Магнит для ангелов

Эта мысль, казалось, смутила присутствующих в столовой. Лика и Роберт молчали. Тут из-за одного из столов поднялся мужчина и подошёл к ним; по ощущению он был старше Севы, но на вид казался даже моложе. Он сел напротив Севы и долго и пристально, но очень спокойно и без напряжения смотрел на него некоторое время и потом стал говорить:

– Я тут уже почти год. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь. Это страх, брат. Это просто страх. Скоро ты увидишь, ты сам поймёшь, что страх – это глупо. Это неэффективный расход собственных сил. Ты можешь провести своё время с большей пользой. И это очень интересно. Поверь, брат. Не бойся. Тут никто тебя не обидит. Это просто невозможно. Тут все слышат всё.

Он помолчал.

– Меня зовут Марат, – ответил он на мысленный вопрос Севы. – Я работал в правительственном кластере в локальной службе безопасности, с тайным статусом. У меня случился нервный срыв на работе, я вдруг стал подозревать всех в измене. Это был мой собственный страх, но я тогда этого не осознавал. Потом я встретил людей, которые мне рассказали про свободу восприятия. После этого я стал задавать вопросы на работе и меня отправили в Южный Центр ППО, и оттуда я попал сюда. Да, это про меня говорила тебе Карина. Видишь, теперь мы тут вместе. И она скоро тоже будет тут. Но её время ещё не пришло, ей предстоит ещё пройти свой путь там.

– А я – Ольга. – К ним за стол подсела девушка лет 25 на вид. – Я тут 8 месяцев. И, знаешь, это платье я сшила себе сама прошлой осенью. – На ней было очень элегантное платье, чуть выше колен, расшитое разноцветными узорами, на которых плясали человечки. – Я работала в службе логистики диспетчером. Однажды я вдруг поняла, что всё не так, как нам рассказывают. Стала заводить разговоры с подругами, никто меня не понял, и даже хотели аннигилировать. Но решили дать мне шанс. А я стала увлекаться швейным хобби и случайно познакомилась с одной «бабушкой», её звали Матрона, которая мне объяснила, что никто не может лишить человека свободы быть тем, кто он есть. А потом она помогла мне уехать сюда.

– Я – Валерия, Лера…

– Я – Вахтанг…

– Я – Марина…

– Я – Юля…

– Я – Сергей…

Все, бывшие в столовой, стали подходить к Севе, они жали ему руку, обнимали его, говорили ободряющие слова. Было видно, что все они делают это предельно искренне, безо всякого тайного умысла, что никто из них не преследует никаких корыстных целей, и они действительно рады тому, что он теперь тоже тут, такой, какой есть, со всеми своими достоинствами и недостатками. Никто из них ни разу не пожалел Севу, никакого превосходства не было в их жестах и словах, они просто выражали свои чувства, даже не произнося никаких лишних слов.

Всё это было очень трогательно, и настолько ново для Севы, что он расплакался. И никто не бросился его утешать, все с пониманием кивали и дружески улыбались. По всему было видно, что они глубоко сопереживают весь диапазон чувств, который сейчас только начал открываться Севе.

Вдруг всё это прекратилось. Все эти люди вдруг, словно по команде, стали расходиться. Кто-то вернулся за свой стол и продолжил трапезу, кто-то и вовсе вышел из столовой. За столом снова остались трое – Сева и два его «куратора», Лика и Роберт. Они внимательно наблюдали за Севой, глубоко сканируя его своими взглядами.

– Думаю, на сегодня достаточно, – резюмировала Лика. – Мы проводим тебя в твое жилище. Тебе нужно отдохнуть. Завтра будет сложный день.

Сева не стал уточнять, почему именно завтрашний день будет сложным. Он чувствовал эмоциональное переутомление. Ему вдруг захотелось побыть с самим собой наедине.

– Это совершенно правильно, – поддержал его Роберт. – Пора отдыхать. Пойдём.

С этими словами они встали и, сдав свои пустые подносы в помывочную машину, вышли из столовой на улицу. Казалось, что все, кто остались внутри, полностью утратили к Севе интерес, никто из них даже не взглянул на него, когда он выходил. От этого он немного успокоился, и, выйдя на улицу совсем пришёл в себя. Небо было чистым, ярко светили звёзды. Казалось, что их тут в несколько раз больше, чем там, в городе. Сева пытался вспомнить, когда он последний раз смотрел в ночное небо, но никак не мог обнаружить в памяти этот момент.

