Однажды в лесу

На следующий день Нондолал Оджха пришел в мою контору вместе со своим старшим сыном. Я принял их со всеми почестями, но выпить со мной чай они отказались – я слышал, что брахманы-митхильцы не едят еду, приготовленную другими брахманами. После продолжительных разговоров вокруг да около Нондолал, улучив минуту, когда никто не мог нас услышать, обратился ко мне с просьбой назначить его старшего сына сборщиком налогов в Пхулкию-Бойхар.

– Но там уже есть сборщик налогов, эта должность занята, – удивленно ответил я.

– Ведь вы же тут главный, господин. Если вы сочтете нужным, разве это невозможно? – заметил Нондолал, подмигнув мне.

– Это что за вздор! Сборщик налогов в Пхулкии-Бойхар прекрасно выполняет свою работу, за что мне его увольнять? – еще больше удивился я.

– Скажите, сколько нужно дать господину на покупку бетеля? Я сегодня же до вечера всё принесу. Но господин непременно должен назначить моего сына сборщиком налогов. Господин, скажите, сколько потребуется? Пять сотен?

К этому моменту я понял истинную цель моего вчерашнего визита в его поместье. Если бы я знал, что люди здесь такие вероломные, ни за что бы туда не поехал. Вот уж попал так попал!

Я прямо сказал Нондолалу, что это невозможно, и попрощался. Но было видно, что он не оставит своих попыток.

В другой раз вижу, Нондолал стоит у входа в лесную чащу и поджидает меня.

И зачем я только принял его приглашение! Знал бы я только, что сначала он накормит меня двумя лепешками, а потом будет так изводить, держался бы от него подальше.

– Здравствуйте, господин, – обратился ко мне Нондолал, обходительно улыбаясь.

– Ты здесь какими судьбами?

– Господин и сам знает. Я дам вам тысячу двести рупий, назначьте моего сына сборщиком налогов.

– Ты в своем уме, Нондолал? Я не вправе это сделать. Обратись к заминдару. К тому же за что я должен уволить нынешнего сборщика? – ответил я и пустил коня рысью, не желая дальше продолжать этот разговор.

Впоследствии из-за моего резкого поведения Нондолал стал моим заклятым врагом, но тогда я еще не понимал, что он опасный человек и что мне придется пожинать плоды своего поступка.

2

В девятнадцати милях от нашей конторы находилось отделение почты, и получение корреспонденции было ответственным мероприятием в этих краях. Каждый день в такую даль не находишься – мы отправляли человека на почту забрать письма два раза в неделю. Наверное, знаменитый путешественник Свен Геди́н с таким же нетерпением ожидал письма, сидя в своей палатке посреди безжизненной и непроходимой пустыни Та́кла-Мака́н в Восточной Азии. Для меня, вот уже восемь или девять месяцев коротающего день за днем и ночь за ночью в этом одиноком лесном крае, наблюдая за его закатами, россыпями звезд, восходами луны, разливающей повсюду свой чарующий свет, и ночными забегами антилоп-нильгау, эти несколько писем с почты были единственной связующей нитью с тем внешним миром, с которым я потерял какие-либо связи.

В условленный день Джовахирла́л Сингх отправился на почту и должен был вернуться сегодня после полудня. Вместе с Гоштхо-бабу мы постоянно поглядывали на убегающую в густую лесную чащу тропинку. Милях в полутора от нашей конторы она поднималась на высокий холм, и когда Джовахирла́л Сингх покажется на нем, мы сможем его разглядеть.

Перевалило за полдень, а его всё не было видно. Я то и дело выходил на улицу, хотя работы в конторе было невпроворот: нужно было просмотреть отчеты разных управляющих и землемеров, подписать ежедневные кассовые книги, ответить на административные письма, проверить расчеты сборщиков налогов и арендной платы, рассмотреть различные прошения, прочитать и ответить на судебные отчеты адвокатов и судебных служащих о разбирательствах в судах Пурнии, Мунгера, Бхагалпура и т. д. – если не выполнять ежедневно все эти и многие другие большие и мелкие дела, то за пару дней они настолько накопятся, что до конца жизни всех их не переделаешь. Письма с почты также добавляли мне работы: поезжай туда-то, встреться с тем-то, договорись об аренде такого-то участка и прочее.

