Мандала распада

– В Питере есть клиника, – она провела пальцем по датчику, и прибор издал тихий, резонирующий гул. – Они изучают тех, кто видит слишком много.

На её шее болтался кулон – треснувшее атомное ядро, внутри которого вращалась мандала из монацитового песка. Артём узнал узор. Точь-в-точь как на песке у Доржо.

Он вцепился ей в руку, где под перчаткой угадывалась татуировка.

– Я не сумасшедший! – его голос раскатился по пустому цеху. – Вы все… торгуете чужими кошмарами!

Сверху сорвалась ржавая гайка. Елена сделала шаг назад, но Артём, не двигаясь с места, просто сказал: "Не двигайтесь". Голос был тихим, но в нём звенела абсолютная уверенность. Елена замерла. Гайка ударилась о бетон в сантиметре от её ноги. Она подняла на него взгляд.

– Благодарю, – она улыбнулась, будто ждала этого. – Сумасшедшие не спасают своих вербовщиков. Твои запросы на старых форумах… это был крик в эфире. Крутов его не услышал. А я – да.

Елена бросила в лужу у его ног свою ключ-карту.

– Мой отец тоже видел эти узлы кармы, – сказала она. – И его убрали те, кто боялся развязки.

На чёрном пластике карты рельефно выступал адрес: Санкт-Петербург, наб. реки Пряжки, 5. Артём поднял её. Он почувствовал не просто тепло, а слабый, едва уловимый резонанс, исходящий от пластика. Песок в луже под ней слабо засветился голубым – монацит.

Внутренний лог: Получен объект [key_card_black_sand_v2]. Сканирование… Уровень угрозы: НЕ ОПРЕДЕЛЕН. Содержит метку [Project_Phoenix]. Загрузка…

Ночью, в своей съёмной комнате, он сидел за столом. Перед ним – карта, камень с дыркой и обгоревшее фото Максима с рисунком спирали. Он приложил камень к карте. Сквозь отверстие проступили видения:

Он сам, в свинцовом халате, прикованный к аппарату с надписью «Северный мост».

Максим, рисующий спираль на запотевшем стекле больничной палаты.

Елена, швыряющая его чётки в пылающий реактор.

Он зажёг свечу. Воск капнул на карту, растекаясь в форму крыла. Где-то вдали прогрохотал грузовик.

Артём сжал в руке билет на поезд №002Ч «Россия».

Он знал, что это ловушка. Он знал, что едет в самое сердце своей тюрьмы. Но Ольга ушла. Максим был приговорён. А Елена была единственной, кто говорил с ним на языке его проклятия. И это было единственное, что имело значение.

Глава 22. Лабиринт

Петербург встретил его свинцовым небом и дождём, мелким, как пыль. Город давил, обступал стенами домов-колодцев. Елена выступила из серой толпы, как артефакт на размытом изображении, в идеально скроенном чёрном пальто.

– Идёмте, – её голос, ровный и холодный, перекрыл вокзальный шум. – Вопросы потом.

Машина скользила по мокрым улицам. Они остановились у обшарпанного здания бывшего НИИ на окраине. Неприметная дверь в полуподвале вела в другой мир. Тусклые коридоры сменились стерильно-белыми проходами, гудящими от скрытой аппаратуры. Лабиринт.

Елена провела его в свой кабинет. На столе, как вызов, лежало пресс-папье – распадающееся атомное ядро, в центре которого угадывалась мандала.

– Здесь мы изучаем феномен предвидения, – начала она без предисловий. – Мой отец посвятил этому жизнь. Он верил, что будущее пластично, и что определённые катализаторы могут усилить способность видеть его варианты. Радиация – один из них. Говоря просто, он считал, что монацит под воздействием радиации создаёт помехи в потоке времени, которые такие, как вы, могут считывать. Его 'несчастный случай' на прототипе 'Анатолии' не был случайностью. Его остановили.

Она вывела на большой экран трёхмерную схему реактора «Анатолия».

– Его активная зона спроектирована как многослойная мандала. В самом центре – стержень из высокообогащённого монацита. 'Сердце' машины. Если система выйдет из равновесия… это будет не просто взрыв. Это будет коллапс локального пространства-времени.

– И вы считаете, что это… безопасно? – Артём вспомнил свои кровотечения.

