ну, и говорят нам, мол давайте мы вам дадим всяких металлов, всяких станков и всего, чего хотите, а вы нам давайте енергию, чтобы и мы тоже не померли, и будет нам польза, и вам польза. Наши-то и согласились. Тогда уже у нас понимали, что хотя и разошлись у нас пути-дорожки, но ведь нужны мы друг другу. Все ж, одно племя, и все под Богом ходим. А если мы их в могилу сведем, то и нам за то будет наказание, ведь много там было невинных душ, которым выпала доля об эту пору на ентой планете в космосе кружиться, так штош их разве за то и в могилу?

– Ну и вот. Поначалу наши так решили, мол, надо нам всех их забрать к себе. И будет у нас одна общая жизнь. Но вот только одно: решить то мы решили, а йих-то поспросить-то мы и забыли. И вышло как. Стали мы йих к себе звать, да они-то и поехали, но вот беда, у них же ведь страх! И они от яво никуды деться не могут! У них от ентого страха аж зубы сводит. И стали они своим страхом наполнять наши общины. Сами-то они этого не слышат, и не понимают, а у нас все мучиться от них стали. Не можем мы в такой ситуации вместе быть. Нужна граница! Ну, и поняли мы, что так нельзя, чтобы всех подряд брать к себе, а надо, чтобы постепенно, и не всех, а прежде тех, кто лучше созрел. Ну, хорошо, если так; а сколько ж времени уйдет, чтобы всех-то йих переиначить? Стали думать, выходит, сотни лет. Это ж сколько сил надыть! Стали думать опять, может как ещё йих спасать? Ну и вот думали, думали. А те-то, глядишь, освоились, взяли енергию у нас, включили моторы свои. Придумали, как людей новых выращивать, как йих ставить на работу, потекла жисть у них по-новому. И так вот и засели они за свой забор, закрылись намертво, чтобы не было никакой связи у них с нами, и чтобы никто у них и не знал про нас, да чтобы и думать не могли. Но тольк-ыть одна беда у йих. Вот придумали они, как понаделать всякой ерунды, как заставить людей за енту ерунду жисть свою отдавать, ну, а дальше что? И, так вот и вышло, что уже и самые йихние правители стали догадываться, что идут они кудый-то не туды. А у йих ведь процесс запущен. Как яво остановить?..

Вся эта информация подействовала на Севу как холодный душ. Он всю жизнь бы убеждён, что та цивилизация, частью которой он себя считал, находилось на высокой ступени человеческой эволюции. По крайней мере по сравнению с тем, что было на Земле ранее, та ситуация, к которой удалось прийти на сегодняшний день там, казалась безусловным прогрессом. Теперь же, с учётом всего высказанного тётей Клавой получалось, что они были каким-то придатком к действительно прогрессивно развивающейся части человечества, которая всё это время была тут.

– Ну, а я-то, штош, – подытожила тётя Клава, уловив замешательство Севы, – я вот так-то и живу туточки. И все вы, деточки мои, заместо моих родненьких, которых унесла судьба безвозвратно. Уж я как могу, помогаю вам, касатики мои. Ты уж не серчай на меня, Сева, милок ты мой, что я давеча так тебя припечатала. Хороший ты человек, душа у тебя живая. Ты туточки быстро освоисси. Уж я-то знаю, много таких я на своём веку повидала. Только не бойся, ничего не бойся, один только и весь секрет…

– Скажите, тётя Клава, – поинтересовался Сева, – но значит мы, ну, то есть, они, которые там, городские… выходит, они вам нужны может быть сильнее всего остального? Неужели бы вы сами не смогли добыть «металлы» и всё, что вообще вам нужно в технологическом плане? Ведь выходит, у вас есть любые технологии, каких нет там…

– Да вишь, милок. Я ж про то и толкую. Ведь откуда у нас это всё? А потому что Господь Бог нас наградил да вразумил. И Он нам дал это всё, чтобы мы всем людям помогли к Ему прийтить. А как жешь мы к Ему прийдём, коли ж мы всех йих бросим, и они все сгинуть? И что мы скажем Ему тогда, мол, прости нас, Господи, мы не знамши? Но это ж враки: мы-то знамши. Мы всё знамши. Выходит, Господь Бог нас освободил от страха, чтобы мы объединимшись, всех остальных от него освободили. И Он дал нам весь наш ум-разум, чтобы мы с его помощью всех вразумили. Одна только беда, что слишком мало нас, чтобы такую тьму страха и ужаса тамошнего враз переработать. Стену-то мы снести можем, дык, а ведь и дальше-то что? Хлынет оттуда на нас эта волна ужаса, и всех нас сметёт, и никого не останется, ни тех, ни этих… И потом. Ты сам посуди. Вот ты сидишь туточки щас, хорошо тебе? Хорошо. А если б мы на всех на вас плюнули, где бы ты был? Там? И хорошо б ли было тебе там? Ну, может как-ни-то, ты ж вроде как из «верхних»… Да уж, пожалуй, не так, как тут, верно-ить? Ну, а сколько ещё там таких как ты, особливо кто не наверху? Что же, всех йих бросить? Жалко-ить. Жалко. Вот тебе и все дела. Пойдем-кась, хлеб пора ставить.