Около трех часов дня белый тюрбан Джовахирлала показался на вершине холма, сверкая в ярких лучах палящего солнца. Джоштхо-бабу позвал меня: «Господин управляющий, идите сюда, почту принесли».

Я вышел на улицу. К этому моменту Джовахирлал уже спустился с холма и скрылся в лесу. «И правда, идет», – радовался я, глядя в бинокль, как он пробирается через высокие заросли травы и кустарников. Я и думать забыл, что у меня в конторе остались какие-то дела. Как мучительно чувство ожидания! Чем более труднодостижима вещь, тем выше ее ценность в наших глазах. Правду говорят, что истинная ценность или бесполезность желаемой вещи не имеет ничего общего с нашими надуманными представлениями о ней, но мы привыкли оценивать большую часть того, что нас окружает, именно исходя из этого искусственного мерила.

Джовахирлал показался на той стороне узкой и песчанистой низины, раскинувшейся прямо перед нашей конторой. Я поднялся со стула, а Гоштхо-бабу пошел ему навстречу. Поравнявшись с ним, Джовахирлал поприветствовал нас и протянул мужчине стопку писем.

Была среди них и парочка личных писем, написанных знакомой рукой. Читая их, я посмотрел на окружавший меня со всех сторон лес и удивился: куда меня только занесло? Представить не мог, что буду здесь жить, коротая день за днем вдали от привычной жизни Калькутты. Я начал выписывать один иностранный журнал и сегодня получил его выпуск. На обложке было написано: «На гребне популярности: о летающих аппаратах». Разве понял бы я научную значимость этого открытия двадцатого века, читая о нем в самом сердце многолюдной Калькутты? Этот одинокий лесной край располагал к тому, чтобы думать и удивляться, – даже окружающая обстановка тут навевала это ощущение.

Признаться, именно здесь я научился созерцать жизнь. Столько разных мыслей родилось в голове, столько всего вспомнилось – еще никогда это не приносило мне такого удовольствия. Несмотря на сотни неудобств, которые я претерпевал здесь, эта радость, словно крепкий напиток, день ото дня пьянила меня.

Вместе с тем нельзя сказать, что я был одиноким узником какого-нибудь необитаемого острова посреди Тихого океана. Милях в тридцати-тридцати двух отсюда была железнодорожная станция. От нее примерно за час можно было доехать до Пурнии и за три часа до Мунгера. Но начнем с того, что добраться до станции – целое испытание, и я бы мог пройти через него, будь в Пурнии или Мунгере что-то стоящее этого. Однако ни я там никого не знал, ни кто-то – меня. Тогда к чему ехать?

Покинув Калькутту, я так остро нуждался здесь в чтении книг и беседах с друзьями, что не раз задумывался о том, что такое существование для меня невыносимо. Вся моя жизнь осталась в Калькутте, а в Пурнии или Мунгере у меня никого не было, чтобы туда поехать. Но и вернуться в Калькутту без разрешения сверху я не мог, к тому же поездка туда даже на несколько дней обошлась бы слишком дорого.

3

После нескольких месяцев жизни тут, за которые я успел пережить и хорошее, и плохое, в конце месяца чойтро[27] случилось злоключение, которое на моем опыте было впервые. В месяц поуш выпало немного дождей, а после не пролилось ни капли ни в магх[28], ни в пхалгун, ни в чойтро, ни в бойшакх[29]. И чем нестерпимее становилась жара, тем сильнее ощущалась нехватка воды.