– Это было когда ты сдал выпускные экзамены в высшей школе, – напомнила Лика. – У тебя была очень романтичная подружка Элен. Вы сидели с ней на лавочке, и она показывала тебе Плеяды. Вон они, видишь?

Сева оторопел. Неужели они настолько хорошо изучили его профиль, что даже такие интимные детали они знают лучше, чем он сам?

– Просто всё это зафиксировано в твоей памяти, – объяснил Роберт. – Каждый человек – как книга. Сам человек – автор, и пишет её, книгу своей жизни, как хочет, и любой может её прочитать. Для этого не нужно лезть в базу данных.

– И вы знаете про меня всё? – изумился Сева.

– Не всё. Мы можем прочитать то, что уже записано, мы можем видеть некие паттерны, варианты развития будущего, то, что может быть будет тобою записано позже. Но мы не знаем, не можем знать твоей глубины, на которую ты сам сможешь погрузиться внутрь себя самого в своём самопознании. В этом и состоит тайна личности, и это мы называем свободой восприятия.

– Я не понимаю, – признался Сева.

– Это нормально, – заверил его Роберт. – Это всё только слова. Говорить об этом бессмысленно. Мы и сами не знаем, на что мы способны, как личности. Никто из нас до конца не уверен ни в чём. Но мы ощущаем нечто, что больше всех нас вместе взятых, нашу общую судьбу, нашу общую свободу. Она подобна океану или… она подобна вот этому звёздному небу. Она и есть это небо…

– Но сейчас оставим это, – убедительно резюмировала Лика. Они как раз подошли к одному из небольших деревянных домиков с треугольной крышей. – Мы подготовили для тебя вот это жилище. Думаю, тебе понравится.

Роберт пригласил Севу войти в калитку в заборе справа от дома, и они оказались в небольшом дворике. Тут у дома была небольшая пристройка, которую Лика назвала «крыльцо». Роберт первый поднялся по ступенькам крыльца. Сева поднялся вслед за ним, и, наклонившись, вошел через низкую дверь внутрь небольшой пристройки со своей отдельной – довольно низенькой – треугольной крышей. Из неё далее налево вела вторая дверь, такая же низкая, пройдя в которую Сева оказался в помещении, тускло освещённом одним единственным излучателем. Тут было ещё три двери: налево, направо и прямо. Их расположение и окружающий полумрак вдруг напомнили Севе о Клубе радикальных развлечений, и в его памяти прозвучали знакомые слова: «За левой дверью вам приоткроется блаженство сладчайшего безумия. За правой дверью вы ощутите глубины непостижимой тайны. За центральной дверью вас ожидает ужас безграничной любви»…

– У нас тут всё попроще, но и посложнее будет, – с улыбкой прокомментировал Роберт Севины воспоминания. – Это – сени. Вот тут, – он указал направо, – санузел, там, – он кивнул прямо, – кладовые, а нам – сюда.

С этими словами он толкнул массивную деревянную дверь налево и, в очередной раз наклонившись, чтобы не задеть головой за верхнюю часть дверного проёма, вошёл внутрь. Сева последовал за ним. Они вошли в просторную комнату.

Здесь всё было необычно. Справа, сразу за входом находилось массивное побеленное каменное строение с полукруглым отверстием посередине. От него исходило тепло.

– Это печь, – пояснил Роберт, который, скинув капюшон, прошёл на середину дома. – Сейчас всё протоплено, поэтому в доме тепло. Всё вместе это называется «изба». Эта комната – «горница».

Рядом с печью, справа от двери за небольшой загородкой были устроены стол и раковина. В левом дальнем углу стоял массивный деревянный стол, а по периметру располагались широкие лавки. В стене напротив входа было три больших окна, и одно окно в стене слева. Освещали весь дом несколько излучателей, управление которыми находилось рядом со входом, слева. Пол был выложен широкими деревянными досками. Такие же доски, настеленные поверх нескольких массивных балок, образовывали высокий потолок.

– Поскольку ты теперь тут главный хозяин, спать можешь на главном месте, – улыбнувшись, объяснила Лика, вошедшая последней. Она показала Севе высокий навес сразу за печкой, на котором было оборудовано спальное место.

– Никогда не видал ничего подобного, – удивился Сева. – Очень интересно.

–В таких избах задолго до ВЭР в деревнях жили люди. Конечно, тут многое осовременено, раньше не было всех этих приборов, да и санузел обычно делали на улице. Но вот печь, например, самая настоящая. На дровах. В ней и готовить можно, и мыться. Утром придет Клавдия, она объяснит тебе что к чему. – Лика внимательно посмотрела на Севу.

