Мандала распада

– Артём? Что с тобой? – голос Ольги вырвал его из оцепенения. Она смотрела на него с тревогой и знакомым подозрением.

Он с трудом оторвал взгляд от рисунка.

– Ничего… просто… красивый рисунок, сынок.

Но Максим, казалось, почувствовал его смятение. Он смотрел на отца широко раскрытыми, чистыми глазами, в которых отражалось небо и его собственный страх.

– Пора, – сказала Ольга решительно, беря Максима за руку. – Нам нужно идти.

Прощание было коротким и болезненным. Максим помахал ему рукой, его маленькая фигурка быстро удалялась, уводимая Ольгой. Артём остался стоять один, глядя на спираль, нарисованную на асфальте. Она была там, как немой укор, как зловещее предзнаменование, как ещё одна нить в той самой мандале, которую рисовала Елена.

Он понял, что его дар – или проклятие – теперь не просто его личное бремя. Он перекинулся на сына. Максим каким-то образом "считывал" его, был связан с ним этой невидимой, ужасающей нитью. И это осознание было страшнее любых видений. Это было то, что могло сломать его окончательно. Или… заставить пойти до самого конца, чего бы это ни стоило.

Глава 25. Песок в часах

Возвращение в лабораторию после встречи с Максимом было пыткой. Образ спирали, нарисованной детской рукой на сером асфальте, преследовал Артёма, накладываясь на схемы реактора, на узоры его собственных видений. Лаборатория, с её стерильной белизной и гулом аппаратуры, казалась теперь не просто местом странных экспериментов, а преддверием ада, который он так отчаянно пытался предотвратить, но в который его неумолимо затягивало. Он то и дело вздрагивал, ему чудилось, что линии на стенах изгибаются в спирали, что тени в углах сгущаются, принимая форму крыльев.

Елена, казалось, не замечала его состояния, или же оно было ей на руку. Она встретила его с той же холодной, деловой сосредоточенностью.

– Ты готов к следующему этапу, Артём? – спросила она, её голос был ровным, но в глазах Артём уловил нетерпеливое ожидание. – У нас есть кое-что, что может дать нам ответы. Тот самый песок из Бурятии. Отец верил, – голос Елены стал тише, словно она делилась сокровенной тайной, – что этот древний песок не просто мёртвая материя. Он считал, что такие частицы, особенно из 'мест силы', как он их называл, впитывают и хранят эхо событий, как камертон, способный резонировать с вибрациями времени. Он говорил о 'памяти камня', о том, что каждая песчинка может быть связана невидимыми нитями с прошлым и будущим, особенно если в ней есть следы монацита – минерала, который, по его мнению, был особенно чувствителен к этим потокам. Мы посмотрим, на что он откликнется в твоём присутствии, под воздействием определённых полей. Увидеть, какой узор он создаст. И помни, Крутов следит за каждым нашим шагом. Мы должны быть быстрее, хитрее.

Артём похолодел. Чёрный песок. Доржо предупреждал его, говорил, что это прах предыдущих циклов, что он опасен. Но после встречи с Максимом после того, как он увидел в детском рисунке схему реактора, что-то в нём надломилось. Отчаяние смешивалось с какой-то извращённой решимостью.

– Что вы хотите с ним сделать? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Посмотреть, на что он откликнется в твоём присутствии, под воздействием определённых полей, – повторила Елена, уже более деловым тоном. – Позволь ему показать путь.

Подготовка к эксперименту заняла несколько часов. В центре самой большой камеры лаборатории установили круглую платформу из полированного чёрного материала. Над ней смонтировали сложную систему излучателей и датчиков. Елена сама руководила настройкой, отдавая короткие, точные команды ассистентам. На мониторах забегали диаграммы, замелькали символы, отдалённо напоминающие те, что Артём видел в древних буддийских текстах, но здесь они были вплетены в сложные научные выкладки.

Наконец, Елена принесла небольшой свинцовый контейнер. Внутри, на бархатной подушечке, лежал чёрный, как безлунная ночь, песок. Он казался абсолютно инертным, но когда Артём подошёл ближе, он почувствовал едва уловимую вибрацию, исходящую от него, и увидел, как отдельные песчинки слабо, почти призрачно светятся в полумраке камеры – эффект Черенкова от заключенной в нем энергии.