Такими простыми словами, как «жара» и «нехватка воды», не описать всего ужаса этого устрашающего природного бедствия. Во всех уголках наших угодий – начиная с Аджмабада на севере и Кишонпу́ра на юге, Пхулкии-Бойхар и Лобтулии на востоке и вплоть до границ округа Мунгер на западе – не осталось ни одного источника воды, все каналы, пруды и озера пересохли. Конечно, можно было вырыть колодец, но из него едва ли удалось бы добыть хоть немного воды – хотя из песчаной почвы била тонкая струйка, требовалось больше часа, чтобы набрать маленькое ведерко. Повсюду царила разруха. Нашей единственной надеждой была река Коши милях в семи-восьми от наших самых восточных границ, по другую сторону знаменитого заповедного леса Мохонпура. Между нашими владениями и заповедником протекала небольшая горная речушка, берущая начало в тераях Непала, но сейчас от нее осталась только полоска из гальки в песчаном русле. Толпы девушек приходят каждый день из самых далеких деревень в надежде набрать хоть немного воды из вырытого колодца и, часами процеживая грязь и песок, возвращаются домой с половиной кувшина мутной жидкости.

Но от этой горной реки – местные называли ее «Мичхи́» – толку для нас было мало, потому что текла она слишком далеко от наших земель. На участке, где располагалась наша контора, тоже не было хорошего колодца. Из того небольшого, что имелся, едва ли можно было набрать хоть немного воды: на то, чтобы наполнить три ведра, уходило полдня.

После обеда я вышел на улицу и ужаснулся, глядя на отливающее медью огненное небо и полузасохшие заросли кустарников и высокой травы, – всё вокруг словно было охвачено огнем, с треском пожирающим свою добычу; иногда при дуновении ветра горячий воздух, словно языки пламени, обжигал кожу – мне еще никогда не доводилось видеть этот суровый и устрашающий лик полуденного солнца. Порой с запада налетали песчаные бури – в этих краях в чойтро и бойшакх часто дуют западные ветры, – и всю округу накрывало плотное покрывало из песка и пыли.

Большую часть дней сторож Рамдхония приходил и докладывал мне, что в колодце воды нет. Но иногда он приносил и ставил передо мной полведерка грязной жидкости, которую в течение часа, если не больше, процеживал от песка, чтобы я мог помыться. В то страшное лето даже она была на вес золота.

Однажды, после полудня, я стоял в тени дерева миробалан и, оглядывая всё вокруг, подумал, что никогда раньше не видел такой полуденной природы. И, уехав отсюда, наверняка не увижу больше нигде. За всю свою жизнь мне довелось не раз видеть полуденную Бенгалию – например, в палящем зное в месяц джойштхо[30], – но она никогда не принимала такой неистовый облик. Эта ужасная и устрашающая красота очаровала меня. Я посмотрел на солнце, которое, как огромный огненный шар, висело на небе – горящая смесь из кальция, водорода, железа, никеля, кобальта и еще сотни других известных и не известных мне газов и металлов, их соединений, смешавшись друг с другом, пылали в яркой огромной печи диаметром в десять миллионов. Огненные волны, вырывавшиеся из нее, с треском прорывались через бескрайние пустоты эфира, обрушивались нескончаемыми потоками на зеленые поля Пхулкии-Бойхар и Лодха́итолы, иссушая без остатка каждую жилку и прожилку и, опалив всё вокруг огнем, вновь пускались в свой неистовый танец разрушения. Я огляделся по сторонам – далеко впереди воздух подрагивал от жары, а горизонт был подернут едва различимой дымкой. В этих краях летом небо никогда не было голубым – медным, желтовато-коричневатым и совершенно пустынным, – даже одного коршуна или падальщика, и того не было видно, наверное, все птицы улетели в другие места, спасаясь от жары. До чего же причудлива красота этого полуденного зноя! Я еще долго простоял под деревом миробалана, не обращая внимания на палящее солнце. Мне не довелось увидеть ни Сахару, ни Гоби, ни знаменитую Такла-Макан Свена Гедина, но эта неистовая полуденная жара навевала мне их смутные образы.