– Сегодня помыться можно тут, – объяснил Роберт. Выйдя через низкий дверной проём обратно в сени, он открыл дверь напротив. Там оказалась еще одна комната, в которой слева были устроены душ, большая раковина и туалет, а справа на лавках стояли короба с полотенцами и прочие принадлежности.

Затем они снова вышли в сени, и Роберт открыл последнюю дверь, напротив входа. Там была огромная кладовая, с большим количеством полок. Тут висело и лежало много различной одежды, и было ещё множество различных предметов, назначения которых Сева сразу даже не понял.

– Можешь брать всё, что тебе потребуется, – утонил Роберт. – Постепенно освоишься.

Они вернулись в горинцу, где Лика присела было на небольшую скамеечку перед печкой.

– Люблю этот печной дух, – объяснила она, вставая. – Ну, мы пойдём. Осваивайся. Если что – зови.

– Не забывай, что тут все слышат всё. Если будешь звать нас, не устраивай переполох, – пошутил Роберт. – Думай потише… Мы – услышим.

С этими словами они по очереди обняли Севу и вышли из избы, закрыв за собою двери. Сева услышал, как они спустились с крыльца. Он остался один.

Но совсем ли он был один?

Хотя вокруг не было ни души, он продолжал ощущать присутствие нескольких десятков незримых «зрителей», которые, как ему казалось, внимательно наблюдают за ним. Впрочем, через некоторое время мысли его спутались, и он вернулся в состояние привычного зацикленного на себе самом одиночества.

На выступающей части печи он обнаружил тёплый чайник с чаем и кружки, налил себе вкусного, ароматного отвара и присел на лавку у окна.

Только теперь он обратил внимание, что в самом углу была сделана небольшая полочка, на которой стояли иконы вроде тех, которые он видел в церкви во время крещения, только несколько более старые на вид. Тут он вспомнил и про свой скалдень, достал его из своего мешка и поставил на полочку в углу.

– Господи, помилуй, – зазвучала в уме его молитва Михеича, и Сева перекрестился, как учил его отец Игнатий.

Напившись чаю, он долго изучал устройство кровати над печью. Размером она была примерно 2 на 2 метра, на ней лежал большой комфортный матрац несколько подушек и пара одеял. Всё это было огорожено невысоким бортиком.

Затем Сева долго мылся в душе, вода была совсем не похожа на ту, к которой он привык там, она казалось ему какой-то густой и пахла свежестью, а на вкус была как будто сладковатая. Вернувшись в горницу, он включил излучатели над кроватью и выключил центральный свет. Всё пространство погрузилось в уютный сумрак. От печи исходило приятное тепло. Вокруг было тихо-тихо. Снаружи не доносилось ни звука, хотя, судя по всему, было ещё не более десяти часов вечера. Сева залез на кровать и практически сразу провалился в глубокий сон.

Тётя Клава

Когда Сева открыл глаза, в окнах ещё было темно. Он прислушался. В избе происходило какое-то копошение, кто-то возился перед печкой. Сева сел в своей кровати и огляделся.

– Ну что, милок, проснулся. Вставай, будем печь топить, – из-за печи вышла пожилая пышная женщина в пестром платье и льняном переднике, седые волосы её были повязаны платком, румяные щёки, красный ноздреватый нос, большие серые глаза производили впечатление какой-то глубокой древности. Вид её показался Севе весьма странным, а появление – неожиданным; он смотрел на неё не зная, что сказать.

– Да, вот такая я, доисторическая, – подмигнула женщина и залилась глубоким заразительным хохотом. – Меня зовут Клавдия, но ты можешь звать меня тётя Клава. Слезай-ка давай, дел куча, а ты развалился тут как барин. Ишь!

В словах её не было никакого раздражения, наоборот, она казалась задорной и даже озорной. Сева слез с лежанки и хотел одеться, но нигде не мог найти свою одежду, которую вчера оставил на лавке.

– Я в стирку сдала твои шмотки, – объяснила тётя Клава. – Вон там одёжа тебе.

В углу под образами лежала стопка льняных вещей. Тут были широкие штаны на завязках и большая рубаха с тремя пуговицами на груди. Все это приятно пахло каким-то хлебом или сеном. На полу стояли пластиковые тапочки с круглыми носами, которые оказались весьма удобными, хоть и были слегка великоваты. В своём новом наряде Сева выглядел совершенно неотличимо от всех местных жителей, которых он видел вчера в столовой.