– Безопасность – понятие относительное. Вашему сыну, например, нужна не безопасность. Ему нужно чудо.

Упоминание Максима резануло по сердцу. Доржо говорил о принятии. Елена – о контроле. Искушение было велико.

– Что вы хотите от меня?

– Завершить калибровку. И провести один полноценный эксперимент, чтобы понять ваш потенциал.

Первые недели в лаборатории были монотонной пыткой. Артёма подвергали бесконечным тестам: ЭЭГ, МРТ, психологические профили. Ему показывали изображения, давали слушать белый шум, прикладывали к вискам холодные датчики, фиксируя малейшие отклонения в его физиологии. Это была не наука. Это была калибровка оружия. Елена с бесстрастием патологоанатома составляла карту его сознания, отмечая триггеры и болевые точки. И только когда она собрала достаточно данных, она решилась на следующий шаг.

Камера для экспериментов напоминала медицинский бокс. Артёма усадили в массивное кресло, подключили сенсоры. За толстым стеклом виднелись Елена и двое ассистентов.

– Мы готовы к активной стимуляции, – голос Елены из динамика был бесстрастен. – Просто наблюдайте.

Раздался тихий гул. Заработали квантовые волноводы, установленные по периметру камеры. В висках застучало. «Шёпот времени» стал громче. Мир вокруг начал искажаться. Он закрыл глаза, и темнота взорвалась калейдоскопом образов.

Он стоял на бетонной площадке под палящим солнцем. Впереди, на фоне синего моря, громоздилось здание реактора. АЭС «Анатолия». Он видел трещины на его корпусе, расходящиеся лучами, как крылья на брезенте грузовика. Мелькнули цифры – 22.07… Вой сирен… Искажённый, как помеха на радио, голос Крутова из будущего прорвался сквозь шум: «…и твой дар – тоже иллюзия?..»

Внезапно Артём почувствовал чужое присутствие в своём сознании. Холодное, механическое, как щуп. Сигнализация на пульте Елены взвыла, замигав красным.

– Помехи! Взлом системы! – крикнул ассистент.

Один из техников, бледный как смерть, рванулся к панели управления. Он не пытался ничего сломать, он пытался скопировать данные. Но прежде чем он успел вставить флеш-накопитель, охрана уже была рядом. Короткая, яростная борьба. Техника скрутили.

– Шпион Крутова, – констатировала Елена, её голос был лишен удивления, но полон ледяного презрения.

Эксперимент прервали резко. Образы схлынули, оставив Артёма тяжело дышащим, в холодном поту. Вместо знакомой крови из носа, из его ноздрей вытекло несколько капель густой, маслянистой чёрной жидкости. Кармическая интоксикация. Он только что подключился к ужасу, накопленному самой машиной, и его тело пыталось отторгнуть этот чужой яд.

Когда техника вывели, Елена повернулась к Артёму. На её лице не было гнева – только холодное удовлетворение.

– Видишь? Это Крутов. Он будет пытаться забрать тебя, использовать как ресурс. Здесь ты не просто пациент. Ты под моей защитой.

Она намеренно позволила этому случиться. Это был не сбой в системе безопасности. Это была демонстрация. Театр для одного зрителя. Елена осталась у мониторов, глядя не на него, а на график его сердечного ритма. На её лице не было гнева – только холодное, почти хищное удовлетворение учёного, чей эксперимент дал неожиданные, но ценные результаты.

Когда он поднял голову, Елена уже стояла рядом, протягивая ему салфетку. Её глаза блестели холодным, почти хищным огнём.

– Ты сильнее, чем я думала, – тихо сказала она, глядя на данные, которые всё ещё бежали по мониторам. – Канал открыт.

Она отстранилась. Кончиками пальцев, в стерильных перчатках, она собрала с его губ каплю чёрной жидкости, аккуратно перенеся её в пробирку.

– Биообразец. Кармический отклик на стимул Крутова, – произнесла она, глядя на него поверх очков. – Ты веришь в карму, Артём?

Он смог лишь молча кивнуть.

– Тогда считай меня своим возмездием, – прошептала она. – Или своим спасением. Иногда это одно и то же.

Он не почувствовал ничего, кроме холода её перчаток и привкуса металла на своих губах. «Турция… – прохрипел он, пытаясь собрать рассыпающиеся образы. – Реактор… мандала…»