В трех милях от нашей конторы, посреди леса, расположился небольшой пруд, в котором в прошлый сезон дождей народилось, как говорили, много рыбы. Из-за того что он был глубоким, этим летом он не пересох, даже несмотря на засуху. Но от воды из пруда пользы было мало: во-первых, пруд находился слишком далеко и поблизости не было ни одного поселения, во-вторых, и сам пруд, и его берега заросли толстым слоем ила – порой он доходил до пояса, – поэтому не оставалось практически никакой надежды выбраться на берег, после того как наберешь кувшин воды. Еще одна причина заключалась в том, что вода в этом пруду была совершенно непригодна ни для питья, ни для омовения; не знаю, было ли в нее что-то добавлено, но от нее исходил неприятный запах железа.

Однажды вечером, когда жара спала и с запада подул ветерок, я оседлал коня и отправился к этому пруду по лесной тропинке, пролегающей через заросли кустарников и песчаные холмы. Солнце медленно садилось, скрываясь за оставшимся позади меня баньяном Грэнт сахиба. Я подумал, почему бы не дать лошади напиться из пруда, чтобы сберечь последние остатки воды в конторе. Как бы ни был глубок ил, лошадь точно сможет из него выбраться. Когда я выехал из леса к берегу, моим глазам открылась удивительная картина. По одну сторону пруда, прямо на иле, тут и там лежал с десяток змей разного размера, а по другую сторону от них пили воду три крупных буйвола. Все змеи были ядовитыми – кобры и крайты, которых часто можно увидеть в этих краях.

Что касается буйволов, то мне никогда раньше не доводилось видеть таких – большие крупные рога, длинная шерсть, массивное туловище. Рядом не было никаких поселений или пастбищ, и мне сложно было поверить, что они забрели сюда откуда-то. Подумал, наверное, кто-то тайком живет где-нибудь в глубине леса и пасет своих буйволов, чтобы не платить налоги. Когда я вернулся в контору, мне встретился Мунешшор Сингх. Не успел я рассказать ему эту историю, как он воскликнул с удивлением: «О, вот проклятье! Что вы такое говорите, господин! Вас сегодня сам Хануман спас. То были не домашние, а дикие буйволы, пришли из лесов Мохонпура напиться воды. Там-то нигде нет воды, вот и мучаются от жажды».

Новость о приключившейся со мной истории вскоре облетела всё наше поселение. Все в один голос твердили: «Как же повезло нашему господину! Попади вы в лапы тигру, была бы еще какая-то надежда на спасение, но вот от диких буйволов не убежать. Начни они вас гнать по безлюдному лесу тем вечером, ваша лошадь не увезла бы вас оттуда».

С тех пор этот спрятанный в глубине леса пруд стал известен как прибежище диких животных, к которому они приходили, мучимые жаждой. По мере того как засуха усиливалась, а солнце всё беспощаднее выжигало всё вокруг своими лучами, до нас стали доходить новости о том, что люди видели у того озера то тигров, то диких буйволов, то стаи оленей, то антилоп-нильгау и диких кабанов – последних двух в лесу водилось особенно много, – приходивших к озеру напиться. Однажды я и сам вновь ездил верхом на лошади к тому пруду на охоту в сопровождении нескольких вооруженных сипаев. Вид, открывшийся мне той ночью, я не забуду никогда. Достаточно нарисовать перед своим внутренним взором картину одинокой лунной ночи и бескрайнего леса, окутанного вуалью загадочной тишины, хотя, конечно, если никогда не видел ее, сделать это будет едва ли возможно.

Летний воздух был пропитан ароматом полузасохших стеблей сахарного тростника. Мы забрели далеко от поселений, и вскоре я перестал понимать, где нахожусь.