– Смотри, какой красавéц, – довольно кивнула тётя Клава, делая ударение на букву «е». – Ну, просто богатырь! Будет для нашей Маши жених что надо! Не боись, сделаем из тя человека! Да уж и не таких мы тут перековывали из мечей – на орало. Какие только гуси-лебеди к нам сюда не залетали!..

– А вы знаете Машу, – с надеждой спросил Сева. – Где она, могу я её увидеть.

– Ещё бы, кто ж не знает нашу Машу! Красавица девка, тебе я скажу. Да уж и у тебя губа не дура! Такую красавицу себе приглядел. У неё тут ухажоров полна горница, от женихов отбою нет, а она говорит им всем, мол, не серчайте, любезные, а только единый ён, каво люблю, Севонька мой.

– Не может быть, – Сева от неожиданности сел на лавку и вытаращил на тётю Клаву глаза. – Так и сказала, Севонька?

– Ну, а ты как хотел – да, а штош? – тётя Клава стояла посреди горницы уперев руки в боки. – Наша Маша – это тебе не какая-ни-то коза драная, это свет утренний, роса цветочная, цвет души, аромат сердца. Не знаю, правда, что она в тебе нашла, да уж душа девичья – потёмки. Если что втемяшит себе в голову, а особливо – в сердце, так уж топором-то, ясно, оттуда не вырубишь. Так что имей в виду, чтобы тебя к ей допустили, должен ты постараться, овладеть хозяйством, обучиться домашним делам всем мужским, ну и, конечно, надо, чтобы и семья Машина тебя приняла, чтобы благословили.

– А у неё и семья есть? – удивился Сева. За всю свою жизнь он не видел ни одного человека, у которого была бы «семья». Значение этого слова было для него не вполне понятно в практическом смысле.

– А как жешь! Всё есть! И семья есть! Это один ты у нас яко сирота безродная… – тётя Клава развернулась и приступила к печи. – Ну, да ты не боись. Тут, глядишь, и твоя семья отыщется. У нас и не такие чудеса бывают! Ладно, чё расселся, хочешь Машку – давай, за работу! Прежде всего нужно печь затопить.

С этими словами она открыла заслонку, взяла какую-то палку с «рогами» на конце и вынула из печи сначала одну круглобокую кастрюльку, а за ней другую, поменьше.

– Это нам на завтрак, – пояснила она. – Ну, чего стоишь, иди за дровами!

– Да, да, конечно, – обрадовался Сева. – А где они?

– Во двор выйдешь, там за крыльцом уложены. Тащи сюда сколько сможешь.

Сева бросился к двери и тут с разбегу врезался лбом в верхнюю часть дверного проёма. От боли и неожиданности он опустился на корточки и, обхватив голову руками, тихонько завыл.

– Ну, вот, – взмахнула руками тётя Клава, – и сразу косяк башкой выносить. Эх, милок. Куды ж ты летишь-то! Смотреть-ить надо. Ну-кась, чё там у тебя?

На лбу у Севы отпечатался ровный след от деревянного косяка, на месте которого уже начала образовываться «шишка». Он сидел на полу и потерянным взглядом глядел на тётю Клаву.

– Слава Богу, крови нет, – утешила она его. – Ничо, до свадьбы заживёт. Давай-кась… – С полки над мойкой она взяла какую-то банку, что-то зачерпнула из неё пальцем и жирно размазала по лбу Севы. – Вот так. Вот и всё. Ну, а ты впредь не балуй. Тут-ить надо кланяться всё время. Зашёл, поклонился Богу, вышел, поклонился хозяевам. То есть мне. Я-то тебя уму разуму быстро научу. Ну, что расселся, говорю, за дровами иди. Да смотри не расшибись снова!

От мази Севе как-то полегчало, он поднялся и аккуратно нагибаясь вышел во двор. Там за крыльцом была устроена поленница: прямо рядом со стеной дома горкой были уложены наколотые древесные поленья. Сева взял три штуки и понёс их в дом, не забывая наклоняться перед каждой дверью.

– Эт чё ты мне принёс? – удивилась Клавдия, глядя на три поленца. – Говорю ж, печь топить надо, этим разве натопим? Много надо, неси ещё.

Сева снова отправился во двор, набрал поленьев штук десять и, сгибаясь под их тяжестью, поплёлся в дом. Но, открывая дверь, он не удержал их в руках, и все они попадали на крыльцо.

Тётя Клава вышла из дома и с укоризненной улыбкой посмотрела на Севу.