Артёма попросили сесть в кресло рядом с платформой, подключили датчики.

– Сосредоточься на песке, Артём, – голос Елены из динамиков был вкрадчивым, почти гипнотическим. – Позволь ему говорить с тобой. Позволь ему показать путь.

Включились излучатели. Воздух в камере загудел на низкой, едва слышной частоте, той самой, 108 Гц, о которой говорил Доржо. Артём смотрел на чёрный песок. Сначала ничего не происходило. Потом одна песчинка дрогнула, затем другая. И вот уже весь песок на платформе пришёл в движение. Он не рассыпался, не поднимался вихрем – он словно ожил, пополз, подчиняясь невидимой силе.

Артём почувствовал, как его сознание расширяется, сливается с этим древним, первозданным веществом. Ему казалось, что он видит историю каждой песчинки, её путь сквозь эпохи, её молчаливое свидетельство циклов рождения и распада. Он перестал ощущать своё тело, он сам стал этим песком, этим танцем частиц.

Сознание Артёма слилось с песком. Он чувствовал, как его собственная кровь, капли которой попадали на землю в моменты его видений, резонирует с этим песком. Его ДНК, его уникальный код, каким-то образом взаимодействовал с монацитом, меняя его свойства, делая его ещё более чувствительным к потокам времени.

На его глазах, и на глазах замерших у мониторов Елены и её команды, чёрный песок начал складываться в сложный, симметричный узор. Это была мандала. Не та, что рисуют цветным песком буддийские монахи, а живая, пульсирующая, вычерченная самой первоматерией. Линии узора переплетались, образуя концентрические круги, спирали, расходящиеся лучи. Некоторые элементы напоминали его собственный шрам, другие – схему реактора «Анатолия», третьи – древние символы из Калачакра-тантры. Это была карта его судьбы, карта мира на грани распада.

И вот, когда мандала достигла своего апогея, замерла в идеальной, пугающей симметрии, в самом её центре, или, возможно, в одном из ключевых секторов, который притягивал взгляд Артёма, узор изменился. Песчинки сгруппировались, образовав чёткий, узнаваемый силуэт. Это был не просто абстрактный символ. Это было стилизованное изображение древнего города на берегу пролива, с минаретами, устремлёнными в небо, и куполами, отражающими свет. Стамбул. А рядом с ним, как зловещая тень, проступил контур АЭС «Анатолия».

Артём замер, сердце колотилось в груди так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу. Песок. Его песок из Бурятии, песок, который хранил память о Доржо, о Лиде, теперь указывал ему путь. Путь, который вёл прямо в пасть зверя, в эпицентр его кошмаров.

– Видишь, Артём? – голос Елены прозвучал рядом, она вошла в камеру, её глаза горели триумфальным огнём. Она смотрела на песчаную мандалу с каким-то почти религиозным восторгом.

– Стамбул… «Анатолия» … – прошептал Артём.

– Именно, – кивнула Елена. Её взгляд был прикован к узору. – Этот песок, Артём, не просто проводник. Это конденсатор времени, память предыдущих циклов, как говорил мой отец. Он содержит в себе информацию о точках нестабильности, о «швах» реальности. И он указывает на Стамбул, на «Анатолию», потому что именно там находится активный элемент, который может замкнуть цепь. Там ключ к машине времени, которую пытался создать мой отец. И мы его найдём.

Внезапно в лаборатории снова вспыхивает тревога. "Несанкционированный доступ к системе управления платформой!" – кричит ассистент. На мониторах – хаотичные помехи. Олег Крутов, наблюдающий издалека через свои каналы, пытается перехватить контроль над экспериментом или уничтожить результаты. Елена бросается к пульту, её пальцы летают по клавиатуре. "Артём, держи концентрацию! Не дай ему разрушить мандалу!" Между Еленой и невидимым противником начинается яростная кибер-дуэль. Артём, чувствуя, как песок под ним вибрирует от чужого воздействия, из последних сил удерживает узор, концентрируя всю свою волю. Наконец, Елене удаётся отбить атаку. "Он силён, – тяжело дыша, говорит она. – Но мы оказались сильнее. На этот раз".

Машина времени… Слова звучали как бред сумасшедшего, как научная фантастика, ставшая ужасающей реальностью. Но Артём смотрел на чёрную мандалу на платформе, на чёткий указатель, и понимал, что это не иллюзия.