С одного края пруда практически беззвучно лакали воду две антилопы-нильгау, с другого края – две гиены. Обе стороны обменялись взглядами – между ними резвился двух- или трехмесячный детеныш нильгау. Глядя на эту трогательную картину, я совсем не хотел, чтобы жизнь этих невинных, мучимых жаждой животных оборвала неожиданная пуля.

Между тем подошел к концу бойшакх, а с неба по-прежнему не пролилось ни капли. В это время дала о себе знать еще одна беда. Люди здесь и раньше часто сбивались с пути, пытаясь пройти через бескрайнюю лесную чащу, но теперь все эти потерявшиеся путники рисковали умереть от жажды, поскольку от Пхулкии-Бойхар вплоть до баньяна Грэнт сахиба нигде не было ни одного источника воды. В лесу оставались один или два почти пересохших пруда, но заблудившиеся люди, не подозревающие об их существовании, едва ли могли их найти. Вот что произошло однажды.

4

В тот день, часа в четыре вечера, когда я сидел у себя в конторе и, кажется, читал какую-то книгу – из-за невыносимой жары работать было совершенно невозможно, – пришел Рамбири́дж Сингх и доложил, что на высоком холме к западу от нашей конторы стоит, размахивая руками и ногами, какой-то сумасшедший человек и как будто что-то говорит. Я вышел на улицу и увидел, что с холма правда кто-то спускается и, шатаясь словно пьяный, направляется в нашу сторону. Заметив, что вокруг собирается толпа зевак, я послал двух сипаев привести этого человека.

Когда его подвели ко мне, я увидел, что на нем нет ничего, кроме простого дхоти[31]. Это был светлокожий мужчина приятной наружности, лицо которого искажала страшная гримаса, из уголков рта шла пена, глаза покраснели, как цветы гибискуса, и взгляд их был помрачен. На крыльце моей хижины стояло ведро с водой, заметив его, мужчина, словно обезумевший, бросился в ту сторону. Мунешшор Сингх, поняв, что тот собирается сделать, быстро отодвинул ведро. Мы усадили его на стул, открыли его рот и, увидев распухший язык, поняли, что дела совсем плохи. С усилием отодвинув язык, в течение получаса мы понемногу вливали ему в рот воду, пока он не почувствовал себя немного лучше. В конторе был лимон, поэтому мы добавили ему в воду лимонного сока, и спустя час он уже совсем пришел в себя. Мужчина рассказал, что он из Патны, сюда приехал для разведения лаковых червецов и два дня назад отправился из Пурнии на поиски участка. Позавчера после обеда он добрался до вверенных мне земель, но почти сразу сбился с пути – заблудиться в этих лесах, где все деревья будто одинаковые, дело совсем нехитрое, особенно для человека не местного. Вчера он полдня бродил по страшному солнцепеку, но не нашел ни капли воды, ни живой души. Ночь он провел, уснув в изнеможении под каким-то деревом, а этим утром вновь пустился на поиски пути. Возможно, если бы он поразмыслил на ясную голову, ему не составило бы большого труда отыскать дорогу, ориентируясь по солнцу, – по крайней мере, он смог бы вернуться обратно в Пурнию, но, мучимый страхом, он только и мог, что полдня метаться из стороны в сторону, громко крича в надежде встретить кого-нибудь из людей. Только откуда им здесь взяться? От лесных участков Пхулкии-Бойхар и вплоть до Лобтулии тянулись на десять-двенадцать квадратных миль густые, непроходимые леса, поэтому совсем не удивительно, что его никто не услышал. Боялся он и того, что в лесу им овладеют джины и преты[32] и замучают до смерти. На нем была рубашка, но сегодня в обед, мучимый жаждой и солнечными ожогами по всему телу, он сбросил ее и оставил где-то. И вот в таком состоянии он, по счастливой случайности, заметил вдалеке красный флаг Ханумана, развевающийся на крыше нашей конторы, и это спасло его от неизбежной смерти.