– Штош ты, милок, не можешь с дровами справиться? Мда. Ну, да штош, знамо дело, с первого разу и квасу не сваришь. Давай-ка. – Она помогла ему поднять рассыпавшиеся поленья, показала, как нужно удобно уложить их на руках, помогла войти в дом.

Третья ходка удалась Севе легче. Принеся большую охапку дров, он уставился на тётю Клаву, которая открыла печную заслонку и практически влезла внутрь, укладывая там поленья. Почти всё, что принёс Сева, она уместила внутри печи, потом взяла одно из поленьев и огромным ножом принялась отрезать от него крупные щепки.

– Ну, чего стоишь, заслонки открывай, – скомандовала она. – Вон там и во-он там. Только совсем не вынай их, смотри, чтобы до серединки только…

Сева вытянул тяжёлые железные заслонки. А тётя Клава, поместив между уложенных дров целую горку наструганных щепок, взяла в руки кусок коры, достала с полки какой-то прибор и нажала кнопку. Из жерла прибора брызнуло пламя. Через несколько секунд кусок коры загорелся, и хозяйка сунула его в самый центр «домика» внутри печи. Щепки загорелись сразу, и от них вскоре загорелись и дрова.

– Видал как? – пояснила тётя Клава, – дрова главное, чтоб сухие, иначе будет дымить.

Тут Сева понял, что в печь пошли не те самые дрова, которые он только что принёс – они лежали кучкой рядом с печью. Внизу же печи была глубокая арка, где ещё оставалось несколько поленьев, видимо оставшихся со вчерашнего дня. В тепле печи за ночь они успели просохнуть.

– Молодец, соображаешь, – констатировала тётя Клава, внимательно смерив Севу взглядом, взяла стоявшую на полу массивную печную заслонку и закрыла ей отверстие, где горел огонь.

И тут Сева вспомнил, что она всё это время прекрасно его слышала, и сразу вслед за этим он понял, что всё это время его слышали и все остальные…

– Ну, ну, чего ты сразу обескураживаешься, – улыбнулась тётя Клава. – С непривычки-то сложно, понимаю, но – бояться не надо. Тут никто тебя не обидит.

– Так это значит… – Сева вспомнил только что произошедший между ними диалог про Машу и погладил свой разбитый лоб.

– Да, милок, да, – подтвердила Клавдия. – Ржут всем посёлком, просто с полатей попадали все. Да ты не горюй. Все новенькие с этого начинают. Ты ещё ничего, сообразительный. Ты быстро схватываешь. Вон, Женька, когда только приехала, все на мужиков наших таращилась, и все присматривалась к йихним… причиндалам. Неделю ходила и понять не могла, почему все мужики перед ней петухами вьются. А они-то уж над ней потешались! Помнишь, Женьк, а? – Тётя Клава посмотрела куда-то на потолок. – Или вон, Вовка…

Оборвав рассказ про «Вовку» на полуслове, Клавдия взяла со стола рядом с мойкой пару тарелок и подошла с ними к печи.

– Давай-ка мы пока что покушаем, – сказала она и сняла тяжёлую крышку с одной из кастрюлек.

– Это называется чугунок, – объяснила она. – А тут картошечка, томилась всю ночь, да с постным маслицем. А, девоньки, кто к нам на завтрак? – усмехнулась она, накладывая в тарелки тёплую рассыпчатую картошку и поливая её маслом из большой стеклянной бутыли.

– Нет, милок, – услышав Севин вопрос, констатировала тётя Клава, – Машки твоей туточки нет. Она сейчас в Раздольном, и занята важными делами. Но она передаёт тебе привет и велела кланяться. Но зато тут есть Зинка, Верка, Гульназка, Женька, Маринка, Миланка. У нас тут почти что две сотни душ, кто на карантине ещё, кто на поддержке. Ну, назовём гостей?

Сева колебался. Ему было неловко. Он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Он понимал, что тут всё иное, к чему он совершенно не привык, и что люди тут совершенно другие, что они добрые и не желают ему зла, но он никак не понимал, для чего тётя Клава устроила весь этот цирк с обсуждением его будущих возможных отношений с Машей.

– Да, девоньки, – прокомментировала эти смятения Севиных чувств Клавдия. – Похоже кавалер наш ещё не созрел. Так что сидите по домам, а мы пока-месть позавтракаем. Мужики на голодный желудок – совсем… – она сделала паузу и лукаво оглядела Севу с ног до головы. – …совсем не свои. Надыть для начала накормить, напоить, а там уж и поговорим. Садись-ка, милок…

Сева послушно сел за стол и опустил глаза. Всё, что с ним происходило, казалось ему очень стыдным, и даже каким-то издевательством. Ему захотелось куда-нибудь спрятаться.