«Стамбул… 'Анатолия'… Машина времени… – билось у него в мозгу. – Звучит как приговор. Но песок не лжёт. И спираль Максима… всё указывает туда. Если там действительно ключ, то, возможно, там и способ всё это остановить. Или погибнуть, пытаясь».

Он чувствовал, как его затягивает в эту воронку, как его воля слабеет перед лицом этой чудовищной, предопределённой схемы. Встреча с сыном, его невинный рисунок – это была последняя капля. Он больше не мог просто наблюдать, просто пытаться убежать.

Песчаная мандала на платформе начала медленно рассыпаться, узоры смешивались, возвращаясь в первозданный хаос. Но указатель на Стамбул, на АЭС «Анатолия», оставался виден дольше всего, словно выжженный на поверхности чёрной платформы, как клеймо на его собственной судьбе.

Елена положила руку ему на плечо.

– Ты готов, Артём? Готов пойти до конца?

Он поднял на неё глаза. В них не было страха, только тяжёлая, ледяная решимость.

– Да, – сказал он глухо. – Я готов.

Татуировка на плече Елены, бывший синяк-мандала, на мгновение темнеет, впитывая остаточную энергию эксперимента, словно заряжаясь перед предстоящей битвой.

Глава 26. Кровь на мандале

После эксперимента с чёрным песком лаборатория погрузилась в лихорадочное, напряжённое ожидание. Елена и её команда, воодушевлённые чётким указанием на Стамбул, спешно готовили оборудование для переезда, сверяли расчёты, обсуждали логистику. Артём же ходил как в тумане, перебирая в памяти события последних дней: спираль, нарисованная Максимом, мандала из бурятского песка, слова Елены о "машине времени". Он чувствовал, как невидимые нити судьбы стягиваются вокруг него, ведя к неотвратимой развязке. Ему всё чаще казалось, что за ними наблюдают, что стены лаборатории имеют уши, а тени в углах скрывают чьи-то внимательные глаза.

Тревога материализовалась внезапно. Один из младших лаборантов, тихий парень по имени Виктор, который иногда помогал Артёму с калибровкой датчиков и с которым у Артёма сложились почти приятельские отношения, в последние дни вёл себя нервно. Он несколько раз пытался что-то сказать Артёму наедине, но их постоянно прерывали. Вечером, когда большинство сотрудников уже разошлись, Артём заметил, как Виктор что-то быстро прячет в карман, озираясь по сторонам.

– Вить, всё в порядке? – спросил Артём.

Парень вздрогнул, его глаза испуганно метнулись.

– Да… да, всё нормально, Артём Николаевич. Просто… устал.

Он быстро попрощался и почти выбежал из лаборатории. Артём проводил его взглядом, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

На следующее утро Виктора на рабочем месте не оказалось. Елена, поначалу отмахнувшаяся («Наверное, проспал, безответственный мальчишка»), к обеду забеспокоилась. Виктор не отвечал на звонки. Его пропуск лежал на столе.

Артём вместе с одним из охранников и Еленой, которая не доверяла никому, пошли проверить комнату Виктора в общежитии при НИИ. Дверь была не заперта.

То, что они увидели внутри, заставило кровь застыть в жилах. Виктор лежал на полу в неестественной позе, его глаза были широко открыты и смотрели в потолок с выражением непередаваемого ужаса. На его рабочем столе валялась опрокинутая чашка с недопитым кофе, рядом – крошечный, едва заметный осколок ампулы. Признаков борьбы не было, но его руки были исцарапаны, ногти сломаны, словно он в агонии пытался от чего-то отбиться или что-то соскрести.

Но самое страшное было на стене. Над телом Виктора, на бледных обоях, была грубо, неровно нарисована спираль. Кровью. Густой, уже запекшейся кровью, стекавшей тонкими струйками из глубоких царапин на его собственных запястьях. Спираль, до жути напоминающая шрам на запястье Артёма, детские рисунки Максима, узоры, которые он видел в своих кошмарах. Казалось, Виктор в предсмертном бреду, вызванном каким-то ядом, сам начертал этот зловещий символ, следуя невидимым указаниям своих галлюцинаций.

Елена на мгновение застыла, её лицо стало белым как полотно. Но уже через секунду она взяла себя в руки.