В другой такой же жаркий и засушливый день мне доложили после обеда, что примерно в миле от нас к юго-западу страшно полыхает лес и огонь стремительно движется в нашу сторону. Мы быстро выбежали на улицу и увидели, как красные языки пламени, извиваясь и смешиваясь с клубами дыма, поднимаются высоко в небо. В эти дни дул западный ветер, и стоило только вспыхнуть где-нибудь хотя бы одной маленькой искре, как высушенные солнцем заросли кустарников и высокой травы загорелись бы, словно порох. Между тем вся та сторона, насколько ее можно было окинуть взглядом, была охвачена огнем, валили синие клубы дыма. Из-за того, что направление ветра переменилось, языки пламени теперь, словно почтовый состав, быстро неслись прямиком на наши соломенные хижины. Мы испуганно переглянулись – если продолжить мешкать, точно сгорим в этой огненной клетке. Лесной пожар движется прямо на нас!

Времени на раздумья не оставалось. Нужно было спасти документацию, собранные налоги, административные бумаги, карты, помимо этого, у каждого ведь имелись личные вещи – и всё это вот-вот поглотит огонь! «Господин, огонь уже совсем близко!» – испуганно кричали мне растерянные сипаи. «Выносите всё из хижин, только сначала документы и деньги», – велел им я.

Несколько человек принялись расчищать небольшой перелесок, отделявший нашу контору от надвигающегося огня. Из леса прибежали на помощь с десяток пастухов – со своих пастбищ они увидели, что ветер подгоняет огонь в нашу сторону, и поняли, что мы в беде.

Какое это было жуткое зрелище! Сметая всё на своем пути, пытались спастись из леса стаи антилоп-нильгау, шакалов, зайцев, в страхе поднявших уши, стадо кабанов вместе с детенышами неслось куда глаза глядят прямо через наш двор, лишь бы уйти от огня. Пробегали мимо выпущенные на волю домашние буйволы, над нашими головами стремительно пролетали стаи птиц: лесные попугаи, красноноски, затем опять попугаи и несколько уток. Рамбиридж Сингх удивленно заметил: «Нигде же и капли воды не сохранилось». «Как думаешь, откуда летят эти красноноски, Рамлогон?» – обратился я к нему, но тут Гоштхо-бабу раздраженно прервал меня: «Будет вам, сейчас совсем не время гадать, откуда они прилетели, надо спасать свои жизни».

В течение двадцати минут пожар добрался до нашего поселения. Около десяти или пятнадцати наших ребят целый час, а может, даже и больше, отчаянно боролись с огнем – нигде не осталось ни капли воды, поэтому единственным их оружием были песок и зеленые ветки деревьев. Из-за жара пламени и солнечного зноя их лица покраснели, глаза налились кровью, как у демонов-дайтьев, тела покрылись пеплом, грязью и волдырями, вены на руках вздулись. Зато нам удалось вынести все вещи, ящики, циновки, столы, шкафы, и они теперь были разбросаны по двору. Разве тут уследишь, где какая вещь! Поэтому я сказал Гоштхо-бабу, чтобы он оставил пока у себя ящики с документами и деньги.

Натолкнувшись на препятствие в виде расчищенной земли нашего двора, поток огня в мгновение ока изменил свое направление и хлынул на восток. На этот раз каким-то чудом нам удалось уберечь поселение. Мы вновь занесли вещи в хижины и еще долго наблюдали, как пылающие языки пламени, окрашивая небо в багровые цвета, всю ночь полыхали на востоке, пока не добрались к утру до границ заповедного леса Мохонпура.

Спустя пару дней мы узнали, что в иловых отложениях и грязи по берегам рек Каро и Коши нашли обгорелые тела около десяти лесных буйволов, двух леопардов и нескольких антилоп-нильгау. Спасаясь от огня, они бежали из лесов Мохонпура к берегам Каро и Коши, расположенным почти в восьми-девяти милях от заповедника, и зарывались там в грязь и ил в надежде укрыться от пожара.