Между тем Тётя Клава принесла на стол тарелки с картошкой, банку со сметаной, большую ковригу чёрного хлеба, и пару луковиц. Не говоря ни слова, она пододвинула Севе его порцию.

– Сметанку клади. Свежая, – умиротворительно предложила она. – Да не грусти ты. Никто над тобой не смеётся. Они все над собой смеются, вспоминают, как сами первый раз сюда приехали, как обустраивались. Со всеми тут поначалу одно и то же происходит. Это ж тебе не кнопками в спецкостюме тыкать. Тут все по-настоящему. И дальше будет интереснее. Тебе нужно просто перестать бояться. А для этого ты пойми просто, что все уже всё про тебя знают, ничего скрыть нельзя ни от кого. И все принимают тебя таким, какой ты есть. Ибо… – она подняла вверх ложку, – ибо сами всё енто испытали на своей шкуре.

– Но зачем надо было… Вот так?.. – обидчивым тоном пробубнил Сева. —Почему нельзя было… Не лезть в душу?..

– Ты пойми, милок… – Клавдия внимательно разглядывала Севу. – Да ты кушай, кушай, вот, хлебушка бери. Вчера пекла. Заварной… Дело в том, что никто в душу-то как раз к тебе не лезет. Просто ты привык, что ты в своей душе можешь спрятаться, как хорек в норке. Надо тебе, выскочил наружу, а если коршун мимо летит, или какая другая лиса, ты снова раз – в норку – и вроде как тебя пронесло. Так вот пойми, что коршунов и лис нету тут. Тут все свои. И каждый также открыт и для тебя, гляди сколько хочешь, в кого угодно, разглядывай! И если ты там чего углядишь, чего другие не углядели, то тебе все спасибо скажуть…

– И вы? – Сева поглядел на тётю Клаву. – И в вас тоже можно глядеть?

– А как же. На, гляди, вона я вся тутычки, – тут она игриво повела плечами, кокетливо покрутила головой, прихватила себя руками за бока. – Только ты думаешь, «ага, конечно, сами, мол, потешаются, а я мол над ними не могу». И вот в этом твоя ошибочка. Ты думаешь, что мы потешаемся, потому что на нашем месте ты бы и сам так поступал бы. А тут все, наоборот, ждут только, чтобы ты начал нас слышать, чтобы включился в общение, так сказать.

Сева умом очень хорошо понимал всё, что пыталась донести до него тётя Клава, но какой-то гнусный червь точил его изнутри, заставляя обижаться и внушая подозрительность.

– Да ты ешь, ешь, – снова посоветовала Клавдия, – так, глядишь, и заморим таво червячка.

Сева попробовал картошку и вдруг понял, что это очень вкусно. Он взял большой ломоть ароматного теплого хлеба, положил в картошку пару ложек густой сметаны и принялся уплетать эту простую, но какую-то сверхпитательную пищу. Ел с аппетитом, причмокивая и поглядывая то на хозяйку, то на чугунок с картошкой.

– Ну, вот, видишь, другое дело, – умиляляась Клавдия. Она накромсала луковицу и подвинула ее ближе к Севе, – давай-ка, вот, с лучком, с лучком.

Сева с удовольствием съел несколько кусочков острого лука, доел картошку и вымакал остатки еды коркой хлеба.

– А теперь, варенец, – тётя Клава встала и принесла с печи второй чугунок, поменьше. Внутри оказалась тёмная жижа, покрытая сверху морщинистой коркой. Клавдия отломила половину этой корки деревянной ложкой и положила в Севину тарелку, а затем добавила ещё несколько ложек жижи.

Вкус этого блюда был для Севы совершенно непривычным, кисловато-сладким, он с наслаждением смаковал этот жирный то ли пудинг, то ли кисель.

Наевшись, Сева облокотился на стену и тихо засопел.

– Ну, чего сопишь-то, милок, – поинтересовалась тётя Клава. – Давай-кась посуду мыть. У нас тут хотя и патриархат, но равноправие полов перед лицом грязной посуды никто не отменял!

Сева тяжело поднялся и отправился к мойке со своей миской и ложкой. Мытьё посуды сводилось к тому, чтобы сбрызнуть её какой-то прозрачной жидкостью, протереть губкой и сполоснуть водой из крана.