– Охрана, оцепить! Никого не впускать! – её голос был ледяным, но в нём дрожали стальные нотки. – Замести все следы. Быстро! Этого не должно было случиться. Это… это Крутов. Он перешёл черту. Он пытается нас запугать, остановить. Он хочет показать, что может добраться до любого.

В её голосе звучала ледяная ярость, но Артём увидел в её глазах и тень страха. Страха не только перед Крутовым, но и перед тем, что её отец был прав – некоторые эксперименты требуют жертв, и она, возможно, не сможет контролировать цену.

Артём смотрел на кровавую спираль. Она казалась ему зловещим отражением его собственной судьбы, его дара, превратившегося в проклятие. Он почувствовал, как комната плывёт, как линии на стене начинают пульсировать, втягивая его в свой кровавый водоворот.

«Ещё одна жертва… из-за меня? Из-за того, что я здесь? Или это предупреждение Елене? Но спираль… она моя…Моя печать, моё проклятие»

В этот момент, когда хаос и паника в общежитии достигли пика, в дверях комнаты возникла фигура. Олег Крутов.

– Какая неприятность, господа, – его голос был спокоен, почти бархатен, но в нём слышался лязг стали. – Похоже, ваши эксперименты выходят из-под контроля. Или это… внутренние разногласия, вызванные нервным перенапряжением? Некоторые вещества могут вызывать очень… специфические реакции.

Елена выпрямилась, её лицо было искажено ненавистью.

– Убирайся отсюда, Крутов! Это твоих рук дело!

Олег лишь усмехнулся.

– Моих? Елена, дорогая, ты всегда была склонна к драматизации. Я здесь, чтобы предложить помощь. Особенно тебе, Артём Гринев.

Он перевёл взгляд на Артёма, и тот почувствовал, как по спине пробежал ледяной холод. Крутов подошёл ближе, его глаза изучали Артёма, как энтомолог – редкое насекомое.

– Я знаю о твоих способностях, Гринев. И знаю, что ты нужен Елене для её, скажем так, амбициозных планов. Но у меня есть для тебя другое предложение. Более… безопасное. Для всех.

Он сделал паузу, давая словам впитаться.

– Работай на государство. На нас. Помоги нам контролировать «Анатолию» и подобные проекты. Мы тоже заинтересованы в стабильности, как ни странно. А взамен… – он снова усмехнулся, и эта усмешка была страшнее любой угрозы, – мы позаботимся о безопасности твоего сына, Максима. Мы знаем, где он, знаем, как он тебе дорог. Ведь ты же не хочешь, чтобы он стал следующей жертвой в этой игре? Или, может, случайной «ошибкой» в экспериментах Елены, которая, кажется, готова идти по трупам ради мести за отца?

Крутов достал из кармана маленький цифровой диктофон – тот самый, который Артём видел у Виктора накануне.

– Ваш коллега был слишком любопытен. И слишком болтлив. Он успел кое-что рассказать. О ваших планах, о Стамбуле… – Крутов бросил на стол маленький цифровой диктофон. – Жаль парня. Но он сам выбрал свою судьбу, связавшись не с теми людьми и, возможно, не с теми веществами.

Артём смотрел на Крутова, и его охватывало отчаяние.

Внутренний монолог Артёма: "Кровь на стене… Максим… Крутов держит меня за горло. Елена ведёт меня к катастрофе, но Крутов… он предлагает сделку с дьяволом. Что бы я ни выбрал, я предам. И цена – жизнь моего сына".

– Подумай, Гринев, – сказал Олег, направляясь к выходу. – У тебя не так много времени. И помни, я всегда получаю то, что хочу.

Он исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя запах дорогого парфюма, ледяной холод и кровавую спираль на стене, которая теперь казалась Артёму не просто символом, а петлёй, стягивающейся на его шее.

Глава 27. Разлом

Ультиматум Олега Крутова повис над Артёмом дамокловым мечом. Лаборатория Елены, ещё недавно казавшаяся единственным местом, где его дар мог найти применение, теперь превратилась в клетку, где он был зажат между двумя безжалостными силами. Кровавая спираль на стене в комнате Виктора стала для него постоянным, немым напоминанием о цене этой игры. Он метался, перебирая в уме варианты, но каждый из них вёл либо к предательству, либо к неминуемой гибели – его собственной или, что было невыносимее, Максима.