Глава 4

1

Вслед за бойшакхом и джойштхо наступил ашарх[33]. Это был мой первый праздник по случаю начала нового арендного года в этих краях. Я тут практически никого не знал, и мне хотелось пригласить всех на празднество и накормить обедом. Поскольку поблизости не было ни одной деревни, мы отправили Гонори Тевари объездить округу и позвать людей на гуляния. Накануне небо заволокло тучами и начал накрапывать дождь, а в сам день празднества полило как из ведра. Между тем к обеду у конторы постепенно стали собираться люди, которые пришли в надежде вкусно и плотно поесть, и дождь стеной их совсем не пугал. Спустя какое-то время им уже негде было сесть. Среди присутствующих было много женщин с детьми, я рассадил их в конторе, мужчины же расположились снаружи, где пришлось.

В этих краях пышные гуляния не устраивают; я и представить не мог, что где-то может существовать настолько бедное место. Как бы ни были бедны люди в моей родной Бенгалии, по сравнению с жителями этого края они почти богачи. И вот сейчас, несмотря на проливной дождь, люди пришли, чтобы поесть немного проса, кислого йогурта-да́хи, патоки и сладких шариков-ладду́, считавшихся здесь традиционным угощением на праздниках.

Какой-то незнакомый мне мальчик лет десяти-двенадцати с самого утра помогал нам с организацией празднества. Звали его Би́шуа, он был из бедной семьи и, вероятно, пришел сюда издалека. Около десяти часов утра он попросил немного еды и воды. За еду отвечал сборщик налогов из Лобтулии, он дал мальчику горсть проса и немного соли.

Я стоял неподалеку и наблюдал за ним – смугленький, с красивыми чертами лица, он был словно каменное изваяние Кришны. Когда он торопливо развязал край своего грязного хлопкового дхоти длиной около метра и принял это скромное лакомство, на его лице расцвела такая счастливая улыбка! Могу вас заверить, что ни один, даже самый бедный, бенгальский мальчишка ни за что не станет есть просо, не говоря о том, чтобы так радоваться этому угощению. Я и сам как-то раз из любопытства попробовал его и пришел к выводу, что язык не повернется назвать это лакомством.

Вскоре праздник подошел к концу. После обеда я заметил, что во дворе уже долгое время сидят под проливным дождем три женщины с двумя детьми. На тарелках из листьев перед ними лежало просо, но ни йогурта-дахи, ни патоки не было, и они, раскрыв рты, неотрывно смотрели в сторону конторы. Я спросил у сборщика налогов:

– Тевари, кто дал этим женщинам еду? Почему они во дворе? И кто посадил их тут мокнуть под дождем?

– Господин, они из касты до́шад[34]. Если пустить их на порог дома, всё будет осквернено. И после этого ни один брахман, кшатрий или гангота не прикоснется к еде. Да и где в доме найти для них место?

Едва я вышел под дождь и встал перед этими несчастными женщинами, как все вокруг тут же засуетились и принесли им еды. Если бы я не видел это своими глазами, то ни за что не поверил бы, что можно съесть столько проса, патоки и разбавленного кислого дахи. Глядя на то, с каким наслаждением они едят эту незатейливую еду, я решил, что нужно как-нибудь непременно позвать их еще и накормить как следует нормальной едой. Где-то через неделю после этого я пригласил через Тевари этих женщин из касты дошад вместе с детьми на обед и угостил жареными лепешками-лучи, рыбой, мясом, сгущенным молоком, дахи, пудингом фи́рни, соусом ча́тни. Они, наверное, и представить не могли, что когда-нибудь в жизни им посчастливится попробовать такие богатые угощения. Их удивленные и радостные улыбки и счастливые лица я не забуду никогда. Тот мальчик из касты гангота Бишуа тоже был тогда на обеде.