Елена, казалось, не замечала его терзаний, или же её собственная одержимость местью и идеями отца полностью поглотила её. Она с удвоенной энергией готовилась к переезду в Стамбул, обсуждая с командой детали транспортировки оборудования и протоколы безопасности. Для неё смерть Виктора и явление Крутова стали лишь досадными помехами, очередным подтверждением того, что враги не дремлют.

В один из таких дней, когда Артём, опустошённый бессонной ночью, бесцельно просматривал новостные ленты в интернете, пытаясь отвлечься от давящих мыслей, его взгляд зацепился за короткую заметку из Читы. Заголовок был странным: «Загадочное исчезновение на старой промзоне: власти разводят руками». Сердце Артёма тревожно ёкнуло. Он кликнул по ссылке.

В заметке говорилось о том, что на территории бывшей стройплощадки, где несколько лет назад велись работы по возведению каких-то вспомогательных сооружений для ТЭЦ, произошло необъяснимое событие. Небольшое административное здание, та самая бытовка при трансформаторной будке, которую он, Артём, спас от пожара в 2010 году, просто исчезло. Испарилось. На его месте зиял пустырь, покрытый строительным мусором, как будто здания там никогда и не было. Местные рабочие, пришедшие утром на смену, были в шоке. Некоторые говорили о странном мерцании и искажении воздуха накануне вечером, другие просто не могли поверить своим глазам. Власти начали расследование, но пока не могли дать никаких объяснений, списывая всё на возможную ошибку в старых планах или даже на массовую галлюцинацию.

Артём читал, и волосы у него на голове шевелились от ужаса. Он помнил тот день до мельчайших деталей: запах горелой изоляции, крики рабочих, его собственное отчаянное усилие, когда он, рискуя жизнью, предотвратил пожар. Он спас тогда пятерых человек. Но какой ценой?

«Я спас тогда пятерых… но что я сделал с реальностью? – билась в его мозгу леденящая мысль. – Спасённые жизни… а цена – дыра в мироздании? Это не просто изменение ветки будущего, это… это стирание прошлого, изменение самой основы. Я думал, что мой дар – это видеть варианты, выбирать меньшее из зол. Но что, если я сам создаю эти разломы, эти дыры в ткани бытия каждым своим вмешательством?»

Он чувствовал, как его дар, его проклятие, выходит на новый, чудовищный уровень. Это было уже не просто предвидение или локальное изменение – это было активное разрушение самой структуры реальности.

В отчаянии, почти не соображая, что делает, он выбежал из лаборатории. Ему нужен был Доржо. Только учитель мог объяснить, что происходит. Он помчался в дацан, надеясь застать его там. Но храм был пуст и тих, лишь ветер шелестел молитвенными флажками. Артём обошёл все знакомые уголки, но Доржо нигде не было.

Он вернулся в свою съёмную комнату, чувствуя себя окончательно раздавленным. И тут, словно из ниоткуда, в дверях возникла фигура в бордовом хитоне. Доржо. Он выглядел ещё более суровым и печальным, чем при их последней встрече.

– Я чувствовал… возмущение, – тихо сказал учитель, его голос был глух. – Поток времени… он стал прерывистым, как пульс умирающего. Что ты наделал, Артём?

Артём, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказал ему об исчезнувшем здании в Чите, о своих страхах, о том, что он больше не понимает природу своего дара.

Доржо слушал молча, его лицо было непроницаемо, как древняя скала. Когда Артём закончил, учитель долго молчал, глядя куда-то сквозь него.

– Ты думал, что играешь с вероятностями, Артём? – наконец произнёс он, и в его голосе прозвучали нотки глубокой скорби. – Ты ошибался. Каждое твоё вмешательство – это не просто выбор другой ветви. Это удар по основанию Мирового Древа, корни которого уходят в прошлое, а крона – в будущее. Ты вынул кирпич из стены мироздания. И теперь вся стена может рухнуть.

Артём смотрел на учителя, не в силах вымолвить ни слова.

– Такие «разломы», – продолжал Доржо, – это знаки. Предвестники более масштабного распада, который может спровоцировать то, к чему стремится Елена и чего так жаждет Крутов. Подобные эффекты… они наблюдались и раньше. При экспериментах на «Заре-1». Но тогда они были меньше, их удавалось как-то… «залатать», скрыть. Но то, что сделал ты… это гораздо серьёзнее. Ты создал прецедент, показал, что реальность не так уж и прочна.

Внезапно Доржо меняется в лице. "Я должен попытаться… – бормочет он. – Пока не поздно". Он достаёт из складок хитона мешочек с разноцветным песком и начинает быстро, почти лихорадочно, чертить на полу комнаты сложную мандалу, бормоча древние мантры. – Этот разлом… его нужно закрыть, иначе он потянет за собой другие…

Артём наблюдает, затаив дыхание. Песок в руках Доржо светится, мандала начинает пульсировать. Но в какой-то момент Артём чувствует резкий приступ своего дара – волна искажённой реальности, исходящая от него самого, от его вмешательства в Чите, накрывает комнату. Мандала Доржо дрожит, линии рассыпаются, цвета блекнут. Доржо с криком отшатывается, его руки обожжены, песок гаснет.

– Слишком поздно… – шепчет Доржо, глядя на Артёма с болью и отчаянием. – Твоё вмешательство… оно уже создало необратимую цепную реакцию. Я не могу это исправить. Никто не может.

Елена, узнав об инциденте в Чите (Артём не мог долго скрывать от неё своё состояние), отреагировала странно. В её глазах мелькнул не страх, а какой-то хищный интерес.

– Видишь, Артём, на что ты способен? – прошептала она, когда они остались одни в лаборатории. – Мы можем не просто видеть будущее. Мы можем его переписывать. Создавать новую реальность. Нужно только научиться контролировать эту силу. «Анатолия» даст нам этот контроль.

Крутов, который, несомненно, тоже был в курсе через свои каналы, никак не прокомментировал читинское происшествие напрямую. Но давление на Артёма усилилось. Он стал получать анонимные сообщения с фотографиями Максима, играющего во дворе, с намёками на то, что "безопасность некоторых людей очень хрупка".

Осознание того, что он способен не просто видеть или влиять на локальные события, а буквально стирать части реальности, повергло Артёма в ещё более глубокий кризис. Его дар превратился в абсолютное, неконтролируемое проклятие.

«Я не спаситель. Я – разрушитель, – думал он, глядя на свои дрожащие руки. – Каждое моё благое намерение оборачивается катастрофой. Я хотел спасти Лиду – и сломал свою жизнь. Я хотел спасти рабочих – и пробил дыру в реальности. Что будет, если я попытаюсь спасти Максима? Или остановить 'Анатолию'? Я уничтожу весь мир?»

Он снова почувствовал тошнотворный привкус пепла во рту. Ему казалось, что мир вокруг него становится хрупким, иллюзорным, готовым в любой момент рассыпаться на мириады осколков, как разбитое зеркало, отражающее лишь его собственное безумие. И он, Артём Гринев, был тем самым камнем, брошенным в это зеркало.

Глава 28. Чётки

После "разлома" в Чите и провалившейся попытки Доржо "залатать" реальность, Артём ходил по лезвию бритвы. Ультиматум Крутова давил на виски сильнее любой мигрени. Лаборатория Елены, с её обещаниями контроля над временем, казалась теперь преддверием ещё большего хаоса. Его дар стал невыносимым бременем: каждое видение несло лишь боль и предчувствие новых потерь, а цена за эти заглядывания за завесу становилась непомерной – кровь из носа была лишь малым её проявлением, гораздо страшнее было то, что творилось с его рассудком. Он почти не спал, постоянно перебирая в дрожащих руках старые чётки Доржо – единственную нить, связывающую его с иллюзией порядка и смысла.

В один из таких дней, когда отчаяние почти полностью поглотило его, он сидел в своей комнате, машинально пересчитывая бусины. Взгляд упал на место, где должна была быть тридцать седьмая – та самая, треснутая, связанная с Лидой, с роковой датой, с Максимом. Её не было. Нить чёток была цела, но бусина исчезла, словно испарилась.

Иррациональная паника охватила Артёма. Это было не просто потерянной вещью. Это был знак. Знак окончательного распада, потери последней надежды. Он бросился обыскивать комнату, переворачивая всё вверх дном, лихорадочно шаря по карманам, под кроватью. Тщетно. Бусина исчезла.